Текст книги "Навсегда, твой Лукас"

Лукас

«А правильный ответ – пятьдесят на пятьдесят, – увлечённо говорит Джой. – Сама не понимаю, как это я забыла тебе об этом сказать, Лукас. У этого даже есть особое название. Парадокс дней рождения».

Я обливаюсь потом, поднимаясь от «Пиццы Винсента» на холм, где находится магазинчик Тии «Лавка Ангела», и вдруг вспоминаю тот вечер в прошлом ноябре, когда Джой ждала меня во дворе у наших домов. Я тогда сам попросил её об этом, потому что мне нужно было поговорить с ней. Я одновременно радовался и грустил из-за того, что уехал Рэнд, а ещё ожидался метеорный поток Таурид, так что мы собирались убить сразу двух зайцев. Возможно, сейчас я вспоминаю об этом потому, что в прошлый раз, когда я проходил мимо магазинчика Тии, его окна были завешаны мерцающими огоньками, похожими на падающие звёзды.

Ночь выдалась прохладная и очень тёмная. Мы с Джой лежим бок о бок на расстёгнутом спальном мешке, который я притащил специально, чтобы не замёрзнуть. Нам разрешили лежать на нём и смотреть метеорный дождь, но только здесь, где её родители могли видеть нас из окна. В августе мы ходили смотреть метеорный поток Персеид, но погода была пасмурная, и мы почти ничего не увидели. А эта ночь выдалась кристально ясной, и мы отлично могли видеть огоньки метеоров, чиркающих по небу как волшебные лазерные лучи.

«И как это я забыла рассказать тебе? – продолжает Джой. – Ведь в самом деле есть такая штука. Парадокс дней рождения. Это было первое, о чём мы с тобой заговорили тогда, в классе мистера Картера, помнишь?»

Конечно, я помню. Пирожные и всё прочее. Но не признаюсь – возможно, ей не стоит знать, как часто я думаю о том дне. Не то чтобы меня это сильно волновало, но почему-то мне немного не по себе, особенно сейчас, когда мы лежим с ней рядышком, совсем близко друг к другу.

Джой тем временем распирает от нетерпения – она ждёт, когда я что-нибудь отвечу. Она толкает меня ногой.

«Эй, Лукас, – говорит она. – Ты меня даже не слушаешь».

Отчасти она права. Но не совсем. Само собой, я её слушаю. Но, как бы это сказать… не полностью. Не так, как слушаю обычно. Потому что в голове у меня сегодня творится что-то странное. Может, из-за Рэнда, а может, из-за этого ярко-белого штриха, дугой прочертившего небо над нами – точь-в-точь как настоящий файербол.

Мы лежим на грязном склоне невысокой земляной насыпи возле качелей. Весной эту насыпь засаживают высокими пурпурно-белыми цветами с высунутыми оранжевыми язычками – наверное, потому, что именно здесь красуется большая надпись: «АПАРТАМЕНТЫ «ДЕЛЬФИНИЙ САД». Но в это время года здесь не остаётся ничего, кроме пустого грязного склона, который оказался довольно удобным наблюдательным пунктом.

– Я слушаю, – говорю я. – Парадокс дней рождения. Правда, Джой, я тебя слушаю.

– Вот и хорошо, – отзывается она. – На самом деле, это довольно известный парадокс, где говорится как раз про совпадение дней рождения. Представляешь? Миссис Россинг как раз сегодня нам об этом рассказывала.

– И в чём там дело? – спрашиваю я и тут же добавляю: – Что-то я забыл, в чём там суть. – Как будто всего пару дней назад я об этом помнил.

– Ну, суть в том, что некоторые вещи кажутся логически невозможными, но, если всё посчитать, оказывается, что они вполне возможны. Ну, вроде как, – говорит она. – Миссис Россинг объясняла это гораздо лучше, чем я. А разве вы в классе Спира не разбираете логические задачи?

Миссис Россинг преподаёт у неё математику. Поскольку мы теперь в промежуточной школе, у нас общая классная комната, и некоторые уроки тоже, но математику и обществоведение ведут разные учителя. У меня – Спир, который хуже некуда, а у неё – Россинг, отличная тётка. Поэтому мы часто делимся друг с другом то одним, то другим, что удаётся услышать за день.

