Текст книги "Дай лапу: Веселые и печальные, легкомысленные и серьезные, забавные и трогательные истории про людей и про собак"

– Умница, – издали крикнул ей Колобков. – Всё правильно. Весной, надеюсь, увидимся. Счастливо, дружище. Прости. Не поминай лихом.

Он шел через поле и часто оглядывался. Он всё еще не был уверен, что Дамка не переменит своего решения. Что она твердо решила остаться.

Нет, она лежала. Все в той же позе, на животе, вытянув передние лапы. Грустно и одиноко. Светлое пятнышко на рыжей сухой траве, по мере того, как они удалялись, становилось всё меньше. Собачка лежала, смотрела им вслед и не двигалась.

Колобков шел молча. Думал о Дамке.

Прощание у кромки поля растрогало его.

Жалко ее было. И как-то горько на душе. Он чувствовал себя перед ней виноватым. Теперь он уже дважды ее бросил. Ей больно расставаться с ним. Она могла бы его возненавидеть, и была бы права. Но она не станет никого ненавидеть. Он вернется весной, и она ему всё простит. Всё гадкое, скверное она просто не запоминает. Помнит только хорошее. Может быть, он ее идеализирует, но как же это мудро и правильно – не быть злопамятным и простить. Да, он бросил ее. Но не потому, что он холодный и злой эгоист. Так вышло. Такая у него и вокруг жизнь. Иного выхода нет. Всё перепуталось, перемешалось, и поступить так, как ему бы хотелось, он, к сожалению, не может. Оттого что так нескладно у них получилось, ему самому больнее и горше, чем, может быть, ей. И она его поняла. Да-да, хочется верить, что поняла.

«Я благодарен тебе, дружище, что ты меня поняла».

– Между прочим, братец, опаздываем, – сказала Маша. – Наша электричка через семь минут.

Уже виден был край станционной платформы.

Колобков передал чемодан сестре, а сам свернул налево, и торопливо направился к приземистому строению, где продавали билеты.

Маша издали делала руками знаки, чтобы брат поспешил, электричка совсем близко, на подходе.

Колобков пересек пути и, когда поднимался по ступенькам, вдруг остановился и замер.

Наверху, на платформе сидела и ждала его Дамка.

Она тяжело дышала. Грудь ее часто вздымалась, малиновый язык свешивался до самой земли. На изнуренной бегом, горячечной ее морде отражались подобострастие, отчаяние и решимость. Пошевеливая ушами, она участливо и виновато посматривала на него, словно извиняясь за то, что причинила ему беспокойство. Но иначе поступить она не могла.

Сердце у Колобкова упало. Он даже представить себе не мог, каким образом и когда она успела сюда добежать. Это было настолько неожиданно, что он растерялся.

– Маш! – закричал он. – Она здесь! Здесь!

Колобков кричал так, как будто с ним случилось несчастье.

Сестра стояла на платформе и показывала руками, что они непременно опоздают, если он сейчас же не поспешит.

– Скорее! Сюда! Скорее!

Колобков не в состоянии был сдвинуться с места. Он видел Машу, зовущую его, видел головной вагон надвигающейся электрички, невысокую лестницу, край платформы и Дамку, сидящую у его ног, и все никак решить не мог, как ему следует поступить.

– Скорее! – кричала Маша. – Мы опоздаем!

Наконец, словно очнувшись, он нагнулся, схватил Дамку под брюшко, быстро спустился с лестницы, бегом пересек железнодорожные пути и поставил ее на землю.

– Беги! Прочь! – приказал он. – Возвращайся домой!

Перед приближающимся поездом Колобков снова пересек пути и побежал по платформе к вагону, где ждала его Маша.

– Уф, – выдохнул он.

Двери зашипели, сошлись, ударились и затихли.

Поехали.

Колобков забрал у сестры чемодан, пристроил его под сиденьем и приник к окну.

Он высматривал Дамку.

Вот глупенькая, думал он. Зачем-то на станцию примчалась. Теперь обижается на него. Сидит и обижается. Или бежит вдоль путей, облаивая электричку.

Но собачки нигде не было. Она не бежала.

Маша похлопала его по плечу.

Брат отмахнулся.

Маша снова похлопала по плечу:

– Не туда смотришь.

Колобков обернулся.

Маша показывала вниз, под ноги.

Он наклонился и под лавкой, рядом с чемоданом, увидел свою собачку. Свернувшись клубком, она с виноватым видом лежала в уголке. Всё еще шумно и часто дышала, голова ее мелко подрагивала, клонилась книзу после напряженного бега, язык подметал неряшливый пол.

