Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 1"

X. БЕГСТВО

В это время при Мадридском дворе происходили очень странные дела, которые отчасти, в особенности для несведущего, носили таинственный характер, но, однако, все могли быть сведены к весьма естественной причине.

Не только распространившиеся в народе слухи о появлении Черной Звезды, но и удивительные события, происшедшие позже, долго составляли предмет разговоров.

Как рассказывали солдаты, стоявшие на часах в королевском замке, часто в полночь дух умершего короля Фердинанда VII ходил по длинным коридорам. Молва подтверждала, что привидение постоянно выходило из парка, тихо минуя проход, и затем исчезало во флигеле королевы-матери. Смелые солдаты уже несколько раз окликали его, но никогда не получали ответа.

По старым преданиям, которые все еще находят в народе верующих, почти каждый замок имеет свои легенды о привидениях; и странствующего короля часовые больше не трогали. Хотя он им казался очень страшным, они предпочитали не нарушать его покоя.

Незадолго до ночи, о которой мы рассказываем, молодой офицер из гвардии королевы, дон Франциско Серрано, встретил странное явление на перекрестке коридоров. Но храброму офицеру пришлось не совсем хорошо, так как привидением, пронзившим саблей Серрано, был не кто другой, как отставной лейб-гвардеец Мунноц, возлюбленный королевы-матери, который представлял эту комедию, чтобы беспрепятственно и неузнанным входить в покои Марии-Христины.

Дон Серрано получил вразумительное предостережение не беспокоить больше привидений замка и был отослан в армию, что, конечно, ему было кстати, так как там он нашел случай отличиться. Без сомнения, ему было бы гораздо хуже, если бы молодая королева Изабелла не находила удовольствия в общении с прекрасным, вежливым доном и потому не взяла его сторону против своей очень разгневанной матери. Тень короля между тем продолжала странствовать.

Когда маркиз де Монтолон исчез от окна Долорес, генерал Нарваэс, принесший в Мадрид точное известие о победе над карлистами, имел аудиенцию у Изабеллы, при которой, кроме старой дуэньи Мариты, находилась только графиня Евгения.

Нарваэс был очень милостиво принят молодой королевой, и теперь ей доставляло большое удовольствие просить его проводить фрейлину Монтихо через коридор замка до ее покоев. При этом Изабелла подтрунивала над своей подругой, так что Евгения хорошо поняла, что означал прощальный взгляд молодой королевы.

– Я даю его тебе в проводники, чтобы ты имела случай побыть с ним четверть часа наедине, в то время как он проводит тебя до твоих комнат.

– Благодарю, ваше величество, – проговорила Евгения, кланяясь своей царственной подруге, когда Нарваэс также прощался с молодой испанской королевой.

– Ведь вы знаете, генерал, что в нашем замке являются всякого рода привидения, поэтому для нас истинное утешение, если вы проводите графиню Теба до флигеля больной инфанты Луизы, моей дорогой сестры, – говорила Изабелла, отпуская Нарваэса и Евгению. – Еще одно! Ради всех святых не трогайте привидений.

Генерал раскланялся, в знак согласия отвечая улыбкой королеве, и оставил будуар.

Прекрасная графиня льстила себя надеждой, что Нарваэс, на котором останавливался ее взгляд с тем порывом, который порождает первая, пылкая любовь, теперь также оказывает ей свое обожание. И эта мысль совершенно разволновала Евгению, когда она под руку с возлюбленным оставила флигель королевы, чтобы возвратиться в свои покои, находившиеся во флигеле инфанты.

Нарваэс был весьма внимательный кавалер. Он не мог не согласиться на все для завоевания расположения к себе подруги молодой королевы.

Точно как любящее сердце старается относиться благосклонно ко всему, что ему встречается, так и Евгения была склонна принять любезность генерала за признание его взаимной любви. Он предложил ей, идя по длинным, уединенным коридорам, свою руку, и Евгения приняла это с тайным чувством невыразимой радости.

