Текст книги "Тюрьма №8"

Первое время, он не мог ни пить не есть. От шока, который не давал ему даже осознать, что с ним произошло. Он был словно под анестезией. И даже физическую боль не чествовал. Просто лежал как овощ на «шконаре» и сверлил взглядом стену. Сокамерники его не беспокоили, лишь изредка, кто-то говорил,

«Посмотри, не помер еще», – на него заглядывали через плечо и отвечали,

«Неа, ещчо дыхает».

Так тянулись дни. Через какое-то время он начал подниматься со «шконки» и брать баланду, которую разносили три раза в день и подавали в маленькое окошко в двери, «кормушка», называли ее заключенные. Действительно это напоминало кормушку в зверинце. Да и зверинец, подходящее название для этого места. Кого тут только не было, от хулиганов до директоров заводов. Разношерстная публика, действительно напоминала зверинец. В реальной жизни, эти люди вряд ли собрались бы вместе.

Как-то раз, посреди ночи он услышал звук, похожий на вой. Только как бы приглушенный. Поначалу, он даже подумал, что начал сходить с ума. Но прислушавшись, понял, что звук доносится с «пальмы». Шконоря, в третьем ярусе. Там обычно жили, те чей статус уже был понятен. Их метко назвал один из сокамерников – «дерволазы», типа лазающие по деревьям, то есть «пальмам» (пальмами называли ряды трёхъярусных шконарей в камере). Им приходилось, аккуратно взбираться на верх, чтобы никого не зацепить. Так вот оттуда и доносились звуки. Там «жил» парень, лет девятнадцати. Он был арестован по подозрению в убийстве собутыльника. Он был сиротой и как-то на стройке, они распивали «бырло», дешёвое вино, на самом деле и вином то это нельзя было назвать, так, сок разбавленный дешёвым спиртом. Такое продавалось во всех магазинах, местного разлива, с одной стороны боролись с пьянством, а с другой плодили этих пьяниц, словно специально, чтобы давать работу мусорской системе. Выпив такое пойло, человек терял свой образ и превращался в животное, если такое употреблять часто, быстро окажешься в тюрьме или психушке. Так вот, собутыльник этого несчастного, выпил на пару глотков больше, и Леха, так звали пацана с пальмы, недолго думая взял первый попавшийся под руку булыжник и со всей дури огрел наглеца по голове. Тот свалился замертво. Леха вначале думал, что тот притворяется. Но потом понял, что дело плохо, вызвал милицию и вот он уже в СИЗО, дожидается суда и приговора, обычно за такие преступления давали не больше пятнадцати лет зоны. Понятно, что его жизнь была кончена, после стольких лет отсидки он вряд ли сможет ввернуться в социум.

– Эй, ты чего, – спросил его шёпотом Сергей.

После небольшой паузы с «палмы», всхлипывая отозвался Леха:

– Что со мной теперь будет, конченная я мразь, мне конец, – и снова раздался протяжный приглушенный вой.

Вмешиваться в дела сокамерников и лезть с советами, считается неприличным, могут и отшить резким словом, но Сергею почему-то стало жаль этого бедолагу. Он подумал, что Лехе намного тяжелее, чем ему, он еще и не жил в принципе, а уже попал в тюрьму, да и срок ему светит приличный. Такие моменты сравнения с бедой других позволяют почувствовать облегчение и хочется проявить сострадание к товарищу, по несчастью.

– Послушай, Леха, скажи мне, а у тебя были родители, ну или родственники?

Помолчав немного, тот ответил, что он сирота, вырос в детском доме и не помнит своих родителей, а родственники может и есть, но он о них ничего не знает.

–Скажи мне, а у тебя в жизни был хоть малейший шанс избежать всего того, что с тобой приключилось? – спросил его Сергей.

Похлопав носом, тот ответил, что нет, не было у него никаких шансов избежать того, что с ним приключилось.

– Тогда, забей на все и не вини себя, ты ни в чем не виноват, – сказал ему Сергей.

