Текст книги "Пять минут между жизнью и смертью"

А вдруг вся эта гадкая затея не доведет их до добра? Вдруг кто-то из них пострадает? И самое главное: с Леркой-то, с Леркой что делать?! Ее-то куда девать? Она вряд ли добровольно захочет расстаться с милым уютным гнездом, которое второй год вьет для себя и для Сетина.

– Бред! – пробормотала Саша вполголоса и вдруг со злостью швырнула хрупкий бокал в раковину.

Он разлетелся вдребезги. Саша принялась сгребать осколки в кучку, тут же поранила палец. Кровь закапала столешницу, попала на подол туники, тут же просочилась сквозь салфетку, которой Саша попыталась перехватить порез.

– Да что же это такое, а?! – возмутилась она собственной неуклюжести.

Тут же заспешила, услышав звонок домофона, салфетку бросила на пол, оторвала бумажное полотенце, им перебинтовала палец. Побежала к двери.

– Кто там? – запыхавшись, спросила она в трубку домофона.

– Я, я, чего кричишь-то? Гонится за тобой, что ли, кто? – поздний гость захихикал. – Впустишь или как?

– Почему сегодня?! Почему так поздно?! – возмутилась Саша, вспоминая, какой сегодня день недели.

– А соскучиться разве грех?

– Нет, но… – Она с сожалением глянула на выпачканный кровью подол туники. – Я не готова!

– Ладно тебе, Саша. – В самое ухо тяжело и протяжно вздохнули. – Давай без церемоний. Не чужие мы друг другу, чтобы так вот заморачиваться. Открывай, что ли!

– Ладно, входи, – она ткнула пальцем в кнопку. – Только учти, недолго. Мне этих разговоров в прошлый раз хватило. Входи…

Глава 8

Батенин твердо решил сегодня поговорить с ней. Как бы ни был он нехорош для нее, как бы ни был недостоин ее, он все равно с ней поговорит. А там…

В конце концов, чем черт не шутит?! Может, она, так же как и он, не терпит одиночества? Может, устала от суеты людишек с вечной их жаждой накопительства, может, хочет чего-то чистого, достойного, приличного.

Он-то себя именно таким и видел. А в том, что крал, видел лишь удовольствие. Спортивный интерес, во! Денег-то он редко когда много вытаскивал. Мало кто все свое с собой таскает, а потом в сумке у самой двери на крючок вешает. А еще и банковскую карточку в бумажку с паролем заворачивает. Случались, конечно же, и такие, но редко. Так что его воровская лихая деятельность – не более чем хобби. И если она, узнав, потребует с этим делом завязать, он так и поступит. А сегодня…

А сегодня он идет с ней просто поговорить о том, что происходит вокруг нее. Что происходило? А что-то нехорошее. Лев это своим чутким воровским нутром чувствовал, только объяснить толком не мог. Для того чтобы эти объяснения у него появились, и нужно задать ей пару вопросов.

Он ведь увидел ее вчера! Слава богу, что увидел, а то ведь решил уже, что придумал все или приснилось ему. Фотография – да, существовала. Он ее разгладил, на твердую картонку наклеил, чтобы не коробилась в местах сгиба. И поставил на столе, оперев о стопку книг по рукоделию – все, что осталось от непутевой сестры, сгинувшей с каким-то заезжим хрычом. Но фотография фотографией, а живой фею очень хотелось увидеть. Посмотреть, так же хороша она, как на снимке.

Хороша! Еще как хороша! Пускай темно было на улице, и свет уличных фонарей почти не доставал до того места, где они столкнулись нос к носу будто случайно – он все подстроил, увидев, что она идет от проулка к своему подъезду, но он все, что нужно ему было, успел рассмотреть.

Это она! Это его фея! Он мечтал о ней долгими одинокими вечерами и ночами. Грезил о счастье подле нее. Потом, когда у него появилась ее фотография, даже пытался с ней разговаривать. Диалога, правда, не получалось, потому что фея лишь молча улыбалась ему со снимка и не отвечала. Но он-то, он-то мог говорить с ней хотя бы так.

Сегодня вот решил поговорить с ней лично, без фантазерства всякого, которое уже и раздражать начало. А то как бы чего не вышло. Больно нехорошие дела вокруг нее начали происходить.