Так шли они через тускло освещенные ходы флигеля и приблизились к покрытой дорогими коврами лестнице, которая спускается в перекресток, разделявший четыре флигеля и соединявший главный вход с маленьким двором, а парк с большим двором замка.

Чтобы достигнуть флигеля, в котором жила инфанта Луиза, нужно было, идя от королевы, пройти проход, который из парка вел к покоям королевы-матери, к караульной гвардии и во двор замка. Грудь Евгении сильно вздымалась, когда она рядом с Нарваэсом спускалась по лестнице.

– Ошибаюсь ли я, или сердце ваше действительно так сильно бьется, мадонна? – тихо спросил генерал. – Теперь мы приближаемся к перекрестку.

Графиня не могла тотчас найти ответа, она чувствовала, что ее сильное волнение выдавало ее.

– Конечно, – вздохнула она наконец, – перекресток, через который дует сквозной ветер и в котором так мрачно, всегда влияет на меня как-то неприятно.

– Вы со мной, вам нечего бояться, графиня.

– С вами, дон Нарваэс, я готова пройти катакомбы, – отвечала Евгения шепотом, – ведь вам мы обязаны освобождением из рук того человека, который взойдет завтра на эшафот. Но все это вызывает во мне чувство какого-то необъяснимого страха, – прибавила прекрасная графиня и, побуждаемая страхом и любовью, крепко прижалась к руке генерала.

Они достигли перекрестка, мрачного и неприветливого, на котором не видно было ни одной человеческой души. Нарваэс думал не о графине, опиравшейся в эту минуту на его руку, но о другой красавице. Ослепляла ли его власть, или прельщала рано развившаяся фигура Изабеллы, но ее образ всюду преследовал молодого генерала, между тем как Евгения предавалась надежде, что Нарваэс любит ее так же горячо, как и он любим ею.

Вдруг графиня еще крепче прижалась к руке генерала, и легкий крик испуга вырвался из ее прекрасных уст. В ту минуту, как они проходили через перекресток, заскрипела дверь, которая вела из парка в замок, и в ней показалась фигура человека в длинном черном плаще и испанской остроконечной шляпе, надвинутой на глаза, напоминавшая короля Фердинанда, когда тот отправлялся на тайные похождения или возвращался после них в замок.

Нарваэс проследил за испуганным взглядом графини и также увидел появившийся призрак у двери из дворцового парка.

– Я бы заговорил с привидением, мадонна, – прошептал, улыбаясь, генерал, – если бы ее величество не приказала оставлять их в покое и дать им полную свободу прогуливаться по дворцу. Поэтому не бойтесь призрака, графиня. Если мы не тронем его, он тоже не навредит нам.

Взгляд Евгении все еще был устремлен на темную фигуру, подошедшую к перекрестку, когда они проходили, спеша, к украшенным золотом ступеням лестницы, ведущей в покои придворных дам. Ничем непоколебимая смелость генерала, руку которого она так близко чувствовала около себя, его ироничная улыбка и ее горячая любовь к нему скоро преодолели в графине страх, и она быстро стала приближаться с ним к лестнице, устланной коврами, между тем как призрак пошел дальше по перекрестку.

Приблизившись к флигелю королевы-матери, не остановленный стражей, прохаживающейся взад и вперед, призрак, оглядевшись, направился не к ступеням, ведшим в покои Марии-Христины, а к маленькой лестнице в подвал,

Это был маркиз де Монтолон, смелый, рассудительный человек, который разыгрывал в эту ночь роль герцога Риансареса, что было нетрудно, так как последний уже несколько часов находился у королевы-матери, и можно было спокойно носить его маску. Одно, что тревожило маркиза, – был вопрос, каким способом увести Олимпио из замка. Он сам мог легко вернуться прежней дорогой и выйти во двор замка, если бы не пожелал перелезть через забор, но как быть с пленным королевы?

Аллея, слившаяся с одной стороны с парком, вела с другой стороны в караульную гвардии, через которую можно было выйти во двор замка. Клод знал, что в караульне всегда находилось несколько офицеров, и потому было невозможно идти этим путем.