Такого дерзкого, безоглядного, отчаянного поступка Колобков от своей Дамки не ожидал.

– А ну вылезай, – сердито приказал он. – Иди сюда.

Дамка послушно выползла из-под лавки и села у ног его, настороженно повиливая хвостом.

– Нахалка, – возмущенно говорил Колобков, глядя ей прямо в глаза. – Это просто неслыханно. Как ты посмела? Я же тебя бросил. Понимаешь ты это? Бросил. Бессовестная.

Никакого самолюбия. Нет, это невозможно. Я не нахожу слов. Кто тебе сказал, что ты мне нужна? Почему ты решила, что я обязан о тебе заботиться? А? Отвечай! – он взял ее за худые брыла и, журя, потрепал. – Не нужна ты мне в городе, слышишь? Не нужна. Ты только посмотри на себя. На кого ты похожа? С тобой в приличном месте нельзя показаться. Ты же ужасна. Нелепа. Мыться не любишь. Плавать не умеешь… Вот ссажу сейчас на первой же станции… Не понимаю, как тебе это в голову пришло… Почему ты считаешь, что можешь решать за меня?

Дамка переваливала голову с боку на бок и подергивала отгрызанным ухом.

– Маша, – обернулся к сестре Колобков. – Что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Я не знаю, что мне с ней делать, с этой хулиганкой.

Маша смотрела в окно и улыбалась.

ВАСЯ

Он не скулил, не жаловался, ни о чем никого не просил – широкогрудый, мощный, сильный – просто сидел, склонив голову чуть набок и вниз, полный чувства собственного достоинства, а Нина Петровна уже не могла без сострадания смотреть на его печальную морду – ей даже чудилось, будто по брылам его текут слезы. Пес одиноко сидел в углу, у батареи, почему-то без поводка и ошейника. «Господи, что с ним? Как он здесь оказался? Глаза-то, глаза. Боже мой, скорбь и страдание. Душа не на месте, обидели его. Чем-то он удручен, расстроен. Кажется, сенбернар, – подумала она, – Ну, да, сенбернар. Еще есть московская сторожевая, они похожи, я их вечно путаю». Она, как только вошла и увидела его, почувствовала недоброе, предположила худшее и немедленно примыслила бог знает что. «Почему один? Где хозяин? Как можно оставить такого пса одного? Что случилось? Бросили? Почему он такой потерянный, грустный?» Потом вдруг вспомнила, что привела своего Джексона, обожаемого малыша своего, йоркширского терьера, на укол. Заглянула в кабинет – никого. И коридор пуст.

– Работнички! – недовольно выговорила она.

Попросила Джексона полежать в сторонке, а сама подошла к сенбернару, постояла возле него, полюбовалась его гордой осанкой, красиво поставленной головой, отметила про себя, какой он основательный, независимый, строгий, сдержанный, уравновешенный. Осторожно спросила:

– Что случилось, миленький мой, дорогой? Заболел? Что с тобой? Скажи. Скажи, я посочувствую. Где твой хозяин? Ты такой красивый, большой. Такой интересный мужчина. Не рассердишься, если я тебя приласкаю? Почему ты один?

Ревнивый Джексон не удержался и все-таки выразил неудовольствие, тявкнул. Нина Петровна обернулась и погрозила ему пальцем. А одинокий, покинутый, кем-то оставленный пес все так же смирно сидел и смотрел мимо Нины Петровны, в одну точку, отрешенно. И хотя она поглаживала его и говорила ласковые слова, он ни взглядом, ни жестом не показал в ответ, рад он ласкам незнакомой женщины или нет, докучает она ему или нет, сидел и смотрел куда-то сквозь стены, неподвижный, загадочный и печальный.

И когда появился Николай Федорович, знакомый доктор, Нина Петровна без приглашения вошла к нему в кабинет и с порога поинтересовалась:

– Чей красавчик? Что с ним? Почему один?

– Какой-то тип, из этих, новых, на «мерседесе» привез. Попросил усыпить.

– Вы шутите. Как усыпить?

– Очень просто, – ответил доктор. – Как сейчас усыпляют?.. Прямо, конечно, он этого не сказал, но намек был более чем прозрачный. Эвтаназия, голубушка, в среде состоятельных людей входит в моду. Не замечали?.. Деловой человек. У них принцип: бабло побеждает зло. Бизнес требует избавиться от собаки. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон… Между прочим, за эту услугу хорошие деньги мне предлагал.