Вчера он сам у себя спросил: а не сочиняет ли он? Не накручивает ли себя? Может, с психикой что из-за неразделенных чувств случилось?

Подумал, валяясь в ванне, и решил, что нет – с ним все в норме. Это с ней…

Нет, это вокруг нее что-то не то затевается. Да и портфель этот покоя не давал. Зачем он только взял его тогда?!

Так, минуточку, минуточку! Не взял бы портфель – не нашел бы ее фотографию. Не нашел бы фотографию – не узнал бы никогда, кто живет в той квартире, которую он на пару с каким-то ухарем обчистил в тот день. И не случись ничего этого, не собирался бы он сейчас на свое первое в жизни свидание.

Нет, конечно, бывали, бывали у него встречи. Но такие все глупые, несуразные. И бабы были такими же глупыми и несуразными. Им не то что розы, веника драного он никогда не додумался бы принести. С ними все бывало просто до ломоты зубовной. Созванивались, она приходила. Едва ли не с порога раздеваться начинала. Потом, сонно ломаясь на его койке, принималась жеманиться, корчить из себя непонятно кого.

Противно! Он выгонял их тут же, чтобы уже больше никогда с ними не пересекаться.

Его фея была особенной, он это знал. Она была умной, красивой, она никогда не стала бы сразу лезть в кровать, и не стала бы требовать туда чашечку кофе. Мужчина ведь должен до всего сам дойти, не так ли? И догадаться должен сам, когда натиск усилить, когда ослабить и когда капризам потакать.

Батенин поправил перед зеркалом узел галстука. Сколько ни бился над ним, так и не вышел он большим и объемным. Каким-то он у него получился морщинистым. И край воротника на рубашке он утюгом загладил неправильно. Стрелка на одной брючине уползла куда-то влево. Пиджак немного в плечах поджимал. Не очень, конечно, в глаза бросалось, но, если присмотреться, можно было заметить.

– Ну и что! – пробубнил он в зеркало. – Главное, чтобы человек был хороший, так ведь? А когда хороших двое и они вместе, это уже рай.

Батенин хотел рая на земле, фею подле себя и ангелочков там же. Все, что могло с ним быть после смерти, его не интересовало. Это когда еще будет, да и будет ли. Он хотел здесь и сейчас. Потому и шел упрямо на встречу с девушкой, которая его не знала совсем. И плевать он хотел на то, что пиджак ему маловат, а стрелки на брюках виляют, как поселковый тракт, плевать на то, что галстук он неумело завязал, а розы, купленные вчера, чуть увяли и уже не так хороши и свежи. Плевать! Он идет не просто на встречу с любимой девушкой, которую выбрал себе в жены. Он идет ее спасать, вот так!

– Нет ее! – гавкнула соседка его феи прямо в его спину, туго обтянутую пиджаком.

– А… А где она может быть? – Лев оглянулся, улыбнулся, поправил букет.

– А кто ж ее знает! – Женщина в тонком трикотажном костюме апельсинового цвета с огромным парусником во всю грудь посмотрела на его букет. – Завяли розы-то.

– Да уж.

– Давно, стало быть, ждешь?

– Со вчерашнего вечера, – вдруг брякнул он непонятно зачем. Видел же ее вчера, специально столкнулся с ней.

– Да? – соседка феи удивленно вскинула брови. – Вчера она приходила вечером. Странно, что ты ее проглядел. Правда… она может и не открыть, хотя и дома. Тут один ходил все, ходил, она не открывала. Он и поостыл. Больше не ходит. А вчера… Вчера она точно была здесь, я слыхала через дверь, как она с кем-то разговаривала.

– У нее были гости? – взревновал тут же Батенин.

– Может, гости, а может, по телефону с кем говорила.

– А утром ее не видели?

– Нет, не видала. На дачу поехала, семи еще не было. Только сейчас и вернулась.

– А как же вы тогда можете знать, что ее дома нет? – резонно заметил Батенин, перебросив букет себе за спину.

Дарить его уже было нельзя. Головки роз поникли, краешки лепестков потемнели. Отвратительное зрелище, Батенин брезгливо поморщился. Он терпеть не мог увядших цветов. Со дня смерти матери терпеть не мог. И дома их не держал никогда, и в вазы не ставил, боясь их увядания.

– Так почтальонша мне сказала. Мы столкнулись с ней возле подъезда, – охотно пояснила соседка, стягивая через задник крепко зашнурованные кеды. – Спросила про нее вон, где, говорит, может быть. Второй раз за сегодня, говорит, извещение на заказное письмо с уведомлением приношу, а ее нет.

– Может, открывать не хочет, – задумался Лев. – Вы же сами говорите, что может не открыть, даже когда дома.

– Так ненужным ухажерам не открывает-то, – усмехнулась соседка. – А почтальонше-то чего не открыть? Может, ей какой перевод пришел или важное сообщение, а она не откроет. Нет, парень, тут дела разные совсем. А ты во дворике ее подожди. Может, и явится блудная наша…

Он отлучился всего лишь на десять минут.

До этого просидел три часа на скамейке возле подъезда. Хорошо еще, что никого рядом не было, а то вовсе бы извелся, он и так себе места не находил.

Розы выбросил в урну. Они и для подарка непригодными стали, и на него тоску непонятную навели своим преждевременным увяданием. Ерзал по скамейке, без конца то на часы смотрел, то на окна ее, то на проулок, из которого она вчера вечером вывернула, а ее все нет и нет.

Стемнело, в доме зажглись огни. Только ее окна оставались темными. Может, она не придет сегодня? Соседка что-то говорила про то, что могла и не прийти блудная.

Блудная? Почему блудная?! Она же хорошая, она же фея, феи не могут быть блудными. Подобное клеймо не для них.

К концу третьего часа Батенину приспичило в туалет. Терпел до последнего. Дождался, пока в проулке мелькнет трамвай, потом троллейбус, засек, что минут десять транспорта никакого не будет, и бегом в дальние кусты.

Там занято! Парочка подростков там целовалась. И ведь даже не испугались неожиданного вторжения.

– Шел бы ты, дядя, отсюда поскорее. – Ломкий подростковый басок таил в себе явную угрозу. – А то как бы чего не вышло.

В другой раз он бы ему таких щелбанов навешал, что мало бы не показалось. Но сегодня распыляться на разборки с малолетками не стоило. Сегодня он не мог проглядеть свою фею. И так уж розы не донес, выбросил.

И проглядел ведь! Пока искал укромное место, шныряя по двору, она прошла в свой подъезд незамеченной. Поднялась к себе на этаж и включила свет в кухне. Это ведь кухонное было окно, он не мог ошибиться. Шторки были полупрозрачными, с ярким рисунком.

Едва успев застегнуться и одернуть пиджак, Лев помчался к подъезду. Лифт не работал.

Ну а как же еще, именно так, а не иначе!

Мало этого, на лестнице между вторым и третьим этажом два мужика затеяли драку. И не просто так, с пьяных глаз для устрашения друг друга, из-за неуважухи или ревности, а вполне серьезно. Без лишних криков они сосредоточенно били друг друга, нанося удары вполне профессионально. Лев попытался было проскочить мимо них наверх, но едва увернулся от удара ногой, пришлось ретироваться.

– Мужики! Мужики, хорош вам, мне наверх надо, мужики! – завопил Лев Батенин, отчаявшись дождаться конца бессловесного поединка. – Хорош, щас милицию вызову! Эй, народ, звони ноль два!

Захлопали двери квартир, любопытные высовывались наружу, чтобы тут же исчезнуть. Драка не утихала. Но один из противников явно начал уступать другому. Его все сильнее теснили в угол.

– Сука, я тебя все равно прикончу! – хрипел поверженный в углу. – Не думай, что так просто соскочишь!

Второй молчал и продолжал сосредоточенно его бить. В сторону Батенина никто не смотрел, и он ходко рванул вверх по лестнице.

Думал, сердце выскочит, пока добежит. Так и казалось, что либо за ним погонятся сейчас оба дерущихся из-за того, что он им грозил милицией, либо фея его снова исчезнет. Хотя он точно помнил, что лифт не гудел, пока он за дракой наблюдал в величайшем томлении. И мимо него она пробежать не могла. Драка же была, и он стоял на лестнице.

Дома, она должна быть дома!

Добежал, привалился к стене рядом с дверью под номером семьдесят четыре, отдышался. Внизу нарастал какой-то шум, снова захлопали двери. Может, дерущихся разнимали. Может, милицию все же кто-то вызвать решился. Ну, оно и к лучшему. Если фея его прогонит, он беспрепятственно покинет этот подъезд, который сторожить пришлось последних три часа, будто псу цепному.

Батенин оттолкнулся от стены. Отряхнул брюки. Одернул пиджак, поправил узел галстука. Провел ладонью по вспотевшему лицу, вытер ее о брючину. Теперь можно было и в дверь звонить.

Руку он до звонка не донес. Звонить смысла не было. Так и замер с поднятой кверху рукой, слово салютовал кому-то.

Дверь! Дверь была не заперта! Он это понял мгновенно, стоило ему глянуть на нее. Сколько таких незапертых дверей ему довелось приоткрыть, чтобы шагнуть внутрь. А иногда и шага делать не приходилось, достаточно было протянуть руку.

Он всегда чувствовал эти открытые двери, ощущал по едва уловимой вибрации, по тонкой струе сквозняка, тянущей снизу. Он почти всегда знал, которая дверь окажется незапертой. И редко когда ошибался.

Дверь квартиры семьдесят четыре, возле которой топтался теперь в нерешительности Лев Батенин, была не заперта.

Почему?!

Это первый и самый страшный вопрос, который его буквально пригвоздил к бетонному полу лестничной клетки.

Почему она не заперлась, вернувшись так поздно домой?! Почему она не сделала это, слыша шум мужской потасовки в подъезде? Хлопали же двери, народ возмущался, да и сам он орал что есть силы.

Ему бы задаться еще одним вопросом: почему он, понимая, что влип во что-то нехорошее, все еще стоит на ее пороге и не бежит стремительно вниз или вверх, как делал не раз? А потом еще одним: почему вместо того, чтобы спасать себя, он тянет дверную ручку, толкает дверь и входит в ярко освещенную прихожую?

А следом и еще один вопрос его должен был бы взволновать: почему, не обнаружив никого в прихожей, он начинает кричать в полный голос и идет в кухню?

Он нашел ее – свою фею, розы для которой он так и не донес. А может, они потому и увяли, что чувствовали, что не могут стать ни для кого подарком?

Девушка была мертва. Она лежала ногами ко входу в кухню со скрещенными на груди руками. Видимо, как стояла перед убийцей, так и рухнула на спину, получив пулю в лоб. Аккуратной дырочки не получилось, верхняя часть черепа была снесена. Все было залито кровью.

Льва затошнило. Надо было бежать, ну хотя бы для того, чтобы отдышаться. А он вместо этого сполз по стене, уселся на пол у кухонной двери и начал вслушиваться в нарастающий подъездный гомон. Он ширился, разрастался, оглушал. Потом кто-то завизжал совсем рядом с ним и принялся орать:

– Вот он! Вот он, гад! Берите его, берите!

Его и правда взяли и подняли с пола, больно вывернув руки за спину. Пиджак и без того намял ему подмышки, а тут еще выверт такой, что выть захотелось, и тоже громко, во все горло, так же, как визжал кто-то над самым его ухом.

Он сдержался. Возмутился лишь один раз, когда его начали в милицейскую машину совать, сильно давя на голову, чтобы он склонил ее как можно ниже.

– Хорош там, э-ээ!!! – И он даже кого-то лягнул.

– Смотри какой, лягается! – с непонятной веселостью отозвался кто-то за его спиной. – Я вот тебе щас…

Сильный удар ниже поясницы послал Батенина в самое нутро милицейской дежурки. Он больно ударился лбом. Перевалился на бок, потом на спину, попытался сесть. С трудом, но получилось. Возле машины кто-то негромко разговаривал. Подъезжали и отъезжали машины, свет их фар елозил по решетке, по грязным металлическим стенам, перескакивал ему на лицо и исчезал.

Он даже не морщился. В руках и плечах боли уже почти не чувствовал. Шишка на лбу наливалась внушительная, но тоже странным образом не беспокоила.

