Текст книги "Хрущев: интриги, предательство, власть"

Раскаявшийся грешник

Хрущеву было предоставлено право выступить на Бауманской конференции. Об этом его накануне предупредил Каганович.

– Расскажи делегатам, как ты отстаивал линию партии в Промакадемии, – сказал Лазарь Моисеевич. – Сталину будут известны все выступления делегатов.

Такого подарка Никита не ожидал. То, что его речь будет известна Сталину, буквально окрылило его, и он не скупился на резкие выпады в адрес оппозиции.

– Эти бухарино-рыковские выродки, – шумел Никита с трибуны конференции, – эти подонки, эти троцкистские последыши и враги народа мешают нашему движению к счастливой жизни, к которой ведет нас товарищ Сталин.

Никита первым из числа делегатов и, видимо, первым в стране призывал к физической расправе с оппозицией.

– Всю эту «правую» нечисть, – кричал Никита, – мы исключали из партии и выбрасывали из академии. Но этого, очевидно, им мало, им неймется, и пора к этим отщепенцам, применять более жесткие меры.

Делегаты конференции притихли, представляя подобную жуткую расправу с инакомыслием. Со стороны казалось, что Хрущев говорил с душой, глубоко продумал и прочувствовал каждое слово. Но это не так. В его выступлении не было искренности, а только ее имитация.

Хрущев считал, что нет на земле человека, которому можно было бы доверять. Все люди только и делают, что хитрят, изворачиваются и ловчат. Если кто-то и совершает доброе дело, то исключительно с выгодой для себя. Позже, когда будет писать мемуары, он с этой меркой подойдет и к Сталину. Когда Иосиф Виссарионович с пониманием отнесется к провинившемуся генералу, Никита Сергеевич скажет: это сделано для того, чтобы показать всем нам, какой он умный и хороший.

Именно так действовал сам Никита Сергеевич. Его выступление на конференции было подчинено одной цели – понравиться Кагановичу и Сталину. Это угодничество и откровенный подхалимаж уловили и делегаты конференции. Некоторые попытались выкриками с места уличить Хрущева в лукавстве, но он с возмущением отбил атаку.

– Я знаю, кто там выкрикивает, – громогласно заявил он, – это троцкистские недобитки и бухаринские подголоски. Подождите, и на вас найдется управа.

Обманывая других, Никита Сергеевич и сам верил в то, что говорил. Он не мог отличить собственный вымысел от действительности, и эта полуправда заводила людей в тупик и будет заводить людей в будущем.

«После этого (т. е. после конференции), – писал Хрущев, – моя фамилия стала известна в Московской партийной организации и в Центральном Комитете… Так началась моя деятельность партийного работника. Вскоре я был избран в Баумановский районный партийный комитет. Это произошло в январе 1931 года, а конференция проходила, по-моему, в июне 1930 года».

Это был головокружительный взлет для человека, приехавшего с периферии с послереволюционным партийным стажем и не имеющим образования. Безусловно, этому способствовал Каганович. Обратил внимание на Хрущева и Сталин. После конференции у него состоялся обстоятельный разговор о Хрущеве с Лазарем Моисеевичем.

– Что вы знаете об этом шахтере? – спросил он Кагановича. – Что он вообще за человек?

Лазарь Моисеевич ничего не стал скрывать. Он рассказал Иосифу Виссарионовичу, где и как познакомился с Хрущевым, и сказал, что до 1925 года Хрущев был троцкистом.

Сталин удивился такому повороту дела. Он готов был

обрушиться на соратника с упреком, мол, мы боремся с троцкистами, а ты их выдвигаешь на руководящие посты, но сдержался и спокойно спросил:

– Как же вы его рекомендовали в Промакадемию, а потом, как мне доложили, по вашей протекции он стал секретарем парткома.

– Хрущев признал свои ошибки, – сказал Каганович, – покаялся, и я подумал, что из него может выйти толк, если малость подучить. Раскаявшийся грешник… Да и вы мне, – напомнил Каганович Сталину, – советовали присмотреться к рабочим и смелее выдвигать их на руководящую работу.

Сталин вспомнил рассказы жены о партийных делах академии и улыбнулся. С ее слов выходило, что Хрущев перевернул там все вверх дном, и те, кто раньше поддерживали оппозицию, теперь поддерживают линию партии. По его требованию более 40 слушателей было исключено из академии со строгими выговорами.

В это время в кабинет вошла Надежда Сергеевна.

– Ты как всегда кстати, – сказал Иосиф Виссарионович, обращаясь к жене, – мы с товарищем Кагановичем говорили о вашем секретаре парткома Хрущеве. Товарищ Каганович хвалит его. А ты как? По-прежнему считаешь его хорошим работником?

