Текст книги "Жемчужина Востока"

Глава IX
Праведный суд Флора

На следующий день, на перекличке юных воспитанников ессеев, Халев не отозвался. Ни на второй, ни на третий день его нигде не могли разыскать. Лишь много времени спустя на имя кураторов было получено короткое послание от Халева, в котором он говорил, что, сознавая полное отсутствие призвания стать со временем последователем учения ессеев, он покинул их приют и нашел убежище у друзей покойного отца своего, но где именно, об этом не упоминал. Принимая во внимание разнесшийся в окрестностях слух о том, что убийцей еврея был именно Халев, почтенные старцы ессеи нашли в этом достаточное объяснение бегства юноши, и так как он вообще не подавал блестящих надежд, то о нем не особенно жалели.

Прошла неделя со дня исчезновения Халева. Мириам почти не видела Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было – она могла лепить с глиняной модели. Теперь уже и мрамор был готов, даже отполирован. Однажды поутру, Мириам уже заканчивала работу, чья-то тень заслонила полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.

Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которою она полировала мрамор.

– Прости меня, госпожа Мириам, – начал римлянин, – что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!

– Ты покидаешь нас, господин? – прошептала она.

– Да, в три часа после полудня я должен ехать отсюда. Дело мое здесь окончено, мой отчет относительно ессеев, которых я считаю совершенно безобидными и вполне заслуживающими уважения людьми, готов, и меня спешно вызывают в Иерусалим – гонец прибыл сюда час тому назад!

– В три часа после полудня! – повторила девушка. – Что ж, работа моя окончена, и, если ты, господин, считаешь ее годной, возьми ее!

– Конечно, я возьму ее с собой, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами!

– Да, да, – продолжала Мириам, утвердительно кивнув головкой, – но если ты позволишь, я сама упакую мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, которая по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна и хотела бы сделать другую!

– Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я все же оставлю, госпожа. Скажу больше – я очень рад, что ты оставляешь ее у себя! Ты не спрашиваешь, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или ты не желаешь знать?

– Если тебе угодно – скажи, я буду рада!

– Помнится, я упоминал, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в богатейшей провинции нашей – Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна; быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он протянет еще с полгода или даже больше. В болезни своей он вдруг вспомнил обо мне и пожелал меня увидеть, хотя в течение многих лет совершенно не помнил о моем существовании. Мало того, в письме своем он выражает намерение сделать меня своим наследником, а пока доставил мне весьма крупную сумму на путевые издержки, прося спешить к нему как только возможно. Одновременно с его письмом пришло прокуратору Альбину приказание цезаря Нерона немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я должен ехать немедленно, госпожа Мириам!

– Да, конечно, – сказала молодая девушка, – через два часа этот мраморный бюст будет окончен и упакован! – И она протянула ему руку на прощание.

Марк взял ее руку и удержал в своих.

– Мне тяжело с тобой прощаться таким образом!

– Мне кажется, что иного прощания не может быть!

– Проститься можно так и эдак, но всякое прощание с тобой мне тяжело, больно и ненавистно!

– Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова?! Мы встретились на час и расстанемся навек. К чему пустые слова?

– Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! – воскликнул Марк. – Вот почему я и сказал тебе это!

– Пусти, господин, мою руку, мне надо еще кончать эту работу!

– Тебе надо кончать, мне надо начинать! – сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. – Мириам, я тебя люблю!

– Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! – смущенно сказала девушка.

– Почему же? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, если намерения обоих честны. В моих устах они, конечно, значат, что я предлагаю тебе быть моей женой, если только и ты любишь меня!

– Не в этом дело: ты едва ли серьезно относишься к тому, что сейчас сказал!

– Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! – воскликнул молодой воин.

– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами – целая пропасть!

– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.

– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!

– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в брак с нехристианами; часто муж-христианин или же жена-христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени…

– Да, но я, если бы даже того хотела, не могла бы стать женой человека иной веры, чем моя!

– Почему? – спросил Марк.

Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.

– Как бы я ни любила человека, я должна помнить этот завет!

Марк пытался доказать необязательность родительского наказа для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…

Долго еще говорили молодые люди. Но пришло время прощаться.

– Прощай, Марк, – проговорила девушка, – и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!

– А твоя любовь, Мириам? – спросил он.

– Моя любовь всегда с тобой, Марк! – просто ответила Мириам.

– О, я недаром жил! – воскликнул римлянин. – Знай, что я страстно люблю тебя, но еще более уважаю! – И, опустившись перед ней на колено, он поцеловал ее руку, кайму ее платья, а затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.

