Текст книги "Мода на чужих мужей"

Глава 4

– Тебе холодно? Надень немедленно куртку!.. Застегнись… Где твое кашне? Господи, Стас, милый, возьми себя в руки! Ничего же еще не известно, зачем ты так?!

Уставший, перепуганный насмерть голос матери, который она всячески пыталась контролировать и разбавить строгостью, едва доносился до него. Будто кто вставил в уши по огромному ватному тампону и для верности горячим воском залил, чтобы он ничего не слышал и не чувствовал ничего, кроме боли.

Как она корежила его, эта боль! Как ломала тело, выворачивала с хрустом суставы и сжимала в крохотный ледяной шарик желудок. Сердца он не чувствовал вообще. Не знал даже, бьется оно или нет. Наверное, билось, раз он мог слышать голос матери, курить и видеть клубы морозного воздуха вперемешку с табачным дымом, вырывающимся из легких. В голове было совершенно пусто, и от этого становилось еще страшнее.

Он же должен был о чем-то думать, как-то соображать, а не мог. У него ничего не выходило! Все мысли были прихлопнуты стуком входной больничной двери приемного отделения. Вот как только он влетел туда, спросил, куда поступила тяжело раненная Светлана Супрунюк, выслушал ответ, так все – в голове тут же сделалось гулко и пусто.

Он потом десятки раз поднимался на второй этаж, где находилось хирургическое отделение. Топтался у наглухо задраенных дверей операционной, снова выходил на улицу, курил. Слушал стенания матери, пытающейся загнать и себя и его в те самые строгие рамки, которые могли не дать сойти с ума. Опять поднимался на второй этаж и смотрел, не мигая, на закрашенный стеклянный проем операционной.

Все это он делал, но совсем не понимал, почему!

Нет, одно понимал точно. Очень остро, оттого и не мог об этом думать.

Там, на втором этаже, за неровно выкрашенными стеклянными дверями, сейчас идет борьба за жизнь Светки. За ее жизнь, за их общую жизнь, она ведь у них одна на двоих, значит, и за его жизнь тоже. Он ведь не мог без нее жить. Не мог и не будет, если что!

Вот это «если что» и наполняло его мозг черной страшной пустотой, в которой он не мог, не имел права копаться.

– Господи, да за что же такое… – Через полтора часа мать не выдержала и начала причитать: – Чем же мы так тебя прогневали, господи?..

– Ма, прекрати! – прикрикнул на нее Стас и снова поплелся на улицу.

Если мать не угомонится, он точно начнет орать. На все отделение, больницу, город, страну! Он начнет орать в полное горло и крушить все, что попадется под руку. Он камня на камне не оставит в этом гадком мире, который вдруг взял и посмел нарушить равновесие. Он все разрушит, потому что его жизнь оказалась разрушенной. И плевать ему теперь на всю на свете гармонию. Плевать!..

– Стас, милый, что ты делаешь?! – ужаснулась мать, оттаскивая его от стены.

Оказывается, он стучал головой о стену и глухо стонал. И достучался, лоб до крови поранил. Надо же, не заметил ничего – ни боли, ни жжения. Только вот суставы по-прежнему выворачивало, и внутри отвратительный холод.

– Все будет хорошо, сынок. Все будет хорошо, надо только верить!

Он и верить не мог, сил не было. Ни верить, ни бояться не мог, просто ждал и все.

– Надежды мало, – скроила скорбную гримасу медсестра в приемном покое. – Молитесь!

Он не знал ни одной молитвы. Никогда не знал и никогда не думал об этом. Теперь вот сокрушался.

Нехристь! Урод! Атеист проклятый! Разве можно так пусто жить? Без веры в высшие силы, в добродетель, в пророчества? Разве можно уповать лишь на самого себя и всегда считать, что человек хозяин своей судьбы?! А он именно так и жил! Всегда именно так.