Через какое-то время, Леха успокоился и заснул мирно посапывая, словно с чистой совестью.

«Бедная душа», подумал Сергей,

«Ему еще тяжелее чем мне. Я хоть могу осознать все со мной происходящее, дать этому оценку, а вот он этого не сможет никогда, так и будет блудить в темноте неведения до конца своих дней».

Было еще пару человек, в камере, с кем Сергей поддерживал дружеские отношения, если так, можно сказать. Николай, тоже можно сказать сирота. Попал сюда, за то, что ограбил магазин в селе. Забрал бутылку «бырла» и из кассы пару рублей. Теперь ему грозил срок от семи до двенадцати за грабеж. Среди арестантов такую «делюгу» называли, «кража с криком». Если просто утащил что-то и никто не видел, это кража, ну а если при этом звали на помощь, уже грабеж, то есть, «кража с криком».

Дима, парень, лет двадцати пяти. Обвинялся в непредумышленном убийстве. В ресторане не поделил что-то с другим посетителем и ударил его столовым ножом. Оказалось, попал прямо в сердце, тот умер на месте. И вот теперь ему грозит «вышка», высшая мера. Расстрел. Но есть надежда, что ему дадут срок. Так как нападавших было несколько, а это может учитываться судом как смягчающее обстоятельство.

Закир, армянин. Давно живет в Белоруссии. Организовал банду по краже топлива из нефтепровода государственного значения.

Трудно было это назвать дружбой, так – симпатия. Такое часто бывает, когда проводишь долгое время в замкнутом пространстве с людьми тебе незнакомыми. Выстраиваются какие-то отношения, нет не дружба, какая в тюрьме может быть дружба.

В СИЗО наступает вечер. Другая жизнь. Никто не может себе представить ее не побывав здесь. А попасть сюда может кто угодно. Особенно в Белоруссии. Сегодня ты на «ролях», а завтра уже в камере, тянешь руку за «баландой» в «кормушку». И уже нет ничего такого привычного, как в жизни до заключения. Ни уважения, ни внимания, ни заслуг. Тебя «обнулили». Здесь все по-другому. Обратная сторона жизни, словно кривое зеркало.

«Камера, я стою и пытаюсь положить в «шлемку» (алюминиевую миску) «баланду» (тюремное варево, еду которую скармливают арестантам. Есть невозможно, но с голоду не умрешь, кому «грева», (передачи с воли) не заходят, в самый раз. Вдруг откуда-то сверху, я чествую на себе взгляд, взгляд от которого стынет в жилах кровь. Я медленно поднимаю глаза и страх сковывает меня. Невозможно даже дышать. На меня смотрит громадная крысиная морда. Глаза черные, маслянистые, громадные. Она сейчас наброситься, промелькнула мысль. Я боюсь пошевелиться. Это чудовище прыгает на меня.

От страха, я весь онемел. Но она бросается не на меня, а на соседнюю нару, и начинает жрать сокамерника. Я слышу только ужасное чавканье. Я закрыл глаза и ждал своей очереди. Мне конец, подумал я.»

Что-то теплое капало мне на лицо. Я открыл глаза. И понял, что мне приснился ужас. Провел рукой по лицу, что-то теплое и липкое осталось на моей ладони. Я посмотрел и проснулся окончательно, это была кровь.

«А…Аааааа…Аааааааа!!!», вырвалось у меня из горла.

Сон и явь перемешались в моей голове, «Кто-то перерезал мне горло», первое что пришло мне в голову. Но я не чувствовал боли. Немного прейдя в себя увидел, что кровь течет мне на лицо с верхнего «шконоря». Там жил Влад. Он был участником какой-то бандитской группировки и был не сильно разговорчив, у него суды шли долго, его сначала отпустили, а потом снова арестовали. Вчера его возили на оглашение обвинения и прокурор на судебном заседании запросил ему высшую меру. Когда он вернулся, ни с кем не разговаривал, лег на «шконарь» и завернулся в одеяло.