В главном квартале также стояла стража, которая пропустила бы его, приняв за тень короля Фердинанда, но не преминула бы задержать Олимпио.

Да поможет нам святой Бернардо! – прошептал маркиз и, спускаясь по лестнице, вынул из-под плаща маленький потайной фонарь, затем осторожно прошел мимо квартиры смотрителя замка, находившейся тут поблизости, и стал спускаться по скользким ступеням в подвал, где находилась камера его заточенного друга.

Маркиз остановился и стал прислушиваться, не шевелится ли что-нибудь наверху или внизу, и потом только пошел по коридору, по обеим сторонам которого виднелись железные двери арестантских камер. Он знал, что теперь нельзя было терять ни минуты, потому что в этот же час мог явиться один из судей или духовников, чтобы прочесть заточенному приговор или совершить над ним соборование. Он быстро вынул из-под плаща ключи, которые вручила ему Долорес.

– Олимпио, – воскликнул он негромко, – сюда пришел Клод де Монтолон, чтобы освободить тебя. Отзовись, в какой ты камере?

Одну минуту господствовала прежняя тишина.

– Клод де Монтолон, – раздался глухой голос вблизи затаившегося маркиза.

– Ради всех святых, Олимпио, постучи в дверь, которая отделяет тебя от меня.

В эту минуту заточенный, казалось, уже не сомневался больше в том, что здесь был действительно маркиз. Он постучал, и Клод поспешил к двери, за которой сидел Олимпио. Он быстро перепробовал несколько ключей и наконец нашел подходящий; ключ со скрипом повернулся в старом замке, дверь подалась – и приятели бросились друг к другу в объятия.

– Возможно ли! Ты здесь! – проговорил Олимпио, понизив голос. – На что ты решился ради меня!

– Я выполнил только свою обязанность, – ответил маркиз, поднимая потайной фонарь, чтобы посветить своему другу, – но не будем терять ни секунды. Последуй за мной. Через час, может быть, уже будет поздно.

– Мог ли я думать, что ты придешь сюда, чтобы освободить меня, – сказал тронутый Олимпио, крепко пожимая руку своего друга. – О Клод, это такая услуга, на которую способен только ты.

– Пустяки! – пробормотал маркиз. – Филиппе хотел оспорить у меня право освободить тебя, но он слишком вспыльчив, поэтому ты видишь здесь меня, между тем как он ждет нас в лошадьми на El-Pertil. Следуй за мной. Теперь еще надо вывести тебя из замка.

– Где ты достал ключи?

– Теперь не время спрашивать об этом, мой друг. Уйдем скорее отсюда.

Олимпио вышел в коридор подвала. Клод снова запер железную дверь камеры и затем пошел вперед к лестнице, что вела в верхнюю часть замка.

До сих пор все удалось лучше, чем даже маркиз ожидал. Но теперь настала самая опасная минута. Клод убедился, что Олимпио закутался в длинный черный плащ, похожий на его, но недоставало шляпы, а между тем он был хорошо известен не только всем жителям замка, но и караульным, тогда как маркиза не все могли бы легко узнать. Поэтому, не медля ни минуты, он снял свою шляпу и передал ее другу, прося надеть ее и надвинуть поглубже на лоб.

– Что же наденешь ты, чтобы скрыть лицо? – спросил Олимпио шепотом.

Клод приложил палец к губам.

– Не заботься обо мне, – прошептал он и стал подниматься по лестнице.

Когда они оба прошли мимо квартиры смотрителя замка и готовились уже выйти на перекресток, маркиз остановился и, схватив Олимпио за руку, начал прислушиваться.

– Черт возьми, – пробормотал он, и глаза его мрачно заблестели, – кажется, сюда идут судьи, чтобы посетить тебя в камере.

Клод был прав – наверху ясно послышались голоса и шаги нескольких человек.

– Мы погибли, – прошептал Олимпио.

– Еще нет. Следуй за мной скорей, мы спрячемся вот за тем выступом.

