Текст книги "Неровное дыхание. Статьи и расследования"

Неровное дыхание
Статьи и расследования
Геннадий Михайлович Литвинцев

© Геннадий Михайлович Литвинцев, 2016

ISBN 978-5-4483-1197-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поводы и доводы

Задушевная цензура рынка
Власть денег над культурой формирует из личности агрессивный желудок, из хора толпу

Размышляя о причинах забвения на многие сотни лет «Слова о полку Игореве», жемчужины древнерусского поэтического искусства, писатель и философ Василий Розанов восклицал: «Не горе бы, если бы его уничтожили, вырвали, убили. Нет, произошло хуже: оно всем стало не нужно, не интересно. Грамотные жили, но его не читали. Списывали много, но его не списывали. „Не интересно! Не влечёт!“. Вот ужас, вот настоящий ужас: и сохранилось, завалилось, спаслось чудом всего два списка. Вообразите время, когда Пушкин станет до того неинтересным, что его сохранится всего два экземпляра в России… Вот это забвение! Вот это искоренение! Вот это цензура, своеохотная, с порывом к ней самих цензурируемых, подлинная, настоящая цензура, душевная цензура». (Розанов В. Около церковных стен. СПб., 1906, т. 1).

Привычно понимать цензуру, как запрет или ограничение со стороны власти. А если человек сам, без стороннего понуждения, отказывается приобрести и прочитать какую-либо книгу, кидает её прочь со словами «не интересно, не влечёт», то кто же тут выступает цензором? Ну, расхотели люди древней Руси читать «Слово» – и что тут поделаешь? Станет Пушкин «не нужным, не интересным» – перестанут и его печатать и продавать. Так что «своеохотная, душевная цензура» может быть куда злее и беспощаднее государственной, она и без видимого внешнего вмешательства способна привести к оскудению духовного мира людей.

«…В роли властной инстанции выступает теперь не государство, а рынок, – пишет в „Литературной газете“ известный деятель ельцинской поры Сергей Филатов. – И мы свидетели того, как жизнь, а точнее условия жизни, заставили многих литераторов, филологов быстро переквалифицироваться в поставщиков коммерчески успешных фэнтези, детективов, а то и порнографических сочинений».

Хорошо, пусть рынку свойственно действовать по закону удовлетворения платежеспособного спроса, других законов он не признает. Но и нам позволительно спросить: отчего спрос-то у нас возник именно такой – преимущественно на порно и примитив – а не на что-либо более достойное развитого человека? Кто формирует данный спрос и в каких целях? Для того, чтобы в обществе утвердилась культура серьёзного чтения, чтобы вместо прежних фэнтези и детективов «мужик Белинского и Гоголя с базара понёс», потребовалась целая эпоха, десятки лет целенаправленных усилий. Вспомним, как мгновенно сметались с прилавков гигантские по нынешним временам выпуски русской и зарубежной классики, исторических и философских сочинений, какими были тиражи научно-популярных изданий и «толстых» литературных журналов. В обществе существовала мода на добротную литературу. Ныне же вновь «тёмные века»: по данным Центра Юрия Левады, 47 процентов взрослого населения России совсем не читают книг, а 55 процентов никогда их не покупают. Только ли интернет тому причиной?

Общераспространенную ещё два десятилетия назад тягу к чтению некоторые склонны объяснять тем, что существовавшая тогда система не давала, мол, людям свободы экономической и социальной деятельности, оставляла из всех форм досуга только книжки да познавательные телепередачи. Доля правды в этом утверждении есть. Но главное, пожалуй, в другом: люди тогда не разрывались между двумя-тремя работами, не дрожали за свое будущее перед работодателями, а молодежь не колотили по головам по всем каналам примитивной попсой, не заманивали в угар ночных заведений, не совали под нос завернутую в красивые обложки порнографию. Человек, который лихорадочно подсчитывает, в каком магазине купить продукты дешевле, где и на сколько его обманули, как лучше сэкономить на самом необходимом для физического выживания, является неважным читателем. Счёт съедает его время, ум и энергию, и самое большее, на что он остается способен – заглянуть в дешёвую книжицу, не требующую от него особых знаний и развитого художественного вкуса, заглянуть не для того, чтобы думать, а чтобы отвлечься от дум, от уродующей его жизнь действительности. До углублённого ли чтения человеку, если его со всех сторон подстерегают опасности, гнетёт несправедливость, отупляет беснование жирующих? Он нуждается в литературных, театральных, эстрадных произведениях-антидепрессантах с наркотическим, отвлекающим эффектом.