Я кинулся к двери, и начал тарабанить кулаками о железную броню.

– Помогите, человек умирает, – все что мог прокричать. Тогда я даже представить себе не мог, что он ночью перерезал себе сонную артерию. У него осталась жена и двое детей. Еще вчера он показывал мне их фотографии и надеялся с ними вскоре встретиться.

Его, уже остывшее тело, завернули в окровавленные простыни и уволокли по «продолу», (тюремный коридор).

От шока все в камере еще долго не могли отойти. Может быть система и должна осуждать виновных, но доводить людей до самоубийства, это тоже преступление, социальное и как следствие не наказуемое. Потому что как можно наказать «стену», за ошибку одного кирпича из которого она состоит – никак.

В камере клопы не давали спать. Они словно выжидали, когда выключат свет и начинали атаковать всех, кто находился в камере. Спасения не было. Приходилось спать в одежде. Одевать перчатки и закутываться так, что только торчал один нос наружу. Но все равно, эти твари умудрялись прыгать на открытые части тела и жалить так, что оставались страшные волдыри.

Днем мы устраивали на них облавы. Искали где они гнездятся. Обычно это были пустоты между стальными прутьями, из которых были сделаны «шконари». Когда мы находили их, подносили зажигалку и держали до тех пор, пока они раздувались и лопались. Было какое-то садистское удовольствие в этой бессмысленной борьбе с клопами. Но ночью все начиналось сначала. Они словно телепортировались откуда-то и нападали с новой силой. Не выдержав, мы пожаловались на обходе начальству и потом пожалели. В тюрьме, главное это не подавать виду, что чем-то не доволен. Все обернется против тебя.

Ночью, распахнулась «броня» (двери в камеру) и ворвались «маски шоу», так называли тюремный спецназ. Они начинали бить всех дубинками, всех без разбору. Больной ты или нет. Неважно. Получали все, кто был в камере. Били очень сильно. До крови. Кто-то терял сознание. Потом всех выгоняли на «продол». Выстраивали вдоль стены на растяжку. Руки упирались в стену ладонями наружу, ноги расставлены широко и от стены на метр. Словно висишь в воздухе. Те, кто был без сознания выволакивались за ноги и лежали рядом, хрипя от боли и пускали кровавые пузыри на грязный пол. Как-то раз, они потеряли одного. Они бьют всех, кто находится на первом или втором ярусе. До третьего редко доставали, обычно оттуда все сами прыгали. В общем после того как всех выволокли на «продол», не досчитались одного арестанта. Как потом выяснилось, недосчитались, наркомана Сашу. Он был задержан по подозрению в употреблении наркотиков, «торчок» одним словом. Его просто не заметили. И уже хотели объявить побег, но потом нашли его. Он был настолько тощ, что под одеялом его не было видно, а он спал. Ему перед этим в санчасти сделали успокаивающий укол. В общем он ничего не слышал. В отместку, контролеры написали ему на лбу фломастером – «МВД сила». И когда он сонный выбрел на «продол» и все, кто стоял вдоль стены увидели эту надпись, разразился громкий смех, перешедший в истерический хохот. Такие минуты давали разрядку всем и ментам, и арестантам.

Позже нас разбросали по «хатам», что бы не было сговора. Самое страшное, чего боятся администрация в тюрьме, это коллективного взаимодействия. Неважно, жалуется кто-то или что-то требует. Если это коллективное требование, система реагирует молниеносно. Всех разделяют. Это неписанный закон.

Как-то ночью, распахнулась "броня" и в камеру втолкнули средних лет мужичка, он был уже избит, одет в черную разорванную и грязную футболку, к груди прижимал пакет с пожитками. Конвоир, криво усмехаясь, обвел взглядом камеру и процедил сквозь зубы:

– Принимайте гостя.

