Текст книги "Бинго, или Чему быть – того не миновать (сборник)"

– А при том, что были бы вы женаты, не бесились бы с жиру. Ишь, горы им какие-то подавай, пещеры, просветление… Детей надо было заводить, сколько раз просила тебя! Свадьбу надо было играть!

– Ну да, и живи потом в нищете.

– В какой нищете, в какой нищете, что ты выдумываешь?

– Да мы хотели, как люди, сначала денег поднакопить, на ноги встать, а потом…

– Ну да, пять лет деньги копили, на ноги вставали – и где они, ваши деньги? Жизнь так устроена, сынок, сколько денег ни копи – их никогда не будет. А сама-то жизнь проходит, чувства угасают, желания притупляются… Знал бы ты, как я мечтала, чтоб у вас ребеночек появился, девочка, внучка! Я бы нянчилась с ней, пестовала ее, она такая крохотная, маленькая, хорошая… Господи!

– Вот Аленка тоже об этом раньше говорила. А теперь перестала…

– Еще бы не перестать! Мужики так устроены: им когда много про детей говорят, они пугаются, капкан им все мерещится, каторга какая-то, прям хомут на шее.

Саша тут рассмеялся – весело, легко так, как в детстве, колокольчиком:

– А ты откуда знаешь, мам? Ведь точно – боимся мы.

– Еще бы не знать, жизнь прожила. Вот женщины и берут такую тактику: живут с вами, с олухами, как ни в чем не бывало, а в душе-то только и ждут, когда свадьба будет?

– Думаешь, и Аленка так?

– А она что, из другого теста? Все мы, бабы, такие.

– Не знаю, не знаю… Она мне всегда говорила, главное – любовь.

– Конечно, любовь. Правильно. А еще главней – свадьба, замужество. Ты что, пять лет с женщиной живешь, а еще не понял этого?

– Да свихнешься с вами, с женщинами-то, понимать вас…

– Небось не свихнешься, раз научился под юбку заглядывать. А взялся за гуж – не говори, что не дюж.

– Ладно, мам, это все лирика, конечно. Ты лучше скажи, что мне сейчас делать?

– Как что, как что делать? – всплеснула Марина Михайловна руками. – Да ехать с Аленкой, обязательно ехать, и думать нечего!

– На Алтай, по святым горам лазить? Пещеру с фонарем искать?

– Хоть на край света, но с ней. Она тебя потеряла, Сашенька, она тебя ищет. С нами, с бабами, такое бывает. Любишь, любишь, а потом, бац, разочаровалась в мужике. А это только кажется так: он сегодня такой, завтра другой, послезавтра третий, а в действительности он все тот же. Если любимый.

– Вот именно: если любимый…

– А ты сомневаешься?

– Да понимаешь, мам, ты давненько Алену не видела. Послушала бы, какой она бред несет, сама бы засомневалась.

– А хоть так, Саша, хоть этак, а выход один: девчонку одну оставлять нельзя. Надо ехать и Шамбалу искать, и пещеру, а главное, запомни: давно надо было жениться, свадьбу играть, детей заводить – вот и была бы вам одна Шамбала на двоих, вместе с пещерой Бинго!

Антон Иванович вернулся в Москву, и здесь ожидал его настоящий сюрприз. Лотерейный билет, который ему подарила когда-то Елена Михайловна, оказался счастливым: на него выпал выигрыш, автомобиль «жигули». Не сразу даже Антон Иванович и разобрался в сути происшедшего. Про билет он, конечно, давно забыл, но его, к счастью, проверила жена Марина Михайловна. Розыгрыш происходит по воскресеньям, в выходные дни; Марина Михайловна не знала, что и делать: где искать Антона Ивановича, куда звонить. Позвонила Елене Михайловне, та в свою очередь – писателю Баженову. И закрутилось…

Марина Михайловна настаивала, чтобы машину получила Елена Михайловна (она же подарила билет Антону Ивановичу). Елена Михайловна настаивала на другом: машина принадлежит писателю Баженову (он первый подарил ей билет, а она просто передарила его шефу). Писатель Баженов и слышать ничего не хотел ни о какой машине (во-первых, он в ней не нуждался; во-вторых, дареному коню в зубы не смотрят; нет, не подходит; бойтесь данайцев, дары приносящих; тоже не подходит; баба с возу – кобыле легче; нет, совсем не то…), одним словом, что ни говорите – машина не его. Подарок есть подарок, что хотите, то и делайте.