В советские времена к культуре относились предельно серьезно, писатели назывались «инженерами человеческих душ» и пользовались всеобщим вниманием. О да, слышу голоса, пользовались, конечно, пользовались, в том числе и вниманием «компетентных органов». Но вот что интересно: сейчас творцы культуры говорят о случавшихся с ними прецедентах как правило с большой гордостью: это ли не признание значимости их творчества! Издатель и редактор зарубежного антисоветского журнала «Синтаксис» Мария Розанова, вспоминая своего мужа писателя Андрея Синявского (псевдоним – Абрам Терц), семь лет отсидевшего за диссидентскую деятельность, выразилась на первый взгляд парадоксальным образом: «Абрам Терц жил в счастливое время. Он жил, когда слово что-то стоило, за слово сажали. И это было большое благо. Это значило, что правители хотели выглядеть лучше, и чтобы их любили, а если чье-то диссидентское слово их небесный облик или деяния подвергало сомнению – им от этого было больно. А сегодняшним правителям чего-то там в глаза, а они все про божью росу. Слово девальвировалось. Но зачем вам свобода слова, если оно ничего не стоит?». (И для чего цензура, добавил бы я, если люди перестают читать?)

Разумеется, никому не пожелаешь тюремного заключения даже ради ревальвации слова. Речь о том, что запреты, преследования и репрессии не так опасны для человеческого духа, для творчества, как подмена свободы наплевательским равнодушием, индивидуальности – обезличиванием, культуры – нивелирующей массовкой.

Шлюзы для низкопробной масс-культуры в нашей стране были открыты, стоит напомнить, одновременно с импортным потоком убийственно-дешёвого спирта «Роял». И то, и другое являлось, по-видимому, необходимым условием успешного проведения приватизации, кланового присвоения национальных богатств, создания олигархического строя. Новые хозяева жизни прекрасно понимали: с помутненным разумом, расслабленной волей, отравленной душой человек не только не в силах протестовать против совершаемой несправедливости, но не способен даже и осознавать происходящее. Процесс передачи национальной собственности частным лицам, сосредоточения ее в руках тонкого слоя избранных, понятно, не мог ограничиться областью экономики, финансов, материального производства и обращения. Напрасно нас пытались уверить, что приватизирована, превращена в рынок будет только материальная сфера, духовная же сторона жизни после отмены партийно-идеологического контроля станет по-настоящему свободной, не зависимой, плюралистичной. Это, как наиболее прозорливые умы и предсказывали, оказалось заведомой ложью. Присвоив активы банков и предприятий, олигархия тут же постаралась взять под контроль прессу, театры, кинематографию, поставить себе на службу писателей, художников, композиторов, весь творческий и мыслящий мир. Вкусы народившейся рыночно-криминальной буржуазии стали диктовать моду в культуре.

Свойство подлинно-художественного слова прояснять суть происходящего для неправедно разбогатевшей верхушки общества просто опасно. Вот и разгадка того, почему в современной либеральной критике, в решениях разных конкурсных жюри, словно в насмешку, посредственное объявляется хорошим, отвратное – лучшим, а всё высшее и честное осмеивается и изгоняется. Нельзя признать случайностью, что на телевидении и радио – а они в большей мере определяют ныне духовный мир человека – первоочередным порядком была проведена жесткая зачистка от таких рудиментов прежней эпохи, как классическая литература и музыка. Пролеткультовский опыт «сбрасывания классиков с корабля современности» был повторен радикальнейшим образом. Приснопамятное «Лебединое озеро» августа 1991 года оказалось на ведущих телеканалах последним спектаклем классического репертуара. На страну пошел мутный вал чернухи и похабщины, культивирования звериных инстинктов и пещерных суеверий, цинизма и мракобесия, бесконечного кривлянья эстрадных покемонов. «Каков народ, таковы и зрелища» – оправдывают свою политику телемагнаты. Но в лицемерном этом утверждении все поставлено с ног на голову. На самом деле потребитель дурноты неустанно взращивается и воспитывается все эти годы, населению упорно внушается: высокая культура не для него. Народ, как об этом говорил еще Конфуций, будет таким, какое у него культивируется искусство.

