Текст книги "DUализмус. Корни солодки"

***

Страницы купринские (его творчество, его смысл бытия) упакованы в толстую корку. Страницы пребывали в обыкновенном бело-бумажном состоянии, но корка была нахально малахитовой, скользкой, шершавой, прохладной. Лягушачьи шкурки в наше время креативно дороги. Покупка не свершилась. Сверку с Куприным, соответственно, претворить не удалось. Взамен Чен купил простенькую брошюрку. Это воспоминалки о Куприне его современников.

Придя домой, он бегло пробежал страницы.

Споткнулся на известных каждому экзамену высказываниях Л.Н.Толстого о Куприне.

– В искусстве главное – чувство меры… – шпаргалисто сообщалось там, и дальше: «достоинство Куприна в том, что ничего лишнего».

От купринского чувства меры Лев Николаевич мог легко и без всякой меры заплакать. Он мог заразить плачем Ясную Поляну со всеми прячущимися за заборами раздевалок дачниками в полосатых майках. Мог наградить слезами любовниц дачников. Все как одна в красивых вафельных пеньюарчиках и с полотенчиками вокруг изумительно пустых головок.

От чувства же меры Чена, Толстой, доведись ему прочесть что-либо из Джу, мог только, разве что, разразиться длиннющими, по-японски изощрёнными непристойностями. Он мог бы разволноваться и раньше времени уйти смотреть небо. Отличный в тот раз предполагался закат.

У Чена Джу было чувство меры, но особое. Оно ограничено эгоизмом и сюжетной усталостью. Сюжет он игнорировал сознательно. Голодал, питаясь исключительной интуицией. На чистое искусство, короткость изложения и на лавры не претендовал.

– Вот и хорошо, что лягушачью корку не купил, – радовался он. – Лев вовремя напомнил забытое, старое, прекрасное, ценное. Спасибо Льву. Мы со Львом одной крови, одного помёта, в одном русском прайде рождены.

Голосуем за права эмбрионов!

***

Анализатор…

Анализатор – чистая математика. Алгоритм построен на множественности совпадений. Раз так, любой – талантливый или бездарь – в той или иной степени будет на кого-то, заложенного в базе, обязательно похож.

Анализатор ловко высчитал в тексте ченовской книги плотность мата и быстренько сравнил его с Фимой Жиганцем.

– Морду бы бить этому г-ну Анализатору парламентским методом. Причем тут мат, зачем на нем обострять, и как его удалось вычленить? Может, по одноэтажности фраз и короткости слов?

Непонятки! Походить на Фиму – знатока «босяцкой речи» не хотелось. Чтобы избавиться от Фимы, Чену Джу пришлось замаскировать все приблатнённые жаргонизмы. Неформаты, от которых он так долго не хотелось избавляться, пришлось заменить генетическими менделёвинами, латинскими символами и буковками.

По всему выходило, что лучше бы анализатор вообще никого не определял.

Ещё лучше, если бы анализатор сгорел, запутавшись в сравнивании произведений Чена с заложенными в базе. Тогда бы это было прямым указанием на неповторимость ченовского творчества, и, стало быть, бывшим для самовосхваления автора гораздо ценнее.

Шло время. В Анализаторе замелькали другие – менее авторитарные личности.

Вот непьющий помногу на охотах Пришвин (с удочками и ружьём); вот лёгкий на многокилометровые литпробежки Сегаль; тут вот серьезный своею фамилией, быстрый, круторогий зверь-поскакун Лосев. Пронесся Тянитолкай. Рожи его, направленные в разные стороны, не известны Чену. А тот скакун, между тем, был Ильфо-Петровым.

Чен Джу уже окончательно расстроился и перестал пользоваться Анализатором вовсе.

Это обидно: с классиками он узнакомился в хлам, а вот померяться с новооткрывателями стилей и специй – актуальных соответствующему времени – антилитературным Палаником, подкожным зудилкой Кафкой, половым фантазером-затейщиком Набоковым, мальчиковой троицей Селинджер-Брэдбери-Харпер Ли, карьерным мордобойцем Амаду, извращенцем и матершинником Уэлшем ему явно не удастся.

Большая и масенькая, русская и ихняя Букеровские премии даже не подмигивали Чену Джу.

Не дозрел, видите ли. Как такое можно сообщить моложавому старичку? Каким обманным сленгом не выбить из него слезы?