Надежда Сергеевна, не задумываясь, дала положительную оценку Хрущеву.

У Сталина не было оснований не доверять Кагановичу и жене. К тому же он поверил в искреннюю речь Никиты Сергеевича на партконференции.

– Присмотритесь к нему, – сказал Сталин Кагановичу, – у него много наносного, он, судя по его выступлению на конференции, перегибает палку, но это по молодости, это пройдет. Попробуйте его на партийной работе.

Вексель на доверие

Хрущева избрали секретарем Баумановского, а спустя некоторое время Краснопресненского райкома партии Москвы. Этот взлет вызвал в нем огромный прилив гордости и самолюбования. Он понял, что его заметили, и что ему доверяют, и это доверие нужно оправдать и показать себя. Вспомнился когда-то давно прочитанный им рассказ украинского писателя Винниченко «Талисман». Позже, когда Никита подымится на вершину власти, он будет неоднократно его пересказывать, сравнивая себя с героем этого произведения. Хрущеву нравился этот вымышленный образ, трагикомизма которого он не видел и не понимал.

В рассказе Винниченко речь шла о политических заключенных, среди которых случайно оказался и сапожник Пиня из еврейского местечка. Политические разногласия между заключенными не позволяли им договориться и избрать старосту камеры. После долгой дискуссии решили в качестве компромисса и для потехи назначить старостой скромного и тихого сапожника Пиню. Однако, став старостой, Пиня проявил себя мужественным лидером. Он не только ловко организовал побег заключенных, но и первым, рискуя жизнью, пошел на охранников.

– Вот так и я, – говорил Хрущев, – оправдывая высокое доверие, жертвовал собой.

Говорят, всякое сравнение хромает, а что касается сравнения Хрущева с Пиней, то здесь явный перебор. Пиня, несмотря на политические разногласия, которых он не понимал, спасал своих товарищей и ради этого рисковал жизнью. Никита Сергеевич ради собственной карьеры, ничем не рискуя, а исключительно только для того, чтобы показать себя и свою преданность, уничтожал однопартийцев.

* * *

Заняв пост секретаря Бауманского райкома партии, Хрущев проявил себя ярым разоблачителем «правых». Он, как заправский сыщик, находил их всюду– в торговле, в нефтяном тресте, в наркомате железнодорожного транспорта, в издательстве «Молодая гвардия», в Азотном институте, Московском меховом тресте, на предприятиях… Ему нравилось запугивать людей, вешать на них ярлыки оппозиционеров и расправляться по своему усмотрению. Уже будучи на пенсии, Микоян писал: «Трудно даже представить, насколько недобросовестным, нелояльным к людям человеком был Хрущев».

Это увидит Анастас Иванович и многие другие с расстояния двух десятков лет, а в начале тридцатых годов Хрущева зачислили в ряды бескомпромиссных борцов со всякой оппозицией и «троцкистско – бухаринской бандой». Несмотря на свою прозорливость в политике, Сталин не смог «раскусить» Никиту. Видимо, здесь сказалось доверие к рабочему человеку. Хрущев для него как бы олицетворял весь рабочий класс, и Сталин решил поднять его на уровень крупного государственного и партийного деятеля. В этом была и определенная необходимость.

Бывшие соратники, работавшие под руководством Ленина, выходцы из богатых и дворянских семей считали Сталина проходной фигурой и создавали всякие фракции, группы и группировки, направленные против него. Сталин находил опору только в кругу менее известных партийных и государственных лидеров, число которых он пытался увеличить за счет рабочих, как в центре, так и в местных партийных организациях. Он увидел в Хрущеве задатки неплохого организатора, а главное – горячего сторонника курса на индустриализацию и коллективизацию страны, против которого откровенно выступали многие бывшие сподвижники. В этом конфликте Хрущеву, рабочему коммунисту, отводилась роль человека, устами которого «глаголет истина». Видел Сталин – не мог не видеть – в Хрущеве и недостатки: горячность, поспешность, непродуманность в высказываниях, но относил их на счет молодости и низкого образования. Эти недостатки он считал поправимыми и предложил Кагановичу взять Никиту Сергеевича под свое покровительство.

– При утверждении его на пост второго секретаря Московского горкома пусть он сам расскажет о своем троцкистском прошлом, а вы потом выступите и скажете, что партия ему доверяет.

Так Хрущеву был выдан вексель на доверие. В будущем у Сталина будет много поводов лишить его этого доверия, но он не сделает этого и будет многое прощать и закрывать глаза на его ошибки, промахи, дремучую безграмотность и невежество. Сталину никогда не придет в голову мысль, что он пригрел клеветника и своего гробокопателя.