Да неправда это! Ложь! Пустое, никчемное, раздутое самомнение жалких чванливых людишек, возомнивших себя властелинами мира. Какой придурок сказал: весь мир у наших ног? Дать бы ему теперь в морду! Вот он, мир его, – сузился теперь до размеров простой дверной коробки, застекленной закрашенными неаккуратной рукой стеклами. Там, за этими стеклами, вершится теперь его жизнь, и властвовать над ней ему не под силу.

– Стас, выпей кофе.

Мать стояла перед ним с пластиковой коричневой кружечкой и смотрела на него с мольбой сквозь плотную пелену тщательно сдерживаемых слез.

– Давай, ма, выпью, – сжалился Стас, забирая у нее кружечку, пригубил, тут же обжегся и почти не почувствовал боли, так только язык одеревенел. – Откуда кофе, ма?

– Девочка из приемного покоя налила. У нее с собой термос. Всегда на дежурство берет. Налила… Попросила попоить тебя. А то, говорит, мало ли что, свалится еще, – заговорила мать монотонно, присев на скамейку.

– Мало ли что? Это что значит?! – тут же напрягся Супрунюк, выпрямляясь. – Что она имела в виду, мам?! Она про Свету?!

– Да спаси господи! – отмахнулась мать. – На тебя смотреть страшно, милый! О тебе разговор…

Тогда ладно. Тогда он допьет, хотя вкуса совсем не чувствует. А что медсестра пожалела его, это ничего. Это неплохо. Он сейчас нуждается в сочувствии, в понимании и даже в жалости, хотя раньше все это его коробило и считалось недостойным. Сейчас можно. Где-то же ему надо черпать силы. Где-то, в ком-то, в чем-то. Человеческое сострадание сейчас как нельзя кстати…

Он просмотрел, как открылась дверь операционной. И даже лязга дверных петель не услышал. Дернулся, когда мать испуганно вскрикнула:

– Стас!

Глянул сначала на нее, сжавшуюся на скамейке и сделавшуюся какой-то маленькой и очень старенькой. Потом перевел взгляд на дверь и тут же помчался вперед. Прямо на хирурга с уставшими печальными глазами, который вышел и остановился тут же, недалеко от дверей в операционную.

– Что? – еле выдавил Стас, и руки его сами собой потянулись к зеленой врачебной куртке. – Что с ней? Она…

– Она жива, – еле кивнул доктор и покосился на руки Стаса, повисшие в воздухе сантиметрах в пяти от его накрахмаленной робы. – Операция прошла успешно, но положение очень серьезное. Одна надежда на молодой здоровый организм. Вы ее муж?

– Да, да, да! – начал он кивать часто-часто, будто доктор мог усомниться. – Что?! Что нам надо делать? Может, лекарства какие-нибудь или что?! Что-то надо делать, доктор!

– Мы все сделали, уважаемый, – с пониманием усмехнулся врач. – Все, что было в наших силах. В лекарственных препаратах необходимости пока нет.

– Ну а нам-то?.. Нам что делать?

– Ждать, – кивнул хирург и повернул обратно, у самых дверей снова обернулся и посоветовал со вздохом: – Ждите и молитесь.

– Когда ее можно будет увидеть? Когда?!

Вот когда в голове отпустило и начало наполняться чем-то тяжелым, ухать, переворачиваться, набухать так, что в глазах помутнело.

– Пока ничего не могу сказать определенно. Приходите завтра, – посоветовал доктор.

– А сегодня можно здесь остаться? – встрепенулась мать, тихонько плача на скамеечке.

– Не вижу смысла спать в коридоре. Все, до утра, до свидания…

– Ей ведь что-то нужно, да? Что нужно купить, доктор? – Это уже Стас вспомнил, снова рванув за врачом. – Вещи какие-то, тапочки там, зубная щетка, я не знаю! Что-то же ей нужно!

– Пока ничего, – вздохнул тот и глянул на него с сочувственным пониманием. – Ей сейчас необходимо просто выжить. Отдыхайте, до завтра…

– Ничего не нужно! – фыркал Стас, выруливая с больничной стоянки. – Как это не нужно?! Ма, вот ты скажи, а!

Мать молчала, плакала и лишь время от времени поглаживала рукав его куртки.

