Текст книги "Мамина планета. Рассказы"

Мамина планета
Рассказы
Геннадий Леонидович Копытов

© Геннадий Леонидович Копытов, 2024

ISBN 978-5-0053-5591-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мамина планета

– Запомни шум берез И тот крутой откос,

Где мать тебя увидела летящим;

Запомни навсегда,

Иначе никогда,

Дружок, не станешь

журавлем ты настоящим…»

И. Шаферан

***

– Сынок, отпусти меня к папе и к маме!

– Ты что, мам! Папа твой, мой дед Миша, без вести пропал на войне с немцами! А вашей мамы Кати, не стало, когда вы с сестрой Тоней только в школу пошли, вас поэтому в детский дом увезли…

– Нет же! Ты путаешь, сынок! Они здесь недалеко, в садике, меня ждут! Они скучают по мне…

– Тебе это приснилось?…Не надо мама, не спеши к ним, а нам здесь без тебя, как быть?

Я тогда не осознал смысла этого странного разговора с мамой…

Это случилось так неожиданно, что я не успел ничего ей сказать…

Ослепительный свет открывший и показывавший мне дорогу в жизнь, вдруг погас, и я иду наощупь. Мамина уютная Планета, в теплых объятиях и ярко-зеленых зарослях которой, я столько лет счастливый бродил, в домах которой пахло разогретой с мороза елью, новогодними пирогами и жареной картошечкой…

И эта Планета, вдруг закатилась за непроглядную тьму космического мрака…

Планета Мамы незаметно заполняла мою жизнь, проникала диффузно в меня, насыщая все пустоты в мире. Я был на ней так долго, и казалось, что это будет всегда…

Но теперь я попадаю на эту Планету, только во сне.

1.Сон мамы.

Когда я учился в школе, в пятом-шестом классе, мама мне рассказала сон который снился ей несколько раз.

– Сынок, мне приснилось, что фашисты собрали много народу на площади (мама ребёнком была под немецкой оккупацией), и огромным гаечным ключом убивают всех… Не представляешь, как я перепугалась! Народ кругом криком кричит, огромная очередь движется, а я в ней зажата. Я пытаюсь вырваться, убежать. Как мне не хочется туда!…

Тут я вспомнила самое главное:

– У меня же дома дети!! Как они останутся без меня???

2. Мой сон.

Слышу из своей комнаты, как Мама ругается на кухне. Я подумал, что опять с моей бывшей женой что-то не поделила. Какие-нибудь банки или кастрюльки. Выхожу в коридор, смотрю на кухню, а там нет никого. Иду в мамину комнату, захожу и у меня волосы дыбом!

Мама одета в свою чёрную шубу из искусственного меха. В реальности шуба давно испортилась, превратилась в лохмотья, и была определена на помойку лет двадцать назад, а во сне как новая. На голове мамы темно-коричневая кунья шапка с самодельной беличьей рыжей надставкой, на ногах войлочные сапоги, на руках сиреневые рукавички.

В руках держит две сумки: серая холщовая-магазинная, другая красная сетчатая – типа плоской авоськи. Мама её сама связала из каких-то пластиковых нитей. Эту авоську невозможно было ни растянуть, ни разорвать, сколько в неё не грузи. В сумках битком набиты какие-то вещи.

Мама пытается пройти мимо меня к выходу.

Я останавливаю её:

– Мама, ты куда?

Она сердито смотрит на меня, молчит и протискивается между мной и дверью, я все понимаю, хватаю её за руку:

– Мамочка, дорогая, любимая пожалуйста не уходи!

Но она уже открыла дверь на уличную площадку…

3. Сон мамы.

Я проснулся от жуткого плача. Навзрыд плакала мама. Вскочил, подбежал к ней. Она спала на диване и плакала во сне.

– Мама, мама, что случилось?

Через всхлипы слышу:

– Всё, всё забрали, чем теперь людей кормить будем? Ребят твоих, девочку твою, тетю Тоню, Артура… Что люди о нас скажут?

– Мама, что забрали-то? -хватаю я её за плечи, чтобы разбудить.