Мохенджо-Даро

Это одна из самых великих тайн Кирьяна Егоровича, место которой в опечатанной книге. Лучшее место для такой книги – тюремная библио′тека. Тюрьме с толстыми стенами стоять на скале необитаемого острова. Как на Татче. Вот и остров пригодился. Охранять книгу – Маске. Связь Маски с миром через Z-образную трубочку, через которую качают жидкую пищу, и через канализационную трубу с решётками-ситечками, через которые даже таракан не пролезет, не то, чтобы мышка.

Бывалычи, тайна держится тайной два дня на манер горячей лошади в загоне, рвущейся на волю, а Кирьян Егорович держит её крепко за уздцы, нахваливая себя: «Какой я надёжный молодец».

Потом уздцы удлиняются, образуются в поводья, потом в аркан, после в душительную верёвку, а Кирьян Егорович всё устаёт и устаёт больше – он же не мальчик!

А кобыла всё не умирает, увеличивает круги, ластится к прохожим и друзьям через ограду.

Кирьяна Егорович не велит лошади облизывать друзей – они не умеют держать тайну обета в себе, они дети и тут же разнесут новость друзьям по песочнице, а те – по секрету белу свету.

А допустить свою тайну до прохожих можно: а что же, они толком не знают Кирьяна Егоровича; и предмета тайны по фамилии тоже не знают.

Притом Кирьян Егорович может выразить тайну в инициалах, а под эти инициалы подходит половина города: поди догадайся – с кем эта тайна произошла.

А лошадь всё рвётся и рвётся. И вот уже лучший друг посвящён в инициалы, подержи-ка лошадку, пока я сбегаю кой-куда (тут же сболтнуть), потом язык Кирьяна Егоровича испускает последующие буквы и ойкает матерным нутром.

– Да что ты, что ты, Кирьян Егорович, не боись, от меня дальше не пойдёт, я – могила!

– Если что проскользнёт, то ты будешь внизу, а я копщиком, – говорит К.Е. злом. – И горстки сверху не брошу. Побожись!

– Да я же не умею. Я человек советский. Бывший в комсомоле.

– Тогда честью своей мамы.

Честью своей матери можно. Она далеко, хоть не астронавт, и домой не торопится. И не на шутку болеет потворничеством. (Восстанавливает здоровье проституткам).

И вот лошадь уже живёт у жены товарища.

От жены товарища перебегает к подружке жены, и так далее – по кругу.

И вот уже весь город знает тайну Кирьяна Егоровича, не зная самого Кирьяна Егоровича. Ужасная тайна становится весёлой сплетней, открытой для мира и легко поддающейся художественному раскрашиванию.

И в один прекрасный день какая-нибудь новая артистка Кирьяна Егоровича, приноравливающаяся к постельке, раздеваясь в прихожке, разбрасывая одёжки по пути в спальню, считая, что этот скоростной манёвр поможет любви, под страхом смерти докладывает не вдруг, а по дружбе, Кирьяну Егоровичу, вот уже сама в одних трусиках, вот уже без, и громко: а сходи-ка ты сам поначалу в душ, мало ли что… там сегодня ржавчина и непонятно, что ж теперь делать, да ладно и так сойдёт, я сама в поту, и скоро у меня спектакль… что один тут в городе чувак натворил такое… Давай-давай скорее, мне ещё надо попасть на работу… Процесс. Затем наскоро обедает, находясь более чем в неглиже. И улетает, чаво-какао!

И Кирьян Егорович, запутавшись в полотенцах, полотенца теперь рыжие до следующей стирки, а стирка согласно распорядку через месяц, с ужасом догадывается, что этот чувак он и есть.

А шифрованная обородевшая фамилия, бродя по глухим телефонным проводам изменяется настолько, что уже и не страшно, напротив, тайна напрочь завуалировалась и на три тыщи километров отодвинулась от правды. И в ней образовались новые подробности; и такие они расчудесные, будто рядом стоял человек со свечкой, а второй был стенографист, а у третьего только кэнон, правда, вспышка не работает, тепловизор сдох, и что нечаянно на выходе из кассеты порвал плёнку, которая моднее цифры, дак проявитель нынче не тот пошёл, а закрепитель сделан из дерьма, и серебра в нём как от старой кобылы молока, поэтому образ героя дегероизирован, а доблестный случай депоэтизировался до анекдота.

Так что К.Е. доволен даже больше, чем в момент тайнообразования. И вообще он – Бонд, и тайно предпочитает блондинок, регулярно и ровно тогда, когда уже не на что надеяться, приходя на помощь малышам согласно списка добрых дел, спасая кошку буквально из-под колёс автомобиля, нет, лучше из-под поезда в Шанхай, оставя на рельсах манжетку и половину галстука.