Ловкий угодник

Назначение Хрущева секретарем Московского горкома партии удивило многих и особенно слушателей и преподавателей Промакадемии. По городу поползли слухи: безграмотный, демагог, болтун, и вот на тебе – вместе

с Кагановичем правит столицей. Естественно, эти суды-пересуды доходили и до Хрущева. Он закипал, и в его душе зрело чувство мести.

– Это проделки битых и недобитых мной бухаринцев и троцкистов, – шумел он, – я их всех знаю, они завидуют мне и стараются обмазать грязью.

Каганович успокаивал:

– На каждый роток, как это по пословице, не накинешь платок, – говорил он. – Сталин тебе верит.

Первые дни работы в новой должности Хрущев много ходил, ездил и побывал практически на всех предприятиях Москвы. Таким был его стиль руководства.

Он сохранился и до вынужденной отставки. Об этом знали многие. «Он рвался куда-то ехать, лететь, плыть, ораторствовать, быть на шумном обеде, выслушивать медоточивые тосты, рассказывать анекдоты, сверкать, поучать – то есть двигаться, клокотать. Без этого он не мог жить, как тщеславный актер без аплодисментов или наркоман без наркотиков», – вспоминал Д. Шепилов, который во времена Хрущева был секретарем ЦК КПСС и министром иностранных дел.

Все эти качества Хрущева ярко проявились в пятидесятые годы, а в начале тридцатых они находились в зародыше. Он только стремился показать себя, быть замеченным и обязательно понравиться Сталину, на которого постоянно ссылался по делу и без всякого дела.

– Дисциплина и порядок, – ораторствовал Никита Сергеевич, – главное в повышении производительности труда – так учит нас товарищ Сталин.

Уже на этом этапе Хрущев проявил себя как высококлассный подхалим. Стоило Сталину сказать слово о необходимости повышения качества и темпов строительства, как эту мысль сразу же подхватывал Никита и развивал ее, подчеркивая, что в деле повышения производительности труда на стройках не бывает мелочей. Выступая на объединенном МГК ВКП(б) и Моссовете 20 августа 1933 года, он воспроизводит разговор с каменщиком Анохиным:

– Сколько кладешь кирпичей? – спросил Никита.

Каменщик ответил: «Я кладу на пару 1500 кирпичей».

– А больше можешь? – уточнил Никита Сергеевич.

«Мог бы положить две тысячи, но вот, видите, доски положены на корыто, а на них половина кирпича, а на кирпичах опять доски. Я по ним хожу и качаюсь. Сделайте мне хороший помост, и я дам две тысячи кирпичей».

Хрущев играл на подобных фактах, показывая, что он вникает во все мелочи.

– Возьмите скобяные изделия, – говорил он, – ручки, шпингалеты и т. д. Скобочку можно приладить так, что отворишь окно, а скобка останется у тебя в руках. Нужно хорошо скобочку обточить на станке, покрыть никелем или лаком, и будет хороший шпингалет, хорошая ручка. Это украшает квартиру, раму, дверь. Это ласкает глаз, и в то же время создает больше удобств для жильцов. Эти вопросы могут показаться мелкими, но товарищ Сталин учит, что из таких мелочей строятся великие дела.

Сталину нравилась подобная дотошность Хрущева к «мелочам». Он видел в молодом партийном секретаре простого рабочего, который смело берется за выполнение задач, направленных на улучшение хозяйственной деятельности. Что касается самого Хрущева, то он всегда был на подхвате. Стоило Сталину бросить лозунг: «Техника в период реконструкции решает все», – как Никита тут же внес лепту в его развитие. Он заметил, что на отдельных предприятиях механизмы работают без смазки или вовсе простаивают без дела. Об этом он говорил на собраниях и на пленумах МГК. «Каждый рабочий и работница, – ораторствовал Никита, – прежде, чем приступить к работе, должен приспособиться к ней. Возьмите слесаря. Каждый слесарь пригонит прежде всего ручку к молотку так, как ему нравится, чтобы тиски были ему по росту и тогда, как учит товарищ Сталин, будет расти производительность труда».

Он говорил прописные истины, ему бурно аплодировали, да и как не аплодировать, когда человек из народа говорит о таких простых и понятных вещах, как необходимость смазать колеса или приладить ручку к молотку. Но верил ли сам Никита тому, что говорил, и действительно ли у него болела душа за интересы дела? С расстояния многих десятков лет, уже зная конечный результат его деятельности, можно сказать: ему на все было наплевать. Он не имел собственных убеждений, а повторял только то, что говорил Сталин.

Когда в Москве обострилась продовольственная проблема, Сталин предложил, чтобы на предприятиях занялись разведением кроликов. Никита Сергеевич сразу же ухватился за эту идею и довел ее до абсурда. Работу предприятия он оценивал по количеству выведенных кроликов.

– Почему вы не выполняете указания Сталина, – спрашивал Хрущев директора завода, – и не занимаетесь кролиководством?

– Мы было начали разводить кроликов, – оправдывался тот или иной руководитель предприятия, – но у нас нет условий для этого, кролики стали болеть и подохли.

Однако никаких оправданий Никита Сергеевич не признавал. Директора исключали из партии и снимали с должности.

То же самое стало происходить, когда по инициативе Сталина было принято решение пополнить меню в рабочих столовых шампиньонами. На отдельных предприятиях для этих целей начали строить погреба, закладывать траншеи и прочие сооружения. Однако такой объем работ был не под силу многим предприятиям, и они вместо прибыли от выращивания грибов терпели убытки. Когда об этом докладывали Хрущеву, он учинял разносы, и эти грибницы часто за спиной у него называли «хрущевскими гробницами». Но это Никиту Сергеевича не смущало. Он доложил Сталину, что кролиководство и выращивание грибов способствовало решению продовольственной проблемы москвичей, и они благодарят товарища Сталина за заботу.

Эта напористость, рвение и стремление внедрять новое, которое чаще всего было хуже старого, останется в Никите на всю жизнь. С той только разницей, что в тридцатых годах он это делал, чтобы угодить и быть замеченным Сталиным, а в пятидесятых он это будет делать, чтобы прослыть великим реформатором.

* * *

Здесь уместно будет вспомнить, как он пытался внедрить на Украине гидропонику, выращивание овощей на каменистой почве. С этой целью срезали верхний плодородный слой почвы, сваливали в курганы, завозили щебенку, на которой пытались вырастить помидоры с огурцами. Однако ничего не получалось. Семена даже не всходили. Хрущев был вне себя от злости.

– Почему у японцев этот метод распространен, – шумел он, – а мы, что хуже японцев?

Мы не лучше и не хуже японцев, но японцы это делают из-за нехватки плодородных земель, а для нас, где плодородных земель с избытком, их опыт был ни к чему. Хрущевскую гидропонику переименовали в «гидропанику».

Побывав в Америке, посмотрев на кукурузные поля Айовы, Никита решил выращивать кукурузу там, где она никогда не росла. Однако об этом речь пойдет ниже, когда Хрущев будет во главе партии и государства, а вначале тридцатых он только карабкался к вершине власти.

* * *

В эти годы он познакомился с Николаем Булганиным. Впервые они встретились, когда Никита работал секретарем Баумановского райкома партии, а Булганин директором электрозавода. Это было, как говорится, шапочное знакомство. Однако, когда Булганина избрали председателем Моссовета, а Никиту назначили секретарем горкома, они стали встречаться чаще и присматриваться друг к другу. По образованию Булганин был на три головы выше Хрущева, и это встревожило Никиту Сергеевича. В Булганине он увидел конкурента на пост первого секретаря Московского горкома. Хрущев понимал, что так просто ему не одолеть соперника, и занял выжидательную позицию. Большие надежды Никита Сергеевич возлагал на Кагановича. Для этого у него были все основания. Как-то Лазарь Моисеевич спросил его: как складываются у него отношения с Булганиным. И Хрущев сразу же запустил пробный шар:

– Формально наши отношения очень даже хорошие, – сказал он, – но я думаю, что он меня не признает как настоящего руководителя. Он лучше меня знает городское хозяйство.

Видимо, в этот период Булганин и в грош не ставил Никиту, что ему, безусловно, аукнется в недалеком будущем. Кагановичу понравился ответ Хрущева. Он не мог даже представить, что Хрущев играет с ним в доверительную откровенность, чтобы узнать, как относится к нему Сталин и другие члены Политбюро.

– Вы недооцениваете себя, – сказал Лазарь Моисеевич, – и переоцениваете Булганина.

Номер с пробным шаром блестяще удался. Теперь Никита не сомневался, что Каганович поддержит его в нужное время. Своим заявлением о том, что плохо еще знает городское хозяйство, он хотел подчеркнуть, что его интересуют буквально все проблемы города. Так его и понял Каганович. Так он и доложил Сталину:

– Скромен, глубоко вникает в проблемы города.

Однако Сталин проявлял осторожность в подборе кадров, он колебался между Хрущевым и Булганиным и, чтобы ближе с ними познакомиться, решил поговорить с ними в неформальной обстановке.