– Ты к нам или домой, ма? – спохватился Стас на светофоре.

– Домой, сынок, домой. К утру нужно немного привести себя в порядок. Заезжай за мной к девяти, хорошо?

– Да, да, конечно.

Он ехал по знакомым улицам привычным маршрутом, ничего не узнавая.

Все вчера было обычным, чего сейчас-то поменялось? Почему вид привычных многоэтажек, серой бетонной лентой окаймляющих проспект, вдруг стал распадаться на отдельные фрагменты? Почему каждое светящееся изнутри окно стало казаться обособленным островом с навеки поселившимся там счастьем?

Моментально как-то додумывалась за них – несведущих – и за мгновение проживалась в мире и согласии их долгая беспечная жизнь. И праздники семейные виделись, с охапками цветов, коробками шоколадных тортов и топаньем детских ног. И щенки ушастые с шершавыми языками, запрыгивающие на коленки, и мягкий теплый полумрак уютных спален.

Все это, царящее, мирное, Стасом вдруг угадалось за плотными шелковыми портьерами и оценилось во сто крат дороже, чем сами обладатели смогли бы оценить.

У него теперь будет все иначе, решил он, открывая дверь в свою квартиру. Вот Светланка поправится, и все будет иначе. Он не позволит никому красть их драгоценные минуты счастья, не позволит никому дробить его на неровные куски, которые стоит предварительно шлифовать, чтобы сложить единую мозаику. Он станет стеречь его день за днем, час за часом. Станет пестовать, холить и лелеять каждый день, прожитый вместе, станет благословлять каждое утро на двоих.

И еще ему вдруг подумалось о ребенке. Никогда они не говорили об этом, ничего такого не планировали, а тут вдруг Стасу до боли в сердце захотелось маленького вихрастого пацана. Пускай бестолкового и надоедливого, но своего! Пускай пристает к нему с книжками и роликами, пускай хнычет и не желает вовремя укладываться спать, пускай орет и просит мороженого, когда гланды величиной с кулак. Пускай все будет трудно, но пускай будет!

Только бы Светка поправилась и скорее вернулась домой. Только бы все у нее было хорошо, а он уж постарается не подпускать никого к ней на пушечный выстрел. И еще…

Супрунюк встал у кухонного окна и глянул невидящими глазами на спящий город, раскинувшийся в низине. Он непременно найдет ту сволочь, которая попыталась у него сегодня отобрать Свету. Он не то что из-под земли, он его с того света достанет и удавит своими руками, если понадобится. И если милиция станет долго и нудно ворошить горы своей процессуальной макулатуры, он сделает за нее все сам.

Сам найдет, сам вынесет приговор и сам приведет его в исполнение!

Он не простит…

Глава 5

– Станислав Викторович, к вам Тихонов Геннадий Сергеевич! – трагическим полушепотом известила Галка, сунув в кабинет полную симпатичную мордаху.

Она всегда так к нему заглядывала, если не хотела сообщать о визитере по селекторной связи. Тело оставалось меж двойных дверей, а в кабинет протискивалась одна голова.

– Чего ему надо? – сразу набычился Супрунюк, прекрасно понимая цель визита Георга Третьего.

– Поговорить. – Голова у Галины качнулась, видимо она пожала невидимым Стасу плечом.

– О чем?

– Разве скажет! – Губы у Галины съежились скорбной ниточкой. – Приняли бы вы его, что ли, Станислав Викторович. Неудобно как-то, по рангу он вас не ниже, а…

– Галь… – прервал ее Стас с неудовольствием. – Ты бы не забывалась, а! Думаешь, не знаю, чего он приперся?

– И я… догадываюсь, – с заминкой кивнула Галина.

– И что?

– И присоединяюсь.

– К кому?

– К нему!

– Ага, вот, стало быть, как! Ты просишь за просящего?! Отлично!

Со злой ухмылкой Стас послал авторучку в угол, ближе всего располагающийся к двери, но Галка не испугалась и даже не вздрогнула, продолжая смотреть на него умоляющими глазами.

– А почему, Галь? Почему ты просишь за него?