– ЕдУ, которую ты из Москвы вчера привёз, на балкон залезли…

Действительно, я вчера метался в Москву, так как мне пришла строгая повестка на седьмое мая – влиться в ряды ВС СССР. Закупил в столице целый рюкзак колбасы, куриц, вина. Часть продуктов и алкоголя не вошли в старый холодильник «Смоленск», но ночью было ещё прохладно и все излишки выложили на балкон. Открываю балконную дверь. Там всё на месте.

– Мама, мамочка успокойся, это был просто дурацкий сон, всё на месте!

Она садится, вытирает слёзы пододеяльником.

– Слава Богу, а я уже не знала как людям в глаза смотреть буду…

4. Мой сон.

Я бегаю по каким-то коридорам, встречаю, как-будто знакомую девушку, обнимаю её. Кто это-я не знаю, но очень знакомой мне кажется. Она кричит, так жутко, фальцетом верещит мне прямо в ухо: -Беги, она потерялась!

Я выскакиваю, почему-то, на улицу Советская, напротив трамвайной остановки имени академика Пирогова. А навстречу мне идёт моя Мама, в розовой кофточке, в старых спортивных теплый штанах, в шерстяных носках прямо по асфальту, на ней нет очков, и она ничего не видит, щурится, растерянная и напуганная. Я подбегаю к ней, хватаю за руки: – Мама, зачем ты ушла из дома? Я искал тебя!!

– Сынок, как хорошо, что ты нашёл меня. Я очки потеряла…

– Ты узнала меня?

Мама подслеповато рассматривает меня:

– Конечно, ты же сынок мой любимый…

– Домой, Мама, пошли домой, -говорю я ей и тяну за руку к трамвайной остановке. Она немного упирается, руку за пазуху сует и из под кофты достает маленького слепого белого котёнка. Наша кошка Муська родила такого же недоношенного котёночка, беленького, совсем крошечного. Он плохо рос. Когда ему было два месяца, он весь помещался поперек моей ладони. Ветеринар, помню, с удивлением и сомнением осматривал его: «неужели ему два месяца?»…

– Смотри, -говорит мама и отдаёт крохотного, грязного, недоношенного котенка мне в руки:

– Сбереги…

5.Мой сон.

В актовом зале нашего завода, где мы с мамой когда-то работали, вижу мама сидит на предпоследнем ряду. Я очень обрадовался. Давно не видел ее почему-то. Обнимаю ее крепко, чувствую какой мягкий на ней свитер, кладу ей голову на колени. На ней шерстяная, но не колючая старая серая юбка. Чувствую мягкие нежные руки с жестким белесым шрамом на кисти от пореза. Сам я укладываюсь на соседние сиденья, не убирая головы с её тёплых коленей, продолжаю обнимать маму. Я боюсь, что она уйдет. Я очень соскучился по ней.

Говорю ей:

– Мама, я очень-очень сильно тебя люблю!..

Мама гладит мои волосы (меня это всегда успокаивало, я мог даже заснуть) и тихонько напевает:

 
– Летит печально клин,
– Но весел лишь один,
– Один какой-то журавлёнок
несмышленый…
 

Не знаю, возможно, что я заснул во сне…

Потому, что вдруг вижу, что мы идем с мамой мимо старого универсального магазина «Детский Мир».

В моем детстве это был самый любимый магазин. Но сейчас, во сне, перед ним редкий дощатый забор с навесом, словно магазин на ремонте.

Я вдруг вспоминаю странные слова этой древней песни, которой мама учила меня в детстве:

– Хоть та земля теплей,

– Но родина милей,

– Милей – запомни, журавлёнок, это слово…

Я останавливаюсь и спрашиваю, меня давно мучает этот вопрос:

– Мама, почему ты домой не приходишь, почему не готовишь кушать, не убираешься?

Она молчит.

– Может ты устала от всего этого и тебе не хочется, надоело?…

Она делает неопределенные движения головой. Я чувствую, что готов заплакать от того, что мама не хочет возвращаться домой. Мне очень обидно.

Я спрашиваю: -Ты, что замуж вышла?…

Она улыбается и опять жмёт плечами. Я не понимаю её.

Мы переходим проспект Ленина и останавливаемся напротив здания Театра Кукол. Но театра нет, а в глубине темного двора старинный с колоннами дом в бледной серо-синей окраске, мрачно освещенный.

Мама показывает на этот дом:

– Мы сейчас живем на этом заводе. Иногда выходим… Только никому не рассказывай о нас…

6.Мой сон.