Стемнело. Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк во главе отряда тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах так, что сам он казался светлой точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слышало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.

Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.

– Не плачь, дитя, не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! – произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.

– Увы, дорогая Ноу, что из того, что он и вернется? Ведь я же связана этим зароком. Нарушить его я не могу, чтобы не навлечь на себя проклятие и неба, и людей!

– Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, есть калитка; не тревожься тем, что лежит в руках Божиьх, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!

– Ты права, дорогая Ноу, – сказала девушка, – слова твои придали мне силы!

– Ну а теперь, когда ты несколько успокоилась, – продолжала Нехушта, – я сообщу тебе об одном важном деле. Ессеи, принимая нас в свою общину, поставили строжайшее условие, что ты останешься у них только до 18 лет. Но этот срок минул уже почти год тому назад, и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете.

– И мы должны будем покинуть этот дом, Ноу?! – воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым миром, а эти добродушные старцы – единственными друзьями. – Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!

– Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене мы должны найти калитку. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь заработать себе в Иерусалиме или любом большом городе на пропитание. Да и я сберегла на черный день немало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже я сохранила. Да и ессеи не допустят, чтоб ты терпела нужду. Итак, дитя, не мучай себя заботой: ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уже поздно!

С тяжким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя душой, что счастливый соперник овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но страдание рождало в нем злобу, а эта злоба – силу.

Мало-помалу тени ночи бледнели; восток начал алеть, и дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.

– О! – воскликнул Халев. – Я еще восторжествую над всеми, как это солнце восторжествовало над сумраком и мглой! Теперь я рад, что этот римлянин пощадил мою жизнь: настанет день, когда я отниму у него жизнь и Мириам! – И юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направился к Иерусалиму.

В пути он много думал и вступал в длинные беседы со всеми встречными, стараясь разузнать от них положение дел в Иерусалиме. Прибыв же, он разыскал дом бывшей своей покровительницы. Ее уже не было в живых, но сын ее принял его, обласкал и снабдил хорошим платьем и небольшой суммой денег, чтобы он мог подыскать себе какое-нибудь занятие. Однако, вместо того чтобы позаботиться об этом, Халев, как только зажила его рана, стал ходить ежедневно ко дворцу Гессия Флора – римского прокуратора, ища случая поговорить с ним.

Он ожидал его напрасно по четыре, по пять часов, пока не прогоняла его дворцовая стража. Но это не смущало Халева, и однажды Флор, заметивший его уже раньше, приказал своим приближенным спросить, чего он так терпеливо ожидает. Офицер возвратился с ответом, что этот еврей явился с просьбой к благородному Флору.

– Так пусть он выскажет ее! – разрешил управитель. – Я на то и сижу здесь, чтобы чинить суд и расправу по милости и именем цезаря!

Халев предстал перед Флором – одним из худших людей и худших правителей, каких когда-либо имела Иудея.

– Чего ты хочешь от меня, еврей? – спросил прокуратор Халева.

– Того, что, наверное, получу от тебя, благороднейший Флор: справедливости! Ничего, кроме справедливости!

– Что ж, это можно получить за известную цену! – с усмешкой сказал правитель.

– О цене не стоит толковать: я согласен заплатить!

– Если так, то изложи свое дело!

И Халев рассказал, как отец его был убит случайно во время бунта, как некоторые евреи-зилоты захватили все его наследство, поделив между собой на том основании, что его отец был сторонником римлян. Он, Халев, единственный сын и наследник всех земель и капиталов, остался нищим и воспитан из милости добрыми людьми, тогда как эти евреи или их наследники владеют всем его состоянием.

Маленькие бегающие глазки Флора заискрились от корыстолюбивой радости.

– Называй имена твоих обидчиков! – приказал он.

Но Халев был не так прост: он предварительно настоял на формальном договоре относительно того, что достанется ему, законному наследнику, и что он должен уступить правителю. После долгих препирательств решили, что все земли и дворец в Тире с прилегающими к нему складами и магазинами, а также половина доходов за истекшее время будут переданы ему, Халеву; все же недвижимое имущество его отца, находящееся в Иерусалиме, и другая половина доходов приходились на долю правителя, или, как выражался Флор, на долю цезаря. В этом, как и во всем, Халев оказался предусмотрительным. «Дома, – думал он, – могут сгореть, их можно разрушить во время какого-нибудь бунта. Поместье же и земля всегда будут иметь свою цену». Условие было оформлено и подписано. Тогда только он назвал имена своих обидчиков и представил свои доказательства.