– Я не за него, Станислав Викторович. Я за нее.

– А за нее что?!

– А то… – Галина вздохнула, и глаза все же опустила, невмоготу был тяжелый, не прощающий взгляд начальника. – Не могла она этого сделать, понимаете! Не могла!

– А кто?! Кто тогда, ответь?! – заорал он, не выдержав.

Он последнюю неделю все время орал. На кого придется. Галке доставалось больше всех, но она терпеливо сносила. И жалела его, и не обижалась, и даже бутербродами пыталась прикармливать. Он отказался. Ну не мог он даже с великого голода есть хлеб с паштетом из шпината и цветной капусты. Не жаждал его организм избавления от лишних калорий.

Отмщения он жаждал, вот чего! Жестокого, хладнокровного и беспощадного отмщения! И плевать ему было, что мстить придется женщине, с которой делил три года постель. Плевать было на ее слезы и клятвы. Он ей не верил! Он никому теперь больше не верил! Ни ей, ни ее адвокатам, ни…

Ни врачам.

Как он сказал ему в ту ночь, когда прооперировал Свету? Что все будет хорошо? Нет, не так, но как-то так сказал, что Стас поверил, что если она выкарабкается, если откроет глаза, то все будет хорошо. А на деле все вышло не так. На деле все вышло ужасно!

– Реабилитация организма потребует очень длительного времени, – вежливо проинформировал его на следующее утро тот самый доктор, и начал перечислять.

И по мере того как он перечислял, надежды Стаса на уютный счастливый мирок рушились. Они разбивались вдрызг, как дешевое второсортное стекло, с отвратительным дешевым треском. Они превращались в пыль, в пепел, который только дунь – не собрать.

Светка долго не сможет ходить, задет какой-то нерв. А это значило…

А это значило – искать сиделку. А это значило – чужой человек постоянно в доме. Запах лекарств, стоны, пролежни, гной. Это значило потом многомесячный курс лечебной физкультуры, а это больно! И снова стоны, запах лекарств и изнывающее от немочи, тающее на глазах любимое тело рядом с тобой.

Светка никогда не сможет стать матерью, потому что детородные органы тоже задеты. А это значило…

А это значило, что не будет в его доме никакого вихрастого пацана с его сладким нытьем – почитай книжку и купи мороженого, когда гланды в кулак. Это значило, что он, Стас, никогда не подхватит на руки с дивана сопящее крохотное родное существо и не перетащит его в детскую кроватку. И никогда не влепит подзатыльник, когда тот начнет грубить матери срывающимся ломким баском.

Ничего в его жизни не будет теперь, кроме боли, страха, разочарования и преодоления всего этого дерьма! Все поломано, все исковеркано и восстановлению не подлежит.

И он имел право на гнев и имел право требовать отмщения! А они, понимаешь, просить тут за нее пришли.

– Она не могла, Станислав Викторович, – упрямо повторила Галка, и пухлый подбородок задрожал.

– Она ее ненавидела! – парировал он и сделал знак уйти.

– У нее был повод для ненависти, – Галка не уходила, протиснув теперь из-за двери еще и плечо.

– У нее тогда мог быть повод и для убийства.

– Она не убивала! – ахнула Галка.

– Она – нет, но человек, которому она заплатила, сделал такую попытку! Все, Галь, уходи ты, Христа ради! И Тихонову скажи, чтобы ушел. Я не желаю с ним говорить об Ольге. Все!..

Галина ушла, плотно прикрыв дверь, а Стас тут же уронил голову на руки.

Он не мог больше выносить всего этого. Не мог!

На него давили со всех сторон.

Тихонов звонил без конца, взвалив на себя роль Ольгиного адвоката.

Мать тихонько плакала и просила о снисхождении. Мол, прощать мы все обязаны. И еще что-то испуганно бормотала о возмездии.

Галка тоже вставляла время от времени всевозможные намеки на то, что они все Ольге очень обязаны и бросить ее теперь в таком состоянии…

А какое?.. Какое у нее состояние?! Он вообще не мог себе представить, как может себя чувствовать человек, совершивший покушение на убийство! Пускай даже и не своими руками, но совершивший! Как он может себя чувствовать, как?!