Каша заварилась нешуточная: всем, конечно, и машину иметь хотелось, но и лица своего терять тоже нельзя, – что делать?

Антон Иванович волевым решением сделал следующее. А именно: машину оформили на имя Елены Михайловны (и это правильно, правильно, справедливо! – поддержали все мужчины), но так как Елена Михайловна с этим не согласна, «жигули» временно (правильно, правильно: вре мен но!) передали в пользование Академии рецензирования. Ну, может, когда-нибудь документ какой-то отвести туда или сюда, – пожалуйста, машина подана. А пока Елена Михайловна будет учиться на курсах вождения автомобилем («Не буду, не буду!» – говорила Елена Михайловна, хотя внутренне очень даже не против была иметь права шофера и прокатиться на шикарном авто мимо какого-нибудь зазевавшегося мужичка), так вот, пока Елена Михайловна учится на курсах, автомобилем (временно) будет управлять по доверенности Максим Владимирович Котов.

Таково было соломоново решение Антона Ивановича.

Первая же поездка, когда Антон Иванович лично выехал на объект (за рулем, естественно, сидел вполне довольный и улыбающийся Максим), оказалась особо удачная. То есть удачная в том смысле, что и материал, конечно, был очень необычный, да и рецензия получилась блистательная, можно сказать, сногсшибательная.

– Вас ждать, Антон Иванович? – поинтересовался Максим.

– Нет, поезжай, свободен, – распорядился шеф, и так это у него хорошо получилось: «поезжай, свободен», что Антон Иванович сам удивился: неужели так быстро привыкаешь к удобствам?

Учреждение, в которое он приехал, находилось на отшибе города; да и все знают эти учреждения: бывшие бомбоубежища, которые разбросаны по всей Москве то там, то сям. Антон Иванович, как по лабиринту, спустился по довольно-таки накатанной дороге вниз, к массивным железным дверям, и нажал на кнопку звонка. Открыли ему не сразу, приглядывались в окошечко, наконец спросили грубо:

– Чего надо?

Антон Иванович показал свои документы: «Академия рецензирования».

– Ну, и чего это?

– Да вы впустите вначале. Начальство на месте?

– Начальство, гм… – Но массивную дверь все же открыли, впустили Антона Ивановича.

– С нами договор заключили, на срочное рецензирование. Я президент Академии.

– Президент? – Его хмуро и подозрительно обсмотрели с ног до головы. – Гм, президент… Тамара Семеновна, к вам, наверное?! (Тут Антону Ивановичу показалось, что охранник этот очень напоминает дядю Васю, местного философа, который когда-то глубокомысленно сказал: «В рай-то мы все попадем. Как только в аду окажемся…». Но тот ли это человек, Антон Иванович не успел сообразить.)

Издалека откуда-то, из потемок, показалась плотная фигура женщины, а пока Антон Иванович стоял и переминался с ноги на ногу (довольно душно тут было). Но духота – ерунда; запах вот стоял какой-то зловонный – это да, – чудовищный запах. Пока женщина подходила, Антон Иванович разобрал и табличку учреждения. Все честь по чести, как и значилось в договоре:

Бактериологические

Исследования

Новейшей

Гражданской

Обороны

Когда женщина подошла и представилась Антону Ивановичу, что-то показалось ему знакомым и в ней, но что именно, он сказать себе не мог.

– Пойдемте в мой кабинет, он вот сюда, направо.

Прошли в кабинет. Это было огромное помещение, можно сказать – пустынное, если бы не большое количество каких-то клеток и клетушек, стоящих не только вдоль стен, но и друг на друге. Но главное – опять этот тошнотворный запах вокруг, который как будто пропитал все помещение сверху донизу.

Стол Тамары Семеновны (именно так звали сотрудницу) стоял, как сфинкс, посреди этого пустыря с клетками, напоминающими зверинец. Тамара Семеновна предложила Антону Ивановичу стул, а сама села в кресло, напротив. Антон Иванович, отложив тросточку в сторону (она действительно теперь всегда была при нем), привычно достал из папки блокнот, ручку, и в течение всей беседы с Тамарой Семеновной делал в нем какие-то быстрые и только ему понятные пометки.

– Запах у вас какой-то… что-то прямо ужасное, – заметил Антон Иванович.

– А что вы хотите? Считайте, со всего района везут испорченные продукты.

– Испорченные продукты? – удивился Антон Иванович. – Зачем?

– Как зачем? В этом смысл наших бактериологических исследований.

– Не совсем понимаю…

– Да что тут понимать? В нашем районе сколько продовольственных магазинов, палаток, точек и прочего? Сотни. И отовсюду везут просроченные или некондиционные продукты.

– Так-так…

– Если учесть, что в настоящее время практически не существует биологически и производственно чистого продукта, так сказать стопроцентно качественного изделия, то все это и концентрируется постепенно у нас. Бомбоубежище сплошь завалено, извините, гниющими отходами и гнилостным сырьем.

– Так-так…

– Вы должны понять, Антон Иванович, что программа у нас хоть и простая, на первый взгляд, но осуществляться будет сложно, в два этапа.

– Какая программа?

– Ну как какая? Программа новейшей гражданской обороны.

– Понимаю, понимаю…

– Не думаю, что вы совсем четко понимаете. Теория новейшей гражданской обороны заключается в том, чтобы защитить наших граждан от полного физического истребления.

– Но так всегда, по-моему, было.

– Всегда, да не всегда. Так, да не так. Вы замечали, сколько нынче развелось по Москве бродячих собак?

– О да, замечал! Не только замечал, но пострадал от них лично. Вот, посмотрите. – И Антон Иванович натурально приподнял штанину и показал Тамаре Семеновне довольно свежие следы от собачьих клыков. – Вот только она меня и спасла, – кивнул он на трость. – Еле отбился.

Тамара Семеновна бросила внимательный взгляд и на его ногу, и на его трость и сказала неожиданное:

– Я вам, пожалуй, завидую.

– В каком смысле? – не понял несколько растерявшийся Антон Иванович.

– В том смысле, что вы смогли защитить себя. Наши бактериологические исследования как раз и направлены на то, чтобы защитить всех граждан, повторяю, буквально всех от возможного полного физического уничтожения.

– Но какая тут связь, Тамара Семеновна?

– Связь самая простая. Значит, как я поняла, вы хороню себе представляете, сколько развелось бродячих собак по Москве?

– Да, да, представляю.

– А знаете ли вы, уважаемый Антон Иванович, что в Москве очень много лесных зон, парков, природных заказников или охранных территорий, в которых полностью – подчеркиваю, полностью! – исчезли животные: зайцы, лисицы, волки, белки, даже птицы, включая самых мелких?

– Что-то слышал такое, да, да…

– Так вот, все эти территории контролируются бродячими собаками, и площади эти не только в Москве, но и вокруг Москвы все более и более увеличиваются. По данным наших исследований, масштабы этого бедствия таковы, что в ближайшие десять, самое большее – пятнадцать лет население города катастрофически уменьшится, вплоть до самых низких величин, ибо в городе процент прироста диких собак прямо пропорционален проценту уменьшения гражданского населения. И где это происходит? В центре России, в Москве. Однако нам говорят: такого вообще нигде не может быть. А мы заявляем: не то что нигде, а везде наблюдается эта тенденция.

– Неужели дело так далеко зашло?

– Дело выглядит даже гораздо хуже, Антон Иванович, потому что человек, как биологический вид, проявляет легкомысленную беспечность как по отношению к своему настоящему, так и особенно по отношению к будущему.

– Что же вы предлагаете?