Даже растения и животные, как показали исследования ученых-биологов, не равнодушны к гармоничной музыке и предпочитают классику: при регулярном транслировании Моцарта и Чайковского у коров улучшается настроение, повышаются надои, а овощи и злаки растут быстрее. Но российских обывателей, видимо, считают ниже травы, примитивнее жвачных. Тоталитаризм телевидения и многих программ радио вылился в засилье одного откровенно пошлого художественного вкуса, одного культурного типа, неприятного в общении и к тому же импортированного. С каждым годом набирает обороты «американизация» нашего культурного пространства, причем заполняется оно самыми худшими образцами, можно сказать, отбросами заокеанской культуры. На месте госдепартамента США или хотя бы посольства в Москве я бы выразил решительный протест против злостного искажения образа их страны в сознании россиян, приводящего к настроениям антиамериканизма.

Однако наивно было бы объяснять изгнание искусства и литературы с поля масс-медиа только невоспитанностью и дурновкусием их хозяев. Проблема намного серьезнее – она заключается в глубоком, коренном антагонизме идеологии «первоначального накопления» и рынка с традициями большого искусства, национальной классики. Народолюбие русских писателей, их внимание к «маленькому человеку», сочувствие «униженным и оскорбленным» невозможно примирить с шоковой терапией и пропагандой лозунгов «больше наглости!», «возьми от жизни всё!», «мы этого достойны». Нас целенаправленно отлучают от национального культурного наследия, от созданного классиками великого духовного пространства, чтобы сделать манипулируемыми, легко поддающимися внушениям, не способными на протест и сопротивление. Человека, в соответствии с духовной традицией России, отзывчивого на «вселенские» вопросы, думающего категориями добра и зла, мировой справедливости, генерирующего новаторские научные и художественные идеи, хотят превратить в «прагматика», годного воспринимать лишь свою эгоистическую, примитивно понятую «пользу», интересоваться искусно препарированной для него телевизионной «политикой», довольствоваться бытовым комфортом и грубыми развлечениями. С этой целью Достоевский и Толстой препарируются в комиксы, в театрах посредством «реинтерпретации» классические произведения превращаются в выставку физических и моральных уродов, извращенцев, патологических злодеев, а мысль и мораль авторов подменяются на прямо противоположные. Зрителям внушается: «Видите, всегда было так, и не существовало никогда другой России, только такая – грязная, жестокая, придавленная злом». Культуру заставляют капитулировать перед «современностью», играть в ее игры.

Отлучение людей от культуры, от освоенного предками духовного пространства процесс даже более опасный, чем отстранение от собственности или бесплатного здравоохранения. Если человек, как и народ в целом, сохранил «душу живу», он еще может вернуть собственность, даже утраченные территории, заново накопить богатства. Восстановить же порушенные духовные традиции, поруганные святыни, нравственные ориентиры, свою национальную идентичность представляется делом почти безнадежным.

О том, что люди не желают примириться с отведенной им ролью быдла, потребителей псевдокультурной баланды, свидетельствуют многочисленные протесты против насилия и пошлости телевизионных программ, их развращающего и отупляющего влияния на молодежь. Но этих протестов не слышат. Или объясняют, нередко на самом высоком уровне, что подобный товар пользуется спросом зрителей, от популярности передач зависят рейтинги телеканалов, а от рейтингов в свою очередь – объем привлеченной рекламы. Так что, мол, ничего не поделаешь – рынок диктует! Прибыли телемагнатов оказываются предпочтительнее духовного здоровья нации.

Но как не втирают наш народ в грязь, он все еще остается нравственнее власти и так называемой элиты. Он ищет свои, может быть, наивные способы со средствами массового разложения. Народ как бы уходит во внутреннюю оппозицию. Он перестает читать газеты, ходить в кинозалы, смотреть телевизор. Хотя, по правде сказать, и это не выход. Почему мы должны сдавать позицию за позицией и оставлять не желающим нас знать и с нами считаться хозяевам жизни столь мощное средство воздействия на души, как уже оставили им в повсеместно покинутых старшими поколениями кинозалах «важнейшее из искусств». Одним и тем же факелом можно осветить дорогу, а можно поджечь дом. Телевидение с его беспредельными техническими возможностями способно и будет служить правде и добру, красоте и доблести, работать на будущее России, сплачивать и развивать общество, если только суметь вырвать его из лап экспроприаторов, прикрывающих корпоративные интересы и своекорыстие пресловутыми рейтингами.

