Текст книги "Дерзкий рейд"

– Так вот в той фотографии вся заковырка! – сказал Флоров, пряча довольную улыбку. – Там между картонкой и задней стенкой рамки находились важные документы.

Сидней не поверил своим ушам.

– Как же?.. Не может быть?

Флорову пришлось пояснить, что и Анна была не Анна, а Соня, и вовсе не невеста, а просто подпольщица, коммунистка. Она имела задание встретить Алексея в порту и получить документы.

– Я обязательно напишу ей, что встретил тебя. Вот обрадуется! А как закончим войну, махнем в Москву… к Соне. Она работает в секретариате Совнаркома. Знаешь, я тоже рад, что тебя встретил, но дважды рад тому, что ты с нами! – Флоров хлопнул Джэксона по плечу и спросил: – Как ты очутился в Красной армии?

Сидней посмотрел на Флорова, перевел взгляд на бойцов, потом немного помолчал, как бы собираясь с мыслями.

– О! Я совсем не думал оставаться в России… Совсем не думал. Но так получилось, – начал неторопливо свой рассказ Джэксон, тщательно подбирая русские слова. – У меня все дела были совсем плохо, как я палец ломал. – Сидней показал большой палец левой руки, где на фаланге отчетливо выступал костный нарост. – Теперь хорошо, палец крепкий! – Он сжал кулаки. – Бить можно крепко!

Из-за этого злополучного пальца вновь возник разговор. Но не в купе комиссара, а уже на передней платформе, где ехали бойцы первого взвода. Именно в нем и определил служить Флоров американца после того, как Сидней рассказал ему о своих мытарствах в России, о том, что уже в Петербурге его бросил сын миллионера и что поиски заработка привели его в конце концов в Среднюю Азию. Среди бойцов, присутствовавших в купе, был и пулеметчик Степан Бровкин, плечистый рыжебородый сибиряк. Там, у комиссара, он стеснялся спросить Джэксона про палец и, когда очутился с этим американцем на платформе, сразу же проявил свое любопытство.

– Как же ты палец сломал? – спросил он, подмигнув окружившим Джэксона бойцам. – В драке, что ли? Или по пьянке?

Джэксон с недоумением посмотрел на сибиряка, грудь которого была перекрещена пулеметными лентами.

– Зачем дрался? Совсем нет! Я боксер. Понимаешь, боксер! – Сидней поднял руки в боевое положение, сделал несколько движений, имитирующих боксерский поединок.

– Знамо! – из дальнего угла платформы сказал Василий Хомутов, по прозванию Васька-Москвич. – Видел я ихнюю боксу в цирке. Как мордуют друг дружку! На кулаках рукавицы такие, из кожи… Пухленькие. А место, где они бьются, веревками огорожено. Видать, для того, чтобы не убег, ежели который сдрейфит.

Сибиряк Бровкин повернулся к говорившему и, смерив его глазами, тихо, но твердо произнес:

– А ты не врешь, Васька?

– А чего мне врать, коли правда одна! – беззлобно ответил тот. – У нас на кулачках, на масленице, так стенка на стенку идут. Верно? А у них, в боксе той самой, один на один выходят да на весы становятся, чтобы знать, с ровней драться. Во как! Культура… И на кулаки перчатки натягивают. Тоже тебе, опять же культура…

Ваську перебил Корнилов, человек хмурый и раздражительный:

– Знаем культуру ихнею! Буржуйскую… Перчатки у них такие толстые, на вате… Чтоб не больно, чтобы только видимость одна… Деньгу зашибают!

– Ну да, «не больно»! Сказанул! – перебил его в свою очередь Василий и со знанием дела продолжал: – Бьют крепко, по совести. И все норовят в зубы али в поддых. Так, чтоб с катушек долой. Во как!

Тит Корнилов вынул из кармана объемистый потертый кисет, оторвал кусочек бумаги и, сворачивая самокрутку, спросил:

– А кто он тогда будет, боксер-то?

– Как кто? – удивился Василий. – Ясное дело, американец.

– Да не про то я… С точки зрения революции. Куда он ближе: к буржуям или к пролетариям?