– Мы предлагаем человеку одуматься. Это как общая мысль. А конкретно – мы предлагаем двухэтапную программу гражданской защиты населения от полного исчезновения.

– Интересно, интересно…

– Можете ли вы поверить, что человек – сам человек – не в состоянии решить эту проблему?

– То есть вы хотите сказать…

– Я хочу сказать: человек, как социальное и как нравственное – особенно нравственное – и как даже биологическое существо, не сможет справиться с этой проблемой. Во-первых, человек жалостлив, и вместо того чтобы бороться с бродячими собаками, он еще увеличивает их количество. Я это называю: нравственность навыворот.

– Нравственность навыворот, – быстро записал в блокноте Антон Иванович. – Никогда не слышал такого выражения.

– Ну, это можно объяснить так: показная, ложная, фальшивая, сюсюкающая нравственность. За примером ходить не надо: пол-Москвы, как полоумные, развели в своих квартирах собак, а еще пол-Москвы подкармливают везде, где только можно, бродячих собак. Есть такой ложный девиз: мы в ответе за животных…

– Но это действительно так, Тамара Семеновна.

– Да, мы в ответе за животных, но – за всех животных, в том числе и за человека как за биологический вид. Согласны?

– Конечно.

– Итак, продолжаю: сам человек не справится с этой бедой потому, во-первых, что он жалостлив, а, во-вторых, потому – и это самое важное, подчеркните у себя, – что он уже физически не в состоянии решить эту задачу.

– Почему?

– Сил не хватит. Умения. Воли. Хитрости. Упорства. Человек, как биологический вид, на сегодняшний день уже не может справиться с бродячими собаками, тоже как с биологическим видом.

– Но какой же выход, простите, Тамара Семеновна? Пропадать?

– Нет, не пропадать. А довериться нашим бактериологическим исследованиям.

– В чем же они заключаются?

– А вот в чем. Вы говорите – запах у нас?

– Да, запах, простите, конечно, ужасный. Сейчас я привык несколько, но в начале, извините, как в туалет вошел.

– Так вот, некондиционные и просто испорченные продукты (а к ним, положа руку на сердце, Антон Иванович, можно отнести буквально все сто процентов выпускаемой нынче продукции; но это я так, к слову, об этом не пишите, пожалуйста) привозят к нам в бомбоубежище. И что мы делаем с этой продукцией? В определенных местах (мы их называем кормушками) эти продукты доводятся почти до гниения, а затем выставляются на съедение крысам.

– Каким крысам?

– Обыкновенным urbis (городским) крысам. Видите, сколько у нас лабораторных клеток? – Тамара Семеновна ткнула пальцем в клети и клетушки, которые стояли в кабинете вдоль стен и друг на друге.

– Однако при чем здесь крысы?

– А крысы при том, что они, как вид, и только они гораздо сильней и устойчивей, чем вид бродячих собак (о человеке и говорить не приходится). И поэтому только крысы могут одержать победу в борьбе с бродячими собаками. У них нет наших, человеческих «во-первых» и «во-вторых».

– Я все-таки не понимаю… – в недоумении пробормотал Антон Иванович.

– И не только вы. Все гражданское общество не понимает. А мысль простая. Тем крысам, которые содержатся в наших лабораторных клетках, через гниющее и гнилостное питание мы вводим специальный фермент. Этот фермент формирует в крысах особый модуль поведения, создает, так сказать, новый биологический инстинкт: крысы начинают нападать на бродячих собак и со временем полностью уничтожают их как вид.

– Но…

– Простите, Антон Иванович, я еще не закончила. По нашим исследованиям, скорость размножения крыс гораздо выше прироста диких собак, и таким образом в течение десяти – пятнадцати лет, когда, казалось бы, именно собаки должны довести гражданское население до полного исчезновения, они, собаки, и будут уничтожены своим заклятым врагом – нашими urbis крысами.

– Страшноватая картина… А что делать потом с самими крысами, Тамара Семеновна? Их разведется такое количество, что и нам несдобровать?

– А для этого есть второй этап нашей программы. Первый этап – полное истребление бродячих собак (ввиду их угрозы самому существованию homo sapiens). А второй этап – полное самоуничтожение крыс.

– Насколько я знаю, не так-то легко это сделать. Крысы, как вид, намного старше человечества.

– Человечество давно имеет возможность стереть с лица планеты крысу как биологический вид. Но не делает этого. Опять же ввиду ложно понятой гуманности. Но, к счастью или к сожалению, придется это сделать. И мы можем это сделать.

– Каким образом?

– В крысином организме есть одна тайна. (В человеке есть та же тайна, но и об этом вы не пишите, Антон Иванович, не надо, это чревато…) Тайна эта – тяга к самоистреблению. Если крыса начинает поедать другую крысу, она уже никогда не остановится. В наших лабораторных исследованиях мы давно получили особый продукт (кстати, такие лабораторные исследования довольно успешно проводятся и в других странах), с помощью которого мы направим крыс на самоуничтожение, грубо говоря – на самогрызение. Могу вам хоть сейчас продемонстрировать опыт…

– Нет, нет, что вы, Тамара Семеновна!

– А, боитесь, – зловеще улыбнулась она. – Вот все вы так. А опыт простой. На ваших глазах я брошу крысе-крысоедке несколько крыс, она укусит нескольких из них, и начнется столпотворение: пока все не упадут в смертельной борьбе, они не успокоятся.

– Какие страсти, упаси нас от них! – невольно воскликнул Антон Иванович.

– Ну, это вы с непривычки так говорите. А вот представьте, что скоро людей совсем не останется, вот тогда у вас волосы действительно дыбом встанут. Что крысы! Крысы эти игрушкой покажутся. Кстати, вы обратили внимание, бродячих собак все-таки стало меньше?

– То есть как меньше, если мы с вами только что говорили, что – больше?

– Ну да, больше, конечно, в абсолютном цифровом исчислении. А если говорить о локальных участках, то успехи налицо. Я имею в виду, что в определенных районах, вот как у нас здесь, крысы почти полностью уничтожили собак. Вот в каком смысле я говорю.

В это время в кабинет Тамары Семеновны заглянул охранник, тот, который так долго присматривался к Антону Ивановичу:

– Тамара Семеновна, там Юрка приехал, некондиционку привез.

– Сейчас, сейчас… Ну что, Антон Иванович, я думаю, вам понятна наша, так сказать, глобальная двухэтапная программа?

– Понятна, понятна, конечно.

– Вот и хорошо. Ждем от вас профессиональной рецензии в соответствии с договором. А сейчас, извините, мне некогда. Прибыл продукт. Пойдемте.

Она быстро поднялась с кресла, и Антон Иванович последовал за ней. Ворота бомбоубежища на этот раз были распахнуты настежь, и огромный фургон, пятясь задом, почти полностью перегородил проход. Протискиваясь по узкому коридорчику, Антон Иванович почти лоб в лоб столкнулся с шофером, который, открыв дверцу кабины, неожиданно спрыгнул вниз. Оба они, столкнувшись, с недоумением смотрели друг на друга.

– Юра? Ты что здесь делаешь?

– Как что? Работаю, папа. А вот ты что у нас делаешь?

– Да вот, пришел по делам Академии…

– Какой Академии, папа?

– Да наш Департамент теперь Академией называется. А я ее президент.

Юра, располневший, вальяжный, слегка полысевший и выглядевший старше своих лет, неожиданно подмигнул отцу:

– Поздравляю, господин Президент! На повышение пошел?

Самое странное в этой ситуации: должен бы больше растеряться Юра, а он ничего, держался молодцом. Надо же…

– А ты-то как здесь? Ты же вроде на рынке… или нет, как это называется, «бомбишь»… или что теперь? Как?

– Нет, папа, я теперь наукой занимаюсь, крыс помогаю разводить. Вот, познакомься, это моя половина, так сказать, Тамара Семеновна…

Тамара Семеновна неожиданно покраснела до корней волос и, что еще более неожиданно, протянула руку Антону Ивановичу, как для знакомства.