Болело сердце! Да так, что дышать было трудно.

Беда? Беда! Случилась беда, и не одна!

Погибла его фея. Ее убили выстрелом в голову, разворотив всю ее красоту, превратив ее в месиво из переломанных пулей костей и крови. Тот, кто это сделал, благополучно исчез. А вот он…

А вот он попался. Так глупо, так бездарно попался! А все почему? А все потому, что он нарушил главное правило вора: никогда не возвращайся туда, где тебе один раз повезло…

Глава 9

Настроение, несмотря на незадавшуюся вечеринку, у него было приподнятым. Не мешал поток машин, перекрывающий ему съезд на второстепенную дорогу, по которой три раза поверни – и ты дома. Не раздражали светофоры, странным образом забывшие перейти на работу в ночном режиме. Даже саксофонист, нудно тянущий по радио унылую мелодию, не действовал на нервы. И мелкий дождь, вознамерившийся смазать конец лета настоящим осенним ненастьем, ему почему-то нравился. Все прямо нарядным каким-то казалось, умытым, блестящим, свеженьким. Будто кто-то вознамерился весь город отполировать сегодняшней ночью.

Может, просто ночь была такой необыкновенной, а? Особенной?!

Для кого как, а вот для него – да, была. Именно эта ночь вдруг оказалась для Сетина особенной. Как бы он ее назвал? Ночь откровений? Нет, не подходит. Ночь прозрений? Тоже банально. Он никогда не был слепцом. Как тогда ее назвать?

Не находилось ей названия, хоть тресни. Не было слов, чтобы озаглавить тот временной отрезок всего из двух с половиной часов, в котором он вдруг осознал себя влюбленным человеком.

А он осознал! Как-то неожиданно и сразу Сетин вдруг понял, что влюблен в свою жену – Валерию. И для этого даже ее присутствия рядом с ним не понадобилось. Она дома осталась, отказавшись поехать к губернатору.

Он просто стоял, потягивая воду с лимоном – пить, когда бывал за рулем, он не позволял себе ни капли. Смотрел на собравшихся, кому-то улыбался, кого-то приветствовал, чуть склоняя голову и приподнимая бокал, кого-то осыпал заслуженными и не очень комплиментами. Затем долго и ни о чем говорил с Наташей, со своей бывшей третьей женой. Попутно решил вопрос, не дающий покоя его бизнесу второй месяц. Ел потом что-то, плохо понимая, что ест. Снова говорил комплименты и улыбался. И все это время он ощущал странное беспокойство, немного его нервирующее.

Он подумал, порылся в себе, попытался все случившееся за день и за два предыдущих дня проанализировать на предмет необъяснимой нервозности. Ничего такого не нашлось. Все в обычном режиме и дома, и в делах. Правда…

Правда, вчерашнее свидание с собственной женой в их общей спальне прошло совсем не так, как обычно. Он был приятно удивлен, но не более.

Что же было еще?

Сетин вышел на балкон, оперся об отлитое из бронзы ограждение, глянул в небо. Темнота просто могильная, подумал он, поежился и… тут же вспомнил.

Да, да, да! Он вспомнил, что его царапнуло и закогтилось потом глубоко внутри. А теперь бередило и покоя не давало, заставляя дергаться.

– Виталий… – позвала его Валерия, когда он повязывал себе галстук перед зеркалом. – Я могу у тебя спросить одну вещь?

– Тебе мало вещей? – пошутил он, затягивая шелковую петлю на своей шее.

Ни одной из жен он не позволял завязывать себе галстук. Считал это очень личным и только своим.

– Извини, я не так выразилась, – тут же смутилась Валерия. – Мне ничего не нужно. У меня все есть. И до тебя все было, а теперь особенно.

– Так что ты хочешь? – сразу завелся Сетин, неожиданно сильно потянул книзу, и узел галстука вышел не таким, как хотелось.

Вот когда она всякий раз подчеркивала, что ни в чем не нуждалась до него, он начинал беситься.

Да уж, конечно, не Золушка! Не кухарка, не посудомойка, не дворничиха. Но и позволить себе особенно ничего не могла, что теперь позволяет. Чего было выпендриваться? Оксана Петровна зовет ее неблагодарной, может, не так уж и не права.