Нина Петровна переменилась в лице.

– Не может быть, – сказала она. – Не верю. Вы меня нарочно разыгрываете. Пес, что – болен?

– Абсолютно здоров.

– Тогда… как прикажете понимать?.. То есть как это усыпить?

– Надоел он ему. Наигрался, – с легким раздражением пояснил доктор. – У какой-то дамочки его приобрел не знаю, отнял, украл, перекупил, трудно сказать. Годик промучился и устал, бедняга. Разочаровался. Считает, что пес слишком упрямый, не слушается его, дрессировке не поддается. Собаку до него неправильно воспитали, а теперь поздно, сделать с ним ничего нельзя.

– Подлец, – задохнулась от негодования Нина Петровна. – Ах, подлец. Вы его с лестницы не спустили?

– С охраной он. Весь в крестах. Мордатый, стриженный наголо.

– Убила бы, – сказала Нина Петровна. – А почему он прежней хозяйке его не вернул, а привез к вам?

– Я тоже его об этом спросил. А он говорит – бесполезно. Вянет-пропадает первая хозяйка его. Когда-то успешная, эффектная, молодая особа, вроде тех, что на Рублевке, а теперь, говорит – рухлядь. Пропивает остатки былого богатства. Практически в бомжиху превратилась.

– Ах, какой пес, – восхищенно покачала головой Нина Петровна.

– Года четыре, я думаю. Может быть, пять. Не больше.

– Что за люди? Не понимаю.

– Новый класс. У них там свои причуды.

– Если бы я знала, – дав волю чувствам, заметила Нина Петровна, – где живет этот ваш Абрапаска, я бы сама, собственными руками его придушила. Перебила бы охрану, дом сожгла и самого его со всеми его крестами и «мерседесами» на ближайшей березе повесила.

Доктор улыбнулся.

– Прошу прощения. Мне надо работать. Вы на укол? Прививку сделать?

– Да, на всякий случай. От чумки.

– Загляните к Галочке, она в шестом кабинете.

Нина Петровна медлила с уходом. Не могла она просто так уйти, не узнав, что Николай Федорович собирается делать с сенбернаром, как думает поступить.

– Вы намерены его кому-то отдать? – спросила она.

– Если получится.

– Он дорого стоит?

– Дело не в этом. Пес серьезный. Слишком крупный, большой. С характером, со своими привычками. Это не шуточки. Тут всё непросто. Охотников взять такую собаку практически нет. Во всяком случае, в моем окружении.

– Если я найду кого-нибудь, бесплатно отдадите?

– Нет, – с серьезным видом сказал доктор. – С вас лично как с образцовой пенсионерки и просто привлекательной женщины возьму один рубль.

– За комплимент – спасибо, – поблагодарила Нина Петровна, и попросила: – Николай Федорович, будьте добры, подождите до завтра. Я постараюсь что-нибудь придумать.

– Голубушка, – развел руками доктор. – Рад бы. Но негде держать.

– Ну я вас очень прошу. До завтра. Всего одну ночь. Николай Федорович, миленький. Век буду вашей должницей.

– Обещаю, что постараюсь. Но – и только.

– Как, кстати, его зовут?

Доктор выщелкнул из кармана халата ручку и почесал ею лысоватый загривок.

– Вася. Хотя по документам, кажется, Лир.

– Это какой же? Из Шекспира? Который король?

Доктор снова улыбнулся.

– Забрел неведомыми путями. Оттуда, из туманного Альбиона. Со страниц бессмертной трагедии.

– Ой, нет, обойдемся, – подумав, не согласилась Нина Петровна. – Подлостей и предательства у нас и без Шекспиpa хватает. Лучше Вася. Василий. Васенька. Прелестно, – и откланялась. – Спасибо, Николай Федорович. Завтра утром я буду у вас. Один рубль – денежки небольшие, надеюсь, как-нибудь наскребу.

– Умоляю, постарайтесь без сдачи, – пошутил на прощание доктор.

В коридоре она снова ненадолго задержалась возле собаки – не могла отказать себе в удовольствии еще раз на него посмотреть.

– Вася, – сказала. – Васенька. Василек.

Сенбернар по-прежнему сидел спокойно и неподвижно и смотрел мимо Нины Петровны вдаль. Откуда-то изнутри смотрел, изглубока, издалека.

– Держись, миленький. Попробуем тебя выручить.

