Текст книги "Дорожный товарищ"

Ганс Христиан Андерсен
Дорожный товарищ

Бедняга Иван был в большом горе: отец его лежал при смерти. Они были одни в своей каморке; лампа на столе догорала; дело шло к ночи.

– Ты был мне добрым сыном, Иван! – сказал больной. – Бог не оставит тебя своею милостью!

И он ласково-серьёзно взглянул на Ивана, глубоко вздохнул и умер, точно заснул. Иван заплакал. Теперь он остался круглым сиротой: ни отца у него, ни матери, ни сестёр, ни братьев! Бедняга Иван! Долго стоял он на коленях перед кроватью и целовал руки умершего, заливаясь горькими слезами, но потом глаза его закрылись, голова склонилась на край постели, и он заснул.

И приснился ему удивительный сон.

Он видел, что солнце и месяц преклонились перед ним, видел своего отца опять свежим и бодрым, слышал его смех, каким он всегда смеялся, бывало, когда был особенно весел; прелестная девушка, с золотою короной на чудных, длинных волосах, протягивала Ивану руку, а отец его говорил: «Видишь, какая у тебя невеста? Первая красавица в свете!»

Тут Иван проснулся, и – прощай всё это великолепие! Отец его лежал мёртвый, холодный, и никого, никого не было больше у Ивана! Бедняга Иван!

Через неделю умершего хоронили; Иван шёл за гробом. Не видать ему больше своего доброго отца, который так любил его! Иван слышал, как ударялась о крышку гроба земля, видел, как гроб засыпали всё больше и больше; вот уж виден только один краешек, но ещё горсть земли – и гроб скрылся совсем. У Ивана чуть сердце не разорвалось от горя. Над могилой пели псалмы; чу́дное пение растрогало Ивана до слёз, он заплакал, и на душе у него стало полегче. Солнышко так приветливо сияло на зелёные деревья, как будто говорило: «Не тужи, Иван! Посмотри, какое красивое голубое небо, – там твой отец молится за тебя!»

– Я буду вести хорошую жизнь! – сказал Иван. – И тогда я тоже пойду на небо к отцу. Вот будет радость, когда мы опять свидимся! Сколько у меня будет рассказов! А он покажет мне все чудеса и красоту неба и опять будет учить меня, как учил, бывало, здесь, на земле. Вот будет радость!

И он так живо представил себе всё это, что даже улыбнулся сквозь слёзы. Птички, сидевшие в ветвях каштанов, громко чирикали и пели; им было весело, хотя они только что присутствовали при погребении, но они, ведь, знали, что умерший теперь на небе, что у него выросли крылья, куда красивее и больше, чем у них, и что он вполне счастлив, так как вёл здесь, на земле, добрую жизнь. Иван увидел, как птички вспорхнули с зелёных деревьев и высоко-высоко взвились в воздух, и ему самому захотелось улететь куда-нибудь подальше. Но сначала он должен был поставить на могиле отца деревянный крест. Вечером он принёс крест и увидал, что могила вся усыпана песком и убрана цветами, – об этом позаботились посторонние люди, очень любившие доброго его отца.

На другой день, рано утром, Иван связал всё своё добро в маленький узелок, положил в кошелёк весь свой наследственный капитал: 50 талеров и ещё две мелких серебряных монетки, и был готов пуститься в путь-дорогу. Прежде всего он отправился на кладбище, на могилу отца, прочёл над ней «Отче наш» и сказал:

– Прощай, милый отец! Я постараюсь вести добрую жизнь, а ты помолись за меня на небе!

Потом Иван свернул в поле. В поле росло много свежих красивых цветов; они грелись на солнышке и качали от ветра головками, точно говорили: «Добро пожаловать! Не правда ли, как у нас тут хорошо?» Иван ещё раз обернулся, чтобы взглянуть на старую церковь, где его крестили ребёнком и куда он ходил по воскресеньям с своим добрым отцом петь псалмы. Высоко-высоко, на самом верху колокольни, в одном из круглых окошечек, Иван увидел крошку-домового в красной остроконечной шапочке, который стоял, заслонив глаза от солнца правою рукой. Иван поклонился ему, и крошка-домовой высоко взмахнул в ответ своею красною шапкой, прижал руку к сердцу и послал Ивану несколько воздушных поцелуев, – вот как горячо желал он Ивану счастливого пути и всего хорошего!

Иван стал думать о чудесах Божьего мира, которые ему предстояло теперь увидеть, и бодро шёл вперёд, вперёд, дальше, дальше, где никогда ещё не была его нога; вот уже пошли чужие города, незнакомые лица, – он забрался далеко, далеко от своей родины.

Первую ночь ему пришлось провести в поле, на стогу сена, – другой постели взять было негде. «Да и что ж, – думалось ему, – лучшей спальни не найдётся у самого́ короля!» В самом деле, поле с ручейком, стог сена и голубое небо над головой – чем не спальня? Вместо ковра – зелёная травка с красными и белыми цветочками, вместо букетов цветов в вазах – кусты бузины и шиповника, а вместо умывальника – целый ручей, с хрустальною свежею водой, в рамке из тростника, который приветливо кланялся Ивану и желал ему и доброй ночи и доброго утра. Высоко под голубым потолком висел огромный ночник – месяц; уж этот ночник не подожжёт занавесок! И Иван мог заснуть совершенно спокойно. Так он и сделал, крепко проспал всю ночь и проснулся только рано утром, когда солнце уже сияло, а птички пели:

– Здравствуй! здравствуй! Ты ещё не встал?

Колокола звали в церковь, – было воскресенье; народ шёл послушать священника; пошёл за ним и Иван, пропел псалом, послушал Слова Божьего, и ему показалось, что он был в своей собственной церкви, где его крестили и куда он ходил петь псалмы с отцом.

На церковном кладбище было много могил, совсем заросших сорною травой. Иван вспомнил о могиле отца, которая могла со временем прийти в такой же вид, – некому было, ведь, больше ухаживать за ней! Он присел на землю и стал вырывать сорную траву, поправил покачнувшиеся кресты и положил на место сорванные ветром венки, думая при этом: «Может статься, кто-нибудь сделает то же на могиле моего отца».

У ворот кладбища стоял старый калека-нищий; Иван отдал ему всю свою серебряную мелочь и весело пошёл дальше по белу свету.

К вечеру собралась гроза; Иван спешил укрыться куда-нибудь на ночь, но скоро наступила полная темнота, а он успел дойти только до часовенки, одиноко возвышавшейся на придорожном холме; дверь, к счастью, была отперта, и он вошёл туда, чтобы переждать непогоду.

– Тут я и посижу в уголке! – сказал Иван. – Я страшно устал и мне надо отдохнуть.

И он опустился на пол, сложил руки, прочёл вечернюю молитву и ещё какие знал, потом заснул и спал себе спокойно, пока в поле сверкала молния и грохотал гром.

Когда Иван проснулся, гроза уже прошла, и месяц светил прямо в окна. Посреди часовни стоял раскрытый гроб с покойником, которого ещё не успели похоронить. Иван нисколько не испугался, – совесть у него была чиста, и он хорошо знал, что мёртвые никому не делают зла, не то, что живые злые люди. Двое таких как раз и стояли возле мёртвого, поставленного в часовню в ожидании погребения. Они хотели обидеть бедного умершего – выбросить его из гроба за порог.

– Зачем вы хотите сделать это? – спросил их Иван. – Это очень дурно и грешно! Оставьте его покоиться с миром!

– Вздор! – сказали злые люди. – Он надул нас! Взял у нас деньги, не заплатил и умер! Теперь мы не получим с него ни гроша; так вот, хоть отомстим ему, – пусть валяется, как собака, за дверями!

– У меня всего 50 талеров, – сказал Иван: – это всё моё наследство, но я охотно отдам его вам, если вы дадите мне слово оставить бедного умершего в покое! Я обойдусь и без денег, у меня есть пара здоровых рук, да и Бог не оставит меня!

– Ну, – сказали злые люди, – если ты заплатишь нам за него, мы не сделаем ему ничего дурного, будь спокоен!

И вот, они взяли у Ивана деньги, посмеялись над его простотой и пошли своею дорогой, а Иван хорошенько уложил покойника в гробу, скрестил ему руки, простился с ним и с весёлым сердцем вновь пустился в дорогу.