– Я просто хотела спросить. – Валерия испуганно попятилась, когда он выскочил на нее из гардеробной, как черт из табакерки.

– Спрашивай, ну!

Он глянул на нее внимательнее и почему-то пожалел. Не такой уж счастливой она ему показалась, как должна была бы выглядеть, живя на его миллионы. Почему? Он ведь ей ни в чем не отказывает. Хотя не очень-то много она и просит. Сейчас вот попыталась, он тут же орать.

– Говори, Лера, – смягчился Сетин и погладил ее по плечу. – Деньги кончились?

– Ох, ну при чем тут деньги, Виталий?! – И глаза ее совсем уж не к месту, как ему показалось, наполнились слезами. – Ты все, все, все меряешь на деньги, да? А… а вчерашняя наша ночь, она… Сколько по твоим подсчетам она стоит?!

Это был удар ниже пояса. Сетин таких вещей никому не прощал, и ей тоже. Поэтому тут же окаменел, дернул не сильно, но вполне ощутимо, ее за руку и приказал:

– Говори, что хотела! И я пошел.

– Не буду, – вдруг заупрямилась она. – Не буду я тебе ничего говорить. Это все равно для тебя не имеет значения.

– Почему? – Он уже стоял возле двери.

Глупыми словесными перепалками он был сыт по горло еще с прежними своими женами. Не хватало начинать все с начала!

На сколько ее хватило? На два года? Да, дольше остальных продержалась. Либо хитрая, либо выдержанная, либо очень хорошо воспитана. У него так и не появилось времени разобраться в этом. Но, какой бы она ни была, на поводу Сетин никогда ни у кого не шел.

– Меня не жди, ужинай одна, – с холодком сказал своей четвертой жене Сетин и взялся за дверную ручку.

– Виталий! – вдруг крикнула она.

Он даже не знал, что она умеет так кричать. Удивленно оглянулся.

– Виталий, а если меня не будет в твоей жизни, ты… – она запуталась, замялась под его взглядом, который парализовал холодом. – Тебе будет все равно, да?!

– Если тебя не будет в моей жизни, значит, я сам принял такое решение, – начал он говорить медленно и нравоучительно, чем всегда выводил из себя собеседника. – А если я сам принял такое решение, почему факт твоего отсутствия в моей жизни должен меня волновать, дорогая?

– Я не о разводе, Виталий, – кажется, она не обиделась, хотя он и старался. – Я о другом.

– О чем? – Он нетерпеливо вздернул край левого рукава, глянул на часы.

– Если вдруг я умру, ты расстроишься? – сказала она совершенную нелепость и побледнела очень сильно.

– С чего это ты вдруг должна умереть? Ты что, больна?

И тут же подумал, что должен был немного больше времени уделять ей. Она не блаженная, не дура, не транжирка, не такая, как те три предыдущих. Он хотя бы четыре часа в неделю мог уделять ей, постель не в счет. А у него все дела, дела. Времени свободного почти нет. Если и появляется, делить его ни с кем не хочется. Слишком дорогим было его свободное время, чтобы он транжирил его на своих жен.

– Нет.

Она покачала головой, смотря на него как-то странно, будто докричаться пыталась до него, но все молча, бессловесно, через взгляд. А он что, чтец по глазам, что ли? Да и некогда ему!

– С чего тогда этот нелепый разговор о смерти, Валерия?! – Сетин утомился.

Он не умел и не хотел разбираться в этих женских хитро скроенных разговорах. Докапываться до смысла и понимать, почему женщина, когда говорит «нет», подразумевает «да», он не желал категорически. Сейчас, кажется, был как раз такой случай.

– А вдруг меня убьют, Виталий? – выдвинула неожиданное предположение его четвертая жена, когда он уже почти вышел из их спальни.

– Да черт побери! – заорал Сетин, возвращаясь. – Ты с ума, что ли, сошла, Лера?! А вдруг тебя убьют, а вдруг тебе кирпич на голову упадет, а вдруг припаркованная машина неожиданно поедет сама собой и собьет тебя! Это что за истерики?!

– Это не истерики, – тихо запротестовала Лера, губы ее тут же вспухли и задрожали. – Мне просто хотелось знать, ты расстроишься, если это случится?