Странно это было. Обычно после отбоя уже никого не заводили в камеру. Такое случалось только если была команда устроить «карусель». В Следственном изоляторе была своя оперативная служба. Полный набор возможностей вести оперативную деятельность. Грубо говоря, попадавшие сюда сразу же становились объектом следственных действий, только уже в тюрьме. Это делалось для того, чтобы давить на подследственных. Например, «некто» не признает вину, его могут посадить в камеру где сидит «наседка», так званый стукач, работающий на оперов. Как правило это кто-то из задержанных, уже имевших судимость и отторгнутый уголовным миром за нарушение так называемого "воровского кодекса". Попался на краже у своих или сдал товарища, так же часто бывали насильники, которым грозила расправа в нормальной камере, их брали в разработку тюремные опера и под страхом, что их будут ущемлять сокамерники, заставляли работать стукачами, в обмен на защиту. Так вот их задача была выведать как можно больше информации из жертвы, на которую ему указывали оперативники изолятора. Если не помогали такие методы, применяли более жесткие – «пресс хата», камера с отморозками, которые не чтут никакие законы. Или «карусель», большая или малая. Это когда задержанного переводят из камеры в камеру, например, через каждый час или день. Представьте себе, и так под стрессом в новой незнакомой обстановке, только немного успокоившись после ареста и адаптации в камере, раздается команда вертухая из-за железной двери:

"С вещами на выход!".

Вначале приходит первая, глупая мысль, что наконец то свершилось! Разобрались и отпускают. Но старожилы знают по голосу или еще каким-то знакам, никого никуда не выпускают, просто переводят в другую камеру. А это большой стресс для тех, кто только что попал в эти жернова. Таким образом не дают возможности адоптироваться. Создают условия для того, чтобы задержанный не выдержал и начал говорить, не важно с кем и не важно что, главное заставить его раскрыться, а там уже глядишь и что-то для оперов полезное выдаст, а это звания и премии от начальства, есть за что бороться.

–Мужик, ты кто? – спросил один из сокамерников. Тот промолчал и лишь сжался в ответ, словно ожидая удара. Все уставились на него, чувствовалась нарастающая агрессия. Воздух словно накалился.

–Эй, тебя спрашивают, ты откуда? – продолжали уже другие. Такое поведение считалось неприличным. Входя в камеру, обычно человек обращается к присутствующим со стандартной фразой "Здоровенько, куда можно положить вещи?". По этому случаю вспоминается тюремный анекдот. Заходит в камеру мужик, явно колхозной внешности и с белорусским акцентом спрашивает:

– Воры ЙО (есть)? – все повернулись и смотрят на него с удивлением. Он опять уже с угрозой в голосе:

–Спрашиваю, воры ЙО?

–Ну, есть, отвечают ему с настороженностью в голосе. По понятиям, вор – высшая каста в тюрьме, они проповедуют так называемый "воровской кодекс" среди заключенных.

Мужик бросает сумку на пол камеры и говорит:

–Смотрите, украдете щось, повбываю!

Кража у сокамерника, это тяжелейшее преступление в среде заключенных. Обычно на такое пускаются только самые отъявленные негодяи из всех возможных тут находящихся. Когда таких ловят, их могут заклеймить и они удостаиваться унизительной клички "Крыса", которая уже никогда не отпадет от них, до самой смерти. Так вот видимо этот колхозник не понимал понятий, поэтому и выдал такое. Обычно все тюремные анекдоты, близки к оригиналу.

Так вот, в данном случае мужик, которого впихнули в камеру, молчал и это был вызов. Явно были какие-то причины. Сразу попытались узнать, что случилось, в соседней камере. Условным знаком постучали в стену и приложив алюминиевую кружку к стене одной стороной и к губам другой, прокричали:

–Але-муле, шо за чел от вас пришел?

И приложив уже ухо к кружке слушали ответ:

–Не знаем, так же забросили, он ничего не говорит, ответили в соседней камере.