– Вот смотри, – продолжает она, – скажем, шансы на то, что в комнате, где находятся двадцать три человека, двое родились в один и тот же день, составляют пятьдесят процентов. Целых пятьдесят! А если в комнате семьдесят пять человек, то эти шансы возрастают до девяноста девяти процентов. Помнишь, а нам казалось, что это такое редкое совпадение? Как если двадцать три поделить на двенадцать и ещё на что-то. И знаешь, я всё равно не уверена, что хорошо поняла. Вот если бы ты там был, ты бы мне помог. А сейчас, когда я сама пытаюсь что-то объяснить, получается какая-то глупость.

Я киваю, стараясь сосредоточиться на математике и при этом продолжая следить глазами за небом.

– Должно быть, это задача на вероятность, – говорю я, просто чтобы хоть что-то ответить. – Вроде тех задач про мешок с шариками, которые мистер Спир задавал нам на той неделе. А у вас их давали? – спрашиваю я. – Задачки про мешок с шариками?

Она мотает головой.

– Ага, так вот. Поначалу они совсем простые, а потом становятся всё сложнее и сложнее. Ну, например, если у тебя в мешочке двенадцать шариков, причём семь из них пурпурных, три красных, а два зелёных, какова вероятность, что ты не глядя достанешь из мешка синий шарик? Ответ, ясное дело, ноль, а вероятность, что ты достанешь пурпурный шарик, гораздо выше, ну и так далее. Но разными способами можно рассчитать и более сложные вероятности. Так и с твоим парадоксом дней рождения, – добавляю я, стараясь как-то притянуть его к задачке про шарики. Но даже излагая всё это, я чувствую, что в голове у меня какая-то каша. – Скажем, если в комнате находятся двадцать три человека, ты сравниваешь первого с двадцатью двумя другими, но, когда ты берёшь следующего, его уже сравнили с первым как с одним из двадцати двух других, поэтому остаётся только двадцать одно сравнение, и так далее. Поэтому шансы всё время растут. Правильно?

Джой дёргает плечом, словно мои рассуждения приводят её в замешательство, но потом до меня доходит, что ей холодно, поэтому я подтягиваю спальный мешок и оборачиваю его вокруг нас плотнее, на мгновение чувствуя неловкость, которая только усиливается, когда она притискивается ближе ко мне. И оттого что она оказывается так близко, моё сердце начинает биться быстрее, как будто кто-то слишком крепко его сжимает. Всё потому, что с тех пор, как мы перешли в среднюю школу, я стал всё чаще думать о ней как о девочке. Хотя изо всех сил стараюсь этого не делать.

Это правда. Я очень-очень стараюсь.

Раньше я вообще не придавал значения подобным вещам. В смысле насчёт девочек. Абсолютный ноль внимания. Ни единой капельки. Вещам вроде того, что её глаза большую часть времени очень тёмные и серьёзные, но когда она радуется, они начинают улыбаться раньше, чем её губы. Или вроде того, что в некоторых местах её одежда прилегает к телу плотнее, чем раньше, и смотреть на это приятно. Или: что чаще всего её волосы пахнут ванилью, а иногда, особенно зимой, немного древесной смолой, а весной – цветущей вишней, как будто времена года прорываются у неё изнутри.

– Погоди, но разве при этом шансы не должны снижаться? – спрашивает она, чуть задев рукой мои пальцы. Может, случайно. Но отвечать ей мне теперь ещё труднее, потому что все мои мысли устремились куда-то совсем уж не туда.

Кажется, её мама тоже стала замечать, что она взрослеет, потому что она больше не хочет, чтобы я сидел с Джой в её комнате, хотя раньше не обращала на это внимания.

– Честное слово, Лукас, – говорит она, исхитрившись так изогнуть руку, что ей удалось ткнуть меня локтем в бок, – иногда мне кажется, что твой мозг поработили инопланетяне, а здесь осталось только твоё тело, которое пытается притворяться, будто его хоть что-то интересует.