Груша, публика, усилитель, пятьсот рублей в день, периодическая боль у женщин в Библии именуется вежливо. Вообще, вежливо всё в Библии. С привкусом либо недосказанности – вины ленивого переписчика, либо конкретно скрываемой тайны с тонким библейским намёком на будущее, мол недоросли ещё до знания, и с грубой специальной путаницей, рассчитанной на конкретных идиотов.

Девчонки в старости периодически омолаживаются от воспоминаний Кирьяна Егоровича. И плачет их память: раньше было маленько не так.

Обнародование тайны, которую К.Е. хочет доложить сейчас единственно Порфирию Сергеевичу, в самом начале могла бы привести к непредсказуемым последствиям.

Но, время прошло и тайна заросла водорослями и карл его облепился кларами так, что уж и не счесть всех клар, отпробовавших у карла. Последствия покрылись ржой, выкидышами, выскребышами. Фамилии постарели безвозвратно, и дело вообще стало походить на древнюю легенду, хотя прототип ещё довольно-таки живёхонек.

А на легенды никто не обижается, наоборот, легенды добавляют славы самому ему и отечеству в целом, если миру догадаться, откуда он родом.

Раковина пуста. Коллективный сон. Кошмар. Святые ослы принадлежат только тому, кто их видит.

Порфирий Сергеевич же вообще не в курсе.

И Вы знаете, что только он один читает эту единственную в мире книжку, следовательно здесь точно могила! Как и четыре года назад, когда К.Е. кончил в бане, колдуя с сушкой на пенисе.

Сам дурак.

Не понял, повторите.

Сигнал бедствия.

Чёрт, возьми ничего себе!

SOS, SOS!

Проклятая джинская лампа! Опять она без топлива не горит: нефтару налейте: нефтар не вечен в волшебной лампе.

Приём.

На связи Индия.

Или Палестина, звать Обалдиной.

Ах, так! А не пошла бы ты… или вы… или говорите по английски: я знаю пять слов, которые употребляйте комбинируя.

Вэбкамеры нет и не будет.

Он – человек явно вымышленный.

Хотя, может быть, это и есть та самая пора, когда просто необходимо рассекречивать.

Припоздал пиар, да ладно. Чёрт с ним!

Будь что выйдет. Я буду жить у тебя с моей мамой, если она выживет в этой дурацкой больничке: так ты похож на моего папу. Такая классная у тебя хата! Спасибо! У тебя есть плюшевый медвежонок? Я буду с ним спать!

***

Рассекречивание по горячим следам могло привести к непредсказуемым вариантам. Их немного.

Приготовились, включаю, си си си, джи джи джи, ди ди ди два.

В скафандре грелка, в грелке спирт.

И никаких доказательств на ребёнка – документы поддельные. Поздравим задним числом, причём из космоса, когда билеты подешевеют.

Не поверите, что с ним случилось.

Что-то из мира фантастики с болтовнёй как всегда.

Да вы сами поняли: пагубный нарциссизм, когда в столетнем твоём отражении только младенчики.

***

Словом, так:

Вариант 1. Негатив.

Оно могло привести к бесславному краху Кирьяна Егоровича во всех ипостасях и провалом планируемой в том году поездки знаменитости Шонк в столицу Раши, с межгосударственным скандалом, после чего развод. Даже после подачи аппеляции в суд Шонк-суперстар вряд ли бы смогла путёво разжевать случившийся казус адвокату. И навыдумывала бы лишнего. Например, что этот русский их бинь вор и сциллил у неё харибдины часы.

Вариант 2. Позитив.

Престиж Кирьяна Егоровича взмыл бы ненадолго, зато на неуiбенную высоту. А его пригласили бы (причём нахалявно) в Турцию и Таиланд. Лишь бы подальше от своей русской родины со скверными жёлтыми журналистами, от папарацци, сколько в них «ц» и «п»? Пусть бы залился своим пивом, помалкивал, а лучше бы потерял с алкоголя память.

Вариант 3. Позитив, непринуждённо переходящий в негатив; шатается, как ртуть в градуснике. Без всякого международного шума отсекло бы ему руки-ноги и язык якобы случайным таиландским крокодилом. Вариант незаметного, биологического принуждения к миру.

***

Место действия: индийского имени отель в Лидо ди Эсоло. Это в Италии.

Прикрытая зарослями магнолий и прочей вьющейся ерундой площадка.

Дышащий паром бассейн.

Площадка соприкасается с рестораном отеля «Мохенджаро» (не ищите его в Гугле), следовательно пиво и вино всегда с тобой.

Экзотика неба, многоэтажки за спиной с лоджиями вкруговую.

В щелях растительности вид на море.