Она осторожно погладила его по голове, и кликнула Джексона:

– Сенатор! Go home. Укол мы с тобой сделаем завтра. Не возражаешь?

«И что с нами такое, Господи, что с людьми происходит, что в мире творится, бесчувственные, близорукие, чудо рядом, перед глазами, каждый божий день, так нет же, не замечают, ну что с ними будешь делать, невежды, ужас, что делается, слепые, бездушные, глупые, им говоришь, вот оно, смотри, прямо перед тобой, небо, трава, всё'-всё, а они смеются, не слушают, знать не хотят и еще называют тебя сумасшедшей. Пустыня же, посмотрите вы, наконец, всё истребили, если что и осталось, то только это – деревья, птицы, кошки, собаки».

– Ох Анечка, здравствуй. Рада тебя слышать. Всё хорошо?.. Ну и слава богу… Я по делу. Тут собаку бросили. Прекрасный пес, молодой. Сенбернар… Нет? Не возьмешь? А знакомых?.. Учти, в плохие руки не отдам… Договорились.

Как узнаешь, сразу позвони… Будь добра… Да, непременно сегодня, завтра будет поздно… Спасибо, Анечка, жду.

«Раскричались, человек, человек, венец природы, а какой он венец, прости мою душу грешную? Существо на двух ногах, и бессовестное. Ну, что такого он сделал, что? Христа распял? Леса вырубил? Реки заразил и землю изгадил? Бомбу выдумал? Покажите мне – что? Дурацкие города, в которых жить нельзя? А с климатом что наделал. Вон уже, скоро ледники растают, будет тут Великий Потоп».

– Да, Верочка, я. Как у тебя?.. Нет?.. Жалко… И у меня… Ну ладно… Не отчаивайся, ищи… Не может такого быть… Жду…

«Ни любить, ни дружить как следует не умеют, разучились, может, и умели когда, да забыли, злыми стали, жадными, эгоисты, себе, все себе, ненавижу, нет чтобы отдать, подарить, порадовать, ни сочувствия, ни поддержки, а преданность? и слова-то такого нет. А верность?»

– Сонечка! Здравствуй, дорогая. Хорошо, что застала. Прости, мало времени, я сразу к делу. Слушай, тут собаку бросили. Мальчик, чудесный, сенбернар. Великолепный. Нет у тебя кого-нибудь на примете?.. Да… И что же, что большой?.. Правильно, взрослый. Но он же умница, каких поискать… Поверь мне, совсем ручной. Необыкновенно послушный… Сонечка, милая, какие особенные заботы?.. Ну ладно… В плохие руки не отдам… Знаю, знаю, слышала. Да, я сумасшедшая. И горжусь этим. Пока.

«Нет, не понимают, не хотят понять, любовь, только любовь, только одна любовь. И цельность. О любви еще можно поспорить, а по цельности они нас превосходят. Тут нам до них далеко».

– Да, Верочка! Прости, я всё время на телефоне… Нашла? Ах, ты, золотце мое! Дорогая ты моя, раскрасавица!..

Кто?.. Сенины?.. Знаю. Как же, приходилось… Не самый хороший вариант. Но – что делать? Не изверги, по крайней мере… И состоятельные… Дача у них. Летом ему там будет хорошо… Ох, подруженька ты моя верная… Да-да, завтра утром, прямо к открытию… Заедешь за мной?.. Ох, растрогала ты меня… Одевайся теплее, пальто, платок, перчатки не забудь, видишь, какой октябрь – снега нет, а холод собачий… Ну, слава богу. Ага. Сделаем доброе дело… Кто-то же должен бедного короля пожалеть? Кроме нас с тобой кто ему посочувствует?

Утром следующего дня Нина Петровна с подругой своей Верой Акимовной, тоже, как и она, одинокой (мужей обе они схоронили), такой же, как и она, юной пенсионеркой, как выражалась Вера Акимовна, в девять утра уже въезжали в ворота в ветеринарной лечебницы.

Приехали они на подержанном «фольксвагене», Вера Акимовна была за рулем.

– Здравствуйте, Галочка, – ласково поздоровалась Нина Петровна с медицинской сестрой. – Николай Федорович у себя?

– Его не будет.

– Отлучился?

– Болен.

Нина Петровна удивилась:

– Я же вчера с ним разговаривала.

– Вчера – не сегодня. Жена позвонила. Что-то случилось. Ночью.

– Сердце?

– Пока не знаю.