– Они спустятся и найдут пустую камеру.

– До тех пор мы уже должны быть далеко отсюда. Смотритель замка не так-то скоро найдет ключи.

– Черт возьми! Так у тебя ключи Кортино.

– Тише, – прошептал маркиз и повел за собой Олимпио в один из углов подвала, быстро спрятав фонарь под плащ.

Глубокий, непроницаемый мрак покрывал в эту минуту лестницу и все пространство. Вдруг раздался голос Мануила Кортино – Олимпио узнал его.

– Позвольте, господа, – сказал старик, – пройти мне вперед и посветить вам.

– Сделайте одолжение, господин смотритель, – послышался голос первого судьи.

Слабый свет проник до выступа, за которым стояли Клод и Олимпио. Они были в ужасной опасности; если им не удастся воспользоваться следующей минутой для бегства, они погибли.

– Осторожно, благородные доны, – сказал Кортино. Маркиз, едва заметно высунув голову из-за угла, взглянул на то место, где они только что стояли; он увидел судей, закутанных в длинные темные плащи, из которых первый нес в руке свернутый пергамент. Смотритель замка светил внизу, чтобы они не оступились. За ними следовали монахи в рясах. Все шли к арестанту Агуадо, чтобы прочесть ему приговор и приготовить его к смерти. Когда они спустились с лестницы и достигли коридора, смотритель замка сказал, что отправляется за ключами.

– Потрудитесь подождать здесь, господа, пока я вернусь, – сказал Мануил Кортино. – Оставляю вам фонарь, я найду дорогу без огня.

– Хорошо, господин смотритель, – ответил первый судья, и после того как один из монахов принял из рук Кортино фонарь и пошел с ним вперед, все общество последовало за ним.

Маркиз похвалил себя за то, что снова запер дверь камеры после освобождения из нее Олимпио, но в то же время представил себе положение бедной Долорес, которая должна была видеть, как ее отец напрасно ищет ключи.

– Уйдем скорее отсюда, – прошептал он, обращаясь к другу, и оба стали быстро подниматься по ступеням. – Проходи мимо караульных, не оглядываясь, через главный вход, – сказал Клод. – Я попробую пройти через караульню королевской гвардии, так как офицеры, кажется, все крепко спят. Как мне кажется, они сегодня праздновали победу, потому что на столе стоит множество опорожненных бутылок. Мы встретимся за забором, где нас ждет Филиппо.

– Ты подвергаешь себя опасности, – сказал Олимпио, колеблясь.

– Если тебе дороги твоя и моя жизни, то поспеши и сделай так, как я тебе сказал, – ответил маркиз.

Олимпио, закутанный в плащ, смело и не оглядываясь, прошел мимо колонн главного портала, за которыми взад и вперед расхаживала стража. Она не осмелилась остановить его, приняв за герцога Риансареса. Могли ли они предположить, что этим обстоятельством воспользовался офицер карлистов, чтобы освободиться из заточения.

Таким образом Олимпио достиг террас. Он направился к левой стене, окружавшей двор, ожидая маркиза под прикрытием темноты.

Клод де Монтолон, увидев, что друг его хорошо исполнил возложенную на него роль, быстрым и твердым шагом подошел к стеклянной двери караульни. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что все офицеры крепко спят, выпив, видимо, несколько лишних стаканов за здоровье армии. Улыбка удовольствия скользнула по красивому, благородному лицу маркиза и, казалось, в голове его созрел еще один план, который он хотел привести в исполнение, так как на это не требовалось много времени.

Он быстро отворил дверь и смело вошел в ярко освещенную комнату. В одном из ее углов стоял стол, на котором находилась протокольная книга стражи, перо и чернила. Не теряя ни минуты, маркиз подошел к столу, взял перо и твердой рукой вписал в раскрытую книгу: «Клод де Монтолон, офицер царя лесов». [3]3
  Так называли дона Карлоса.