В ресторане никого, кроме дежурного бармена, он же официант.

Никаких папарацци, ибо ночь.

Коли ибо, да ещё и ночь, а папарацци изобличают ворон в собственных постельках, то утрешние снимки в прессе исключены. А зря (укор папарацци), так как по ночам изредка происходит самое интересное для СМИ, стоимостью до – год не работать: просто не надо быть ленивым, и честно, не щадя живота своего, поджидать и ловить момент удачи.

Учёный ловелас и бывалый курортник Кирьян Егорович (ещё и член фальшивой Угадайской делегации Арх. Бьеннале 07, спасибо О.Ф. из г.N, сертификат с золотым шрифтом и иностранными буквами, висит в офисе на видном месте, оттеснив регулярные отечественные доказательства) … паспортов при знакомстве не показывает.

Спасибо и Насте: у неё любовник в Венеции и она совмещала два полезных и чрезвычайно приятных дела: работу с любовью. Ещё и симпатична. Потому смотрит свысока. И потому не принимает ухаживаний, зато с удовольствием пьёт за счёт расстриг-ухажёров.

Завидую всем бюро путешествий. Одна бесплатно побывала в ста странах. А он только в двадцати пяти.

Спасибо и Карле, она была проституткой на Босфоре, но унырнула – какая редкость – и теперь она – уважаемый гид. И лобка её больше никто не видел. Только под шляпкой на пляже можно, и то, если бы штормец, как весёленький котик на Майами-Бич, сдёрнул бы с неё шляпку.

Кирьян Егорович здесь вообще ни с кем не знакомился, отдыхая от любовной суеты и связанных с нею обременительных обязательств.

Оставаясь наедине с собой, Кирьян Егорович становился человеком модным и свободным, мыслящим сугубо индивидуально в свою пользу.

Другими словами, он как отшабашенная от стада и остриженная овца, ой, я сегодня какая-то по особенному голая! становился крайне любопытным, с одной стороны, с другой ленивым и праздным (чего всегда не хватает, но о чём всегда с ослиным упорством мечтается). Именно овца, непременно овца, которую васильки интересуют исключительно на предмет съедобности, а уже не человек с запросами аморального свойства.

Алча съедобных васильков, а такое бывает, Кирьян Егорович заходил только туда, где ему потенциально могло понравиться. Туда, где в полунеглиже могли оказаться нагибающиеся над прилавками стройные, жирные и так себе итальянские, французские, немецкие бабцы.

О том, куда направить ноги, спорить не с кем, и это прекрасно.

Как утомительно заниматься спорами. Это не грибные споры, а межчеловеческие. В таких спорах обычно побеждают женщины, так как без осуществления взбредшей в голову мысли женщины попросту не могут жить. Они проедят вам всю плешь и печёнку, если вы не предоставите им такой возможности.

Ни с кем не приходилось ругаться! Мамма Мийя! Какая красота! Беззаботная Майя вне надоедливого, жужжащего об одном и том же, пчелиного роя.

Он прогуливал бабло в кафешках энд шанташах и ему не приходилось рассматривать и обговаривать ценник, и смотреть на просвет чек вместе с попутчиками словно папиросную страницу из лучшей книги на свете. Делал всё, как просили.

Он глазел в витрины магазинов, но поверхностно. Его больше интересовала марка стекла и степень пуленепробиваемости, нежели то, что пряталось за ним. Вот последствия профессии!

От женских, а тем более мужских шопингов его тошнит. Если изредка и заходил куда, то только для того, чтобы рассмотреть интерьер – как бы – вот же слова-мусор – удовлетворить зов профессионала.

И не покупал ровно ничего. Существенного. Из.

Он удовлетворялся значком на лацкан, мини-флажком и магнитным стикером на недолгую холодильную память.

И ему никто ничего не советовал: возьми это, мол, возьми то, сё, вот ещё клёвая вещица… нет, настоящая подделка, говно, генно модифицированное, дешёвое, а это уже уголовное дело, кому этот эксперимент понравится. Всё равно: мне две, нет четыре – дочке, жене и две – любовницам. Выйдешь и продавец не станет брать трубку, хоть ты изорвёшь все телефонные провода в гостинице. Танцуй фламенко перед зеркалом, скворец-джиггаит, на высоких пляши тонах, тварь хвостятая спереди, и ни о чём другом не посмей думать!

Он, совершив деловые прогулки в компании двадцати наискучнейших делегатов с делегатками, которым на бьеннале вообще наплевать: шоппинг гораздо интересней… вечерком, а иногда и ночью, отдавал себя любимого полностью на пользование себе любимому, не ища лишних приключений для себялюбимого.