Обстановка еще больше накалилась. По понятиям, должны "курсануть" про того, кто попадает в хату, если он не "первоход", тот кого только что арестовали. Обычно за входящим в камеру приходит следом "малява", все нормально, "чел" приличный или предупреждение, "чай не пить, дружбу не водить, чел на "кругале". Это значит, что-то за ним не хорошее тянется, но еще не подтверждено, и что бы понапрасну человеку не ломать судьбу, он как бы до выяснения, сам по себе. Но бывают и "отпишуться", что мол "крысу поймали, нужно "спросить с него физически", другими словами избить как следует, в наказание за "крысятничество" и в назидание другим. Или еще хуже, что это "гребень" скрывался. То есть "опущенный" или "пидор". Такое бывает, скрывают свое прошлое.

С такими не дай боже "поплоскаться", попить чайку или перекусить. Потом вся хата будет на "карантине" до окончания разбирательств.

Поэтому и вызвало такое негодование, поведение этого несчастного. Он упорно продолжал молчать, когда к нему обращались сокамерники. В принципе, ничего страшного в этом не было. Его могли не трогать, пока не передадут "маляву" с информацией о нем. Но дело осложнялось тем, что не было времени, а если не спросить с него, то потом спросят со всех кто был в камере. Так рассуждали неопытные заключенные. В СИЗО. Те кто заезжал по второму разу, более опытные арестанты и разбирались в тюремных понятиях, и те кто первый раз попал, так называемые «первоходы», обычно сидели в камерах по разную сторону "продола" (коридора) и связи между ними не было никакой ,что бы не наводили воровскую движуху в СИЗО и не оказывали негативного влияния на новых и не опытных арестантов. А тех ссучившихся, которые скрывались от расправы на "строгой " стороне опера бросали в хаты к "первоходам", они там и наводили "движуху" пропихивая то что нужно им для личной выгоды и операм, для работы. Были такие и в этой камере. Один из них, альфонс, сидел уже неоднократно за то, что обирал доверчивых дамочек, ищущих романтики и острых ощущений. Звали его Леха.

Он любил, лежа на нарах пожевывая сигарету "зачесывать" как лихо он разводил несчастных женщин, доведенных до отчаяния безысходной жизнью без любви и внимания.

– Короче, она меня сразу домой пригласила, – цедил сквозь зубы очередную байку про свои похождения Леха, – ну и сама в душ типа пошла, я быстро по шкафам и в сумке пошарил. Повезло, нашел "нычкарь", там пару штук рублей было, золотишко по мелочи собрал, ну мобилу еще прихватил и на выход. А эта курица думала я с ней в любовь играть буду, – закончил он свой рассказ ухмыляясь.

Многие из жертв не обращались в милицию, боялись огласки. Но видимо кто-то не побоялся и его прихватили с поличным при очередном облегчении карманов несчастной барышни, жаждущей романтики. Смотря на него просто поражаешься, как можно с ним не то что говорить, а даже стоять рядом. Растрепанные патлы, нет пары зубов, а те что остались безжалостно дожирает кариес, лицо не симметричное, такое чувство, что его "рихтовали" не раз. Глаза выцветшие и пустые. Он никогда не смотрел в глаза собеседнику. Невысокого роста, худощавый, даже можно сказать худой, сгорбленный, отчего руки казалось свисали как у обезьяны, ниже колен. К тому же больной туберкулезом. Если это герой дамских вожделений, то можно только им посочувствовать.

Таких должны сажать в специальные камеры, для лечения и ограничения контактов с другими арестантами, чтобы не распространять туберкулез, которым здесь можно заразиться как гриппом. Но "лягавым" доставляло удовольствие подсаживать больных к здоровым. Мерзкий тип, очень наглый, уже не первый раз "катался" по тюрьмам.

Спрыгнув с нары, он начал надвигаться на мужичка сжав кулаки.

–Ты кто, козел? – процедил он сквозь зубы и неожиданно начал его бить. Тот присел на корточки и прикрыл согнутыми руками голову, видно было, что он уже не раз так защищался от побоев. Такая поза не давала нанести сильный удар в тесной камере. Леха, пыхтел, пытаясь нанести как можно больше ударов, но легкие туберкулезника не давали ему возможности сильно разойтись. Все смотрели на происходящее словно в ступоре, так все быстро произошло. Неожиданно дверь в камеру распахнулась, и конвоиры заорали на избитого мужика:

– На выход!