Идти пришлось через лес; между деревьями, освещёнными лунным сиянием, резвились прелестные малютки-эльфы; они ничуть не пугались Ивана; они хорошо знали, что он добрый, невинный человек, а, ведь, только злые люди не могут видеть эльфов. Некоторые из малюток были не больше мизинца и расчёсывали свои длинные белокурые волосы золотыми гребнями, другие качались на больших каплях росы, лежавших на листьях и стебельках травы; иногда капля скатывалась, а с нею и эльфы, прямо в густую траву, и тогда между остальными малютками подымался такой хохот и возня! Ужасно забавно было! Они пели, и Иван узнал все хорошенькие песенки, которые он певал ещё ребенком. Большие пёстрые пауки, с серебряными коронами на головах, должны были перекидывать для эльфов с куста на куст висячие мосты и ткать целые дворцы, которые, если на них попадала капля росы, сверкали, при лунном свете, чистым хрусталём. Но вот, встало солнышко, малютки-эльфы вскарабкались в чашечки цветов, а ветер подхватил их мосты и дворцы и понёс по воздуху, точно простые паутинки.

Иван уже вышел из леса, как вдруг позади его раздался звучный мужской голос:

– Эй, товарищ, куда путь держишь?

– Куда глаза глядят! – сказал Иван. – У меня нет ни отца, ни матери, я круглый сирота, но Бог не оставит меня!

– Я тоже иду по белу свету, куда глаза глядят, – сказал незнакомец: – так будем товарищами!

– Ладно! – сказал Иван, и они пошли вместе.

Скоро они очень полюбились друг другу: оба они были славные люди. Но Иван заметил, что незнакомец был гораздо умнее его, обошёл чуть не весь свет и умел порассказать обо всём.

Солнце стояло уже высоко, когда они присели под большим деревом закусить. В то же самое время к ним подошла старая-старая бабушка, вся сгорбленная и с клюкой в руках; за спиной у неё была вязанка хвороста, а из высоко подоткнутого передника торчали три больших пучка папоротника и веток ивы. Когда старуха поравнялась с Иваном и его товарищем, она вдруг поскользнулась, упала и громко вскрикнула: бедняга сломала себе ногу.

Иван сейчас же предложил товарищу отнести старуху домой, но незнакомец открыл свою котомку, вынул оттуда баночку и сказал старухе, что у него есть такая мазь, которая сразу вылечит её, и она пойдёт домой, как ни в чём ни бывало. Но за это она должна подарить ему те три пучка, которые у неё в переднике!

– Плата хорошая! – сказала старуха и как-то странно покачала головой. Ей не хотелось расстаться со своими вениками, но и лежать со сломаною ногой было тоже неприятно, и вот, она отдала ему веники, а он сейчас же помазал ей ногу мазью; раз, два – и старушка вскочила и зашагала живее прежнего. Вот так мазь была! Такой не достанешь в аптеке!

– На что тебе эти веники? – спросил Иван у товарища.

– А чем не букеты? – сказал тот. – Они мне очень понравились: я, ведь, чудак!

Потом они прошли ещё добрый конец дороги.

– Смотри, как заволакивает! – сказал Иван, указывая перед собою пальцем. – Вот так облака!

– Нет, – сказал его товарищ, – это не облака, а горы, чу́дные, высокие горы, по которым можно добраться до самых облаков. Ах, как там хорошо! Завтра мы будем уже далеко-далеко!

Горы были совсем не так близко, как казалось; Иван с товарищем шли ещё целый день, прежде чем добрались до того места, где начинались тёмные леса, взбиравшиеся чуть не к самому небу, и лежали каменные громады величиной с город; подняться на горы было не шуткой и потому Иван с товарищем зашли отдохнуть и собраться с силами в гостиницу, приютившуюся внизу.

В нижнем этаже, в пивной, собралось много народа: там давалось кукольное представление; хозяин марионеток поставил свой маленький театр посреди комнаты, а народ уселся перед ним полукругом, чтобы полюбоваться представлением. Впереди всех, на самом лучшем месте, уселся старый толстый мясник, с большущим бульдогом. У! как свирепо глядел бульдог! Он тоже уселся на полу и таращился на представление.