– Меня всё интересует, – быстро говорю я. Возможно, даже слишком быстро. – Кстати, это же я предложил пойти сегодня смотреть на звёзды, разве нет?

– Но я-то сейчас говорю про парадокс дней рождения и про всё такое.

– И я пытаюсь объяснить его. Ну правда же.

Она перекатывается на бок и нарочно таращит на меня глаза. Совсем близко. Так близко, что я чувствую запах её волос – запах ванили и чуть-чуть смолы. Он такой сильный, что я едва могу дышать. Я издаю какой-то сдавленный звук, но, к счастью, она решает, что это из-за новых метеоров, потому что сразу отворачивается и устремляет взгляд в небо, в котором прочерчивается ещё один яркий штрих.

– Скорее загадывай желание, – говорит она.

– У меня нет желаний.

– Ну конечно, есть.

Джой обожает загадывать желания, но знает, что я считаю это глупостью. Переживаний много – но кто сказал, что это помогает желаниям сбыться? А кроме того, если ты в пять лет остался без отца, то, когда доходит до загадывания желаний – например, если подберёшь на улице монетку или задуваешь свечи на торте, – все обязательно смотрят на тебя с такими печальными, понимающими лицами. Потому что непременно думают, будто знают, чего я больше всего хочу – типа чтобы отец вернулся, – потому что кто же станет желать себе велосипед, или новый набор лего, или игру Pokemon Go, если можно пожелать что-то более важное? Но самое странное – что я вовсе этого не желал. И не только потому, что толком не помнил папу, но и потому, что считал это пустой и бессмысленной тратой желания. И плевать мне, кто там что думает про волшебные желания. Мёртвого человека всё равно не оживить.

Ну какой смысл желать чего-то несбыточного? А если желать чего-то попроще, твои желания обязательно окажутся или эгоизмом, или жадностью – вроде нового велосипеда или лодки побольше. Уж лучше вместо этого пожелать, чтобы мама выиграла в лотерею или завела себе нового парня, получше, чем Рэнд.

– Так что, Лукас, будешь загадывать? – Она поднимает руку и выводит пальцем дугу на фоне неба, повторяя путь упавшей звезды.

Я хочу поцеловать тебя.

– Нет, – быстро отказываюсь я. Она роняет руку, и становится тихо-тихо. Наверное, потому, что мой ответ её огорчает.

– Лукас?

– Да?

Она снова нащупывает мои пальцы, и на этот раз я знаю, что она делает это нарочно, потому что она сжимает их, и от этого мне кажется, будто в моей голове вспыхивает огонь. И я уже начинаю всерьёз думать о том, чтобы поцеловать её, но тут со мной что-то случается. Уж не знаю, по какой такой тупой причине мои глаза наливаются слезами. Я зажмуриваюсь, ужасно радуясь, что сейчас темно и она не может разглядеть, что со мной творится.

– Прости, – говорит она. – Я знаю, что у тебя нет желаний. Просто мне хочется, чтобы они у тебя были. Вот и всё, Лукас. Потому что ты их заслуживаешь. – Я киваю, стараясь втянуть слёзы обратно, обычно это прекрасно получается. Но сегодня у меня почему-то не выходит быть таким же сдержанным, как всегда. Возможно, из-за того, что случилось между мамой и Рэндом. – А пока у тебя нет своих, хочешь послушать, какое желание загадала я?

Я снова киваю.

– Ага, хочу, – говорю я.

– Ладно. – Она отпускает мою руку и садится. Я тоже сажусь, и спальный мешок спадает с наших плеч. Она подтягивает колени к груди и обхватывает их руками, продолжая смотреть в небо, усыпанное искрами звёзд. – Только, чур, не смейся. Я и сама знаю, что моё желание, наверное, наивное, но оно даже математикой подтверждается. С точки зрения вероятности. А значит, по твоим правилам, это не пустая трата желания.

– Ладно, давай говори.

– Это просто, – говорит она. – Одно идеальное желание, которое легко может сбыться.

Я сижу рядом с ней, слушаю её дыхание и смотрю на звёзды, которые вдруг начинают как-то странно перемещаться вокруг меня, все сразу. Они кружатся, мигают, меняются местами, как будто небосвод в одночасье сошёл с ума и задался целью свести с ума и меня тоже. А может, я просто слишком долго смотрел на него и теперь у меня немного кружится голова.

– Ну вот, слушай: я хочу, чтобы мы остались друзьями навсегда.

В один миг всё останавливается, утихает и приходит в порядок, и я снова осознаю, что вот они мы, прямо здесь – часть земли, часть почвы, часть грязи под нами. Потом где-то гавкает собака, и кто-то зовёт кого-то из окна, и издалека доносится гудок поезда – громкий и резкий, а потом ещё один – протяжный и печальный звук, рождённый ночью, самой темнотой. Ночью он всегда звучит печальнее, чем днём. Он сгущается в моей груди как камень, потому что напоминает мне обо всех людях в этом огромном мире, которые всё ждут, чтобы кто-то вернулся домой.

5

Джой

Я стою на залитом солнцем тротуаре возле «Пиццы Винсента», моргая от яркого света, и пытаюсь понять, сплю я или нет. Неужели я действительно держу в руках вторую подсказку Лукаса?!

Я больше не злюсь. Ни на кого. Сказать по правде, сейчас я чувствую себя так, как не чувствовала уже давным-давно.

Кажется, это и называется «ликовать».

Но теперь возникает новая проблема: я понятия не имею, что означает этот второй ключ.

На полпути вверх, на полпути вниз,

Старое – новым давай становись.

Назови её имя, окликни едва:

8–4–3–2.

Я смотрю на улицу в одну сторону, в другую – через каждые несколько шагов стоят клумбы, в которых буйствуют фиолетовые, красные и жёлтые цветы, с уличных фонарей свисают корзины, тоже полные цветов. А потом задираю голову и смотрю на небо.

Ну? Я жду, чтобы ты сказал мне что-нибудь, но вижу только солнце.

Оно стоит почти точно у меня над головой – уже около полудня. Наверное, прошло не меньше часа с тех пор, как я ушла, и если Дэйви перестал плакать, а Изабель перестала прыгать, вполне возможно, что родители снова вспомнили обо мне.

Надо было всё-таки захватить телефон. Мы с Лукасом никогда не прятали ключи слишком далеко друг от друга. И если следующий ключ уцелел – он должен быть где-то поблизости.

Как бы только догадаться, что означает «на полпути вверх, на полпути вниз».

Порт-Беннингтон вообще-то не самый туристический город. Я хочу сказать, что его не назовёшь ни особенно богатым, ни особенно красивым или ещё чем-либо примечательным, хотя, пожалуй, он не такой уж и маленький, как можно подумать, не зная его. Здесь есть целых пять начальных школ, две промежуточные и одна огромная средняя школа, где учатся только старшие классы. Те, кто наезжает в наш город летом, обычно не покидают пределов этой, самой симпатичной его части, где широкие аллеи и тротуары, цветы в кадках и прочая красота. Правда, летом туристов здесь вообще довольно много и здешние улицы битком набиты любителями моря, лодок и всего такого.

Знаешь, я никогда не любила море так сильно, как ты.

Все эти люди неспешно прохаживаются по тротуарам, едят мороженое, несут по два, три, а то и по четыре больших пакета с покупками из модных бутиков, разгуливают в нарядных шортах и босоножках на высоких каблуках, или ещё в майках с потрясающе остроумными надписями вроде «ПОРТ-БЕННИНГТОН».

Ладно-ладно, это я так.

Туристов не всегда можно распознать по одежде, но Лукас безошибочно определяет приезжих по тому, как грубо они себя ведут, ни с кем не считаясь. Как они занимают весь тротуар, громко болтая, облизывая свои рожки с мороженым, тыча пальцами в витрины и толпясь у каждой по трое-четверо так, что по тротуару уже никому не пройти. Вроде вон тех троих, возле зелёного грузовика.

Эти тоже двигаются так вызывающе медленно.

Правда, в середине улицы шаг замедляют все без исключения, потому что наша славная историческая Главная улица карабкается вверх под углом небось в целых семьдесят пять градусов. А уже начиная с сорока пяти градусов обычно чувствуешь себя так, будто совершаешь подъём на крутую гору. Именно так я чувствую себя сейчас.

Я отступаю поближе к стенам домов, чтобы держаться в тени, но тени почти нет, и воздух в ней такой же обжигающе горячий, как на солнце. А у меня с собой ни шляпы, ни солнечных очков. Кажется, я уже обгораю, и мама наверняка рассердится. Лукас к этому времени всегда был уже почти коричневого цвета, и очков он никогда не носил.

Никогда не носит. Никогда не носил.

Я чувствую в своём кармане листочек, исписанный его почерком, и мне вдруг кажется, что он рядом. Я словно вижу его в своём воображении – но только на одно мгновение. Я прогоняю это видение и стараюсь сосредоточиться на людях, занятых тем, чем бывают заняты ничем не занятые люди.

У входа во «Флористику Грейсона» женщина в жёлтом халатике поливает растения в горшках.

Чуть подальше молодая мамочка уговаривает капризничающего малыша перестать хныкать и встать с тротуара.

Ещё примерно в полуквартале выше целая семья – четыре человека – плетётся к кондитерской лавке, хотя, судя по их виду, на сладости им налегать не стоит.

На полпути вверх.

На полпути вниз.

О господи. Вот оно.

Так и есть.

Ты же имел в виду именно это, верно?

Лукас хотел, чтобы я вышла из «Пиццы Винсента» и двигалась дальше, не покидая Главной улицы. То есть в ту сторону. Вверх от пиццерии. Но это ещё не всё.

Что значит «на полпути»?

На полпути откуда? И куда?

Чтобы знать, где середина пути, нужно знать точку отправления и точку назначения, так?

Я не знаю куда, но всё равно иду. И даже пускаюсь бежать, что при такой жаре не самая разумная идея. Я бегу и бегу, до самой верхней границы квартала. А потом назад, вниз – и снова вверх. Вверх. Прямо вверх.

Никто не поворачивается, не смотрит на меня. Никого не интересует, с чего это вдруг тринадцатилетняя – уже тринадцатилетняя – девочка бегает вверх-вниз по Главной улице, словно готовится к роли Железного человека. А может, просто спятила.

Моя майка уже насквозь мокрая. Я наконец останавливаюсь, обессиленно приваливаюсь к прохладной кирпичной стене в торце «Сбережений и займов Порт-Беннингтона» и достаю из кармана листочек с подсказкой.

Бережно разворачиваю его, как будто он сделан из стекла.

Старое – новым давай становись.

Назови её имя, окликни едва:

8–4–3–2.

Но весь этот город старый, Лукас.

Так что это мне не поможет.

И кто такая она?

Нет уж, если что мне и поможет, так это, конечно, цифры. Лукас был уверен, что я догадаюсь, что они означают. Но я не имею ни малейшего понятия.

Восемь тысяч четыреста тридцать два?

Где-то здесь неподалёку должны быть цифры, которые что-то мне подскажут. Может, адреса?

Кондитерская лавка – я вижу внутри тех четверых, упитанное семейство, которое блаженствует в прохладе кондиционера, – это дом номер 119 по Главной улице. Химчистка напротив, через улицу – номер 120. Чётные дома – по одной стороне, нечётные – по другой. Но ни там, ни тут ничего похожего на восемь тысяч.

8–4–3–2.

Ладно, значит, к адресам эти цифры отношения не имеют. Может, он хочет, чтобы я сложила их вместе? Слишком уж простая выходит арифметика. Но на всякий случай я всё же это делаю.

Семнадцать.

На адрес всё равно не похоже. Первый дом в этом квартале – номер 100, и дальше номера только растут.

Двое мужчин в галстуках одновременно утирают лоб тыльной стороной ладони.

Вниз, против уличного движения, проносится мальчишка на велосипеде.

Богатая дама, вся в белом, выгуливает малюсенькую собачку, которая больше похожа на крысу.

А я? Всё, что я могу, – это стоять, обливаясь потом, и надеяться, что меня вдруг осенит.

8–4–3–2.

Не осеняет.

Как так вышло, что всего пятнадцать минут назад я была на вершине восторга, а сейчас чувствую себя самой несчастной в мире?! Моё сердце просто не выдерживает таких перепадов. Так не должно быть. Загадки и головоломки существуют для того, чтобы развлекаться, а не впадать в отчаяние. Разгадывать их – удовольствие, а не источник страданий. Лукас не стал бы нарочно сочинять слишком сложный ключ. Он должен был бы быть здесь, со мной, и подсказать мне верное направление.

Мне жарко.

Я хочу пить.

Я сгибаю колени и сползаю спиной по стене. Усаживаюсь на корточки и пытаюсь сдержать слёзы.

Сейчас мне больше всего хочется домой.

– С вами всё в порядке, юная леди?

Я поднимаю глаза. Это дама с крысоподобной собачкой. Она смотрит на меня с участием, и мне сразу делается стыдно за то, что я подумала о её собачке, хотя, сказать по правде, вблизи она ещё больше похожа на крысу.

Я неуклюже поднимаюсь на ноги, одновременно вытирая ладонью лицо:

– Да-да. Всё хорошо.

– Может, тебе стоит кому-нибудь позвонить?

Не успеваю я объяснить ей, что забыла дома телефон, как она протягивает мне свой. Он весь усыпан зелёными стразами – но какое это имеет значение?

– Спасибо, – говорю я. – Тогда, если не возражаете, я позвоню папе.

– Мне так будет спокойнее, чем если я брошу тебя одну на улице, всю в слезах.

– Я вовсе не… – Хотя что тут спорить. Так и есть.

– Конечно. Давай звони. – Её крохотная собачка садится на тротуар и тяжело дышит, высунув язык. Обе они тут же деликатно отворачиваются, будто не хотят смущать меня. – Он не заблокирован, – добавляет дама.

– Спасибо.

Я нажимаю иконку телефона в самом низу экрана, а потом значок клавиатуры. На экране появляются ряды цифр, и под каждой из них – наборы из трёх английских букв. Под 2 – буквы A-B-C. Под 3 – D-E-F.

Это был не номер дома. Никакой не адрес. Лукас зашифровал какое-то слово!

8–4–3–2.

Под цифрой 8 – буквы T-U-V.

Под цифрой 4 – G-H-I, а под 3 есть только одна гласная – E.

Мне сразу приходит на ум слово THE, но остаётся ещё одна цифра.

Двойка. А под ней – буквы A-B-C.

Значит, не просто THE.

T-H-E-A.

Похоже на имя «Тия».

Ты же её имел в виду?

Так зовут ту женщину из магазина, куда мама Лукаса время от времени сдаёт ненужную одежду и прочие вещи. Однажды я была там вместе с ними. Это комиссионка на Главной улице в этом квартале – на полпути вверх, на полпути вниз, как раз напротив боковой улочки, где я стою прямо в этот самый момент. Я чуть не роняю искрящийся стразами мобильник.

– Ой, то есть… спасибо большое. Спасибо, но я тут кое-что вспомнила. Кое-что очень важное. Кажется, мне не понадобится ваш телефон, но всё равно спасибо. Вы так добры. И собачка у вас очень милая. Просто прелесть. – Я продолжаю что-то сбивчиво лепетать, всовывая телефон обратно ей в руки. – Мне нужно идти.

Но я всё же не забываю осмотреться, прежде чем перебегать улицу. Я поднимаю глаза и вижу вывеску – ту самую, которую и надеялась здесь увидеть:

«КОМИССИОННАЯ И АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА АНГЕЛА»

Я толкаю дверь, и над моей головой звенит маленький колокольчик. Меня обдувает прохладным воздухом, и я испытываю такое облегчение, что уже не сомневаюсь: моя догадка верна.

Я нашла место, где Лукас спрятал следующий ключ.

Лукас, у нас получилось.