– Ах, так вы и есть Тамара Семеновна? – забормотал Антон Иванович. – Очень рад, очень рад…

– На рынке мы с Тамарой были два сапога пара, обыкновенные торгаши, по необходимости. А на самом деле Тамара Семеновна, папа, – сын опять подмигнул отцу, – видный научный работник, кандидат биологических наук. «Разведение крыс как метод достижения биологического равновесия жизни» – так, кажется, называется ее диссертация. У нее вообще много регалий, всех не упомнишь.

– Поздравляю вас, поздравляю! – тряс руку даме Антон Иванович.

– Ну а я, как видишь, я везде на подхвате. Для меня жизнь, папа, это сказка, причем сказка с хорошим концом.

– Ты вот что, балагур, – улыбнулся наконец и Антон Иванович. – Вы бы лучше с Тамарой Семеновной к нам на чаёк заглянули. Познакомились бы поближе. А то мама говорит: сто лет тебя не видала.

– Как-нибудь, как-нибудь, папа… Обязательно! А сейчас, извини, работать надо. Некондиционку привез. Помогаем обороне граждан от полного исчезновения.

Когда встал вопрос, где хранить «жигули», куда ставить на ночь и прочее, возникли разные варианты, но, пожалуй, самая лучшая идея пришла в голову Антону Ивановичу. Он вспомнил, что его сосед по дому, Тимур Терентьевич, был председателем гаражного кооператива, – почему бы не обратиться по-соседски к нему? Тем более что знакомство их – худо ли, бедно – не только благополучно состоялось, но и продолжалось потихоньку. Не особо, конечно, близкое, но все же…

Тимур Терентьевич, как всегда, вытаращил глаза, когда увидел неожиданного гостя, но мысль Антона Ивановича ухватил быстро, прищурился, прикинул, покумекал и сказал:

– А что, академик, есть у меня один вариант. Пойдем-ка…

С некоторых пор он начал называть Антона Ивановича не «учителем», а «академиком» (то ли с еще большей усмешкой, то ли, наоборот, действительно повысил его чином в своем внутреннем ранге). Кроме того, когда-то, лет десять назад, на заре гаражного строительства, Тимур Терентьевич оформил пять-шесть гаражей на себя, но через подставных лиц (в основном – дальних родственников), и вот теперь помаленьку сбывал гаражи по выгодной цене: покупал когда-то – за копейки, продавал сейчас – за тысячи долларов.

Пошли в гаражи (они тут рядом с домом, в низинке: там речка домашняя течет, родник, кладбище, ракитки благоухают– хорошо, привольно), посмотрели несколько вариантов.

– Вот этот бери, академик, не прогадаешь, – указал Тимур Терентьевич.

– Почему?

– Хоть ты и академик, а все равно дурак. А потому что, видишь, он на взгорке? Значит, там сухо всегда. И машина ржаветь не будет, и буксовать не придется.

– Беру. Деньги сейчас?

– Ишь какой прыткий. Сначала надо документы оформить. Заявление написать. В районной управе заверить. Мол, так и так, с правилами содержания гаражей знаком, в случае форс-мажора на компенсацию не рассчитываю, обязуюсь поддерживать порядок и прочее.

– Да я на все согласен. Лишь бы было куда машину ставить…

– Это, академик, все так говорят. Поначалу. А потом в глотку вопьются – не оторвешь.

Несколько дней оформляли документы, все прошло хорошо, благополучно. И вот теперь они втроем: Тимур Терентьевич, Антон Иванович и сторож гаражей Егор Егорович как бы обмывали сделку, что ли, сидели вокруг небольшого ящика, поставленного стоймя, и пили водку. Ну, как пили: Антон Иванович – тот только пригубил, Тимур Терентьевич смело маханул стакан и смачно хрустел огурцом, а Егор Егорович – тот был на особом положении, сейчас ему, днем-то, нельзя, так ему отлили на вечер «чекушку», и он сидел, казалось, самый довольный из троицы в предвкушении, наверное, вечерней законной выпивки.