Бедолага поднялся, вытирая кровь с лица рукавами рубашки и поковылял к выходу из камеры. Так осталось не выясненным кто это был. Позже пришла малява, что это был дальнобойщик, которого, арестовали и он не соглашался с доводами мусаров, и отказывался признавать то что они хотели ему навесить. Вот ему и устроили «Большую карусель», это когда бросают в камеру на несколько минут или часов, а потом забирают и бросают в другую и так по всей тюрьме, пока жертва не возьмёт на себя то что хотят на него повесить. Не исключено, что Леха работал на опера тюрьмы. Только так можно было объяснить его поступок. Видимо он знал, что нужно делать с такими, кого забрасывали без объяснений. Таких как он специально подсаживали в камеру к «первоходам», где всегда можно поживиться на неопытных еще арестантах, а заодно и раздобыть для опера важную информацию или оказать услугу, как он это сделал сейчас, избивая незнакомца.

Ночью приходили этапы на зону. Кто-то из зеков пошутил, что типа ночью перевозят, что бы американцы не видели со спутников как много арестовывают людей в Беларуси. Но конечно же это была шутка. Американцам было глубоко безразлично что происходит в Беларуси. Да и Беларусь не была объектом мировых интересов.

От станции в приоткрытый люк «автозака» (авто для перевозки арестантов, железная будка разделена на секции, которые дополнительно запираются конвоиром), было видно звездное осеннее небо. Казалось оно совсем рядом таким близким и родным. Как жаль, что на воле редко смотришь на звездное небо. Что-то теплое и волнующее просыпается в груди. Словно душа готова вырваться и полететь к звездам от всего этого ужаса. Звезды, как все далеко. «Автозак» забит до отказа. Некоторые стоят. На ухабах машину трясет и все, кто стоит, пытаются упереться руками в стену, чтобы не потерять равновесие. Наконец то слышен грохот открываемых ворот, потом еще одних и вот машина останавливается. Открывается дверь и раздается голос из темноты:

– По одному, выходим. На колени, руки за голову, смотреть в землю. Кто пошевелиться стреляем на поражение. Все это сопровождалось безумным собачьим лаем.

По одному подходят арестанты к двери в «автозаке» и исчезают в темном проеме, словно их поглощает бездна вечности. Каждый тянет с собой сумки с пожитками. Их называют «кешар». Когда очередной зек подходит к двери, его хватают с двух сторон конвоиры их вытаскивают наружу, не давя опомниться ставят в один ряд с уже стоящими на коленях попутчиками, которые вышли ранее. Всех выгружали на землю, это уже была зона. Ночь и шок от пережитого погружали в ужасное состояние, словно обреченная жертва, понимаешь, с тобой могут сделать все что угодно, стереть в лагерную пыль и никому нет дела до тебя. Чувство безысходности, отчаянья и опустошенности настолько охватывают, что на какой-то миг становиться безразлично, что произойдет в следующее мгновение. «Это конец», все что удается осознавать в эти минуты. Конец всему. Прошлой жизни, будущему и возможно настоящему. Это все что пульсирует в сознании человека, стоящего на коленях с руками за головой и опущенным лицом в землю, под безумный лай собак и насмешки надзирателей.

Красный кабриолет неспешно ехал по центральной улице маленького городка. Прохожие оборачивались в след, кто-то с завистью, а кто-то с восторгом. Такое не каждый день увидишь в белорусском захолустье, словно в Голливуд пришел с экранов на улицы. Такая жизнь, мечта для провинциалов. Крутая тачка, полная девиц, постоянные гулянки, куча друзей – прихлебателей. Что еще нужно? Кажется, что это эталон для подражания, никто не интересуется, что за этим стоит, главное обладать. Перемены не принесли ничего кроме желания выжить любой ценой. Кто-то продолжал упорно работать на государственных предприятиях за жалкую зарплату и без перспектив. А кто-то не хотел мириться с безысходностью и бросался на поиски заработков любой ценой, пусть даже и не правомерной.

