Текст книги "Здесь и сейчас"

– Заметано на субботу, – согласился Дэни, протягивая мне ключи. – Живешь все там же?

Через пять минут я с широкой улыбкой выезжал из гаража за рулем машины «Скорой помощи».

Я поехал через Дорчестер, намереваясь гнать потом до Нью-Йорка. Дорчестер – большой квартал с особым лицом: на километры тянутся дома из красного песчаника и заборы промзон, разрисованные граффити. Именно такой Бостон я и люблю: «плавильный тигель наций», баскетбольные площадки за решетчатыми оградами, маленькие колоритные магазинчики.

На красный свет я остановился, включил радио и сразу поймал песню «R.E.M.», которую ни разу не слышал, и тут же принялся насвистывать рефрен. Конечно, дело еще предстояло сделать, но план уже сложился. На волнах радио уже поплыла новая песня, а красный свет все еще горел. В нетерпении я огляделся по сторонам. Слева – указатель, и на нем вспыхивают, словно бы подмигивая, три большие буквы Z. Дорога, что ведет на кладбище Форест-Хиллс, я его знаю, там похоронена мама и бабушка с отцовской стороны.

Загорелся зеленый, но я не тронулся с места, хотя сзади мне уже сигналили.

«Примите мои соболезнования».

До меня только сейчас дошло, и я окаменел. Слова банкира относились не к маме.

К отцу.

8

Кладбище занимало больше ста гектаров и походило скорее на английский парк, чем на место захоронений. Я пристроил машину на стоянке и двинулся по одной из дорожек, что вилась среди холмиков, мраморных фонтанов, часовен и воздушных изящных статуй.

Я был здесь серым дождливым летним днем 1984 года, когда хоронили маму, с тех пор тут многое изменилось. Но когда стал спускаться по противоположной стороне холма, узнал озеро и причудливую скалу над ним, придававшую общей картине что-то готическое.

Пошел по дорожке, обложенной камнями. Было около шести. Закатное солнце заливало все теплым ярким светом. Редкие посетители, пришедшие посидеть в одиночестве, не торопились уходить, наслаждаясь хорошей погодой и легким ветерком, покачивающим цветы и зеленые ветки кустов.

Я брел в тени столетних деревьев, поглядывая на могильные плиты и холмики. Чувствовал, что и мной завладевает ленивая истома, и вдруг увидел могилу отца. Надпись на камне гласила:

ФРЭНК КАСТЕЛЛО

2 января 1942

6 сентября 1993

Я был, как вы.

Вы будете, как я.

Отец умер на прошлой неделе. Значит, похоронили его только что, три или четыре дня назад.

Мне стало тоскливо. Я сожалел не об отце, а скорее о том, что между нами было так мало хорошего. Я пытался припомнить что-то утешительное, но не мог, и от этого мне становилось еще паршивее. Я до последнего ждал от него любви, привязанности. Вспомнил, как он в последний раз приехал ко мне утром в ту самую знаменитую субботу с предложением поехать на рыбалку, провести приятный для нас денек… Приехал, зная, что сыграет на моих чувствах, довезет до маяка, заманит в ловушку. И я был таким дураком, что повелся.

В последний раз мы с ним говорили год назад. По телефону. Что он мне сказал на прощание? «Ты достал меня, Артур!»

Ты меня достал!

Итог наших отношений.

И все же я вытер слезу со щеки, а в голове у меня возник вопрос: у меня-то самого будут когда-нибудь дети? Учитывая мое теперешнее положение, вопрос оставался открытым, но я все же попытался представить себя за руку с мальчуганом. Мы играем с ним в футбол. Я захожу за ним в школу. Но ясного представления не получалось. Все виделось как-то туманно, неотчетливо. А чего удивляться? В голове у меня полно мрачных мыслей. А в сердце пока так мало любви.

Я подошел к мраморной плите и еще раз, невольно улыбаясь, прочитал эпитафию.

Нет, Фрэнк, я надеюсь, что никогда не буду таким, как ты. Посмотри, в какую историю ты меня втянул.

И тут мне показалось, что ветер донес до меня его смех и голос: «Я же говорил тебе, Артур. Никому нельзя доверять, даже отцу».