Спустя неделю все названные им лица были уже заключены в тюрьму, а все имущество их отобрано. Потому ли, что Флор радовался такой непредвиденной наживе, или же потому, что угадал в Халеве человека многообещающего в будущем и могущего со временем быть ему полезным, только на этот раз, вопреки своему обыкновению, римский прокуратор выполнил в точности свой договор.

Вот как случилось, что спустя несколько месяцев после своего бегства из селения ессеев бездомный и униженный сирота Халев стал богатым и влиятельным человеком. Солнце счастья взошло теперь для него.

Глава X
Бенони

Истекло некоторое время, Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.

Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и подумал: «Придет время, когда я там буду властвовать и повелевать, когда римляне будут изгнаны из Иерусалима!»

Этому честолюбивому юноше уже недостаточно показалось богатства и положения, которое он получил: ему хотелось большего. Он направился в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилегающими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. У него была и иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халеву и хотелось повидать.

Дворец Бенони стоял в части города, расположенной на острове, где жило большинство знатных сирийцев. Это был один из богатейших и великолепных домов Тира: из чистого мрамора, убранный великолепно, изысканно. Драгоценная мебель, дорогие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали дом похожим на музей.

На длинной каменной веранде-портике возлежал в послеобеденное время на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после трудов, прислушиваясь к легкому рокоту Средиземного моря. Темные, полные жизни глаза старика, его орлиный нос, длинные серебристые волосы и борода делали его просто красавцем, несмотря на преклонный возраст. Поверх роскошного платья (была зима, и даже в Тире довольно холодная) он набросил дорогой меховой плащ.

Покончив со счетами и приняв товар с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони надеялся соснуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:

– О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже во сне, стоит передо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня! Это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко застонал.

Вдруг он снова вскочил и принялся ходить большими шагами взад и вперед по портику.

– Нет! То был не грех, – бормотал он, – а только справедливость! Я принес ее в жертву Иегове, как некогда отец наш Авраам готов был принести в жертву Исаака. Но я чувствую, что проклятье этого Лжепророка тяготеет надо мной, и все по вине Демаса, этого ублюдка, который вкрался в мой дом, в душу моей голубки, а я позволил ей взять его себе в мужья. Разве я виноват, что меч, который должен был пасть только на его голову, сразил их обоих?! – И измученный старик в изнеможении упал на шелковые подушки своего ложа.

В этот момент появился араб-привратник в богатой одежде, вооруженный громадным мечом. Убедившись, что господин его не спит, он поклонился низко, почтительно не говоря ни слова.

– Что такое? – коротко спросил Бенони.

– Господин, там внизу ожидает молодой господин по имени Халев, сын Гиллиэля, и желает говорить с тобой!

– Халев, которому римский правитель… (при этом старик плюнул на пол) возвратил его собственность. Да, я слышал уже о нем. Проводи его сюда!

Араб снова отвесил низкий поклон и удалился, а спустя минуту ввел благородного вида юношу в богатой одежде. Бенони приветствовал его поклоном и просил садиться. Халев, в свою очередь, отдал ему низкий поклон, коснувшись рукою лба по восточному обычаю. При этом хозяин заметил, что у гостя на руке недостает пальца.

– Я готов служить тебе, господин! – произнес старик со сдержанной вежливостью.

– Я – твой раб, господин, и готов повиноваться тебе! – ответил Халев. – Мне говорили, что ты знавал моего отца, и я при первом же случае явился к тебе засвидетельствовать свое почтение. Отец мой был Гиллиэль, погибший много лет тому назад в Иерусалиме, о чем ты, вероятно, слышал!

– Да, – сказал Бенони, – я знал Гиллиэля. Это был умный человек, но попавшийся в ловушку, и я по тебе вижу, что ты его сын!

– Я рад тому, что ты говоришь, господин! – отозвался Халев, хотя по тону хозяина понял, что между ним и его покойным отцом не было большой дружбы. Тем не менее он продолжал: – Имущество мое, как ты, господин, тоже, верно, знаешь, было отнято у меня, но теперь отчасти возвращено мне!

– Гессием Флором, римским прокуратором, не так ли? Который по этому случаю заключил многих, совершенно ни в чем не повинных евреев в тюрьму?

– Неужели?! Именно относительно этого Флора я и пришел спросить твоего мудрого совета, господин. Он отобрал у меня добрую половину моей собственности. Неужели нет такого закона, который бы принудил его возвратить мне все, что мне принадлежит по праву? Не можешь ли ты, господин, такой сильный и влиятельный среди нашего народа, помочь мне в этом?