– Деньги-то когда, сейчас, может? – шепнул Антон Иванович Тимуру Терентьевичу на ухо, на что тот ответил (тоже на ухо):

– Кто такие дела при свидетелях-то делает, академик? – А вслух громко сказал: – Вот, Егорыч, смотри, академика не обижай. Это мой кадр. Самоличный, так сказать…

– Да что вы, что вы, Тимур Терентьевич, – поспешно закивал сторож, – как можно…

Надо сказать, не только Егор Егорович, но и все автовладельцы боялись этого бывшего военного прокурора, а ныне, кажется, какого-то то ли народного заседателя, то ли народного обвинителя, одним словом – боялись Тимура Терентьевича как огня, никогда и ни в каком случае не хотели бы связываться с ним.

– Вот скажи тогда, Егорыч, только начистоту: как он тебе, этот академик? Только смотри, не ври мне!

– Очень даже приличный человек. Сразу видно, культурный, образованный. Но тихий, спокойный. Чего нам еще надо?

– А не надоели тебе, Егорыч, все эти тихие да образованные? Не хотелось бы тебе однажды взять и послать их куда-нибудь подальше?!

– Ну что вы, Тимур Терентьевич, как можно, что вы говорите.

– А вот я бы их… ну-ка, Егорыч, плесни-ка мне и академику еще немного…

– Я пас, пас, Тимур Терентьевич! – замахал руками Антон Иванович.

– Вот видишь, он пас… Ладно, налей мне. – И, выпив, крякнув для убедительности, Тимур Терентьевич продолжил: – Он «пас» не только в выпивке. Они везде и во всем пасуют, оттого и трещит государство наше. Да что трещит – давно треснуло. А я его соберу! Вот так возьму, – сжал с силой кулак Тимур Терентьевич, – и соберу! Понял, академик?

– Это непременно нужно сделать, – согласился Антон Иванович. – И я в этом обязательно помогу.

– Врешь ты все, академик! И все всё врут! Никому не верю. Даже себе не верю. Вот дожил военный прокурор!

– Вера, она дело хитрое, – вставил слово Егор Егорович.

– Ты еще будешь философствовать. А впрочем – ну, говори!

– Вера – это штука такая: сегодня ты жив, а завтра тебя нету. Вот и вся вера.

– Ну, народный философ! Защитник веры! Понял хоть сам, что сказал?

Посидели еще немного, допили водку. Егор Егорович закупорил свою «чекушку» газетной затычкой, и поднялись выходить из гаража.

– Вот, держи, академик, ключи от замка, – протянул Тимур Терентьевич ключи Антону Ивановичу. – Один внутренний, другой от висячего замка. Смотри, запирай покрепче, у нас тут, бывает, балуют.

– У меня не забалуют, – вставил словцо Егор Егорович. – У меня с этим строго.

– Строго у него! – махнул рукой Тимур Терентьевич. – Ври, да не завирайся. Ладно, академик, держи ключи, запирай да пошли. Работы в этой жизни невпроворот.

Антон Иванович закрыл гараж, и вот, когда они уже тронулись с места, Антон Иванович тросточкой своей, с которой, мы знаем, теперь никогда не расставался, отпихнул от ног арбузную корку. Корка отлетела чуть вперед и лежала себе спокойно, и надо сказать, что у Антона Ивановича было даже какое-то предчувствие, даже уверенность какая-то внутренняя была в чем-то, а в чем – трудно сказать, но именно на эту арбузную корку нечаянно наступил ногой Тимур Терентьевич, наступил, поскользнулся и упал навзничь. А на земле, на несчастье, рядом с арбузной коркой, валялся камень, и небольшой такой, невзрачный, но острый, зараза, как штык, и вот об этот камень и ударился виском Тимур Терентьевич.

Умер он сразу, в мгновение ока, как молния сверкнула: раз – и нету. Хорошо, свидетели были, два человека, а то не миновать бы беды. Уголовное-то дело завели, да что толку: человек сам поскользнулся – сам и убился. Вот так.