– Доктору нужен врач, – шутливо заметила Вера Акимовна.

– Простите, Галочка… Здесь вчера сенбернар… большой такой, вот здесь сидел. Король Лир, а по-русски Вася. Мы с Николаем Федоровичем по поводу него договаривались… Вы случайно не в курсе, что с ним? Где он?

– Забрали. Увезли.

– Как увезли? Кто?

– Точно не могу вам сказать. Видела, что приезжала машина. Крытая такая, фургон. Кажется, для перевозки мебели.

– Царскую особу похитили, – сказала Вера Акимовна. – Злые люди. Предательское окружение… Тебя обманули, моя дорогая. Напрасно мы с тобой старались. И Сениных обнадежили.

– Галочка, – поинтересовалась Нина Петровна. – Вы сказали, фургон для перевозки мебели?

– Да.

Подруги переглянулись. В глазах Веры Акимовны вспыхнуло недовольство, упрямство, непреклонность, сердитый азартный блеск – она как будто настаивала, призывала Нину Петровну просто так не сдаваться, попробовать собаку найти, спасти, что-то предпринять, сделать. Если, конечно, несчастный Василий жив, если его еще не усыпили.

– Знаю, я слышала, он как-то при мне говорил, – вспомнила Нина Петровна. – У Николая Федоровича есть знакомый, который работает на мебельном складе. Кажется, где-то в Сокольниках. Если не ошибаюсь, Ростокинский проезд. Его туда увезли?

– Понятия не имею.

– Как вы думаете, нельзя Николаю Федоровичу позвонить? Уточнить, где находится этот склад?

– Вы не расслышали? – усталым голосом попеняла Нине Петровне медицинская сестра. – Доктор болен.

– Вперед, дорогая. По коням, – скомандовала Вера Акимовна, обнимая подругу. – Прокатимся. Это не так далеко.

– Пропал, – опечалилась Нина Петровна. – Вот черт. Опоздали.

Вера Акимовна подхватила подругу под руку, и повела к машине.

– Я тебе говорю, встряхнись.

Мебельный склад они отыскали на задворках парка, за трамвайными путями, в районе Оленьих прудов. Он спрятался в глубине нежилого квартала, среди невзрачных фабричных строений, ракушек и гаражей.

Вера Акимовна поставила машину не у ворот, а неподалеку, в укромном месте. На всякий случай, чтобы не привлекать внимания. К самим воротам они подошли под ручку, пешком, как две праздные пожилые дамы, которым просто любопытно узнать, можно ли на этом складе что-нибудь полезное приобрести.

У ворот нажали кнопочку, позвонили и минут пять терпеливо ждали, надеясь, что кто-нибудь выйдет к ним или откроет дверь проходной.

За высоким глухим забором было подозрительно тихо. Никто к ним не выходил.

– Безобразие, – заворчала Нина Петровна. – И это у них называется рабочий день. По крайней мере, какой-нибудь мордатый охранник должен у них быть?

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за нею никто не подсматривает, Вера Акимовна распахнула полы пальто и подтянула повыше юбку.

– Старость – не радость, – вздохнула она.

Опустилась на колени и заглянула в подворотную щель.

– Что там? – спросила Нина Петровна.

– Яйца Фаберже. Клондайк, – ответила Вера Акимовна. – Сама посмотри.

– Ты мне все загородила.

– Поместишься, не барыня. Сюда смотри, в дырку.

Нине Петровне жаль было колготок, не хотелось пачкаться. Она выбрала местечко посуше, где щепок поменьше, и, кряхтя, с неудовольствием, преодолев брезгливость, опустилась на колени.

– Ну? Убедилась? – упрекнула подругу Вера Акимовна. – Что я говорила? Фекла неверующая.

– С ума сойти, – медленно выговорила Нина Петровна.

В глубине складского двора, среди небрежно расставленных шкафов, сборных стенок, стульев, на укрытой бумагой софе, свернувшись, одиноко лежал и подремывал Вася.

– Ну, Верка, – похвалила подругу Нина Петровна, – ты прямо Агата Кристи.

– Акунин я. Жорж Сименон.

– Как лежит. Обрати внимание.

– Как олигарх. Мырдочуб. Вылитый Абрапаска.

– Ну, уж.

– Генеральный секретарь. Вождь трудового народа.

– Мне кажется, он вообще не собака.

– А кто же?

– Бродячая совесть.

– Не говори ерунды.

– Это не ерунда. Я так считаю.