Возле защитной стены, опершись плечом на тюк хлопка, сидел туркмен Мурад. Смуглолицый, худощавый, с большими, чуть навыкате внимательными глазами. На нем был стеганый халат, на голове высокая белая папаха. Он сидел, зажав между колен винтовку, и, прислушиваясь к разговору, внимательно рассматривал американца.

Сохраняя на лице спокойствие, Мурад несколько раз мысленно удивился. Вай! Оказывается, на земле есть какая-то страна Америка… Вай! Оказывается, и драка тоже может быть службой и за нее деньги платят… Никогда в жизни боксерских поединков он не видал, но Мурад был участником состязаний по туркменской борьбе – курашу. Курашисты степенно выходят в круг, одетые в халаты, но босиком. По аналогии он представил себе и бокс. Выходят на круг американцы, они, как урусы, европейцы, в глаженых брюках, пиджаках с блестящими пуговицами, а на голове у каждого фуражка с лакированным козырьком. Натягивают на руки белые кожаные перчатки, какие Мурад видел у русского офицера, и начинается, как говорит Васька – а ему Мурад верит, – драка на кулаках. Что такое драка, Мурад знает хорошо, видел, как осатанело дрались пьяные русские солдаты. Рубахи разорваны, лица в крови… Потом победитель – пахлеван[8]8
  Пахлеван – борец.


[Закрыть], сняв фуражку, идет по кругу, и ему со всех сторон кидают рубли и полтинники…

Мурад с любопытством смотрел в лицо Джэксона, стараясь отыскать следы кулачных потасовок, но лицо американца было чистым: ни шрамов, ни повреждений.

– Скажи, товарищ американец, а ты нашу революцию, значит, поддерживаешь? – все допытывался Корнилов. – Или, так сказать, между и вашим и нашим?

– Я с первых дней в интернациональном полку, как советская власть в Ташкенте стала, – твердо сказал Джэксон. – Я ее сразу понял, сердцем понял.

– Вечно ты, Тит, сумлеваешься! – строго сказал Степан. – Товарищ боксер – наипервейший друг нашего комиссара. Свой, выходит!

Глава седьмая

К Ашхабаду подъезжали рано утром. После утомительного однообразия пустыни город показался большим зеленым садом. Джэксон не отходил от окна. Поезд-броневик шел с востока на запад вдоль окраины города, и солнце, которое вставало из-за спины, высветило розовыми лучами жилые кварталы, зелень садов, выпуклые лбы холмов, охватившие полукружьем Ашхабад. Вырисовало оно своими лучами вдали и величавые, покрытые снегом горные хребты Копетдага… Вершины гор, словно огромные белоснежные туркменские папахи, надетые на головы богатырей, возвышались на фоне яркого и чистого утреннего неба, чем-то похожего на ровную голубизну моря.

Сидней невольно залюбовался горами. Рядом, попыхивая самокрутками, стояли сибиряк Степан Бровкин и Корнилов. Тут же неподалеку, сжав винтовку обеими руками, жадно смотрел на родные просторы своими большими, чуть навыкате глазами Мурад.

– Красив городишко, – сказал Бровкин. – Совсем не похож на азиатские.

Ашхабад действительно не был похож на Ташкент, Самарканд, Бухару и Мерв, которые видел Джэксон. Те древние города поражали однообразием серых глиняных плоскокрыших построек и таких же глинобитных высоких заборов – дувалов. А тут радовали взгляд ослепительно белые тона. Издали город казался горстью кубиков пиленого сахара, упавшего на траву, – так весело белели опрятные домики и выбеленные глинобитные заборы среди садов и уличных насаждений.

Поезд-броневик подкатил к строгому кирпичному зданию вокзала. На пыльном перроне стояла группа встречающих: военные, несколько гражданских, одетых в белые костюмы и при галстуках, и туркмены в длинных красных халатах и белых папахах. Встречающие почтительно и неторопливо пошли к штабному вагону.

Флоров, в кожанке и фуражке, с кольтом на боку, легко соскочил с подножки. Комиссар не привык к торжественным встречам, терпеть не мог любой церемониал. Он зашагал навстречу ашхабадцам. Следом за ним пошли командиры отряда.

– Приветствуем высокое начальство, чрезвычайного комиссара… – начал было речь полнолицый солидный военный, выступивший вперед.

– Отставить! – весело махнул рукой Флоров. – Здравствуйте, товарищи!

Из поезда-броневика с оружием в руках соскакивали на перрон красноармейцы. Однако выгрузились не все, половина отряда, как было условлено заранее, на всякий случай осталась в поезде возле пулеметов и орудий.

Флоров вместе с собой взял и Джэксона. Уселись в открытый автомобиль. Командиры и бойцы отряда разместились в фаэтонах и армейских повозках.

На улицах города было почти пустынно, редкие прохожие жались к тени деревьев. Казалось, жизнь замерла за высокими выбеленными глинобитными заборами. Пыль, песок, жара… Знойное июльское марево, навевая сонливость, окутывало город.

Но тишина и сонливость были обманчивы. Десятки недоброжелательных глаз скрытно следили за движением прибывшего отряда. Мятежники не думали сдаваться. Они лишь на время затаились, выжидая удобного момента…

На одном из перекрестков автомобиль резко затормозил: по улице шел большой верблюжий караван. Плавно и мерно позвякивали колокольчики, подвязанные у груди верблюдов, в такт шагам рослых животных покачивались огромные тюки. Караван сопровождали смуглые, вооруженные кантовками всадники на резвых конях.

– Проверить, – приказал Флоров и кивнул в сторону каравана.

Караван остановили. Вскоре к Флорову подвели купца – невысокого бородатого мусульманина в чалме и запыленном дорогом халате. Приложив руки к сердцу, тот почтительно склонился перед комиссаром, произнес несколько фраз.

– В Бухару идут из Персии, – поспешно перевел один из встречавших комиссара. – Караван эмира Бухарского…

Бухара была самостоятельным государством, и Флоров не имел полномочий вторгаться в дела эмира.

– Поехали!

Караван остался позади. Купец-мусульманин и всадники долгими взглядами провожали отряд комиссара. Они облегченно вздохнули, когда последняя повозка скрылась за поворотом.

– Бисмилля… – промолвил мусульманин слова молитвы и, проведя ладонями по лицу, дал шпоры своему скакуну.

Он торопился. Караван действительно шел из Персии, но вез товар не эмиру Бухарскому, а графу Дорреру и его сообщникам. В тяжелых тюках лежало оружие, посланное мятежникам Маллесоном. Английский генерал пунктуально выполнял свое обещание.

Чрезвычайный комиссар по делам Закаспийской области действовал быстро и решительно. Он понимал, что правые эсеры в тесном контакте с ашхабадским отделом тайной контрреволюционной «Туркестанской военной организации» и «Союзом фронтовиков» приготовились к «встрече» с его отрядом. Конечно же, после неудачного выступления 17 июня они не смирились и не отказались от борьбы. Где-то в городе притаились вооруженные дружины эсеров и бывших фронтовиков. Сколачивался блок недавних враждующих группировок – буржуазных националистов, которые называли себя джадитами, с махровой феодально-родовой верхушкой. И они действовали в трогательном согласии с бывшей русской колониальной администрацией и царским офицерством. Повсюду велась линия саботажа и игнорирования распоряжений Ашхабадского Совета.

Совет был слаб, в нем заседало много меньшевиков и эсеров. Совет в основном занимался улаживанием бесконечных инцидентов с демобилизованными частями старой армии, которые возвращались с персидского фронта и под влиянием своего офицерства в любой момент могли присоединиться к белогвардейцам. Кроме того, во всей остроте стоял продовольственный вопрос. Сил у Совета было мало, ибо значительная часть коммунистов и революционного пролетариата находилась на севере, на Оренбургском фронте.

Флоров понимал, что город похож на бочку с порохом. Заниматься расследованием событий 17 июня трудно, пока не созданы надежные воинские части.

Флоров, имея чрезвычайные полномочия, сразу же объявил город на осадном положении. Создал ревком, отстранил от руководства Ашхабадским Советом эсеров и меньшевиков. К вечеру на улицах и в людных местах расклеивали приказ ревкома, в котором гражданскому населению в категорической форме предлагалось немедленно сдать оружие. В течение сорока восьми часов Флорову удалось выполнить задание правительства Туркестана: погрузить в вагоны и эвакуировать в Ташкент Управление Среднеазиатской железной дороги…

А в то время, когда эшелон с Управлением отбывал в Ташкент, на окраине города, в саду местного купца, жарили шашлык и пировали на деньги графа Доррера местные головорезы. Это был отъявленный сброд, промышлявший грабежом и разбоем. Выдав аванс – ящик водки и несколько золотых червонцев, граф деловито наставлял:

– Комиссара взять живым. Чтоб ни звука!

В тот же вечер на Флорова, когда он вместе с Джэксоном возвращался с митинга, напали.

Сидней почувствовал, как ему на голову накинули ватный халат. Чьи-то дюжие руки грубо сорвали оружие и пытались скрутить ему руки.

«Засада! – мелькнула мысль. – Комиссар в опасности!» Резким движением тренированного тела Джэксон стряхнул с себя навалившихся наемников и, сбросив халат, ринулся на выручку Флорову, которого уже повалили на землю. Прямо перед ним выросла медвежья фигура двухметрового великана. Басмач взмахнул ножом, надеясь одним ударом покончить с прытким красноармейцем. Но Сидней был начеку. Отбив левой рукой занесенный над ним нож, Джэксон, как это не раз он делал на ринге, ударил по жирному подбородку снизу вверх с пружинистым поворотом тела. Басмач, звучно лязгнув зубами, рухнул под ноги своих сообщников. Те на мгновение оторопели. Они не могли понять, что же произошло, почему их могучий приятель валяется на земле, а этот русский стоит на ногах. Замешательством успел воспользоваться Флоров. Он вскочил на ноги.

– Бей гадов!

Басмачи, словно их кто-то подтолкнул в спину, дружно бросились на боксера и комиссара.

Схватка была короткой и жестокой. Кулаки Джэксона не знали пощады. Его удары, точные и неотвратимые, валили наповал. Через несколько минут дюжина наемников валялась в пыли переулка. Остальные кинулись бежать, оглашая ночь криками ужаса:

– Шайтан! Злой дух! Шайтан!

О ночной схватке ни Флоров, ни Джэксон никому не рассказывали. Было много других, более важных забот. Однако после этой ночи они стали всюду бывать вместе.

Проведя несколько митингов среди рабочих и поручив ревкому решительно утверждать революционный порядок, Флоров с частью своего отряда направился в Кизыл-Арват, крупнейший город Закаспийской области. Оттуда поступали тревожные сведения.

В Кизыл-Арвате находились железнодорожные мастерские, в которых работало около двух тысяч человек. Флоров не мог допустить, чтобы такой большой коллектив попал под влияние эсеров и меньшевиков.

В просторной комнате с высоким потолком было не так жарко. Толстые стены особняка, сложенные из кирпича, с массивными контрфорсами да тенистый сад в какой-то мере задерживали знойные, палящие лучи. Однако пятерых мужчин, собравшихся здесь, отнюдь не беспокоила духота. Это были люди, которые много лет провели в Закаспийской области, прокаленные солнцем старожилы Ашхабада, уверенно считавшие себя хозяевами края. Одни владели большими участками земли, другие вели крупную торговлю, третьи занимали совсем недавно важные посты. Эти люди были разные по внешности, по манерам и воспитанию, однако всех их объединяло одно – тревога за свой завтрашний день, за свою собственность, за свое благополучие… Прибытие отряда Флорова путало все карты, а энергичные действия чрезвычайного комиссара грозили каждому из них опасностью. В этом никто не сомневался.

Граф Доррер по-домашнему, без пиджака, в клетчатой серой жилетке, шелковой белой рубахе с расстегнутым воротом и чуть спущенным черным галстуком, волнуясь, ходил по темно-красному текинскому ковру, застилавшему почти всю комнату, размахивая короткими руками, и в который раз повторял:

– Надо действовать!.. Надо немедленно действовать!..

Доррер был весьма обескуражен неудачей ночного нападения и не мог простить этого своим наемникам. Дюжина отпетых головорезов не смогла справиться с двумя большевиками. Смешно!.. Напились, наверное, до одури. Зря аванс водкой давал. Вот и упустили! Еще и оправдываются: «Дерется, как шайтан! Злой дух!» Глупости. Кто поверит, что в темном переулке они не могли схватить комиссара или в крайнем случае пристрелить?.. Доррер снова прошелся по ковру:

– Надо действовать! Действовать!

Подполковник Козлов, красный от выпитого вина, сумрачно хмурился и, примостившись у стола, монотонно выстукивал костяшками пальцев походный марш. Наконец-то эти либералы поняли, что надо действовать. Не он ли все время настаивал и требовал решительных мер? Обстановка с каждым днем обостряется, того и гляди, чрезвычайный комиссар доберется и до «Союза фронтовиков». Надо опередить. Казачьи сотни и тайно вооруженные отряды давно ждут приказа…

Отодвинув рюмку с коньяком, флегматичный Фунтиков почмокал полными губами. «Главное, не ошибиться, – думал он, – поспешность хороша при ловле блох, а не в политике!» Он, конечно, знал, что именно от него ждут решающего слова. Еще две недели назад его, Фунтикова, выбрали на тайном совещании, где распределялись места в будущем Закаспийском правительстве, главою временного исполнительного комитета. От его имени граф Доррер уже вел переговоры с англичанами.

Фунтиков потирал холодными ладонями седеющие виски, словно хотел немного остудить распаленные мысли. Не сегодня-завтра должен тайно прибыть представитель Англии, специалист по военным вопросам. Может быть, стоит повременить и вместе с ним обсудить план действий? Тут важно не промахнуться, иначе, как говорят в Москве-матушке: легко наломать дров. Но надо что-то говорить, на него смотрят, ждут.

– Спокойнее, господа. Без нервов… На наших плечах такая ответственность!

Фунтиков повернулся к Ораз-Сердару, туркменскому магнату, состояние которого баснословно. Год назад Ораз-Сердар щеголял в полковничьем мундире, гордо вскинув коричневую физиономию с наглыми навыкате глазами, а сейчас – умеет же примениться к моде времени! – разоделся в богатый туркменский наряд, добавив к нему кривую кавказскую саблю и маузер. Фунтиков, да и не только он, а, пожалуй, и все представители русской «демократической власти» по-прежнему относились свысока и барски пренебрежительно не только к туркменам скотоводам, но и к национальным политическим деятелям. За глаза этого Ораз-Сердара называли и выскочкой, и «окультуренным краснокожим», а то и просто сартом. Фунтиков терпеть его не мог, и, если бы у Ораз-Сердара не было такого влияния среди местных националистов и вооруженных банд туземцев, с ним бы никто и не разговаривал. Однако сейчас, когда край похож на вулкан накануне извержения, приходилось смирять личные антипатии. Тем более что на тайном совещании именно Ораз-Сердара назначили военным министром.

– А что думает на этот счет наш верховный главнокомандующий?

Ораз-Сердар сидел в кресле, по-европейски закинув ногу на ногу. Коричневые хромовые сапоги тускло поблескивали, бросался в глаза их модный белый рант – ровная строчка скрученных белых ниток, тонкая работа хорошего мастера. Лицо полковника, чуть светлее голенища сапог, смуглое и тоже поблескивало, словно навощенное. Оно, как маска, слегка улыбчивое и надменное, скрывало чувства Ораз-Сердара и, главное, мысли. А мысли у него с широким полетом. Сейчас еще не время полностью открываться, но настанет час, и он навсегда избавится от этих чванливых и высокомерных русских аристократов. Нет, не напрасно он столько сил положил, создавая туркменский съезд! Важно объединить силы, собрать в единый кулак. Махтум Кули-хан, Джунаид-хан и Азис-хан со своими всадниками… Но сейчас не время открывать свои замыслы, важно в первую очередь свалить общего врага – большевиков, Советы.

– У нас верное слово джигита, – ответил он Фунтикову, зная, что его слушают все. – Мы, кажется, четко разграничили наши боевые действия: русские подразделения возьмут город и железную дорогу, а всю степь приносят к вашим ногам мои джигиты.

– Так чего же мы ждем? – бросил Козлов.

– Может быть, Аллаху известно, но мне пока еще нет, – ответил Ораз-Сердар.

– То есть? – Доррер круто повернулся к полковнику: – Что вы хотите сказать?

– Пока ничего. – Из-за приспущенных век холодно поблескивали коварные глаза. – Аллах любит терпеливых и покорных.

– Ваши джигиты готовы?

– Всадники, у которых оседланы кони, всегда готовы к бою. – И, чуть улыбнувшись, спросил: – Вы хотите предложить, чтобы вместе…

– Да, – перебил его Доррер, – совместно с нашими частями.

Ораз-Сердар хотел что-то сказать, но в комнату быстрым шагом вошел, вернее, почти вбежал Архипов, один из активных членов партии эсеров. Он был взволнован и, нарушая правила конспирации, выпалил с ходу:

– Пропали… Горит Кизыл-Арват!

– Горит? – переспросил Козлов. – Пожар там?

– Нет, горят наши планы. – Архипов налил в бокал охлажденного вина и залпом осушил его, – Только что туда ушел поезд-броневик… Чрезвычайный комиссар и большая часть отряда…

Граф Доррер саркастически улыбнулся, посмотрел на Фунтикова:

– Дождались!..

– Эх, упустили соколика, теперь ему голову не свернешь, – вздохнул Козлов. – Тяпы-растяпы…

Фунтиков откинул накрахмаленную салфетку и сказал:

– Может быть, это и к лучшему.

– Что – к лучшему? – Все повернулись к нему.

– Что уехал, – тем же меланхолически спокойным тоном продолжал он. – Отряд можно и по частям…

Фунтиков встал. Он понимал, что, если даже не отдаст сейчас распоряжения, мятеж все равно начнется. Фунтиков принял величественную позу.

– Пора, – произнес он торжественно и сделал жест Ораз-Сердару. – Действуйте, военный министр!

Козлов вскочил, схватил рюмку с водкой – это была рюмка Фунтикова, – немного замешкался, потом махнул рукой, перекрестился и, влив в горло жидкость, как в чашу без дна, радостно блеснул белками глаз:

– Начинаем!..

– Главное – взять почту и телеграф, – почти выкрикнул возбужденный Доррер. – Не повторить ошибки семнадцатого июня… Главное – оборвать связь с Ташкентом!..

Через час на улицах Ашхабада затрещали выстрелы. Контрреволюция снова подняла голову. На этот раз мятежники действовали более собранно и целеустремленно. Вооруженные отряды ворвались на почту, захватили телеграф, перерезали линию связи с Ташкентом и Кизыл-Арватом… Бойцы недавно сформированных частей Красной армии не понимали, что же происходит в городе. Мятежники действовали под красным флагом и выкрикивали революционные лозунги: «Да здравствует свобода!», «Да здравствует революция!», «Долой диктатуру большевиков, да здравствует равноправие партий!» Кое-кто колебался, прислушивался. Кое-кто принял все за чистую монету и присоединился к мятежникам…

Разбив в уличном бою остатки незначительных сил Ашхабадского ревкома, отряд эсеров овладел зданием Совета. В тюрьму были брошены захваченные в плен областные комиссары-большевики, члены ревкома Житников, Батминов, Розанов, Молибожко, Теллия, Кулиев, Арустамянц, Петросов и другие.

В тот же день, 12 июля 1918 года, в Ашхабаде была создана новая, так называемая «центральная власть» Закаспийской области, которая для маскировки именовала себя «стачечным железнодорожным комитетом». В созданном временном исполнительном комитете председательское место занял правый эсер белогвардеец Фунтиков, в состав комитета вошли туркменский националист Ораз-Сердар, лидеры партии социалистов-революционеров Закаспия граф Доррер, Немцов, Дохов, Архипов, Козлов и другие ярые противники советской власти. К мятежникам в первые же дни присоединились туркменские буржуазные националисты и родовые вожди и дашнаки[9]9
  Дашнаки – армянские буржуазные националисты.


[Закрыть], пополнив ряды контрреволюции своими вооруженными отрядами.

Новое правительство спешно направило в Кизыл-Арват вооруженную до зубов дружину мятежников. Перед ней была поставлена одна задача – уничтожить отряд чрезвычайного комиссара.