Но что такое эти рейтинги, эти священные фетиши, и кто их определяет? Скажем, вас, читатель, или ваших знакомых, хоть единожды спросили, какие телеканалы и передачи вам хотелось бы видеть? Нет? Вот и моим мнением тоже никто пока не поинтересовался. А мы-то простодушно думаем: если у некой передачи называется рейтинг в 10 процентов, значит, её смотрела десятая часть зрителей – в Воронеже сто тысяч, а в Москве аж миллион человек. Но как же сумели пересчитать? Оказывается, все проще: ТВ-рейтинги составляются в столице анонимными постоянными экспертами с помощью телеметров (между собой телевизионщики называют их пиплметрами), специальных приборов, подключенных к телевизору. Прибор фиксирует, что именно смотрят в данный момент и кто именно смотрит. Отбор экспертов, в чьих квартирах установлены пиплметры, ведет специальная всемирная организация «Гэллап Медиа». На весь десятимиллионный мегаполис всего 550 пиплметров. Эти 550 семей постоянны, им гарантируется анонимность, имена их держатся в тайне. За согласие поставить у себя дома прибор и работать с ним (фиксировать все включения-выключения телевизора, переключения каналов) дарят дорогие подарки. Год за годом награды за правильное поведение все дороже. Если люди перестанут включать прибор, у них его отберут. Значит, они смотрят не как зрители, а как наемники. Их вкус все более опускается, их естественное восприятие нарушено.

Привычка смотреть гадость становится потребностью и оборачивается спросом на гадости. Человек, согласившийся за мзду на тотальный внешний контроль своего поведения и своего образа мыслей, становится проводником тотального же влияния телевидения на общество. А глубокомысленные специалисты (за ними и легкомысленные журналисты), и боссы главных каналов затем в оправдание своей политики ссылаются на то, что «народ предпочитает», «зрители любят» (между собой-то они обычно говорят проще – «пипл хавает»), не разглашая главного профессионального секрета – что их козырный аргумент, рейтинг, есть производное 550 людей-приборов. Но дело даже не в числе экспертов, важнее их душевные качества. Откровенно говоря, только бездельники и психически неполноценные могут по десять и более часов в день таращиться в ящик. И можно ли оставаться нормальным, если ежедневно смотришь и слушаешь психов, дураков, моральных уродов? И этим маргиналам, «подпольным людям» доверяют формировать телепрограмму страны, определять вкусы, воспитывать наших детей, программировать будущее. Вот откуда подспудное отвращение большинства: на экране – чужой выбор.

Телевидение, подобно Франкенштейну, уже вышло из-под всякого контроля общества, начало само диктовать, особенно молодым, модели поведения, поведения, угрожающего уже не только социальной и духовной «архаике», оставшейся с советских времен, не только христианским заповедям, но и самим либеральным ценностям, ради утверждения которых собственно и начинали огород городить (правда, по остроумному замечанию Юрия Полякова, то, что нагородила у нас команда «младореформаторов», имеет с либерализмом общего не больше, чем садомазохизм с садоводством). Это встревожило людей даже и либеральной ориентации.

Писатель Даниил Гранин: «Иногда кажется, что наше телевидение – это заговор с целью превратить народ в зомбированную массу, у которой нет никаких других интересов, кроме детективов, секса и жратвы. Я не люблю слово „заговор“, оно возвращает нас куда-то, но все происходящее заставляет об этом думать. Слишком единодушны все телевизионные каналы. Слишком единодушны все газеты».

Петербургский писатель Александр Мелихов: «Если это заговор, то более саморазрушительного заговора в истории человечества еще не было. Любой Нерон, любой Калигула, как бы он сам ни предавался разврату, все-таки понимал, что солдаты на границах должны быть храбрыми, готовыми рисковать жизнью во имя родины, – думаю, солдат и тогда не хотели развращать намеренно. Власть, которая подрывает основы собственного существования, развращая тех, на ком и покоится сила государства, – такого в истории, кажется, еще не бывало».