– Приходите на обед, отцы города, – шутливо пригласил он Хрущева и Булганина к себе домой, – да и о делах поговорим.

Хрущев пытался предугадать, о чем хочет поговорить с ними Сталин, и для себя решил: будь, что будет, а я свой шанс не упущу.

Первая встреча со Сталиным

В эти годы Сталин жил в Кремле, в маленькой, просто меблированной квартире, где раньше размещалась дворцовая прислуга. В небольшой прихожей висела его фронтовая шинель, о которой ходили легенды. Рассказывали, что однажды Сталину хотели заменить шинель на новую, а он, вместо благодарности, устроил рьяным исполнителям настоящий разнос: «Вы пользуетесь тем, что можете мне каждый день приносить новую шинель, а мне еще эта лет десять прослужит», – осадил он охранников.

Практически та же история произошла и с обувью. У Сталина была одна пара туфель с потрепанными подошвами. Ночью Матрена Буйносова, домашняя хозяйка, поставила у дивана на котором спал Сталин новые туфли. Утром Иосиф Виссарионович позвал ее и спокойно спросил:

– Где мои ботинки?

Матрена Буйносова стала объяснять, что ботинки уже совсем истрепались, нужны новые. Однако Сталин прервал ее.

– Верните мне мои ботинки, – сказал он.

Позже у Сталина было много дач, но ни одна из них не принадлежала ему лично. На мебели и даже на отдельных книгах в его библиотеке были инвентаризационные номера. Таким скромным и неприхотливым в быту оставался он до конца своих дней.

Только после, когда Сталин уйдет из жизни, Хрущев, поливая его грязью, будет рассказывать всяческие сказки о его самодурстве. «Сталин любил угостить других, – писал он в мемуарах. – Сам он ел мало. Но известно, что в гостиной кунцевской дачи всегда имелся запас чистых тарелок, приборов, хрустальных фужеров. В разгар пирушки Иосиф Виссарионович коротко приказывал: «Новая скатерть» или «Свежая скатерть»… И тут же обслуга с четырех концов подымала прежнюю скатерть – и все мешалось: черная икра с отбивными, недоеденная капуста по-грузински с жареными куропатками, начиненными грибами, хрусталь с фарфором… Приносилась чистая скатерть, и стол снова заставлялся яствами…»

Сталина он пытался сравнить с разгулявшимся купцом.

Но это будет потом, а в тот день, когда Хрущев впервые переступил порог квартиры Сталина, он был, как говорится, тише воды и ниже травы. Никита сидел, подогнув ноги под стул, и зачарованно смотрел на Сталина.

– Что нового, отцы города? – спросил Иосиф Виссарионович гостей, – как вам работается?

Хрущев сразу же взял инициативу на себя. Он сказал, что на всех предприятиях проходят собрания и что трудовые коллективы поддерживают линию партии на индустриализацию и коллективизацию.

– Люди верят в мудрость партии, – сказал Никита Сергеевич, – а если есть вера, то будет и победа.

Сталин внимательно слушал Хрущева.

– А что случилось на втором заводе? – спросил Сталин. – В чем там дело?

Никита Сергеевич ожидал этого вопроса, т. к. это была единственная авария на предприятии за последнее время.

– Товарищ Сталин, – встрепенулся он, – там засели недобитые «правые», всякие троцкисты и бухаринцы, это враги народа. Они нам вредят. По их вине, я так считаю, вышел из строя двигатель на главном конвейере и погиб человек.

До сих пор молчаливый Булганин, чувствуя всю неловкость своего положения, решил встрять в разговор.

– Бухаринцы нам, конечно, вредят. Им не по душе наши успехи, – сказал Николай Александрович, – но в данном конкретном случае все произошло из-за низкого профессионализма и слабой трудовой дисциплины.

– Безусловно, – сказал Сталин, – успех выполнения плана зависит от профессионального мастерства рабочих и трудовой дисциплины. Но этими вопросами должны заниматься инженерные службы. А если они этого не делают, то чем они там занимаются? Вот вы и разберитесь с этим делом. Здесь есть о чем подумать.

«Отцы города» обещали разобраться. Через неделю Хрущев доложил Сталину, что на заводе раскрыт заговор «правых». Арестованы директор и главный инженер. Сейчас они дают показания и уже сознались, что готовили крупную диверсию с целью сорвать выполнение государственного плана.

Однако Хрущев не сказал Сталину, что эти признания выбивали у них правоохранительные органы при его прямом участии.

– Хорошо, – одобрил Сталин, – продолжайте расследование.