– Нет, – сказал Бенони, – ты должен почитать себя счастливым, что Флор оставил себе половину твоего достояния. Права имеют только римские граждане, а евреи имеют только то, что сумеют добыть сами. Относительно же меня ты тоже ошибаешься: я не силен и не влиятелен; я просто старый, скромный купец, не имеющий никакого авторитета!

– Как видно, теперь настали тяжелые времена для нас, евреев! – заметил Халев, помолчав. – Что же делать, попробую довольствоваться тем, что имею, и постараюсь простить моим врагам!

– Попробуй быть довольным, но постарайся уничтожить своих врагов! – поправил его Бенони. – Ты был голоден и наг, а теперь богат, за это ты должен благодарить Бога!

Наступило молчание. Его нарушил купец.

– Что же, ты намерен, господин, поселиться здесь в доме Хезрона, т. е. в твоем собственном?

– На время, может быть, пока не подыщу подходящего нанимателя; я не привык к городам, так как вырос в пустыне среди ессеев близ Иерихона, хотя сам не ессей; их учение ненавистно мне!

– Почему же? Они неплохие люди. Ты, может быть, знал среди них брата моей покойной жены Итиэля? Добродушнейший старец!

– Да, конечно, я хорошо знаю его, а также его внучатую племянницу госпожу Мириам!

Бенони чуть не подскочил при последних словах своего собеседника.

– Прости меня, но я не понимаю, откуда у него племянница? Мне известно, что у него другой родни, кроме покойной жены моей, не было!

– Этого я не знаю, – небрежно отозвался Халев, – знаю, что лет девятнадцать или двадцать тому назад ливийская рабыня по имени Нехушта принесла в селение ессеев грудного младенца и после рассказывала, что мать девочки после крушения на пути в Александрию родила ее на разбитом судне и умерла. Перед смертью повелела отнести ребенка к старику Итиэлю, чтобы тот вырастил и воспитал его!

– Так, значит, эта госпожа Мириам – последовательница учения ессеев? – спросил Бенони.

– Нет, она христианка, ее окрестила покойная мать, которая сама была христианкой!

Старик не выдержал, поднялся со своего ложа и принялся ходить взад и вперед по портику.

– Ну а какова эта госпожа Мириам? – продолжал он расспрашивать.

– О, она прекраснее всех девушек Иудеи, хотя несколько миниатюрна и худощава. Кроме того, она мила, кротка, приветлива и образованна, как ни одна женщина!

– Весьма восторженные похвалы! – заметил старик.

– Возможно, я несколько пристрастен к ней, но мы росли вместе, и я надеюсь, что когда-нибудь она станет моей женой!

– Ты разве обручен с нею, господин? – осведомился Бенони.

– Нет, мы еще не обручены, – заметил Халев несколько смущенно, – не смею злоупотреблять твоей любезностью и отнимать у тебя драгоценное время, господин, рассказами о своих сердечных делах! Прошу тебя ко мне завтра на ужин. Почти своим посещением слугу твоего, он будет тебе за это весьма признателен!

– Я буду у тебя на ужине, господин, – проговорил Бенони, – так как хотел бы знать, что теперь делается в Иерусалиме. Оттуда ты только что прибыл, если не ошибаюсь. А ты, как вижу, из тех людей, которые умеют держать глаза и уши всегда широко раскрытыми!

– Я стараюсь и видеть, и слышать! – скромно ответил Халев. – Но еще так неопытен и несведущ, что сильно нуждаюсь в мудром руководителе, каким можешь быть ты, господин, только пожелай. А пока прощай, господин, жду тебя завтра!

Бенони проводил глазами своего посетителя и принялся ходить взад-вперед, размышляя: «Не доверяю я этому Халеву, но он теперь богат. Юноша способный. Быть может, будет полезен нашему делу… Но кто же эта госпожа Мириам?.. Неужели дочь Рахили?! Вполне возможно… Она не велела везти ребенка ко мне. Хотела, чтобы дочь ее была воспитана в ее проклятой вере!.. Хороша, образованна… но христианка! Как видно, проклятие родителей падает на головы детей!..»

– Ну что тебе еще? Разве ты не видишь, что я хочу быть один?! – грозно прикрикнул старик на вновь появившегося араба-привратника.

– Прости меня, господин, но римский воин Марк желает говорить с тобой. Он нынче перед ночью готовится отплыть в Рим!