В авто ехал местный мажор и кутила – Закир. Его постоянно окружала толпа красивых девушек и преданных собутыльников. Закир сорил деньгами, словно это были фантики. Попасть в его компанию было не просто, нужно было отражать его стиль жизни, что было не просто, особенно в провинции, где все на виду и каждый шаг и поступок по долгу обсуждается и пересказывается местными жителями, а ввиду того что яркие события происходят редко, и смена впечатлений не происходит годами, а то и десятилетиями поведение мажора вначале интересно, потом привыкают и последняя стадия это раздражение, которое накапливается среди мещан, которым недоступны и не понятны поступки прожигающего жизнь человека, да еще и не белоруса по национальности. Негодование, словно вирус начало заползать в головы обывателей.

Закиру хотелось всегда внимания, он его и привлек, только не со стороны поклонников. В конце концов постепенно все начали задавать друг-другу вопрос – «откуда столько денег у него?».

В кабине бензовоза находилось двое, водитель и пассажир. У пассажира была в руках рация. Машина медленно ехала с потушенными фарами по лесопосадке вдоль поля. Тот, у кого была рация, нажал кнопку вызова и шёпотом спросил:

– Чисто?

Через какое-то время из рации послышался тихий ответ:

– Да, чисто.

– Давай к тем деревьям, – сказал пассажир водителю и тот направил бензовоз к небольшим зарослям недалеко от лесополосы. Машина побьехала почти бесшумно к указанному месту.

– Глуши мотор, – скомандовал пассажир. Водитель выполнил его команду и прилег на руль пристально всматриваясь в темноту. Наступила полная тишина, только тихое потрескивание рации выдавало их присутствие. Они ждали сигнала выходить из машины.

– Все готово, – послышалось из рации, еще через пару секунд, -

– Выходите!

Аккуратно приоткрыв двери бензовоза, водитель и пассажир спрыгнули в траву. Ночь окутала их своими объятиями, стрекотаньем сверчков и дыханием нескошенных лугов. Из кустов вышел человек одетый в камуфляж и с прибором ночного видения на голове, оптика была поднята, в руках у него была рация. Очевидно это они с ним вели переговоры.

– Готовы заправляться? – последовал вопрос.

– Готовы, шепотом ответили почти одновременно водитель и пассажир и начали разматывать шланг для закачки топлива. Один остался возле бензовоза, а его другой потянул второй конец шланга в кусты. Через какое-то время послышалась команда «Давай» и тот который остался возле машины открыл кран для закачки топлива в бензовоз, шланг напрягся и было слышно, как в цистерну начало поступать топливо. Воздух наполнился запахом бензина.

В кабаке гремела музыка. Народ в пьяном угаре выплясывал, словно в каком-то безумном припадке жертвенного танца, между столиками сновали официанты. Закир праздновал день рождения с размахом, сотня приглашенных и еще почти столько же приблудившихся во время празднования с улицы. Гуляли широко. Столы ломились от закусок и випивки. Хозяин вечеринки сорил деньгами, так словно печатал их на принтере, казалось он владеет несметными богатствами, для маленького провинциального городка это было не только предметом восхищения, но и вызовом, вызовом мещанскому спокойствию и благополучаю. Горожане были не готовы мириться и жить рядом с новоявленным миллионером, нарушившим сокральные правила их жизни – никога не высовывайся.

В углу зала за столиком сидели два типа, явно не вписывающиеся в разгуляево, но с интересом наблюдавшие за происходящим. Они были похожие на случайно попавших в ресторан командировочных.

– Где он? – спросил один из них своего товарища.

– Да вон, чернявый с «телками», это и есть Закир, – процедил тот сквозь зубы и с ненавистью в глазах.

Тот который спрашивал, через какое-то время сказал:

– Все понятно, берем в разработку.