Снится мне, что я иду домой, поворачиваю между пятиэтажек и вижу, возле нашего подъезда на лавочке в своём светло-коричневом пальто и сиреневой самосвязанной беретке сидит моя Мама.

Подхожу к подъезду, а на лавках нет никого. Чуть подальше во дворе, возле детских беседок переминается и шумит группа женщин. Среди них я вижу маму, бегу туда, всех разглядываю в лицо, но её нет!

И вдруг во сне до меня доходит, что теперь мамы нет совсем, нигде!!!

И прямо во сне я расплакался отчаянно горько и навзрыд…

Надеюсь, что ты со своими мамой и папой теперь вместе, в том самом садике.

02.04.2021

Копытов Г. Л.

Мамина сказка про Листок

Моей маме…

«Поговори со мною, мама,

О чем-нибудь поговори,

До звездной полночи до самой —

Мне снова детство подари.»

Виктор Гин

Мы лежали с мамой на синем шерстяном одеяле, которое она, почему-то, называла «каньевым», растеленным поверх плотных волн травы в березовой роще и смотрели в голубое небо, сквозь изумрудные кроны берез. Мне четыре, или пять годиков.

Я лежу спиной на одеяле, головой на маминой руке, вдыхая родной терпкий запах маминой подмышки. Это запах моей мамы…

Час назад мама забрала меня с детских дач, оставив расписку строгой воспитательнице.

Я уже наелся помидоров, малосольных домашних огурчиков, яичек, сала, конфет, тульских пряников и обнимаю свою мамочку.

 
Она учит меня словам новой песни:
«Проснулись мы с тобой в лесу,
Цветы и птицы пьют росы
И птицы все наперебой
Поют для нас, для нас с тобой…»
 
 
Потом другую, строгую:
«Дан приказ ему – на запад,
Ей в другую сторону
Уходили комсомольцы
На Гражданскую войну»
 

Песни мне понравились, но слова не хотели запоминаться, мне лень было напрягать запоминалку. Мама была со мной, зачем еще напрягаться? Какое это счастье, что она все-таки приехала!

С самого утра, как проснулся, я трижды обежал лагерь, подежурил на калитках и воротах на разных его концах, боялся пропустить маму. Она могла приехать рейсовым автобусом до посёлка Хомяково и идти пешком по пыльной дороге пять километров, или с Серпуховской электричкой, и опять пешком теже пять кэмэ, но по лесу. Я всегда опасался, что мама, почему-то не приедет и просил «лес», чтобы он пропустил её ко мне!

На открытие смены в пионерлагере (дачи были на северной окраине лагеря и на той же лесной площадке, дорога, и ворота у них были общими), завод прислал пару «Лиазов» и мамке сегодня не нужно было идти так много пешком. Автобус привез ее и других родителей к самым воротам лагеря…

– Смотри, -говорит мама показывая на качающиеся порывами ветра массивные кроны берез. Слышишь, как они шумят?

– Да, – говорю я тихо, и прислушиваюсь.

– Они разговаривают, шепчутся между собой, видишь трогают ветками друг друга…

– А, о чём? – спрашиваю я.

– Как страшно им бывает от урагана… Уууу, уууу… Скоро зима, (говорят они) нам будет холодно, мы можем растрескаться от лютых морозов, и тяжелый снег завалит кроны… Он может сломать наши ветки… шшшшш… шшшшш…

Мы молчим, смотрим и слушаем как разговаривают деревья…

– Мама, расскажи сказку про листик!

– Опять? Я же тебе ее уже сто раз рассказывала!

– Ну и что, пожалуйста, я ее очень люблю!

«Хорошо… Жило-было большое дерево и на нем было много листиков. Ранней весной они были крошечными почками, потом маленькими листочками, а в середине лета выросли большими листами. Их было очень много: братьев и сестер, все они были родными, зелеными и знали друг друга.

И когда налетал ветер, они вместе шумели и радовались, что их так много и, что они такие дружные и веселые.

В жару им было неприятно и они сердито и сухо шелестели, но дождик отмывал их и делал мягкими и спокойными.

Но в какой-то момент дожди пошли без остановки, стало очень холодно. Дождик уже не радовал и от холодного ветра они дрожали и тряслись.

Ветер становился все сильнее, злее.

Вдруг соседние листики оторвались от веточек и куда-то полетели.

– Куда, вы!? – кричал Листочек им вслед, – вернитесь! -но они никогда не возвращались.

С каждым днем листиков становилось всё меньше и меньше. От холода они пожелтели и пожухли. Стали слабенькими и отделялись от веток, даже при легком ветерке.

Листочек не знал: куда они улетают? Не понимал зачем? Ведь так было им хорошо и весело вместе…

Иногда что-то белое, ледяное и колючее сыпалось сверху и листочки, не выдерживая этой пытки тяжестью и холодом, падали куда-то вниз…

Однажды, проснувшись утром, Листочек понял, что остался один и никого больше нет на дереве.

– Почему? – не мог он понять, – почему они все убежали, оставили меня здесь одного. Я трясусь от мороза и ветра, мне страшно и одиноко…

И отпустил свои маленькие зеленые пальчики, которыми еще удерживался за свою ветку. Ветер подхватил его с порывом снега и понёс над прозрачным побелевшим лесом…»

Копытов Г. Л.

12.10.2020

Потерялся

«Этот мир не от солнца такой золотой,

Он наполнен до края Твоей добротой!»…

Роберт Рождественский"Здравствуй, мама!»

***

Мама, говорила, что я не могу этого помнить потому, что мне было в тот момент два года, возможно меньше. Но я отчетливо и контрастно помню это событие.

Красный кирпичный, четырех-этажный дом-углом, в котором сдавали квартиры рабочим завода «Красный Октябрь» (тогда просто «давали»), где работала мамка. Улица Гоголевская, семьдесят шестью…

Мы живём в полуподвальном помещении. Наше единственное окно было наполовину засыпано землей и асфальтом. Крошечная комнатка три на три метра. В темном углу кровать, на которой мы спали втроем: я, сестра и мама. Единственное уютное место в комнате. Была и кроватью и диваном. На ней играли, спали, читали. Мама даже вязала лежа на кровати. Я блаженно прижимался к её плечу и завороженно следил за её руками. Доприжимался, однажды спица угодила мне в глаз. В веко, чуть-чуть зацепила. Я заныл, мама кинулась рассматривать мой глазик и целовать его…

В сером коридоре, с мутно горящей лампой, еще три комнатки. Дверки друг напротив друга. Наша сразу первая, направо. С уличной лестницы надо спускаться в наш подвал – пять высоченных (для меня) ступеней.

Прямо в конце коридора туалет с сырой дверью, с заглубленным в пол санузлом и металлическим рифленым полом. Меня пугал чугунный бачок под потолком, со свинцовой грушей растягивающей сырую цепочку. Если потянуть эту зализанную руками жильцов железку, все это с яростным треском грохотало по краю бака, как якорная цепь ржавой баржи, наверху что-то рявкало и водяная лавина катилась по длинной, с изгибом, трубе и с рыком низвергалась в черную тьму отверстия в полу. Меня пугал туалет и осыпающиеся сухой чешуёй стены грязнозеленого цвета в тубзике и коридоре.

Я немного побоялся туалета и пошел в нашу комнату-там был мой зелененький с белым нутром, эмалированный горшок. Надо маму попросить усадить меня, чтобы я не описал штанишки. Но мамы в комнате не было, она пошла вешать белье во дворе. Вдруг мне показалось, что интересно будет спрятаться и напугать маму. Я залез под кровать и прилег на пыльные крашенные рыжим, доски пола.

Дверь открылась, я увидел мамины ноги.

Она тревожно вскрикнула: -Сынок! – и выскочила из комнаты.

Мне стало весело. Шло время, мне показалось очень много времени, а мамы все не было. Мне стало страшно. Я вылез из под кровати.

– Мама! – позвал я. Тишина жуткая и бессмысленная. Я подумал, что если опять залезу под кровать мама появится. Но затемненная ниша под кроватью не казалась теперь интересной. Я пробежал по коридору, заглянул в туалет. Подняться вверх по ступенькам на улицу я не смог, поэтому вернулся в нашу комнату. Влез на низкий подоконник, по приступку у окна. Я видел только кусочек серого неба и порою мелькающие ноги в туфлях и сапогах.