Представление началось и шло прекрасно: на бархатном троне восседали король с королевой, с золотыми коронами на головах и в платьях с длинными-длинными шлейфами, – средства их позволяли такую роскошь. У всех входов стояли чудеснейшие деревянные куклы со стекляными глазами и большими усами и распахивали двери, чтобы проветрить комнаты. Словом, представление было чудесное и совсем не печальное; но вот, королева встала и только что прошла несколько шагов, как Бог знает, что сделалось с бульдогом: хозяин не держал его, он вскочил прямо на сцену, схватил королеву зубами за тоненькую талию и – крак! перекусил её пополам. Вот был ужас!

Бедный хозяин марионеток ужасно перепугался и огорчился за бедную королеву; это была самая красивая из всех его кукол, и вдруг гадкий бульдог откусил ей голову! Но вот, народ разошёлся, и товарищ Ивана сказал, что починит королеву, вынул баночку с тою же мазью, которой мазал сломанную ногу старухи, и помазал куклу; кукла сейчас же опять стала целёхонька и вдобавок начала сама двигать всеми членами, так что её больше не нужно было дергать за верёвочки; выходило, что кукла была совсем как живая, только говорить не могла. Хозяин марионеток остался этим очень доволен: теперь ему не нужно было управлять королевой, она могла танцевать сама, не то, что другие куклы!

Ночью, когда все люди в гостинице полегли спать, кто-то вдруг завздыхал так глубоко и протяжно, что все повставали посмотреть, что и с кем случилось, а хозяин марионеток подошёл к своему маленькому театру, – вздохи слышались оттуда. Все деревянные куклы: и король, и телохранители лежали вперемежку, глубоко вздыхали и таращили свои стекляные глаза; им тоже хотелось, чтобы их помазали, как королеву, – тогда бы и они могли двигаться сами! Королева же встала на колени и протянула свою золотую корону, как бы говоря: «Возьмите её, только помажьте моего супруга и моих придворных!» Бедняга хозяин не мог удержаться от слёз, так ему жаль стало своих кукол, пошёл к товарищу Ивана и пообещал отдать ему все деньги, которые соберёт за вечернее представление, если тот помажет четыре-пять лучших из его кукол. Товарищ Ивана сказал, что денег не возьмёт, но требует у хозяина большую саблю, которая висела у него сбоку; получив её, он помазал пять кукол, которые сейчас же заплясали, да так чудесно, что, глядя на них, заплясали и все живые, настоящие девушки, заплясали и кучер, и кухарка, и лакеи, и горничные, все гости и даже кочерга со щипцами; ну, да эти-то двое растянулись с первого же прыжка. Да, весёлая выдалась ночка!

На следующее утро Иван и его товарищ ушли из гостиницы, взобрались на высокие горы и вступили в необозримые сосновые леса. Путники поднялись, наконец, так высоко, что колокольни внизу казались им какими-то красненькими[1]1
  В Дании, преимущественно в провинциях, и до сих пор ещё в большом ходу красные черепичные крыши. Примеч. перев.


[Закрыть] ягодками в зелени, и, куда ни оглянись, видно было на несколько миль кругом. Такой красоты Иван ещё не видывал; тёплое солнышко ярко светило с голубого прозрачного неба, в горах раздавались звуки охотничьих рогов, Божий мир был так чу́дно хорош, что у Ивана выступили от радости на глазах слёзы, и он не мог не воскликнуть:

– Боже ты мой! Как бы я расцеловал Тебя за то, что Ты такой добрый и создал для нас весь этот чудесный мир!

Товарищ Ивана тоже стоял с скрещёнными на груди руками и смотрел на леса и города, освещённые солнышком. В эту минуту над головами их раздалось чудесное пение; они подняли головы – в воздухе плыл большой, прекрасный белый лебедь и пел, как не петь ни одной птице; но голос его звучал всё слабее и слабее, он склонил голову и тихо-тихо опустился на землю; прекрасная птица лежала у ног Ивана и его товарища мёртвой!

– Какие чу́дные крылья! – сказал товарищ Ивана. – Они могут нам пригодиться! Видишь, хорошо, что я взял с собой саблю!