– В Англии дочки смертельно обидели короля, и он так расстроился, что решил эмигрировать. С горем пополам добрался до Сокольников, приморился, бедный, нашел занюханный склад и решил: вот он где, рай земной.

– В России, между прочим, ему тоже прилично досталось.

– Ну, не так все-таки. Там над ним дочки измывались, родная кровь. А тут чужак, одноклеточный, идиот с «мерседесом».

– Знаешь, Вер, – помолчав, сказала Нина Петровна. – Можешь иронизировать сколько угодно. А она существует – мировая душа.

– Ой, Нинк. Совсем ты со своим Богом рехнулась.

– Да уж лучше с ним, чем с твоей демократией.

У Веры Акимовны затекла спина. Она прогнулась, переместилась и поправила на голове платок.

– Не помнишь, Нин, он с ошейником?

– Нет. Я гладила его. Нет.

– Ничего. У меня веревка в машине.

– Запасливая ты.

– Приходится. Столько буйных вокруг. Если не свяжешь по рукам и ногам, кляп не поставишь, с нашим народонаселением справиться невозможно.

– Вась, Вася – осторожно позвала Нина Петровна. – Васенька. Иди сюда, дорогой. К нам. Иди.

– Василий! – зычно крикнула Вера Акимовна. – За тобой пришли. Собирайся, дружок. С вещами!

Пес вяло приподнял голову. Ощупал носом воздух, пытаясь сообразить, откуда доносятся голоса.

– Здесь мы, – Нина Петровна сняла перчатку, просунула ее в подворотню и помахала. – Здесь, видишь? Иди к нам.

Пес крупно зевнул.

– Смотри, дозеваешься, – пригрозила Вера Акимовна. – Шкуру спустят!

Вася лениво сошел с софы и не спеша направился к воротам.

– Умница. Понял. Идет.

– Я же говорю тебе, он не собака.

– Перестань. Фантазерка.

Не дойдя до ворот, Василий остановился, пригнул шею и с любопытством вытянул морду, разглядывая лица странных, копошащихся под воротами женщин, которым он зачем-то понадобился.

– Ближе, Васенька, ближе. Мы за тобой. Понимаешь?

– Смекай, парень, – добавила Вера Акимовна. – Если жить не надоело. Здесь с тебя наверняка шкуру спустят.

– А мы в хорошие руки тебя отдадим.

Пес надломил передние лапы и лег на грудь. Полежал, подумал. Потом подполз к воротам, склонил свою большую голову и просунул нос в щель.

– Едем?

– Не пролезет, – сказала Вера Акимовна. – Вон какой слон вымахал! Застрянет.

– Слушай, Василий, – предложила Нина Петровна. – А ты не мог бы ворота открыть?

– Или разнести их к чертовой матери?

– Не слушай ее, Васенька, она хулиганка. С нею в тюрьму угодишь. Есть на складе кто-нибудь кроме тебя?

– Дружочек, ты пленник?

Пес распрямил задние лапы, потом передние, развернулся в три приема, как грузовик, когда во дворе места мало, и солидно, неспешной трусцой побежал мимо диванов, шкафов, сборных стенок в глубину склада.

– Куда он, Вер? Мы неясно выразились?

– Не паникуй.

– Он больше не выйдет.

– А я говорю, не паникуй, – Вера Акимовна поднялась и обстучала юбку, стряхивая пыль. – Наше дело правое. Давай закурим, товарищ мой.

– Не представляю, что бы я без тебя делала.

– То же самое, что и со мной.

Они закурили.

– Шляпы мы с тобой.

– Ох, нервная ты стала, Нинк. Ну что ты психуешь? Мы же его нашли.

– Найти – мало. Надо еще освободить.

– Подкатим гаубицу и рванем. Первый раз, что ли? Разнесем эту лавочку к чертовой матери!

За забором глухо тявкнул пес.

Нина Петровна вздрогнула и схватилась за сердце.

Вера Акимовна сапожком придавила окурок, опустилась на колени и заглянула в щель.

– Ёксель-моксель… Ай да Вася-Василек. Ведет.

– Кого?

Вера Акимовна поднялась и заговорила быстро и строго.

– Так, Петровна, неспетая песня моя. Утри нюни. Время действовать. Вася часового ведет. Слушай приказ. Я гримируюсь под кочку. На стреме, за уголком постою. А ты умри, что хочешь делай, а мужичка окрути и захомутай. Прижми, чтоб не пикнул. Поняла? Качай права. При на него, как баба из мясного отдела. Не стесняйся в выражениях.