– Мама, мама! -отчаянно закричал я в верхний живой кусочек окна. Но ее не было и я заплакал. Горько, обидно, что потерял маму из-за собственной глупости. Я всё сильнее рыдал от охватившего меня ужаса, не знал, что делать! А если она ушла навсегда!?…

Вдруг в окне появилось мамино лицо, она присела, всматриваясь внутрь комнаты. Увидела меня, заулыбалась, крикнула:

–Иду, сынок! Сейчас…

Через секунду крепко меня обнимала и вытирала мои слёзы… -Зачем же ты спрятался, сынуля? Я думала ты на улицу ушел, бегала во дворе, везде искала…

– Хотел тебя напугать, и сам испугался… Прости меня, мамочка!!!

Мама гладила меня по голове и нежно целовала в трясущуюся от рыданий макушку.

Копытов Г. Л.

14.10.2020

Лыжный ступор

На заводскую лыжную турбазу мама впервые взяла меня (и себя тоже – до этого она не ходила на лыжах лет двадцать), когда я был в пятом классе…

Рано утром в воскресенье, когда еще досадно хотелось спать (я учился по субботам) мы загрузились в замороженный автобус около заводских проходных. С нами человек двадцать любителей лыж. В основном собрались бабульки и дедульки в стареньких потертых «польтах» и кроличьих шапках, и их шумные детишки. Только пару сухих парней в синих олимпийках под балониевыми куртками, вместе со своим тренером Соболевым Николаем Александровичем, выглядили вполне себе спортивненько. Зимой Николай Александрович был директором нашей лыжной турбазы.

Для меня зимнее посещение лагеря, в котором после крепкого снегопада открывали заводскую лыжную базу, было внове. Если честно, то я не очень дружил с лыжами. В нашем подвале я нашёл мамины коньки и лыжи, когда спускался туда за картошкой и соленой бочковой капустой на укропе, которую мама ставила на зиму. Но капуста была слишком вкусной и её не хватало даже до декабря.

Сперва пытался освоить коньки. После школы, по темноте, лютой зимой, пока мама была во второй смене на работе. В низине, между деревянных домиков и заброшенных яблоневых садов, в болотистой ложбине, в ста метрах от школы, был небольшой прудик. Десять метров диаметром. Местные называли его, почему-то «чертовым болотом». Ничего зловещего здесь не наблюдалось. Глубина летом, не больше полуметра, лягушки и тритоны шустрили в воде, зимой прудик промерзал насквозь, до земли. Я как-то нашел замороженного грустного тритончика в непрозрачном зеленоватом льду, хотел его отковырять, но вспомнил – он проснется по весне и расстроится, что не в том месте очнулся, не там где осенью спать прилёг…

Немного мелкого сухого камыша по берегам, старые тополя и кусты черемухи.

Ближайший фонарь был около школы, он едва пробивался к болоту, и я рассекал лед стальными полозьями женских коньков, почти, в полной темноте. Когда уставал спотыкаться и падать, ложился на спину в центре замороженного зеркала, впивал задники лезвий в лёд и смотрел сквозь редкие ветки на острые лучи звезд в чёрном небе, стиснутом толстыми стволами деревьев. Потом я спешно прибегал домой, ускоренно сушил на батареях вещи, до прихода мамы со смены, пытался навести хотя бы минимальный порядок в доме.

Коньки меня утомляли. Тридцать девятый размер болтался на моем тридцать шестом. Двое шерстяных носков не спасали. Научиться сам я не смог, а показать правильные движения было некому. Ноги после коньков болели, а замороженные штаны остекленело стояли около батареи минут десять, пока не падали мокрой тряпкой рядом…

Я взялся осваивать деревянные старенькие мамины лыжи с мягкими креплениями. Краска бурыми мысами с них почти облезла, проглядывалось название «Карелия», сестра их тоже «юзала», на уроках физкультуры, их состояние: толщина, отсутствие протертостей (прогиб под креплениями тоже отсутствовал), я назвал бы «очень крепкое – советское». Я их долго пользовал, потом переделал в снегокат, классе в седьмом…

Там же, в подвале нашел алюминиевые палки с огромными (по теперешним меркам) упорными кольцами в кожаных крестовинах и тряпичными темляками на пластмассовых ребристых рукоятках.