У Светки состояние, это да! Самое плачевное, самое безнадежное и самое страшное! Она не могла пить, есть, говорить. Она могла лишь глаза приоткрывать на пару минут за час, не более. Температура у нее высокая еще держалась. И анализы крови были отвратительными.

Вот чье состояние ему не давало покоя и сна. Вот чьим состоянием он болел день за днем, час за часом.

А они тут, понимаешь, за Олю похлопотать пришли. Скажите, нашлась пострадавшая!

Коварная, подлая дрянь! Надо же было до такого додуматься – нанять убийцу, чтобы избавиться от соперницы! Да он…

Да он не то чтобы вернуться к ней, даже в мыслях никогда себя снова рядом с Ольгой не видел. Никогда! А теперь… Теперь он вообще ее видеть не хочет. На свободе, во всяком случае. А вот на скамье подсудимых рядом с тем уродом – это да. Это Стас посмотрел бы с удовольствием.

О встрече она просит, поговорить желает! Совсем идиотка, что ли?! Он ведь может не сдержаться, вцепиться в ее милую красивую шейку и сдавить посильнее, чтобы избавить сразу себя от зудящего желания отомстить.

И кстати…

Вчера поздно вечером, когда он бродил по опустевшей квартире и собирал какие-то вещи для Светланы, он вдруг понял, что ненависть – как раз то самое чувство, которое способно заставить совершить самое страшное из зол. Он вдруг понял, что ненавидит Ольгу с такой силой, что в самом деле убил бы ее.

И посему, сделал он вывод минут через десять, зная о силе Ольгиной ненависти, даже крохотной доли сомнения в ее виновности допускать нельзя.

А она у них есть! Она есть у них, у этих бездушных сволочей, которые завели уголовное дело по факту нападения на его жену. Они изо всех сил сомневаются, дергают плечами, требуют с него каких-то фактов, улик, намеков на мотивы. Будто ненависть к сопернице не могла быть мотивом!

– Знаете, тогда у нас трупами все вокруг было бы завалено, – многозначительно хмыкнул здоровенный малый, вечно забывающий бриться.

– Что вы хотите этим сказать?! – возмутился тогда Стас.

– То, что неприязненное чувство на почве ревности давно должно было иссякнуть у вашей бывшей жены.

– Она не была мне женой! – продолжил возмущаться Супрунюк, потея от злости и бессилия и без конца елозя носовым платком по лбу и щекам.

– Она была вашей гражданской женой, – поправил небритый следователь или оперативник, черт их разберет. – Без малого три года. И по моим сведениям, отношения у вас были великолепными. И…

– До тех пор, пока я ее не бросил! – ухватился сразу Стас как за соломинку. – Потом-то все изменилось!

– А по моим сведениям, отношения у вас и оставались совершенно нормальными, в отличие от некоторых подобных случаев. Там и морды, простите, соперницы друг другу бьют, и стекла бить не гнушаются. А вы, по слухам, даже в гости друг к другу ходили.

– Я не ходил, – огрызнулся Стас. – Это Ольга вечно к нам таскалась. А я, между прочим, был против!

– А ваша теперешняя жена?

– Она терпела. Улыбалась ей…

Стаса последние дни при воспоминании о ее улыбке начинало пробивать желание расплакаться. Вот стоило вспомнить Светку улыбчивой, счастливой, как тут же слезы наворачивались.

Ведь она уже никогда не станет прежней! Никогда не будет счастливой и улыбаться не будет. У нее ведь нерв какой-то задет, зачитал ему выписку из истории болезни тот самый доктор. И как ее организм поведет себя потом после длительного курса реабилитации, одному только богу и известно.

– Вот видите! – поднимал палец щетинистый малый, опоясанный кобурой. – Улыбалась! А это о чем говорит?

– О чем?

– О том, что между женщинами сохранялись вполне приемлемые отношения.

– Так, видимость одна, – махнул рукой Стас.