И он одним ударом отрубил у мёртвого лебедя оба крыла.

Потом они прошли ещё много-много миль и, наконец, увидели перед собой большой город с сотнями башен, которые блестели на солнце, как серебряные; в середине города стоял великолепный мраморный дворец с крышей из червонного[2]2
  Червонный – красный, алый (цвет).


[Закрыть] золота; тут жил король.

Иван с товарищем не хотели сейчас же идти осматривать город, а остановились на одном постоялом дворе, чтобы немножко пообчиститься с дороги и принарядиться, прежде чем показаться на улицах. Хозяин постоялого двора рассказал им, что король человек очень добрый и никогда не сделает людям ничего худого, но что дочь у него злая-презлая. Конечно, она первая красавица в свете, но что толку, если она при этом злая ведьма, из-за которой погибло столько прекрасных принцев. Дело в том, что всякому: и принцу, и нищему – было позволено свататься за неё; жених должен был только отгадать три вещи, о которых принцесса задумывала; отгадай он – она вышла бы за него замуж, и он стал бы, по смерти её отца, королём над всею страной; нет – и ему грозила смертная казнь. Вот какая гадкая была красавица-принцесса! Старик-король, отец её очень грустил об этом, но не мог ничего с ней поделать и раз навсегда отказался иметь дело с её женихами, – пусть-де она ведается с ними сама, как знает. И вот, являлся жених за женихом, их заставляли отгадывать и за неудачу казнили, – пусть не суются; ведь, их предупреждали заранее!

Старик-король, однако, так грустил об этом, что раз в год по целому дню простаивал в церкви на коленях, да ещё со всеми своими солдатами, моля Бога о том, чтобы принцесса стала добрее, но она и знать ничего не хотела. Старухи, любившие выпить, окрашивали водку в чёрный цвет, – чем иначе могли они выразить свою печаль?

– Гадкая принцесса! – сказал Иван. – Её бы следовало высечь! Уж будь я королём-отцом, я бы задал ей перцу!

В эту самую минуту народ на улице закричал «ура»! Мимо проезжала принцесса; она в самом деле была так хороша, что все забывали, какая она была злая, и кричали ей «ура»!

Принцессу окружали двенадцать красавиц-амазонок на вороных конях; все они были в белых шёлковых платьях, с золотыми тюльпанами в руках. Сама принцесса ехала на белой, как снег, лошади; вся сбруя была усыпана бриллиантами и рубинами; платье на принцессе было из чистого золота, а хлыстик в руках сверкал, точно солнечный луч; на голове красавицы сияла корона, вся сделанная будто из настоящих звёздочек, а на плечи был наброшен плащ, сшитый из сотни тысяч прозрачных бабочкиных крыльев, но сама принцесса была всё-таки лучше всех своих нарядов.

Иван взглянул на неё, покраснел, как маков цвет, и не мог вымолвить ни слова: она, как две капли воды, была похожа на ту девушку, которую он видел во сне в ночь смерти отца. Ах, она была так хороша, что Иван не мог не полюбить её. «Не может быть, – сказал он сам себе, – чтобы она в самом деле была такою ведьмой, которая приказывает вешать и казнить людей, если они не могут отгадать того, что она задумала. Всем позволено свататься за неё, даже последнему нищему; пойду же и я во дворец! От судьбы, видно, не уйдёшь!»

Все стали отговаривать его от этого, – ведь и с ним случилось бы то же, что с другими. Дорожный товарищ Ивана тоже не советовал ему пробовать счастья, но Иван решил, что, Бог даст, всё пойдет хорошо, вычистил сапоги и кафтан, умылся, причесал свои красивые белокурые волосы и пошёл один-одинёшенек в город, а потом во дворец.

– Войдите! – сказал старик-король, когда Иван постучал в дверь.

Иван отворил дверь, и старый король встретил его одетый в халат; на ногах у него были вышитые туфли, на голове корона, в одной руке скипетр, в другой – держава.

– Постой! – сказал он, и взял державу под мышку, чтобы протянуть Ивану руку.

Но как только он услыхал, что перед ним новый жених, он начал плакать, выронил из рук и скипетр, и державу и принялся утирать слёзы полами халата. Бедный старичок-король!