[Закрыть] Затем он снова положил перо на стол и хотел удалиться из караульни. В это мгновение один из офицеров проснулся и широко раскрытыми глазами и смущенный взглянул на маркиза.

Но последний, вспомнив Долорес и зная, что ему невозможно больше оставаться здесь, отворил дверь, выходившую во двор замка, и в то время как офицер снова погрузился в сон, не обратив внимания на стоявшего перед ним призрака, Монтолон, никем не замеченный, вышел во двор и направился к окну Долорес, чтобы вернуть ключи дочери смотрителя замка; затем он, плотнее закутавшись в свой плащ, вышел со двора и встретился с Олимпио.

Филиппо громко вскрикнул от радости, увидев приближающихся к нему друзей. Он по-братски обнял Олимпио, затем они вскочили на лошадей и поскакали по направлению к плацу Педро, чтобы взглянуть на напрасно устроенный эшафот. Но прежде Олимпио поскакал к домику своей матери, стоявшему у подножья холма и окруженному садиком, сорвал одну из лучших роз и послал ее со старой служанкой прекрасной Евгении в замок.

Клод де Монтолон, видевший это и думавший, что роза предназначается Долорес, похвалил его, когда они выехали из Мадрида, говоря, что без нее для пленника никогда бы больше не блеснул луч свободы. Чувствовал ли Олимпио, влюбленный в прекрасную Евгению, тяжелый упрек, заключавшийся в этих словах маркиза?

В замке настало тяжелое время для Мануила Кортино. Нашли, что пленный королевы исчез каким-то необъяснимым способом. Железная дверь была цела и заперта, и когда наконец вошли в пустую камеру, смотритель замка не поверил своим глазам. Затем он впал в ужасное отчаяние, чувствуя, что на него, готового пожертвовать всем ради выполнения своего долга перед королевой, падает подозрение, будто он освободил пленного, находившегося под его присмотром.

Мануил Кортино был привлечен к суду, но дело это не могло быть еще рассмотрено, так как старый смотритель замка впал в сильную лихорадку и слег в постель.

XI. ПРИДВОРНЫЙ БАЛ

Королева-мать и Эспартеро считали нужным доказать мадридской аристократии и гражданам, что слухи, распространившиеся о молодой королеве, совершенно неосновательны. Для этого предполагалось дать придворный бал для празднования победы Конха над карлистами.

На этот бал были приглашены не только гранды столицы, но генералы и офицеры, находившиеся в то время в Мадриде. Мария-Христина, обнаруживающая всегда и во всем свой ум и проницательность, ловко надела на себя маску великодушия и велела разрушить эшафот в день придворного бала.

История о бегстве нескоро дошла до народа, и поэтому быстрее распространилось известие о том, что регентша отменила наказание. Решение это народ оценил высоко, так как все знали, что заточенный был испанским доном, который, борясь за свои убеждения и сражаясь за них, во всяком случае, был достоин уважения. Рассказы о необыкновенной храбрости трех героев дона Карлоса покорили много сердец, и поэтому все еще больше хвалили великодушный поступок регентши. Таким образом, хитрая Мария-Христина сумела воспользоваться происшествием, чтобы возвысить себя в глазах народа.

Но этого придворного бала, кроме того, желали еще во многих кругах. На нем в то же время должен был в первый раз быть представлен молодой королеве принц Франциско д'Асси приехавший из Неаполя для посещения испанского двора.

Изабелла, которая знала намерение своей матери обручить ее с этим принцем, надеялась встретить на балу любимого дона Серрано. Евгения радовалась встрече с Нарваэсом. Графиня, ее мать, полная ожидания, позаботилась о том, чтобы графиня Мария надела розовый, а Евгения голубой шарф. Нарваэс мечтал увидеть на этом балу молодую королеву и наконец узнать, любит ли она его или действительно предпочитает ему молодого дона Серрано.

Как видно, самые пламенные надежды и желания были связаны с предстоящим празднеством, которое должно было иметь место в великолепном, богатом Филипповом зале и прилегавших к нему покоях.

Число приглашенных было велико, экипажи бесчисленных гостей длинными рядами теснились около портала замка, громадные канделябры которого излучали яркий свет. Какой контраст! Внизу, в подвале замка, бедная Долорес, плачущая у изголовья своего больного отца, наверху в Филипповом зале – ослепительная роскошь.

Этот главный зал, казавшийся необозримым из-за высоких зеркальных стен, был наполнен ослепительным светом множества люстр и канделябров. На середине зала, вмещавшего в себя более четырех тысяч человек, был устроен на это празднество фонтан, вода которого распространяла аромат и приятную прохладу. В углах находились буфеты, украшенные знаменами, где услужливые лакеи подавали шоколад, шампанское, мороженое и сладости.

Этот громадный зал вел в зал для аудиенций, меньшую, круглую комнату, заставленную тропическими растениями, из которой был ход на широкую террасу, выходившую в волшебно освещенный парк. С левой стороны Филиппов зал вел в так называемую раковинную ротонду – длинное, матово освещенное пространство, состоявшее из двух полукругов, разделенных небольшим проходом. Каждый из этих овальных полукругов образовывал прелестный, богато украшенный раковинный грот, в котором бил фонтан и мягкие стулья и диванчики, манили к сладостному отдыху. Эти гроты освещались сверху и представляли волшебное зрелище.

В Филипповом зале уже собралось блестящее общество, разделившееся на группы. Все разговаривали шепотом. Графиня Теба де Монтихо, дочери которой должны были появиться в свите королев, беседовала с богатой герцогиней Лерма, одетой в тяжелое белое атласное платье, украшенное бриллиантами. Генерал Нарваэс расхаживал по залу с молодым герцогом Альба. Серрано разговаривал с Олоцаго. Маленький, невзрачный принц д'Асси – ему на вид было не более двадцати лет, хотя он был десятью годами старше – говорил о чем-то с патером Маттео, который хотел недолго поприсутствовать на празднестве. Немного неуклюжий герцог Риансарес приблизился к только что вошедшему Эспартеро, между тем как кругом расхаживали посланники, генералы и министры кто в простом черном фраке, украшенном орденами, кто в блестящем мундире или любимом костюме испанских грандов: в шитом золотом полуплаще, белых бриджах и доходящих до колен бархатных панталонах.

Королевы со своей свитой долго заставили себя ждать, наконец, появились камергеры, придворный интендант подал капелле знак, и звуки национального гимна возвестили о приближении Изабеллы и Марии-Христины.

Придворные гости, сверкавшие золотом и бриллиантами, образовывали круг; Эспартеро приблизился к высокой двери, чтобы приветствовать молодую королеву, а герцог Риансарес – королеву-мать.

Мария-Христина, все еще красивая женщина с небольшими блестящими черными глазами, была одета в тяжелое бархатное платье желтого цвета, поверх которого была накинута испанская мантилья, между тем как в черных ее волосах блестела бриллиантовая диадема.

Рядом с ней вошла в зал Изабелла, очаровательная молодая девушка, которую превосходила в красоте только следовавшая за ней графиня Евгения. На молодой королеве было розовое атласное платье, убранное белыми цветами. Ее прекрасные темные волосы украшал венок из изумрудов, образовавший впереди маленькую корону.

Обе графини Монтихо были в одинаковых белых шелковых платьях и только в различных шарфах: на графине Евгении был голубой, а на Марии – розовый шарф. Маленькая, грациозная маркиза де Бельвиль, взгляды которой украдкой искали между гостями дона Олоцаго, надела на этот вечер голубое атласное платье, только что полученное из Парижа, сшитое по последней французской моде. И прочие придворные дамы демонстрировали не меньшую роскошь и великолепие костюмов, но все должны были сознаться, что обе молодые графини Теба были лучшим украшением бала.

Евгения осторожно окидывала глазами зал, между тем как королевы приветливо отвечали на поклоны присутствующих и удостаивали некоторых немногими словами; молодая графиня искала того, кого так страстно любила. Взгляд Нарваэса ни разу не встретился с ее взглядами, и ее поразило то, что он, стоя в глубине зала, пристально смотрел на молодую королеву. Изабелла, на губах которой в эту минуту невольно появилась ироническая улыбка, заговорила со своим двоюродным братом, принцем Франциско д'Асси, но взгляд ее был устремлен на стоявшего позади него дона Серрало. Заметил ли это Нарваэс? На его лбу появились складки, и глаза, имевшие иногда суровое, ледяное выражение, мрачно засверкали.

Мария-Христина подала руку возлюбленному, герцогу Риансаресу, который подвел ее к креслам, украшенным короной и поставленным вблизи зеркальной стены для нее, Изабеллы и их свиты. Затем она приняла его приглашение на танец, и вскоре под звуки прекрасной музыки по залу неслись молодая королева с принцем Франциско д'Асси, богатая герцогиня Лерма с Серрано, графиня Теба с молодым, элегантным герцогом Альба, между тем как Евгения была приглашена доном Олоцаго. Она, танцуя и весело разговаривая с ним, заметила, что ее сестра Мария танцевала с французским посланником, а маркиза де Бельвиль с Нарваэсом.

На всех лицах сияли радость и удовольствие. Со свойственной испанцам страстью гости предавались танцам и даже сама Мария-Христина, казалось, находила большое наслаждение в них, хотя герцог Риансарес, как она потом, смеясь, сказала ему, танцевал немного неуклюже.

Изабелла поблагодарила маленького принца, которого она называла в интимном кругу не иначе, как – «своим скучным двоюродным братом из Неаполя», и предпочла принять приглашение более красивого, мужественного дона Серрано, с которым она, с восторгом беседуя, так долго кружилась в танце по зеркальному паркету громадного зала, как будто не могла с ним расстаться.

Герцог Альба сообщил матери обеих графинь, что объявит свой выбор в кадрили. Графиня была в неописуемом восторге. Какой бантик увидит она на его богатом полуплаще – голубой или розовый?

Евгения беседовала с доном Олоцаго, но взглядом следила за маркизой де Бельвиль, которая, вероятно, чтобы отдохнуть после танца, направилась под руку с генералом Нарваэсом к раковинной ротонде.

Лакеи подавали мороженое, фрукты и холодное, пенящееся шампанское.

Эспартеро стоял недалеко от королевы-матери, когда герцог Риансарес, держа в руке недопитый стакан, приблизился к нему.

– Известно ли вам, господин герцог, – начал он, – как сильно взволнованы недавним происшествием три представителя королевской гвардии?

– Вы думаете, что они виноваты в бегстве того смелого карлистского офицера? – спросил Эспартеро.

– Конечно! И их вина намного больше, чем вы, по-видимому, знаете, – продолжал герцог Риансарес так громко, что королева-мать и ее свита начали прислушиваться к его словам, – это неслыханное происшествие. Дону Олимпио Агуадо, как выяснилось, помог в бегстве один из его друзей.

– Совершенно верно, мне назвали маркиза де Монтолона, – добавил Эспартеро.

– Эти оба офицера дона Карлоса, как видно, никем не замеченные, прошли через караульную комнату гвардии, так как в протокольной книге было найдено имя, написанное изящным почерком: «Маркиз Клод де Монтолон».

– Это неслыханная смелость, – воскликнул герцог Витторио, не знавший прежде об этом приключении, и на лицах всех окружающих выразилось неописуемое удивление. Мария-Христина же спокойно улыбнулась.

– Во всяком случае, надо непременно заполучить нам таких смелых офицеров и поручить им дело тех господ, которые совершили такое важное упущение, – сказала она, саркастически улыбаясь. – Дону Карлосу можно позавидовать, что у него есть такие храбрые офицеры, имена которых генерал Нарваэс сообщил нам в Аранхуэсе.

– Ваше величество, я проведу по этому делу строжайшее следствие, – грозно произнес Эспартеро.