Бывший уполномоченный по правам человека в РФ Владимир Лукин: «Надо сказать еще об одной причине размаха коррупции, о ее новой форме – „попсово-интеллектуальной“. Это не мелко и не смешно, так как речь идет о создании почвы для ослабления воли граждан к защите своих конституционных прав, нарушаемых в коррупционном государстве. Я огорчаюсь пассивностью людей. Но у нее есть свое объяснение… Круглосуточно идут беспрерывные тупые хохотушки, аншлаги, низкопробные жестокие фильмы и прочие поделки. Делается это сознательно. Это не проблема недосмотра начальства. Это создание сознательных структурных отношений между народом и властью. Это очередной опиум. Как будто накурившиеся опиумом люди – хороший материал для стабильного общества. Совсем наоборот».

На Западе давно осознали опасность телевизионного диктата для демократического устройства общества и его нравственного здоровья. Известный французский социолог Пьер Бурдье в книге «О телевидении и журналистике» пишет: «Через рейтинговый механизм оказывается экономическое давление на телевидение, а через него на все остальные СМИ, даже на самые „независимые“ из них, и на журналистов, постепенно позволяющих навязать себе телевизионную проблематику. Точно так же влияние журналистского поля в целом оказывает на все другие поля производства культурной продукции». В конечном счёте, это экономическое давление переходит в откровенный нажим на свободу слова, мысли и творчества. «Доступ на телевидение связан с сильной цензурой, с потерей независимости из-за того, что сюжет разговора определяется другими, – пишет Бурдье. – Люди в студии сами подвергают себя сознательной или неосознанной цензуре, поэтому нет никакой необходимости призывать их к порядку. Они тем лучше манипулируют, чем больше сами манипулируемы и чем меньше отдают себе в этом отчет…».

Между тем в странах Европы опробован и довольно успешно действует механизм общественного контроля за содержанием телепрограмм, частный коммерческий интерес здесь научились сочетать с национальными интересами, с требованиями благоразумия и нравственности. У нас же не только на ТВ, но и в кинематографии, в театре и на эстраде, в книгоиздательстве только нарастает прессинг «продюсерской цензуры», цензуры денег.

– Это страшней, чем всякие преследования и запреты. Начальника, цензора можно было иногда обойти, обмануть, можно было найти другой способ высказаться; а деньги – это такой цензор, которого не обойдешь и не обманешь, – говорит культуролог Валентин Непомнящий.

При этом режиссеры политических и культовых массовок, заказчики тотального дурмана продолжают твердить о толерантности, то есть терпимости к иным взглядам и вкусам. Однако их толерантность на удивление избирательна: терпимые и поощрительные ко всем видам пороков и уродств человеческих, они на дух не переносят добродетели, твердых, осмысленных принципов, религиозного и даже просто граждански ответственного взгляда на жизнь.

Деструктивно-смутные времена хоть и бывают затяжными, но не окончательными. Кажется, и сегодняшний шабаш начинает надоедать обществу и раздражать власть имущих. Являются признаки, пусть ещё слабые и нерешительные, что в правящих структурах вызревает некая сознательная сила, способная укоротить стаю телебесов, продюсеров разврата, издателей пошлости, дать возможность пробиться к читателям и зрителям авторам думающим, патриотично настроенным, откликающимся на сложную и неоднозначную современность. Чуда ждать, наверное, не приходится, но воздух явно свежеет. Если бы в верхах смогли признать создавшуюся в российской культуре ситуацию уродливой, несовместимой с русскими традициями, а дальнейшую её коммерциализацию опасной для общества, то современная литература, книгоиздание, театр, кинематография и, конечно же, телевидение стали бы со временем заботой государства, а не нынешних рыночников, ничего не желающих знать кроме прибыли. Такая культурная политика была бы способна в известной мере изменить в лучшую сторону саму картину общества, его политических настроений, укрепить государственные скрепы. Но именно поэтому процессу оздоровления культуры противостоят и будут противостоять серьёзные внутренние и внешние силы.

…На вопрос «Нужна ли стране нравственная цензура?» отвечаю встречным вопросом: «А как по-вашему – нужен ли человеку иммунитет?».

С точки зрения холерных бацилл, конечно, не нужен. И даже опасен. Но организм-то борется с болезнью. И не перестанет до последней минуты дыхания.