– И не пробуй лучше! – сказал он. – С тобой будет то же, что со всеми! Вот, погляди-ка!

И он свёл Ивана в сад принцессы. Брр… какой ужас! На каждом дереве висело по три, по четыре принца, которые когда-то сватались за принцессу, но не сумели отгадать того, что она задумала. Стоило подуть ветерку – и кости громко стучали одна о другую, пугая птичек, которые не смели даже заглянуть в этот сад. Вместо тычинок для привязи цветов служили человеческие кости, в цветочных горшках торчали черепа с оскаленными зубами, – вот так сад был у принцессы!

– Вот, видишь! – сказал старик-король. – И с тобой будет то же, что с ними! Не пробуй лучше! Ты ужасно огорчаешь меня, я так близко принимаю это к сердцу!

В это время во двор въехала принцесса со своими дамами, и король с Иваном вышли к ней поздороваться. Она была в самом деле прелестна, протянула Ивану руку, и он полюбил её ещё больше прежнего. Нет, конечно, она не могла быть такою злою, гадкою ведьмой, как говорили люди.

Они отправились в зал, и маленькие пажи стали обносить их вареньем и медовыми пряниками, но старик-король был так опечален, что не мог ничего есть, да и пряники были ему не по зубам!

Было решено, что Иван опять придёт во дворец на другое утро, а судьи и весь Совет соберутся слушать, как он будет отгадывать. Справится он с задачей на первый раз – придёт ещё два раза; но никому ещё не удавалось отгадать и одного раза, всем приходилось платиться головой за первую же попытку.

Ивана ничуть не заботила мысль о том, что будет с ним; он был очень весел, думал только о прелестной принцессе и крепко верил, что Бог не оставит его Своею помощью; каким образом поможет Он ему – Иван не знал, да и думать об этом не хотел, а шёл себе, приплясывая, по дороге, пока, наконец, не пришёл обратно на постоялый двор, где ждал его товарищ.

Иван без умолку рассказывал о прелестной принцессе, о том, как ласково она приняла его, и дождаться не мог завтрашнего дня, когда пойдёт, наконец, во дворец попытать счастья.

Но дорожный товарищ Ивана грустно покачал головой и сказал:

– Я так люблю тебя, мы могли бы провести вместе ещё много счастливых дней, и вдруг мне придётся лишиться тебя! Мой бедный друг, я готов заплакать, но не хочу огорчать тебя: сегодня, может быть, последний день, что мы вместе! Повеселимся же хоть сегодня! Успею наплакаться и завтра, когда ты уйдёшь во дворец!

Весь город сейчас же узнал, что у принцессы новый жених, и все страшно опечалились. Театры закрылись, торговки сластями обвязали своих сахарных поросят чёрным крепом, а король и священники собрались в церкви и на коленях молились Богу. Горе было всеобщее: ведь, и с Иваном должно было случиться то же, что с прочими женихами.

Вечером товарищ Ивана приготовил пунш и предложил Ивану хорошенько повеселиться и выпить за здоровье принцессы. Иван выпил два стакана, и ему ужасно захотелось спать; глаза у него закрылись сами собой, и он уснул крепким сном. Товарищ поднял его со стула и уложил в постель, а сам, дождавшись ночи, взял два больших крыла, которые отрубил у мёртвого лебедя, привязал их к плечам, сунул в карман самый большой пучок розог из тех, что получил от старухи, сломавшей себе ногу, открыл окно и полетел прямо ко дворцу. Там он уселся в уголке под окном принцессиной спальни и стал ждать.

В городе было тихо, тихо; вот пробило три четверти двенадцатого, окно распахнулось, и вылетела принцесса в длинном, белом плаще, с большими чёрными крыльями за спиной. Она направилась прямо к большой горе, но дорожный товарищ Ивана сделался невидимкой и полетел за ней следом, хлеща её розгами до крови. Брр… вот так был полёт! Её плащ раздувался от ветра, точно парус, и через него просвечивал месяц.

– Что за град! что за град! – говорила принцесса при каждом ударе розог, – и поделом ей было!