– Ваше следствие запоздало, господин герцог, – возразила Мария-Христина с некоторым неудовольствием на вмешательство Эспартеро. – Те смельчаки, вероятно, возвратились теперь в свою армию, где их геройский поступок привел в восторг всех.

При этих словах, сказанных королевой-матерью с язвительной усмешкой, герцог Витторио побледнел.

В то время как в Филипповом зале еще долго рассуждали об этом неслыханном деле, Евгения Монтихо, не замеченная никем, вошла в зал, разделявший оба раковинных грота. Она заметила, как Нарваэс с маркизой незадолго до нее вошли туда, и ей во что бы то ни стало хотелось узнать, о чем они говорят так таинственно. Хотя Евгения не опасалась Паулы де Бельвиль, так как знала о ее безмерной любви к дону Олоцаго, но ее все-таки несказанно мучила ревность. Она видела, с какой любовью глаза генерала следили за всеми движениями Изабеллы.

Эта мысль неотвязно преследовала ее и ужасно мучила неуверенность. Дыхание ее прерывалось, когда она, взволнованная, вошла в зал, разделявший раковинные гроты, скрытые от глаз любопытных тяжелыми портьерами.

Вдруг прекрасное лицо ее просияло торжествующей улыбкой – зал был пуст. Нарваэс и маркиза, по всей вероятности, удалились в одну из ротонд. Евгения хотела поместиться в другой ротонде, где надеялась удовлетворить свое любопытство.

Осмотревшись кругом и удостоверившись, что никто не следует за ней, она бесшумно дошла до середины небольшого зала, в ротонде направо послышался шелест платья – значит, не оставалось сомнения, что тут находятся маркиза и генерал.

Быстро и неслышно Евгения подошла к гроту, находившемуся рядом с тем, откуда послышался шелест, дрожащей рукой распахнула портьеру, – слабо освещенный грот был пуст.

Бледное лицо прекрасной графини просияло довольной улыбкой. Плотно закрыв портьеру, она направилась в глубину грота, где виднелись в полумраке мягкие, удобные диваны. Евгения уселась на одном из них, с сильно бьющимся сердцем приложила ухо к стене и ясно услышала голоса.

– Не сердитесь, маркиза, – произнес Нарваэс с заметным волнением в голосе, – вы доверенная королевы, вы постоянно находитесь при ней – удостойте меня ответа только на один вопрос.

– Но, господин генерал, говорите спокойнее, встаньте. Что подумают, если нас тут увидят, – с некоторым страхом произнесла Паула де Бельвиль.

– Вы по моему волнению можете судить о том, до какой степени меня мучает неуверенность. Извините за мою навязчивость. Мне говорили, что вы одна знаете все, и поэтому я возлагаю единственную свою надежду на вас!

– Не понимаю, из чего вы могли сделать такое заключение, – я решительно не знаю, что вы желаете меня спросить, дон Нарваэс!

– Выслушайте меня. Вы должны оказать мне услугу, маркиза, может быть, когда-нибудь и мне предоставится удобный случай доказать мою преданность вам. Меня давно мучает неуверенность, повторяю вам, и на этот раз я твердо решился не оставлять Мадрида до тех пор, пока полностью не успокоюсь. на этот счет. Я люблю королеву.

– Господин генерал, что, если нас подслушивают, ваши слова так странны.

– Мне ли теперь обдумывать слова – вы вошли бы в положение, если бы об этом вам сказал кто-нибудь другой. Постарайтесь же понять и меня в этом случае, и, ради Бога, не отказывайте мне в просьбе, будьте со мной откровенны!

– Прекрасно, дон Нарваэс, – ответила Паула де Бельвиль, немного смущенная, – но только не здесь, вы забываете…

– Все на свете, – перебил ее генерал, – все, если думаю о королеве. Называйте меня сумасшедшим, я боготворю прекрасную донну Изабеллу.

– Говорите скорее, что вы желаете знать.

– Я хочу знать, маркиза, кого любит королева. Мучительное сомнение терзает меня. Временами озаряет луч надежды, порой же необъяснимый страх овладевает душой.