– Сумасшедшая! – выпалил он, подходя к жене чуть ближе, но все же сохраняя расстояние, способное удержать ее от того, чтобы разрыдаться у него на груди.

Костюм будет испорчен, придется переодеваться, это снова время, потраченное зря. Да и не готов он к этому именно сейчас. Что за блажь, в самом деле! Накопилось за два года, да?

– Я не сумасшедшая. Я… – она отвернулась, потому что заплакала и потому что не хотела, чтобы он видел, как она плачет. – Я просто женщина, если ты забыл. И мне важно знать, ты расстроишься, если я умру, или нет?! Так сложно ответить?!

– Может, и сложно, а что?

Так и было, он не соврал. Ему на самом деле было сложно ответить сейчас на такой неожиданный вопрос. И зачем, в конце концов, фантазировать так нелепо?

А что будет, если случится то-то и то-то? А как ты себя поведешь? А что будешь при этом чувствовать? И почему вообще она должна умирать?! Она молода, здорова, как утверждает, угрожать ей никто не угрожает. Или нет?

– Лера, – позвал ее Сетин осторожно, но подходить все равно остерегся. – Лера, что происходит? Тебе кто-то угрожает?

Она только помотала головой, отрицая.

– Что тогда? Тебе никто не угрожает, ты вполне здорова. Почему ты завела разговор о смерти, Лера? Ты ведь не имеешь в виду самоубийство?!

Вот тут он вдруг перепугался. Не столько за себя, за нее, за них – сам факт самоубийства был ему отвратителен.

Но она его успокоила, снова покачав головой.

– Тогда прекрати забивать голову мне и себе всякой ерундой. Поужинай одна. Я постараюсь вернуться пораньше.

– Пораньше утром? – поинтересовалась она со всхлипом.

– Даже если и так, что с того?

Все, теперь он окончательно убедился, что за ее неожиданными вопросами и слезами ничего, кроме женской истерии, нет и быть не может. Все банально и все так же, как всегда.

Ничего нового, Сетин! Бабы – они и в Африке бабы! Всем вынь да положь внимание, присутствие рядом и желательно полное и беспрекословное подчинение.

– А… А если я ревную! – проговорила она поспешно. – Если мне плохо без тебя, Виталий! Если, пока тебя нет, я умереть могу, тебя это никак не волнует?!

Дальше слушать он не стал, ушел.

Не ожидал. Никак не ожидал после вчерашней бурной ночи такого выпада от своей милой безропотной жены. Это его немного раздражало, чуть выбило из привычной семейной колеи, но не более. И забыл он об этом, вернее, постарался забыть, едва в машину уселся.

А потом весь вечер чувствовал странное беспокойство и нервничал, пока не вспомнил, чем его неожиданное беспокойство было вызвано. И когда вспомнил, понял, что беспокоится он не из-за ее неожиданной истерики и глупых бабьих слез.

Как это Наташа у него сегодня спросила?

– Кем займешься, Виталичка?.. – Она всегда так его называла, мусоля его затылок ярким ртом. – Если твоей Валерии вдруг у тебя не будет?

Он посмеялся. Незаметно ото всех шлепнул бывшую жену по заднице и поспешил отойти подальше от ее алчных глаз и скользких разговоров. И тут же постарался забыть.

А когда все вспомнил…

Почему Наташка так спросила? Что имела в виду эта женщина с ликом ангела и волчьим нутром? Сначала Валерия мучила его странными вопросами, потом Наташа. С какой стати все вдруг начали списывать со счетов его теперешний брак, который он считал состоявшимся?

Что происходит вообще за его спиной, а?!

И тогда-то Сетин первый раз за последние два года позвонил Оксане Петровне и спросил, дома ли Валерия и все ли с ней в порядке. А когда та поспешила его успокоить, сообщив, что Лерочка спит давно, дом заперт, а собаки спущены, он вдруг заспешил домой.

Когда же именно он почувствовал себя влюбленным в нее? В тот момент, когда перепугался за нее всерьез или когда успокоился, что она дома и с ней все в порядке? Или это началось еще вчера ночью, когда он смотрел на нее и насмотреться не мог?