Наконец, она добралась до горы и постучала. Раздался точно удар грома, и гора расселась; принцесса вошла, а за нею и товарищ Ивана, – никто, ведь, не видал его. Они прошли длинный, длинный коридор с какими-то странно сверкающими стенами, – по ним бегали тысячи огненных пауков, горевших как жар. Затем принцесса и её невидимый спутник вошли в большой зал из серебра и золота; на стенах сияли большие красные и голубые цветы, вроде подсолнечников, но Боже упаси, кто захотел бы сорвать их! Стебли их были гадкими ядовитыми змеями, а самые цветы – пламенем, выходившим у них из пасти. Потолок был усеян светляками и голубоватыми летучими мышами, которые беспрерывно хлопали своими тонкими крыльями; удивительное было зрелище! Посреди зала стоял трон на четырёх лошадиных остовах вместо ножек; сбруя на лошадях была из огненных пауков, самый трон из молочно-белого стекла, а подушки на нём из чёрненьких мышек, вцепившихся друг другу в хвосты зубами. Над троном был балдахин из ярко-красной паутины, усеянной хорошенькими зелёными мухами, блестевшими не хуже драгоценных камней. На троне сидел старый тролль[3]3
  Тролль – по скандинавской мифологии – безобразное и злое сверхъестественное существо. Различаются тролли лесные и горные. Примеч. перев.


[Закрыть]; его безобразная голова была увенчана короной, а в руках он держал скипетр. Тролль поцеловал принцессу в лоб и усадил её рядом с собой на драгоценный трон. Тут заиграла музыка: большие чёрные кузнечики играли на губных гармониках, а сова била себя крыльями по животу, – у неё не было другого барабана. Вот был концерт! Маленькие гномы, с блуждающими огоньками на шапках, плясали по залу. Никто не видал товарища Ивана, а он стоял позади трона и видел и слышал всё!

В зале было много нарядных и важных придворных; но тот, у кого были глаза во лбу, заметил бы, что придворные эти ни больше, ни меньше, как простые палки с кочнями капусты вместо голов, – тролль оживил их и нарядил в расшитые золотом платья; впрочем, не всё ли равно, если они служили только для парада!

Когда пляска кончилась, принцесса рассказала троллю о новом женихе и спросила, о чём бы ей загадать на следующее утро, когда он придёт во дворец.

– Вот что, – сказал тролль: – надо взять что-нибудь самое простое, чего ему и в голову не придёт. Задумай, например, о своём башмаке. Ни за что не отгадает! Вели тогда отрубить ему голову, да не забудь принести мне завтра, ночью, его глаза, я их съем!

Принцесса низко присела и сказала, что не забудет. Затем тролль раскрыл гору, и принцесса полетела домой, а товарищ Ивана опять летел следом и так хлестал её розгами, что она стонала и жаловалась на сильный град и изо всех сил торопилась добраться до окна своей спальни. Дорожный товарищ Ивана полетел обратно на постоялый двор; Иван ещё спал; товарищ его отвязал свои крылья и тоже улёгся в постель, – ещё бы, устал порядком!

Чуть занялась заря, Иван был уже на ногах; дорожный товарищ его тоже встал и рассказал ему чудесный сон, который он видел ночью; он видел, что принцесса загадала о своём башмаке и потому просил Ивана непременно назвать принцессе башмак. Он, ведь, как раз слышал это в горе́ у тролля, но не хотел ничего рассказывать Ивану.

– Что ж, для меня всё равно, что ни назвать! – сказал Иван. – Может быть, твой сон и в руку: я, ведь, всё время думал, что Бог поможет мне! Но я всё-таки прощусь с тобой; если я не угадаю, мы больше не увидимся.

Они поцеловались, и Иван отправился во дворец. Зал был битком набит народом; судьи сидели в креслах, прислонившись головами к подушкам из гагачьего пуха, – им, ведь, приходилось так много думать! Старик-король стоял и вытирал глаза белым носовым платком. Но вот, вошла принцесса; она была ещё лучше вчерашнего, мило раскланялась со всеми, а Ивану подала руку и сказала:

– Ну, здравствуй!

Теперь надо было отгадывать, о чём она задумала. Господи, как ласково смотрела она на Ивана! Но как только он произнёс: «башмак», она побелела, как мел, и задрожала всем телом. Делать, однако, было нечего – Иван угадал.

Эх-ма! Старик-король даже кувыркнулся на радостях, – все и рты разинули! А Иван набожно сложил руки и поблагодарил Бога, надеясь, что он поможет ему и в следующие разы.

На другой день надо было приходить опять. Вечер прошёл так же, как и накануне. Когда Иван заснул, товарищ его опять полетел за принцессой и хлестал её ещё сильнее, чем в первый раз, так как взял с собой два пучка розог; никто не видал его, и он опять подслушал совет тролля. Принцесса должна была на этот раз загадать о своей перчатке, что товарищ и передал Ивану, снова сославшись на свой сон. Иван угадал и во второй раз, и во дворце пошло такое веселье, что только держись! Весь двор пошёл кувыркаться, – сам король, ведь, подал вчера пример. Зато принцесса лежала на диване и не хотела даже разговаривать. Теперь всё дело было в том, отгадает ли Иван в третий раз; если да – то женится на красавице-принцессе и наследует по смерти старика-короля всё королевство; нет – его казнят, и тролль съест его прекрасные голубые глаза.

В этот вечер Иван рано улёгся в постель, прочёл молитву на сон грядущий и спокойно заснул, а товарищ его привязал себе крылья, пристегнул сбоку саблю, взял все три пучка розог и полетел ко дворцу.

Тьма была, хоть глаз выколи; бушевала такая гроза, что черепицы валились с крыш, а деревья в саду с мертвецами гнулись от ветра, как тростинки. Молния сверкала ежеминутно, и гром сливался в один сплошной раскат. Но вот, открылось окно, и вылетела принцесса, бледная, как смерть; но она смеялась над непогодой, – ей всё ещё было мало; белый плащ её бился по ветру, как огромный парус, а дорожный товарищ Ивана до крови хлестал её всеми тремя пучками розог, так что под конец она едва могла лететь и еле-еле добралась до горы.

– Град так и сечёт! Ужасная гроза! – сказала она. – Сроду не приходилось мне вылетать из дома в такую непогоду.

– Да, видно, что тебе порядком досталось! – сказал тролль.

Принцесса рассказала ему, что Иван угадал и во второй раз; случись то же и в третий – он выиграет дело, и ей нельзя будет больше прилетать в гору и колдовать. Было поэтому о чём печалиться.

– Не угадает он больше! – сказал тролль. – Я найду что-нибудь такое, чего ему и в голову прийти не может, иначе он – тролль почище меня! А теперь будем плясать! И он взял принцессу за руки, и они принялись танцевать вместе с гномами и блуждающими огоньками, а красные пауки весело прыгали вверх и вниз по стенам, точно живые огоньки. Сова била в барабан, сверчки свистели, а чёрные кузнечики играли на губных гармониках. Развесёлый был бал!

Натанцевавшись вдоволь, принцесса стала торопиться домой, иначе её могли там хватиться; тролль сказал, что проводит её, и они таким образом подольше пробудут вместе.

Они летели, а товарищ Ивана хлестал их всеми тремя пучками розог; никогда ещё троллю не случалось вылетать в такой град.

Перед дворцом он простился с принцессой и шепнул ей на ухо:

– Загадай о моей голове!

Товарищ Ивана, однако, расслышал его слова, и в ту самую минуту, как принцесса скользнула в окно, а тролль, хотел повернуть назад, схватил его за длинную чёрную бороду и срубил ему саблей гадкую голову по самые плечи! Тролль и глазом моргнуть не успел! Тело тролля товарищ Ивана бросил в озеро, а голову окунул в воду, затем, завязал в шёлковый платок и полетел с этим узелком домой.

Наутро дорожный товарищ отдал Ивану узелок, но не велел ему развязывать его, пока принцесса не спросит, о чём она загадала.

Большой дворцовый зал был битком набит народом; люди жались друг к другу, точно сельди в бочонке. Совет заседал в креслах с мягкими подушками под головами, а старик-король разоделся в новое платье; корона и скипетр его были вычищены на славу; зато принцесса была бледна и одета в траур, точно собралась на похороны.