– Пусть так, но они находили в себе силы соблюдать приличия. И длилось это… По моим сведениям, больше года.

– Вы куда клоните, не пойму?! – снова начинал свирепеть Стас. – Вы считаете, что Ольга не виновата?!

– Я пока никого не могу и обвинять, – сводил брови мужик, намекая на презумпцию невиновности. – Я могу лишь строить версии.

– И Ольга у вас на роль подозреваемой никак не подходит?!

– Послушайте, Станислав Викторович… – начал с угрозой мужик, потом втянул в себя воздух, выдохнул его с шумом, надув щеки шариком, потом считать до двадцати, видимо, начал, больно уж долго молчал. – Мы не можем подсовывать людей на роль подозреваемых просто потому, что это кого-то из пострадавших могло бы устроить.

– Это вы к чему?

– Это я к тому, – повысил он голос, – что вы сами вполне могли бы заказать свою жену, а потом разыгрывать передо мной горе.

– Да вы!.. Да вы… – тут он начал задыхаться гневом, как тот киношный герой. Слава богу, вовремя взял себя в руки. – Мне-то зачем?

– Может, надоела она вам?

– Развелся бы.

– А может, бизнес у вас на двоих?

– Да нет, встретились мы с ней, когда уже все работало на полную катушку.

– Квартирный вопрос мог быть задет, а? – продолжил с надеждой перечислять заросший щетиной малый, скорее просто для того, чтобы отвлечь Стаса от Ольги.

– Да нет, – спокойно возразил тот, сразу поняв его уловку. – И квартира моя изначально.

– Она могла вам изменять, а вы ее выследить и…

– Мы не расставались практически никогда! У нее не было времени на измену. Мы все время были вместе, – вспомнил Стас и замотал головой, зажмурившись. – Как вот я теперь без нее, а?! Как?!

– Она же не умерла, – опешил парень. – Она жива.

– Жива! Это для вас она жива! Это всего лишь строка в вашем протоколе! Это «жива» значит для вас отсутствие трупа, и это для вас здорово. А для меня… Она покалечена! Она долго не сможет ходить. Она никогда… не сможет иметь ребенка, понимаете? А вы говорите – жива!.. И вы должны меня понять, вы просто обязаны понять, насколько важно для меня найти этого урода!

– Понимаю, – осторожно кивнул малый.

– И вы так же должны доказать, что это Ольга наняла убийцу.

– А если мне удастся доказать как раз обратное? – хитро прищурился знающий все о презумпции невиновности. – Вы все равно не успокоитесь и во всех своих бедах будете продолжать обвинять Лаврентьеву?

– Да докажите мне хоть что-нибудь! – закричал тогда Стас в отчаянии. – Не сидите же, делайте что-нибудь!..

Его отчаянное подталкивание к действию совершенно не понравилось сотруднику милиции, кажется он представлялся Ростовым Дмитрием Николаевичем. И они, кажется, и вовсе забыли об этом деле. Забыли про него, про бедную Светку, про Ольгу, которая исковеркала им жизнь, тоже забыли. Галка что-то намекнула после обеда, что Тихонову удалось выхлопотать ее освобождение под подписку о невыезде или под залог, он плохо вслушивался.

Да и какая, в сущности, разница, с какой мотивацией ее отпустят? Главное, она выйдет из тюрьмы, а Света этим временем так и останется в больничной палате!

Главное, что Ольга снова станет спать в своей постели, пить, есть, ходить по магазинам, улыбаться встречным людям – она любила находить в незнакомых людях приятное и улыбаться им. А Света в сознание начала приходить лишь позавчера.

Мог он допустить подобный беспредел?! Мог позволить человеку, скомкавшему все его мечты, оставаться безнаказанным и жизнерадостным?

Нет! Никогда…

Он подождет еще немного, терпеливо, без суеты. А потом, если сотрудникам правоохранительных органов будет недосуг разбираться с делом, где даже труп отсутствует, а есть лишь пострадавшая, он сам с ним разберется. Он найдет способ, а времени и средств у него предостаточно…