– Ну, ну, впусти его… – проворчал Бенони. – Может, он явился уплатить мне свой долг!

Под портиком послышались звучные, мерные, уверенные шаги, и молодой римский центурион подошел к Бенони.

– Привет тебе, Бенони! – произнес он со своей обычной приятной улыбкой. – Как видишь, вопреки твоим опасениям я еще жив, и твои деньги не пропали!

– Очень рад это слышать!

– Но я явился к тебе с просьбой о новом займе!

Бенони отрицательно покачал головой.

– На этот раз я могу тебе представить, друг Бенони, самые лучшие гарантии! – Марк вручил старому еврею послание своего дяди Кая и рескрипт цезаря Нерона.

– Что же, рад за тебя, благородный Марк, и верю, что тебя ожидает самая блестящая будущность! Но все ж Италия далеко отсюда, и все твои надежды – плохая порука мне за целость моих денег!

– Неужели ты думаешь, старик, что я тебя обману?

– Нет, господин, но всякие случайности возможны!

– Ну в таком случае покончим с этим делом! У меня есть к тебе более важное дело, чем эти презренные деньги!

– Что же это такое? – осведомился Бенони.

– А вот что. Я был командирован на следствие к ессеям на берег Иордана, там близко познакомился с этими людьми и, можно сказать, даже подружился с одним из них. Славные люди, которые какими-то путями читают будущее. Они предсказывают, что в Иерусалиме будут великие волнения, смуты, голод, чума и мор по всей вашей стране!

– О, это старая история! – произнес Бенони. – Это пророчество проклятых назореев!

– Не зови их проклятыми, друг Бенони, – заметил Марк, – тебе менее, чем кому-либо, пристало так называть христиан. Возможно, что принесенные мной вести неверны. Но то же говорят и пророчества ессеев, да и я, наблюдая близко знамения времени, готов верить, что и те, и другие не ошибаются. Итак, тот старец с которым я подружился, говорил мне, что в Иудее будет великое восстание против римского владычества и что большинство евреев, которые примут участие в этом восстании, погибнут, в том числе и ты, друг Бенони. Ты выручал меня и делил со мной свой хлеб-соль. Поэтому я хотя и природный римлянин, заехал сюда в Тир предупредить тебя, чтобы ты держался в стороне от всех этих восстаний и возмущений!

Старик молча слушал своего гостя. Когда тот кончил, отвечал спокойно и наставительно:

– Все, что ты говоришь, возможно, и правда, но если мое имя написано на скрижалях смерти, то мне не избежать разящего меча Господня. К тому же я стар, и, право, лучше умереть, сражаясь с врагами дорогого отечества, чем хилым старцем на постели. С этим, вероятно, согласишься и ты! Но вот что странно, – прибавил Бенони, немного помолчав, – ты говорил сейчас о пророчествах ессеев, а перед тобой у меня был гость, который вырос среди ессеев, хотя сам не ессей. Он говорил мне, что в их селении живет красавица-девушка, которую зовут царицей ессеев. Правда это?

– Да, правда, я сам видел ее. На мой взгляд, она прекраснее и образованнее всех женщин, каких я когда-либо знал. Кроме того, она скульптор, которого можно сравнить только с величайшими мастерами нашего времени! Если ты пожелаешь посетить со мной корабль, я открою ящик и покажу тебе ее работу – большой мраморный бюст, который она сделала с меня. Но прежде скажи мне, заметил ты отсутствие пальца на правой руке твоего посетителя?

– Да, заметил!

– Его зовут Халев! Я сам отсек ему этот палец. В честном бою, конечно. Это молодой негодяй, готовый на убийство и на всякое зло, но ловкий и способный. Я раскаиваюсь, что пощадил тогда его жизнь!

– Да, – сказал Бенони, – как видно, я еще не утратил способности различать людей. Именно такое впечатление произвел и на меня этот юноша. Но что тебе известно о девушке, которою этот самый Халев сумел заинтересовать меня?

– Мне о ней многое известно, так как я в некотором роде помолвлен с ней!

– Как? Неужели и ты? То же самое говорил мне Халев!

– Он лжет! – воскликнул Марк, вскочив со своего ложа. – Она отвергла его, это мне сказала Нехушта. Кроме того, у меня есть и другие доказательства!

– То есть она дала тебе свое согласие быть твоей женой, благородный Марк?

– Нет, друг Бенони, не совсем так, – грустно возразил молодой центурион, – но я знаю, что она любит меня, и если бы я был христианин, то стала бы вскоре моей женой!