Лыжи привыкали ко мне постепенно. Двигаться на них было проще, в сравнении с узкими неустойчивыми коньками. Но быстрый бег не получался, я просто скреб ими и волочил по снегу, а с горок валился, не умея держать равновесие. Когда был мягкий снег лыжи отказывались двигаться, липли. Покупка не той лыжной мази всё усугубила. Я теперь понимаю, что это была мазь сцепления, а не скольжения. И наносить её потребно под колодку десять сантиметров, я же промазал ею всю скользящую плоскость. Но я так в себя поверил, что однажды приперся на лыжах к заводской проходной. Благо зимы тогда были такие, что я даже смог перейти дорогу, занесенную снегом.

Мама в обед приходила домой поесть и контролировать меня. Очень рассердилась, когда с лыжами мы вернулись домой, и она узнала, что «домашку» я не сделал так, как «ничего не понял» и покушать маме не подготовил. А мне идти в школу во вторую смену. Я откровенно схалтурил, мне было лень делать уроки и обед!

Мама срочно принялась готовить и полезла в мои учебники, а времени у нее оставалось минут пятнадцать и еще три минуты нужно добежать до проходных. Из-за меня она не послушала свою любимую передачу «В рабочий полдень» с новой частью радиопостановки «Тихий Дон» в исполнении великолепного чтеца-актера Михаила Александровича Ульянова. Меня она тоже пристрастила к этой передаче. Я жадно прослушал потом и «Тихий Дон», и «Тревожный месяц вересень». А потом и прочитал всё это…

Так что с лыжами отношения складывались проще, хотя и напряженно. И мамино предложение поехать на турбазу я поддержал, узнав, что мои детсадовские друзья с мамами, также едут.

В этот день их не было. Но мне обещали, что в следующие выходные «уже точно будут».

Автобус затарахтел, выдохнул в морозный воздух плевок жирной копоти, развернулся на встречку и помчался по московской трассе на север. Водитель включил радиостанцию "Маяк» и проникающий в душу мягкий баритон Геннадия Белова заполнил салон автобуса:

 
– Здравствуй, мама,
– Опять мне снится песня твоя,
– Здравствуй, мама
– Светла, как память нежность твоя…
 

Мама прислушиваясь, тронула меня рукой в розовой рукавичке: -Послушай… Песня про маму!… Я отмахнулся так, как сосредоточился на том, как мне странно будет увидеть мой летний лагерь и лес заваленные снегом, и как наверное, красиво сейчас в еловом лесу…

Автобус остановился в посёлке Хомяково. Водитель, хотел купить чай в пакетиках для буфета. Несколько лыжников выскочили с ним. Вышла и мама. Через пять минут все вернулись, автобус завелся и поехал дальше…

А я, словно остолбенел, почему-то решил, что мама договорилась с водителем забрать ее дальше, но автобус двигался всё быстрее и быстрее, а мамы не было. У меня никогда не было приступов аутизма, иногда мне было стыдно за кого-то, в каком-то фильме, или передаче по телевидению, я выходил в коридор, чтобы не видеть этого и прийти в себя, но это скорее детская стеснительность…

Мне надо что-то срочно сделать, но на меня навалился странный ступор, я увяз в неспособности сделать действие, как во сне…

И я заплакал.

– Ты, что? – спросил спортивный мужчина в дубленке.

Это и был тренер лыжников Соболев.

– Мама… прохлюпал я и показал пальцем назад, где ее оставили. -Что же ты сразу не сказал? – спросил он строго. Я пожал плечами и зарыдал сильнее, уставившись в плакат с календарем за прошлый год и «Аллой Пугачевой» на стекле позади водителя.

– Возвращаемся, -сказал Николай Александрович водителю:-маму забыли! —

Напротив кирпичной пожарной вышки мы развернулись. Я высматривал маму около магазина, и увидел её, беспокойно разглядывающую наш «бас» на дороге. Водитель открыл дверь старинным кривым рычагом с ручкой и длинной хромированной тягой, и мама поднялась, разводя руками:

– Я только хотела колбаски купить с собой. В очереди постояла… Что же ты не сказал, сынок, что меня забыли? —

Мне было жутко стыдно, что я так глупо и по детски повел себя, опустил голову ниже, чтобы не видеть дурацкого плаката и схватил маму за руку, чтобы она больше никогда не терялась…

18.10.2020

Копытов Г. Л.