Самое печальное, что он не врал. Он предупреждал меня, но я решил, что я умнее всех и открыл эту проклятущую дверь. Меня душил гнев, и я сказал в пустоту:

– Я всегда справлялся без тебя, Фрэнк. И на этот раз тоже справлюсь.

Я расставил руки, подставил лицо солнечным лучам и бросил отцу последний вызов:

– Видишь? Ты мертв, а я жив! Ты больше ничего не можешь мне сделать!

Но, как всегда, последнее слово осталось за ним:

«Ты уверен, Артур?»

9

23.58

Я добрался до Нью-Йорка к полуночи. По дороге остановился и купил в магазине «Гэп» на Бойлстон-стрит одежду по размеру: брюки чинос, белую рубашку и куртку. Не из внезапного приступа кокетства, мне просто нужно было выглядеть презентабельно, чтобы осуществить задуманное.

Я пристроил «мою» санитарку в закоулке Ист-Виллидж, между 3-й улицей и 2-й авеню, и до Сент-Маркс-плейс отправился пешком.

В такой поздний час это не самое спокойное место на Манхэттене. Воздух наэлектризован нездоровыми вибрациями. Под ногами чего только не валяется. В обветшалых домах явно живут сквоттеры. На лесенках браунстоунов неподвижно лежат люди с закрытыми глазами.

Вокруг деревьев, что растут вдоль улицы, валяются шприцы и презервативы. На дверях ателье тату и у входа на дискотеки похабные граффити. И наркотики, всюду наркотики. Дилеры, не скрываясь, бродят по кварталу, продают на глазах у всех крэк, героин, колеса. А уж обитатели! Панки, хиппи, джанки – старые старички, одна нога в могиле – трусят, совершая прогулку перед сном или отправляясь посидеть в ближайший клуб. В Нью-Йорке в таких кварталах, чаще чем где-либо еще, можно напороться на что угодно.

Плохое, разумеется.

00.16

На углу Сент-Маркс-плейс и авеню А я остановился перед клубом «Франтик». Здесь я надеялся отыскать Элизабет Эймс. Вошел.

Жара как в парилке, народу – не протолкнуться. Дуэт бас-гитаристов терзал песню Вана Моррисона. Алкоголь тек рекой. На танцплощадке танцевали впритирочку, задевая друг друга потными волосами. Но главный спектакль – в баре, где официантки в джинсовых мини-шортах и кепках на голове жонглировали бутылками, раззадоривая клиентов на выпивку. По очереди они вспрыгивали на стойку и отплясывали что-то весьма смелое, так что я понял: третий номер бюстгальтера тут важнее умения приготовить «Маргариту» или «Дайкири».

Я протолкался к стойке и заказал себе «Джек Дэниелс» у рыжей пухлявочки с цветными татуировками до выемки на груди. Она была постарше и поплотнее остальных официанток. Взглянув на ее прическу, я вспомнил картину Тулуз-Лотрека «Ла Гулю с подругами входит в Мулен-Руж».

– Добрый вечер, вы не знаете, Элизабет сегодня здесь?

– В той стороне бара, голубчик. Но ты такой паинька, мне кажется. Лиза таких не жалует.

– Спасибо за совет.

Я прищурился и сразу увидел ту, что искал.

– Лиза!

Я помахал ей рукой, зовя к себе, словно мы были старинными друзьями. Я был почти уверен, что она меня не узнает. Во всяком случае, сильно надеялся на это. Мы видели друг друга две секунды, я получил удар в нос и тут же, защищаясь, закрыл лицо руками.

Молодая женщина, нахмурившись, направилась ко мне. А что, если она меня все же запомнила? Я сразу принял меры предосторожности.

– Добрый вечер! Вы, как я знаю, учитесь в Джульярдской школе?

Упоминание о школе сразу ее успокоило. Она перестала быть официанткой, нанятой за умелое владение своим телом, она стала студенткой престижной школы драматического искусства.

– Мы знакомы?

Я отрицательно покачал головой, постаравшись улыбнуться самой обаятельной улыбкой.

– Нет, но мне посоветовали обратиться к вам.

– Кто? Дэвид?