– Вот как! Но Халев как будто сомневался в любви ее к тебе, господин!

– Он лжет! – воскликнул с негодованием римлянин. – Да, и я говорю тебе, друг Бенони, остерегайся его, не доверяй ему.

– Мне-то чего же его остерегаться? – спросил старик.

– Я говорю это потому, что госпожа Мириам, которую я люблю и которая любит меня, – твоя родная внучка, Бенони, и наследница всего твоего состояния. Я говорю тебе это, так как все равно Халев скажет тебе, если не сказал раньше меня!

Старик закрыл лицо руками. Когда он через мгновение отнял руки, лицо его было взволновано, хотя говорил он совершенно спокойно.

– Я так и думал, а теперь уверен! Но, благородный Марк, а если эта девушка – моя кровь, то мое состояние – моя собственность и принадлежит мне по праву!

– Без сомнения! И делай ты с ним, что тебе угодно, оставляй его кому вздумаешь! Мне же нужна только сама Мириам, даже в одной рубашке, денег мне совсем не нужно!

– Ну а Халев, полагаю, надеется получить и ее, и мои деньги. Он человек предусмотрительный. И почему бы мне не отдать ему и то, и другое? Он – еврей хорошего и знатного происхождения и, мне кажется, пойдет далеко!

– А я римлянин более знатного рода, чем он, и пойду еще дальше, чем он!

– Да, ты – римлянин, а я дед этой девушки! И я – еврей, который не любит римлян!

– Но Мириам не еврейка и не римлянка, а христианка, воспитанная не вами, а ессеями! И она любит меня, хотя и не соглашается быть моей женой лишь потому, что я не христианин!

Бенони пожал плечами.

– Да, все это такая сложная задача, над которой мне надо будет хорошенько подумать, а затем уже решать!

– Не тебе, Бенони, это решать и не Халеву, а только ей самой! – воскликнул Марк, и глаза его сверкнули угрозой. – Понимаешь?

– Ты как будто угрожаешь мне!

– Да, и в известном случае сумею свои угрозы осуществить! Мириам достигла теперь своего совершеннолетия и должна покинуть селение ессеев. Вероятно, ты пожелаешь взять ее к себе, на что, конечно, имеешь право. Но как ты, друг, будешь обращаться с нею! Если она по своей доброй воле станет женой Халева, пусть будет ему женой. Но если ты принудишь ее к этому или позволишь ему принудить ее, то клянусь твоим богом, моими богами и ее Богом, я вернусь и так отомщу и ему, и тебе, Бенони, и всему твоему роду, что об этом будут помнить сыны, внуки и правнуки ваши. Веришь ты мне?

Бенони смотрел на молодого римлянина, стоящего перед ним во всей красе своей силы и молодости, открытого и честного, с глазами, искрящимися благородным гневом, и невольно отступил на шаг, но не от страха, а от удивления: он никогда не думал, что этот пустой, как ему казалось, и легкомысленный римлянин способен на такую твердость намерений, такую нравственную мощь. Он понял, что это – истинный сын того грозного народа, который покорил половину мира.

– Вижу, ты веришь теперь своим словам. Но останешься ли тверд в своих намерениях в Риме, где немало женщин, столь же прекрасных и образованных, как эта воспитанница ессеев? Вот в чем дело!

– Это дело касается только меня!

– Совершенно верно. А что ты можешь еще прибавить к тем требованиям, которые возложил на смиренного слугу твоего и заимодавца, купца Бенони?

– Во-первых, когда я уйду отсюда, ты уже не будешь моим заимодавцем, а я твоим должником: я привез с собой достаточно денег, чтобы уплатить тебе всю сумму с надлежащими процентами. А речь о новом займе я повел только для того, чтобы перейти к разговору о Мириам. Во-вторых, Мириам – христианка, я сам не христианин, но требую, чтобы ты не притеснял ее веры, не насиловал ее убеждений. Мне известно, что отца ее и мать ты предал на страшную и позорную смерть в амфитеатре, и потому говорю тебе: посмей только поднять против нее палец, ты сам будешь растерзан львами в римском амфитеатре. В этом я тебе ручаюсь. Хотя меня не будет здесь, но я все буду знать: у меня тут остаются друзья и соглядатаи. Кроме того, я сам вернусь вскоре. И в-третьих, я спрашиваю тебя, Бенони, согласен ли ты дать мне торжественную клятву именем того бога, которому ты служишь и которому поклоняешься, что ты исполнишь мои требования?