– Что я ему скажу?

– Не имеет значения. Сообразишь. Главное, не мямли. Помни, грубость города берет!

– А ты?

– Даст бог, приманю. Уведу. Устрою им кражу со взломом. Давненько этим не занималась.

– Нехорошо это, Вер.

– А издеваться над животными – хорошо? Наше дело правое, Нинк. Победа будет за нами!

Вера Акимовна вприпрыжку добежала до проходной и спряталась за угол.

Нина Петровна отошла в сторонку, достала из сумочки зеркальце, посмотрелась в него и поправила волосы – приготовилась к встрече.

На воротах щелкнул засов, одна створка их распахнулась, и на замусоренную площадку перед зданием склада вышли Василий и угрюмый недовольный мужичок в халате, по всей видимости, грузчик или подсобный рабочий.

Выйдя за ворота, он раздраженно толкнул собаку бедром в бок.

– Просился? Бугай настырный. Давай по-быстрому. Делай свои дела, и пошли. Мне тут торчать с тобой резона нет.

– Простите, уважаемый, – обратилась к грузчику Нина Петровна. – Добрый день.

– Здрасьте, – ответил тот. Оглядел Нину Петровну с головы до ног, оценил ее как возможную клиентку и, похоже, разочаровался. – У нас санитарный день.

– Я понимаю. Вы куда мою собаку повели?

– Что?

– Это моя собака.

Глаза грузчика сузились и трусливо забегали.

– Ладно врать-то, – сказал он.

– Откуда он у вас?

– Не ваше дело.

– Как не мое, когда собака моя? Василий, а ну подтверди!

Пес гавкнул.

– Видите!

Грузчик щурился, ерзал. Непрерывно озирался, ища подмоги.

– Вы, гражданочка, – сказал он, – лучше идите, куда шли.

– Никуда я не пойду!

Нина Петровна совсем расхрабрилась. Этот бесхитростный мужичонка выдал себя. Если не себя, то тех, кто за ним стоит, кто в этой афере участвует. Оправдывался и оглядывался работник склада, как мелкий воришка.

«Вера права. Собакой торгуют. Кто-то на ней наживается».

– Товарищи дорогие, – стыдила она. – Ну, нельзя же так. Как вам не совестно? Это же разбой на большой дороге. Признавайтесь, у кого вы его купили? Я на вас в милицию заявлю.

– Я-то тут при чем? – пятился грузчик.

– Ах, не вы? А кто? Ваше прямое начальство? Очень хорошо. Давай, Вася, – кивнула она собаке, словно в самом деле его хозяйка. – Веди меня к нему. Ты меня знаешь. Я без тебя живой отсюда не уйду! Где твой начальник? Показывай!

Пес и ухом не повел. У него были свои цели и планы – он отошел к деревцу, обстоятельно обнюхал его и поднял лапу.

По неопытности или с расстройства грузчик собачьего непослушания не заметил – ему было явно не до того, чтобы обращать внимание на такие подробности, как упрямство и своенравие глупого животного.

– Хорошо, Вася. Побудь здесь, – в приказном тоне сказала Нина Петровна. – Я быстро. Жди и не смей никуда отлучаться. Договорились?

Растерявшийся рабочий с унылым видом вел ее по двору, среди шкафов и стульев, показывая дорогу, а она шла за ним след в след и в спину ему ругалась и угрожала:

– Воры. Спекулянты. Мало вам, что Россию продали. Теперь за собак взялись. Совсем совесть и стыд потеряли. Ведите, ведите. Где ваш начальник? Показывайте.

Грузчик постучал в обитую малиновой кожей дверь.

– Олег Степаныч, – позвал. – Выдь-ка. Здесь дамочка скандалит.

Из узкого и длинного приземистого строения вышли двое – один упитанный, в кожаном пальто, явно главный а другой худой и сутулый, с перебитым носом, в халате поверх телогрейки. Сутулый торопливо дожевывал бутерброд – его, видимо, оторвали от трапезы.

– Что еще? – устало, раздраженно и хмуро спросил тот, что был в кожаном пальто.

– Да вот, – замялся рабочий. – Прицепилась. Болтает тут.

– Дельцы, – снова бесстрашно бросилась в атаку Нина Петровна. – Я вас тут всех по тюрьмам пересажаю.

– В чем дело, гражданочка?

– Кто вам продал мою собаку? Сколько вы на ней заработали?

– Ваша? – удивился начальник и хмыкнул: – Странно.

– Бросьте! Вам все прекрасно известно. У меня украли собаку и вам продали. За сколько вам его продали?

– Можно без истерик? – поморщился начальник. – Спокойнее. Вы правы, нам предложили. Сказали: пропала, чужая. Погибнет. Мы и взяли.

– Ах, вы, оказывается, благодетели?

– По крайней мере, не воры.

Разговаривая, они медленно двигались в сторону въездных ворот.

– Кто вам предложил эту преступную сделку? Скажите – кто? Врач наш? Ветеринар? Николай Федорович?

– Это неважно, – замялся начальник. – Один человек.

– Вот. Один человек. Я сразу вас раскусила! Вам ее продали за бесценок, а вы теперь перепродадите живодеру, который шкуру из нее сделает. Разве не так?

– Нет, не так.

– В общем, собаку свою я у вас забираю.

– Как, то есть, забираю?

– А так! Забираю, и всё!

– Минуточку, – возразил тот, второй, с перебитым носом, который дожевывал бутерброд. – Хорошенькое дело. Нам его сюда привезти, и то пару штук стоило. А задаток, аванс? А жрет он? Как бульдозер сгребает.

– Гуськов, – раздраженно сказал начальник. – Можешь ты помолчать?

Он вынул из нагрудного кармана мобильный телефон и набрал нужный номер.

– Люди называются, – не ослабляя напора, продолжала ворчать и браниться Нина Петровна. – Деньги! Грузовое такси! Да я бы вам все отдала, все свои деньги, если бы вы по-человечески поступили!

– Не забывайтесь, гражданочка, – сказал начальник, пряча телефон в карман; по-видимому, ему никто не ответил. – Мы вас впервые видим.

– Помню я. Помню. Ой, – она испуганно всплеснула руками. – А где мой Вася?

Собака исчезла. Ни на площади перед складом, ни возле домов, ни на длинной улице, ведущей к Оленьим прудам, Василия не было.

– Комаров, – сказал начальник, выговаривая грузчику. – Разинул варежку?

– А чего? Вы сказали, я и пошел.

– Какого хрена ты ворота открыл?

– Так это… Кобель ваш уперся в них и стоит. Чего делать, я же не знаю. Просится, я и пустил.

– А оставил снаружи зачем? Почему обратно не привел?

– Вы же сказали, пусть погуляет, – оправдывался грузчик. – А ее, вижу, слушается. Она знает, что его Васей зовут. Сказала, сиди здесь, никуда не отлучайся. Ну, я чего? Я и пошел.

– Чем ты думал, Комаров?

– Ну, вот, опять я у вас во всем виноват, – обиделся Комаров. – Я же говорил, ошейник надо. И цепь хорошую. А вы сами – потом, успеем. Вот вам и потом.

Нина Петровна решила, что самое время оставить складских работников одних, в узком кругу, чтобы они уже без ее участия выясняли отношения.

– Учтите, если собаку не найду, – для пущей важности пригрозила она, – берегитесь. Я вас запомнила. Я это дело так не оставлю.

И, отвернувшись, пошла искать пропавшую собаку.

– Психическая, – буркнул Комаров, глядя ей вслед.

– А ты, Пашка, урод, – сказал Гуськов. – Триста зеленых, считай, выкинул. Просто так. Ни за что. А то и больше.

– Где там триста-то? Заломил. Я и трех рублей за него не дам. Это же не собака – лошадь. Его же держать негде. Под такую собаку надо особняк покупать.

– Они на рынке не меньше куска стоят.

– Сколько?

– Значит, так, Комаров, – сказал начальник. – С аванса пятьсот рубликов мне на стол. Я не Ротшильд.

– Что?

– Что слышал. И без обсуждений. Ты меня знаешь.

Комаров выпучил глаза. И заморгал – часто-часто.

Вид у него был ошарашенный, жалкий, как у побитой собаки.

– Нинк. Сюда. Здесь я.

Вера Акимовна выглядывала из-за дерева и махала подруге рукой.

– Нет их? Разбойники эти, супостаты, за тобой не гонятся?

– Обыскалась. Два двора прошла, все дома обшарила.

– А ты как хотела? Чтоб я с твоим Шекспиром по площади разгуливала?

– Ладно, конспираторша, – рассмеялась Нина Петровна. – Вылезай.

– Зато мы им нос утерли.

– Где Василий-то? Куда ты его запрятала?