Он ее обожал!..

Почему так поздно додумался до этого, идиот?! Он же обожал ее, обожал ее глаза! Они вспыхивали, прятались за ресницами, звали его, отталкивали, они были непостижимо красноречивыми и невероятно искренними. Они не лгали никогда Сетину. Поэтому, наверное, он всегда оставлял свет включенным в их спальне, хотя Лера не раз просила его выключить.

Ему важно было видеть ее в тот самый момент, который не оставлял места фальши. Все остальное не имело значения. Все остальное было мусором. И ее молчаливые протесты. И его нравоучительный прессинг. И манерность его, и напыщенность, и желание загнать ее в угол.

Индюк он! А кто же еще!

Так сложно было сказать ей, что тоже умрет, если ее не станет?! Даже если и не умрет, то сказать так можно было! Она ждала от него именно этих слов. А он орал, дверью хлопал, раздражался…

Последний перед домом светофор оказался потушенным. Машин не было видно. И Сетин, вдавив педаль в пол, со свистом пролетел опасный перекресток.

«Три минуты до ворот, – считал он, покрывая расстояние от перекрестка до дома на немыслимой скорости. – Еще пять на то, чтобы их открыть, закрыть, заехать в гараж, две минуты – подняться к себе, пять – принять душ. Итого? Пятнадцать минут меня отделяет от встречи с Валерией, которую я, кажется, люблю…»

Собаки оказались загнанными в вольер. С чего это Оксана Петровна слукавила? Или забыла?

Пара ротвейлеров заплясала, заскулила, почувствовав хозяина. Он открыл клетку, выпустил их, не забыв потрепать по загривкам. Въехал в гараж, опустил ворота. Вошел в дом и в два прыжка поднялся на второй этаж, где располагалась их с Валерией спальня. Постоял перед дверью, отдышался.

Если она спит уже, он быстро примет душ, а потом нырнет к ней под одеяло. Она тут же проснется. Она всегда просыпалась, когда он возвращался и ложился в кровать.

А она могла и не спать сейчас. Еще часа ночи не было, он же раньше многих уехал из губернаторского дома. Она могла читать что-нибудь или телевизор смотреть. Были какие-то передачи для полуночников, которые ей нравились. Она рассказывала ему, он не запомнил. Тогда все будет гораздо проще.

Хотя проще не будет. Придется объясняться, чего Сетин не переносил. Слова какие-то подыскивать, что еще труднее. Это ведь не нотации читать.

– Валерочка, это я. Ты спишь?

Он пробирался в темноте к кровати, боясь разбудить ее раньше времени. Влез под одеяло и снова позвал ее.

– Эй, ты все злишься на меня, да? – Сетин протянул руку, пытаясь в темноте нащупать плечо жены. – Не злись, милая. Я не прав! Я был не прав, так разговаривая с тобой. Я приношу свои извинения…

Прежде чем он закончил извиняться, рука его, не встретив на пути никакого препятствия, упала на одеяло. Дернувшись всем телом, Сетин резко развернулся и включил ночник.

Жены в спальне не было. Ее не было в кровати, на диване возле окна, в кресле, где она могла задремать с книгой, тоже не было. Хотя кто же читает в кромешной темноте?! Это он уже запоздало, вдогонку понял.

Ее не было в спальне! И ее не оказалось нигде в доме. Ему потребовалось чуть меньше десяти минут, чтобы осмотреть все, включая сад, гостевой флигель и беседку у бассейна.

– Где Валера?! Где она, Оксана Петровна?!

Сетин бесцеремонно ворвался в комнату прислуги, включил свет и какое-то время неприязненно наблюдал за испугом старого человека, разбуженного среди ночи.

– Что стряслось?! – Оксана Петровна спрятала широкий зевок в ладони, подслеповато щурясь на яркий свет.

– Валера пропала! Где она?! Я звонил вам, вы сказали, что она дома, что дом заперт. Собаки спущены. Когда я приехал, собаки были в вольере. Валерия пропала! Где она?!

– Я… Я не знаю, Виталик Станиславович. – Лицо домработницы плаксиво сморщилось. – Она поужинала, приняла ванну, я ей еще полотенце свежее приносила, я позабыла поменять.