В одиночку попивая пивко, трескал наисвежайших устромидий побережья.

Безустанно менял марки вин. Тут марок – не шерсти клок, тут клондайк марок, тысячи клондайков, други мои. Езжайте в Лидо, и неплохо, если угадаете на праздник урожая: тогда попадёте на бесплатное вино, которое возят по улицам прекрасные девушки с пушком над губой, в коротких юбчонках а ля рим, и с венками вокруг головы, и при вашем желании могут не просто дать бумажный бокал с прикрытым жидкостью донышком, а облить вас струёй вина прямо с тележки, придавив пальцем крантик, и при этом хохотать и шутить по-итальянски, а итальянские любовные шутки со словечками – лучшие в мире, а музыка их в эту бесконечную ночь бесплатна – в какую кофейную щель не загляни, и соберутся здесь музыканты с певцами со всей Италии, куда прекрасно встраиваются битлы с рокерами, с волоснёй и бумбоксами. Жизнь в это время не трава, которую можно не только топтать, но и кушать, другую дымить. Словом, жизнь есть Бог, и хочется ещё немного продержаться на белом праздничном, поэтичном свете!

Экономя евры, купался в мохенджарском секторе моря.

Жалея здоровье и жизнь, заходил в мохенджарское море всего лишь по колено.

Ксан Иваныч заходил глубже.

Расчёт Ксан Иваныча проще рецепта варёной репы: раз уж купил номер с навешаными услугами, то надо гасить услуги потреблением их.

Даже ослифф не сезонн, не тулуз, не лотрек в муленруже.

Сезон водокупания то ли ещё не наступил, то ли давно кончился.

Кирьяну Егоровичу лень копнуть фотографии, чтобы посмотреть дату.

Солнце есть и даже жарко.

Вода мурашковой температуры.

Адриатику подштармливало.

Лидо ди Эсоло периодически и слегка, нежно, словно приёмного ребёнка, взятого из-под крыльца в коробке от новогоднего торта с миллионом в пелёнках – это только для начала – носить буду каждый год, карёжило славненькими по-домашнему ураганчиками. Несите, несите ещё, я даже не спрошу фамилии и уж как-нибудь сама придумаю имя. Мини-ураганчики здесь незабываемы своей ласковой прелестью, так как они не сворачивают шей любопытным туристам, особенно с континентов, а просто наклоняют их головы. А таких специальных людей с элементарно, тем более согласительно и любовно наклоняемыми головами, ибо это некий шарм: слабеньких женщин уважают мачи с пнями вместо шеи, здесь полно.

А вот играть на улице в карты и даже гонять фишки по нардам невозможно: сдувает, путает.

Декоративные ураганчики запущены или кем-то слишком умным на заказ для экзотики, либо кем-то с неба, не слишком озабоченным комфортом земных отдыхающих. Доставляя неудобства коммунальщикам, Красному кресту и карабинерам, выбрав наугад парочку жертв и повырывав самые слабенькие деревца (вот она естественная селекция) они не ломали общего настроя мещанско-прожигательной жизни этого чудесно распластанного вдоль моря городка.

Город – ветчина в окружении живого салата, берег моря – расплавленный сыр.

К явству полагается вино.

Часам к двум ночи, совмещая предпостельный моцион с лёгким алкоголем – как лекарством для сна – Кирьян Егорович поплёскивал ножками в водах скромненького, масенького, чистенького бассейнчика без всяких вампирских фокусов с людской кровью, которая, как оказывается есть душа и стандарт сценария, и выскакивающих, корявых рук в районе слива, которые запросто и несколько фальшиво утаскивают куда-то под землю, где орут грешники, просто ради пиара заведения и установки им на территории крестов с памятниками. Ни одного важного человека в бассейне ещё не утонуло и не исчезло. Утонуть там можно, если держать тонущего человека в воде минут пять и больше, и чтобы он не сопротивлялся. А он и не будет: такая там вода, просто прелесть какая редкостная жидкость.

Итак, плескание ножками – приятная ежевечерняя привычка.

Он не бедная овечка, а настоящий самостоятельный и одинокий, гордый баран не хуже серенького волчишки или котика, гуляющего методом «сам по себе». В бедном, правда, далеко не в золотом, а в седом руне, торчащем из майки с короткими рукавчиками.

Один на капитанском мостике. И некого бодать ответвлениями лба. А они и не выросли, оттого, что давно холост. Холст. Холокост.

Прекрасно!

Нет, громче и во весь каменный пляж:

П Р Е К Р А С Н О!!!