Это были два опера из областного управления, приехали посмотреть, что происходит. Контору завалили жалобами и анонимками на поведение и образ жизни Закира. Анонимка – это мощный рычаг контроля за жизнью граждан. Это приветствуется, поддерживается и стимулируется. Это как нервные окончания системы, запущенные в самые глубины социального организма. Словно посылают сигналы о состоянии здоровья социума, позволяющие контролировать ситуацию чиновникам и органам контроля в лице комитета госбезопасности. Анонимка всего лишь первый сигнал, потом начинают включаться более сложные системы проверки данных. Объект исследования окружают информаторами, их ищут в окружении, близком и не очень. Ищут компромат, слабые точки по которым можно ударить. Изменяет жене или уходит в запои, а может любит азартные игры или увлекается мальчиками. Все это собирается и тщательно изучается. Ищут куда нанести удар, чтобы легче было обработать жертву и уничтожить. И словно пауки, начинают плести сети вокруг намеченной цели. Вокруг Закира такие сети уже были сплетены. Осталось только толкнуть его в них.

Внезапно вспыхнул яркий свет. Словно взрыв разорвал оковы ночи превратив ее в одно мгновение в яркий свет. Из мощного динамика, разрывая ночную тишину раздался крик:

– Всем оставаться на своих местах, вы окружены спецназом. Попытка к сопротивлению будет подавлена огнем на поражение.

В камере наступает отбой. Ветухаи выключают свет. Остается только «луна», лампочка в пол накала под потолком, закрытая решеткой. Потихоньку звуки тюрьмы наполняют собой всю камеру. Тюрьма оживает ночью. Тянут «дороги» между хатами. Летом вынимают рамы со стеклами и только решетки отделяют от внутреннего двора, все слышно, словно происходит совсем рядом. Постукивания и условные крики:

– Поставьте глаза! – слышится крик откуда-то из темноты.

Это в «этапке» наводят дороги с внешним миром, «этапка» камера в подвале. Там собирают всех, кто уже осужден, для отправки по зонам, местам отбывания наказания. В эту «хату» стекаются все пути дороги. Грузы на этап, в «общее» (общак , собирают сигареты, чай для тех кто нуждается в поддержке), малявы по делу и без. Обычно в такой хате сидит смотрящий за тюрьмой. Следит что бы не было беспредела между арестантами. Поставить глаза значит, выставить «обезьянку», из угловой камеры. Это меленькое зеркальце, закрепленное на проволоке или на туго скрученной газете. Смотрят чтобы вертухаи не обрывали багром «дороги» между «хатами».

Закир с трудом понимал где он. Еще вчера он веселился на своей свадьбе. Не успели молодожены произнести торжественный тост, как неожиданно ворвались вооруженные люди и с криками «всем оставаться на своих местах», подбежали к Закиру и при всех повалив его зачем то на пол ,заковали в наручники. В этот день арестовали всю его банду, промышлявшей незаконной выкачкой нефти из магистрального трубопровода «Дружба», всего двенадцать человек. Врезки делали в отдаленных труднодоступных местах, специальным прибором, что бы не упало давление в трубопроводе. Делали отвод в ближайшую лесопосадку и потом подгоняли бензовозы ночью, чтобы откачивать нефть. Один из таких бензовозов и поймали в недавно устроенной засаде, на парней Закира. Всего таких бензовозов было десять, и врезок было до десяти в разных местах трубопровода. Нефть потом продавали под видом мазута на предприятия. Превращение жидкого золота в золото реальное приносило отличный доход.

И вот сегодня лежит Закир на наре, грязный матрац накрытый серой простыней, подушка, которая воняет собаками. Двигаются какие-то люди, это что за место вообще – стучится в каждой клетке тела, «что это за черти, я наверно уже в аду». Это все что можно было понять из происходящего. Кто-то заваривал чай, кто-то нарезал сало и хлеб, некоторые сидели на нарах и шепотом разговаривали. В углу два непонятного вида человека что-то колдовали над табуреткой: