Текст книги "Тарантул"

Герман Иванович Матвеев
Тарантул

© Матвеев Г. И., наследники, 1957

© Кочергин Н. М., наследники, рисунки, 1957

© Третьяков В. Н., рисунки на переплете, 2010

© Оформление серии, предисловие, примечания. ОАО «Издательство «Детская литература», 2010

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

О трилогии «Тарантул»

Более полувека прошло с момента написания повестей Г. И. Матвеева «Зеленые цепочки» (1945), «Тайная схватка» (1948) и «Тарантул» (1957), рассказывающих о ленинградских мальчишках, во время Великой Отечественной войны участвовавших в работе контрразведки. Жизнь нашей страны с тех пор сильно изменилась, но из книг того времени мы можем лучше узнать нашу историю. Возможность увидеть осажденный фашистами Ленинград глазами человека, пережившего блокаду, испытать гордость за беспримерный подвиг ленинградцев, которые отстояли свой город, – вот главная ценность этой трилогии.

Действие первой повести «Зеленые цепочки» происходит осенью 1941 года. Вокруг Ленинграда сжимается кольцо блокады. Фашистские захватчики пытаются прорвать оборону и взять город. Во время артиллерийских налетов в ленинградское небо неожиданно взмывают зеленые ракеты, которыми вражеские пособники указывают цели для бомбежек – важные объекты города.

Главный герой, Миша Алексеев, в этих тяжелейших условиях оказался без родителей – отец на фронте, мать погибла во время обстрела, – да еще с маленькой сестренкой на руках. Перед ним возникает суровая необходимость как-то добывать деньги на еду и одежду. От безысходности он решается на кражу и попадает в милицию. Майор государственной безопасности поручает Мише собрать группу надежных ребят, чтобы обнаружить человека, пускающего ракеты. Команде из пяти проверенных друзей удается задержать одного из ракетчиков. Его поимка позволяет выйти на след банды диверсантов. Постепенно, одного за другим чекисты арестовывают всех членов «круга однорукого», захватывают радиопередатчик, оружие, шифры, чемоданы с ракетами и минами замедленного действия.

Действие второй повести «Тайная схватка» происходит через год – осенью 1942 года. Осажденный Ленинград все время подвергается бомбежкам и систематическим обстрелам. Враг продолжает готовиться к штурму города. Но кроме внешней угрозы существует и внутренняя: в городе действует тайная сеть фашистских шпионов и вредителей.

Миша Алексеев стал юнгой на большом торговом судне, с начала войны стоящем на якоре в центре города. И вот новое задание майора госбезопасности Ивана Васильевича. В заброшенном доме случайно находят паспорт и записную книжку с инструкциями по подготовке к штурму Ленинграда, написанную проявляющимися на свету симпатическими чернилами. Мише и его друзьям поручают проследить, кто обратится за находками.

Этот человек выводит чекистов на банду воров, которые помимо краж хлебных и продовольственных карточек помогают фашистам организовывать диверсии. Мишу Алексеева под видом карманника внедряют в эту банду. Все идет по плану, но Миша совершает ошибку, недопустимую для контрразведчика, которая чуть не приводит к срыву всей операции и гибели подростка.

В третьей книге, которую вы сейчас держите в руках, Мишу ждет новое опасное задание Ивана Васильевича, связанное с разоблачением вражеской работы все того же коварного и жестокого Тарантула, которому удалось скрыться в конце второй повести.

ТАРАНТУЛ

1. «РЫБАК»

В холодном воздухе носилась водяная пыль и через шинель, фланелевку*[1]1
  Слова и выражения, отмеченные знаком *, объясняются в примечаниях в конце книги, с. 279–286.


[Закрыть] и тельняшку проникала к самому телу. От сырости белье казалось липким. Темень – глаза выколи! Внизу вяло шлепали мелкие волны.

На стоящем впереди катере замаячили красные угольки папирос и послышался смех. Кто-то из команды вышел подышать воздухом.

Но вот опять в стороне Петергофа глухо захлопали пушки, и над головой зашуршали снаряды. В городе вспыхнули красные зарницы, а через минуту докатился треск разрывов. Сейчас же в ответ глухо ахнули батареи Ленинграда и смяли эти звуки.

Сегодня враги стреляли всю ночь. С большими перерывами, ограничиваясь друмя-тремя залпами, настойчиво посылали они снаряды в разные районы города. Как бы солоно им ни приходилось, молчать они не хотели. Ленинград праздновал двадцать шестую годовщину Октября*.

«До чего пакостная у фашистов натура! Как праздник – так обязательно безобразят», – подумал стоявший на вахте Пахомов, прислушиваясь к артиллерийской дуэли.

Он вспомнил, как в прошлом году фашисты отметили юбилей. Авиация гудела над городом всю ночь. Во всех районах повесили на парашютах яркие фонари-ракеты и безнаказанно сбрасывали бомбы. Тогда он не был на вахте, но почти всю ночь простоял на палубе катера. Казалось, что после такой бомбежки от Ленинграда останутся одни развалины…

Стрельба кончилась, и снова установилась тишина.

«Они ведь, наверно, считают, что как только снаряд разорвется, так весь район в бомбоубежище кинется». Он знал, что сейчас во многих квартирах кончались вечеринки, и даже сам имел два приглашения от знакомых девчат. Знал, что первый тост поднимали за победу. Она еще не близка, но уже ярко блестит в московских салютах*.

«А нынче им достается… Это не прошлый год».

Прошла минута, другая, и вдруг послышался скрип уключин. Пахомов насторожился, повернул голову и уставился в темноту.

Катера стояли почти у самого устья реки, где она впадала в залив, а если он услышал скрип уключин, то, значит, лодка находится где-то недалеко, на середине Невки.

На другом берегу, в единственном доме, жила команда военных рыбаков. Они давно прекратили рыбную ловлю, да и вряд ли в такую погоду, в темноте могли отправиться куда-то на лодке. Другой лодки поблизости не было.

«Показалось мне, что ли?»

Напрягая слух, он долго стоял без движения, но никаких звуков больше не доносилось.

«Значит, показалось», – уже твердо решил Пахомов.

Снова началась артиллерийская перестрелка, но на этот раз в стороне Московского района.

Пришла смена.

– Замерз? – хриплым ото сна голосом спросил его лучший друг и земляк Киселев.

– Отсырел, – сказал Пахомов, передавая вахту.

– Иди сушись.

– Послушай, Саша. С полчаса назад вроде как на лодке кто-то греб. Веслами скрипнул.

– На лодке? – удивился Киселев. – Да ты что! В такую погоду на лодке кататься… ночью!

– Я и сам не понимаю. А только так ясно послышалось.

– Может, на катере что-нибудь?

– Не знаю.

Пахомов спустился в кубрик* и скоро забыл о происшествии, но когда через четыре часа он сменил Киселева, то вспомнил и спросил:

– Ну как, лодку не слышал?

– Какая там лодка! Померещилось тебе.

Незаметно начинался рассвет. Появились неясные очертания пулемета в чехле, стоящего на носу катера. Забелел корпус яхты, вытащенной на берег, и корявое дерево с обломленной вершиной все яснее выступало на фоне посеревшего неба.

Пахомов смотрел на противоположный берег. Ему казалось, что там, чуть пониже их катера, чернеет лодка.

Прошло несколько минут – и уже никаких сомнений не осталось. Лодка стояла на одном месте, и в ней сидел рыбак. Откуда он взялся и как попал сюда ночью? Правда, среди любителей-рыболовов можно встретить людей, одержимых своей страстью, которые ловят рыбу невзирая на погоду и время года.

Пахомов тоже был таким любителем и сразу понял, что рыбак ловит на подпуск, но лодка стоит слишком близко от берега, и это было подозрительно. Он вызвал наверх старшину.

– Товарищ старшина, смотрите! – сказал он, показывая пальцем на берег.

– Что там?

– Рыбак.

– Ну так что? Пускай ловит.

– Ночью приехал.

– Как это – ночью?

– Вечером его не было, а как стало светать, я его и увидел. Ночью слышал, как он уключинами гремел.

– Вот оно что! Сейчас мы это разберем.

Старшина ушел, и скоро, застегивая на ходу шинель, поднялся лейтенант.

– Пахомов, ты уверен, что рыбак приехал ночью? – спросил он.

– Уверен, товарищ лейтенант.

Глухо зарычал мотор. Сбросили конец*, и лейтенант встал у штурвала. Катер плавно развернулся и двинулся к лодке.

Рыбак понял, что катер направляется к нему, и начал торопливо вытаскивать якорь. Лодку подхватило течением и медленно потащило вниз.

– Эй, гражданин! Задержитесь на минуточку! – крикнул в рупор старшина.

– А зачем? Здесь нельзя ловить?

– Ловить можно! Давайте сюда…

Рыбак взялся за весла, но, видимо, раздумывал, что ему делать.

– Не пугай его, старшина, – вполголоса сказал лейтенант, передавая управление матросу.

– Если нельзя, так я уеду! – крикнул рыбак.

– Да вы не бойтесь, мы только документы проверим! – как можно дружелюбней сказал в рупор старшина.

Рыбак решительно взмахнул веслами и развернул лодку носом в берег.

– Это хуже. Может уйти, – проворчал лейтенант и снова встал за штурвал.

Лодка ткнулась в песок. Человек выскочил на берег и, не оглядываясь, быстро зашагал к парку.

– Кто за ним пойдет? – вполголоса спросил лейтенант.

– Разрешите – я! – отозвался Пахомов.

– Давай, Пахомов! Особенно не церемонься.

Катер тихо приближался к берегу. Пахомов понимал, что дорога каждая секунда, и, как только под носом катера зашуршал песок, прыгнул в воду. Уже на бегу он слышал, как лейтенант крикнул: «Полный назад!» – и забурлила вода за кормой.

Вытащив пистолет, Пахомов поставил его на предохранитель. Зоркие глаза помогли, и скоро он увидел «рыбака». Тот быстро шагал по аллее. Неожиданно он свернул в сторону и спрятался за ствол громадного дерева. Может быть, он рассчитывал на то, что моряк его еще не заметил и пробежит мимо, а может быть, задумал что-нибудь похуже.

«Не вздумал бы стрелять».

Теперь Пахомов не сомневался, что имеет дело с каким-то негодяем. Бросить лодку и трусливо удирать… Так не поступит человек, у которого совесть чиста.

Делая вид, что он не видел, как мужчина свернул, Пахомов побежал прямо по дороге. Поравнявшись с деревом, он круто повернул, сделал несколько скачков в сторону и оказался рядом с «рыбаком».

– Ты куда побежал? Тебе что было приказано? – еле переводя дыхание, сказал Пахомов, поднимая пистолет.

Не предвидя такого маневра со стороны моряка, тот сильно растерялся.

– Я же ничего… – пробормотал он.

– А ну-ка, давай обратно!

– За что вы меня арестовали? Я рыбу ловил. Никому не мешал.

– Все правильно! Незачем было бегать. Иди!

Мужчина нехотя повернулся и пошел к дороге.

Пахомов шагал сзади, держа наготове пистолет. Сейчас ему удалось захватить «рыбака» врасплох, но, как он будет поступать в дальнейшем, неизвестно. Обыскивать здесь не стоило.

Катер, урча моторами, ждал недалеко от берега.

Подойдя к своей лодке, задержанный остановился.

– Вы хотите документы проверить? – спросил он и, не дождавшись ответа, предложил: – Можно здесь проверить.

– Садитесь в лодку! – приказал Пахомов. – Идите на корму.

Человек покорно прошел на корму, Пахомов сунул пистолет в карман, оттолкнул лодку и сел за весла.

На воде было значительно светлее, и моряк мог разглядеть незнакомца. Длинный прямой нос. Верхняя губа чуть выдавалась над нижней. Заметная небритость и хмурый взгляд из-под нависших бровей. Под брезентовым плащом виднелся серый ватник*. На голове кепка.

Когда лодка приблизилась к катеру, глаза человека тревожно забегали по сторонам и он начал расстегивать пуговицы ватника.

– Ты что? – спросил Пахомов.

– Документы надо приготовить, – угрюмо ответил тот и вытащил из бокового кармана пиджака большой кожаный бумажник.

– Давайте руку, гражданин! – крикнул сверху старшина. – Влезайте!

«Рыбак» встал, повернулся… Все остальное произошло в одну секунду. Пахомов почувствовал, как задержанный сильно качнул лодку и, как бы потеряв равновесие, взмахнул рукой. Бумажник полетел в воду, а мужчина ухватился за борт катера.

«Прячет концы. В бумажнике что-то важное», – подумал моряк и без колебания прыгнул в воду.

В детстве, ныряя в светлой воде, Пахомов без труда находил на значительной глубине монетки, но сейчас, в одежде, в утренних сумерках, найти что-нибудь в холодной и мутной воде было трудно. К счастью, он взял верное направление и под водой оказался на одном уровне с бумажником. Рука сразу наткнулась на него.

Сверху, на катере, не видели, что произошло в лодке.

– Человек за бортом! – крикнул старшина и схватил спасательный круг.

– Не торопись, – остановил его лейтенант.

Пахомов вынырнул за кормой катера и барахтался в воде. Его сносило течением, а в двух метрах от него несло и лодку.

– Держи круг, Пахомов! – крикнул лейтенант.

– Не надо… я сам…

Он подплыл к лодке и уцепился за борт.

– Вот черт! Как это он вывалился! – сказал с облегчением Киселев.

– Старшина, надо ему водки дать да растереть всего! – приказал лейтенант. – Выкупался ради праздничка!

– Он нарочно прыгнул в воду, товарищ лейтенант, – сердито пояснил старшина. – Этот чего-то выбросил, а Пахомов и нырнул.

Лейтенант взглянул на «рыбака», скромно стоявшего около рубки.

– Что вы там выбросили?

– Я не выбросил… я обронил.

Когда Пахомов поднялся на катер и, передав бумажник лейтенанту, ушел переодеваться, задержанного увели в каюту. Катер развернулся и плавно направился на место своей стоянки.

2. ПИСЬМО

Уважаемый Сергей Дмитриевич!

Если бы вы знали, с каким восхищением и гордостью мы следим за титанической борьбой Ленинграда! Каждое самое незначительное и мелкое сообщение о ваших героических делах волнует всех истинных патриотов. О вас, ленинградцах, ходят легенды, и я не сомневаюсь, что эти легенды переживут века и будут передаваться из поколения в поколение. Должен сознаться, что я завидую вам и жалею, что оказался в тылу, хотя, само собой разумеется, отдаю все силы и работаю не покладая рук для победы. Приятно будет сознавать потом, что в этой великой войне есть и мои усилия. С радостью сообщаю вам, что наконец добился командировки и надеюсь числа двадцатого лично засвидетельствовать вам мое восхищение и пожать руку. Рассчитываю воспользоваться вашим любезным приглашением и остановлюсь у вас, если, конечно, не стесню. Что касается продуктов, то захвачу с собой, сколько унесу.

Еще раз примите мои самые лучшие пожелания. До скорой встречи.

Ваш почитатель Мальцев

Подполковник государственной безопасности, выстукивая пальцами по столу ритм какой-то мелодии, задумчиво смотрел на лежащее перед ним письмо. Его только что принесли из лаборатории. Самое тщательное исследование ничего интересного не обнаружило. Обычное письмо ленинградцу с Большой земли.

Он еще раз внимательно перечитал его и откинулся на спинку кресла. «Неужели тут сложный шифр?»

Письмо это находилось в числе других документов в бумажнике мужчины, задержанного сегодня утром у Крестовского острова. Предполагалось, что немцы отбуксировали лодку из Петергофа в ночь на седьмое ноября до фарватера*, а дальше он уже сам добрался до устья Невки. Письмо имело какое-то особое значение.

Шестое чувство чекиста подсказывало Ивану Васильевичу, что с приездом этого «почитателя» начинается серьезная операция. Перехватить Мальцева в день приезда, конечно, ничего не стоило, но это не решение. За Мальцевым, несомненно, стоят еще люди, и неизвестно, с какой целью он собрался в Ленинград.

Положение на фронте требовало от советской контрразведки глубокой, четкой и быстрой работы. Фашисты терпели поражение за поражением, и от них можно было ждать чего угодно. Они чувствовали, что Ленинград окреп и готовится к наступлению.

Если у него в руках находится кончик ниточки, надо распутать весь клубок.

Письмо адресовано уважаемому и известному в городе человеку. Сергей Дмитриевич Завьялов – ученый-химик, общественник – работал на оборонном заводе.

Чем больше думал Иван Васильевич, тем загадочнее становилось это простое на первый взгляд письмо. Десятки всевозможных и правдоподобных догадок мелькали в голове, но все они не имели под собой твердой почвы. Он, конечно, не собирался разматывать клубок, сидя за письменным столом, но любил поломать голову над сложной задачей, прежде чем приступить к расследованию. Потом, когда дело распутывалось и все становилось ясным, полезно было проверить ход своих мыслей и догадок.

Иван Васильевич достал лист бумаги, сделал несколько пометок, спрятал его в боковой ящик стола и позвонил по местному телефону.

– Товарищ Бураков?.. У вас там все готово?.. Я сейчас приду.

Затем он набрал городской номер. Через минуту послышался звонкий женский голос.

– Номер слушает.

– Какой номер? Цирковой или эстрадный? – шутливо спросил Иван Васильевич.

– Это говорит дежурная. Вам кого нужно, товарищ? Я не расположена шутить.

– Извините. Я не заметил, что у вас нахмурены брови. Скажите, пожалуйста, когда я могу видеть Сергея Дмитриевича Завьялова?

– В любое время… кроме ночи.

– А точнее? От и до?..

– С восьми утра до десяти вечера. Кто это говорит? Коля?

– Нет, не Коля.

– Ну да! Я сразу вас узнала. Что вы делаете завтра вечером?

Иван Васильевич повесил трубку. «Скучно, бедняжке, дежурить в праздник!» – с усмешкой подумал он.

Положив содержимое бумажника: паспорт, продовольственные карточки, письмо и протокол задержания – в папку, он взглянул на часы и вышел из кабинета.

В комнате следователей кроме ожидавшего помощника сидела стенографистка* и чинила карандаш. При входе подполковника оба встали.

– Здравствуйте, Надежда Аркадьевна. Извините, что пришлось вас потревожить сегодня, – с улыбкой сказал Иван Васильевич, протягивая Руку.

– Ну что вы, Иван Васильевич!

– Признаться, я и сам рассчитывал сегодня отдохнуть, но ничего не поделаешь…

Бураков выжидательно смотрел на начальника.

Иван Васильевич вынул из папки письмо и спрятал его в ящик стола. Остальное разложил на столе.

– Ну что ж, давайте приступим к допросу, – сказал он, обращаясь к помощнику. – Вы начинайте, а я посмотрю, что это за человече…

Когда Бураков вышел, Иван Васильевич переставил стул в темный угол комнаты. Здесь его не будет видно. Яркий свет лампы, стоявшей на столе, отражался рефлектором* и освещал середину комнаты. Слева, за маленьким столиком, сидела Надежда Аркадьевна.

– Долго мы будем работать? – спросила она.

– Боюсь, что да. Дело спешное. Как Славик поживает?

Даже в тени было видно, как покраснела от удовольствия стенографистка.

– Благодарю вас. Здоров. Переменил профессию. Сейчас решил стать танкистом. Только и занятий, что танки из коробочек строит…

Вошел арестованный. Разговор прекратился.

– Садитесь сюда, – сказал Бураков.

Человек опустился на указанный стул, положил ногу на ногу и сунул руки в карманы. Почти тотчас же он переменил позу: опустил ногу и скрестил руки на груди. Затем снова сунул руки в карманы.

Бураков сел за стол, неторопливо достал портсигар, зажигалку и закурил.

– Как ваша фамилия? – начал он с обычных вопросов.

– Казанков.

– Имя, отчество?

– Александр Семенович.

– Какого года рождения?

– Тысяча девятьсот первого.

– Где родились?

– Под Самарой.

– Точнее?

– Деревня Максимовка.

– Национальность?

– Русский.

Иван Васильевич чувствовал, что Бураков волнуется, но держит себя хорошо и вопросы задает спокойным, ровным голосом. Арестованный отвечал вяло, почти равнодушно. Видимо, он был подготовлен к такому повороту своей судьбы и успел заранее примириться. «Знал, на что идет», – решил подполковник.

– Где вы жили до войны?

– В Ленинграде.

– А как переехали в Ленинград?

– Это долгая история.

– Ничего, у нас времени хватит.

– Приехал учиться и остался совсем.

– Расскажите, пожалуйста, подробней.

Арестованный начал рассказ о том, как в первые годы революции он приехал в Питер учиться. Раскрывалась биография обыкновенного человека, жившего для того, чтобы жить без особых стремлений, увлечений, идей. Прожил день – и хорошо. В этой жизни были и радости. О них арестованный вспоминал с явным удовольствием, и по всему было видно, что говорил правду. Заминка произошла под конец.

– Где вы работали перед войной?

– Все там же.

– Вас призвали в армию?

– Нет. Я, как говорится, доходягой* был. Списали по актировке*.

Бураков поднял голову и пристально посмотрел на арестованного, но тот сидел опустив голову и не обратил на это никакого внимания.

– А чем вы больны? – спросил Бураков прежним тоном.

– А я точно не знаю.

– Как же это вы не знаете свою болезнь? Что-то не так.

– А так ли, не так, все равно вы не верите! – сказал вдруг с раздражением арестованный.

– Почему не верим? Наоборот, я верю всему, что вы говорите, но хочу уточнить, чтобы поверили и судьи. Если вы считаете, что следователь заинтересован приписать вам поступки, которых вы не совершили, то ошибаетесь. Мы заинтересованы только в одном: узнать правду. Если вы этого тоже хотите, то наши интересы совпадают.

Стенографистка покосилась на Ивана Васильевича и прикрыла рот рукой. Он понял причину улыбки. Бураков даже в интонациях подражал ему, хотя сам и не замечал этого.

– Если вы не хотите говорить, – продолжал серьезно Бураков, – это ваше дело, но тогда остается пробел. Чем его заполнить? Так или иначе, но отвечать вам придется на все вопросы. Насчет болезни мы установим через врачей, и они определят, чем вы больны. Оставим вопрос открытым. Вчера рано утром вас задержали на Невке. Так?

– Да.

– Что вы там делали?

– Рыбу ловил.

– Какую?

– Какая попадется.

– Поймали что-нибудь?

– Не успел. Я только что приехал.

– Почему вы бросили лодку и хотели скрыться?

– Испугался.

– Чего?

– Думал, что не разберутся, арестуют. Время военное.

– Как оказался бумажник в воде?

– Я его достал, чтобы документы предъявить, а как раз в это время лодка качнулась, когда я хотел на катер залезать. Он и выпал.

– Где вы взяли лодку?

– У товарища.

– Как его фамилия?

Арестованный задумался и снова сказал с горечью:

– А что говорить зря. Все равно вы мне не верите.

– Странный вы человек. Я же вам сказал, что верю, но если произошло недоразумение и вас задержали при таких обстоятельствах, надо все выяснить. Как фамилия вашего товарища, который дал вам лодку?

– Не буду я ничего говорить. Вы и товарища посадите.

– За что?

– А за что вы меня посадили?

Допрос затягивался.

Теперь Иван Васильевич разобрался в этом человеке и понял, что в армию Казанков не был призван потому, что сидел в тюрьме. И об этом Казанков проговорился сам. «Доходяга» и «списать по актировке» – типично тюремные выражения. Если он их употребил, то сделал это машинально, и, значит, в тюрьме сидел немало времени. Странно, что Бураков не использовал эту оговорку.

– Сделаем перерыв, – сказал Иван Васильевич, поднимаясь. – Надежда Аркадьевна, вы пока свободны. Сходите в столовую.

– Вы останетесь здесь? – спросил Бураков.

– Да. Я вам позвоню.

Помощник понимал начальника с полуслова и молча вышел за стенографисткой.

Чтобы дать арестованному свыкнуться с его появлением, Иван Васильевич несколько раз прошелся по комнате и сел на место Буракова. Арестованный, смущенный неожиданным вмешательством, оправился и с любопытством разглядывал Ивана Васильевича. Раньше, ослепленный яркой лампой, он его не видел.

– Если вы хотите курить, пожалуйста, – предложил Иван Васильевич, кладя на край стола папиросы и спички.

Арестованный, не разгибаясь, подошел к столу, взял папиросу, прикурил, пятясь, вернулся на место и с наслаждением затянулся.

– Спасибо.

– Вы, конечно, догадались, что я человек не посторонний, – медленно начал Иван Васильевич. – Слушал я ваш допрос и размышлял про себя. Откуда у нас берутся преступники? Ведь человек рождается не преступником. У каждого из них есть хорошее детство, юность, молодость, и каждый хочет себе добра. В чем дело? Вы никогда не задумывались над этим вопросом?

– Нет, – настороженно сказал арестованный.

– Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется. Я вам задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: «От сумы да от тюрьмы не отрекайся». Она, может быть, в какой-то степени и устарела, но по существу правильная. Бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это предусматривает и судит строго, но справедливо. Закон дает преступнику возможность искупить свою вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера… Неужели вам не приходилось думать об этом, когда вы сидели в тюрьме?

– Здесь? – с удивлением спросил арестованный, и этого восклицания Ивану Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.

– Нет, раньше. Перед войной, – уже уверенно сказал он.

– Откуда вы… Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?

– Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете себя единственным. Ошибаетесь. Вы не первый и не последний. Нацисты умеют использовать в своих интересах человеческие слабости.

Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал глубокие затяжки, а значит, слушал внимательно и думал.

– До войны у вас была растрата*, что ли? – спросил подполковник.

– Да. Было такое дело… Проворовался.

– Ну а кто виноват в том, что вы проворовались?

– Никто… Сам виноват.

– А если виноваты, то надо и отвечать… Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?

Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:

– Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?

– Не будем торговаться, – строго сказал Иван Васильевич, – у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников.

Второй путь – правда.

Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.

– Хорошо. Я признаюсь! – твердо сказал арестованный. Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил: – Разрешите еще закурить?

– Курите.

Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.

– Хотите есть?

– Не до еды сейчас.

– Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.

– Ну ладно. Если можно, поем.

Иван Васильевич снял трубку телефона.

– Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.

Когда Бураков и стенографистка вернулись, Иван Васильевич сидел откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.

Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.