Я вспомнил, что Дэвидом звали парня, которому она писала любовные письма. Поколебался и ринулся головой в омут:

– Да. Дэвид сказал мне, что вы потрясающая актриса. А у меня как раз есть для вас роль.

Она передернула плечами.

– Ладно сказки рассказывать!

Но я видел, что ей любопытно, хотя в то же время чувствовалось, что она мне не доверяет. Судя по всему, ее уже не раз водили за нос.

– Честное слово, я не шучу.

– Клиентов много, я на работе.

Я удержал ее:

– У меня в самом деле есть для вас роль.

Она поджала губы, подняла глаза к небу.

– Какая?

– Специфическая, конечно, – вынужден был признать я.

– Забудьте. В порно я не снимаюсь.

– Порно и близко нет. Роль самая что ни есть обычная. Роль медсестры.

– Медсестры, которая спит с пациентами?

Музыка ревела так, что приходилось чуть ли не орать, чтобы быть услышанным.

– Нет!

– Значит, она спит с врачом?

– Нет, она ни с кем не спит! У вас мания, что ли, честное слово?

– Мания у вас.

– У меня?

– У мужчин.

Я покачал головой с сокрушенным видом. Элизабет невольно улыбнулась.

– Извините, у меня был сегодня тяжелый день. Какой-то псих ворвался утром ко мне домой и пытался изнасиловать прямо под душем… А вы отдохните у нас, повеселитесь, – сказала она и пошла прочь.

Я попробовал ее удержать, но она была уже на другом конце стойки, наливала по новой текилу ребятам с Уолл-стрит, которые пришли сюда, в Ист-Сайд, чтобы оторваться.

«Ла Гулю» подошла ко мне и предложила еще порцию виски.

– Сказала же тебе, Лиза не про тебя.

– Да я же не снять ее хочу.

– Не ври, гусенок. Лизу все хотят снять.

Я достал сигарету, «Ла Гулю» чиркнула спичкой и поднесла огонек.

– Спасибо. А кто такой Дэвид? Ее парень?

– Ну как сказать? Одно слово, художник.

На лице у нее появилась недобрая презрительная усмешка, и она прибавила:

– Всякие у него художества. Но она привязана к нему, это точно. А художник этот привязан совсем к другому…

Я тут же вспомнил напоминания из банка.

– И он тянет с нее деньги, так?

– А ты откуда знаешь?

Я курил и быстренько обдумывал полученную информацию. Потом отправился на другой конец стойки и снова попытался привлечь внимание Лизы, но из этого ничего не получилось, слишком уж много было народу.

«Ла Гулю» тоже не сидела на месте, наполняла рюмки и стаканы, но на прощание подкинула мне подсказку.

– Еще час, и малышка освободится. Хочешь потолковать с ней без суеты, посиди подожди у Дамато.

– Дамато?

– Да, в пиццерии на углу Десятой и Стивенсен-стрит, она всю ночь открыта.

– Вы уверены, что она туда придет?

Рыжая от меня отмахнулась:

– Если сказала, значит, жди там.

01.36

С 1931 ГОДА ВСЕ В МИРЕ ИЗМЕНИЛОСЬ,

ТОЛЬКО НАША ПИЦЦА ОСТАЛАСЬ ПРЕЖНЕЙ.

Плакат в рамке над кассой в «Дамато Пицца» убеждал в том, что заведение это старинное, неизменно следует традициям и готовит пиццу так, как редко кто в городе: в печке с дровами.

Маленький ресторанчик и впрямь не блистал новшествами – скатерки в красно-белую клетку, кривоногие стулья, лампа с надтреснутым абажуром. Но атмосфера уютная. Пахнет помидорами, базиликом, и стоит переступить порог, как сразу разгорается аппетит. За час, что я тут просидел, я успел съесть пиццу на хрустящем тесте, а заодно выпить не один стаканчик вальполичеллы – помещение маленькое, и хозяйка, любезная, как тюремная дверь, неусыпно следила, чтобы клиенты, съев свою пиццу, не задерживались. Чтобы сохранить за собой столик, мне пришлось заказать себе еще и бутылку пива. Только мне принесли пиво, как вошла Лиза. Сразу стало ясно: она здесь своя – здороваясь, она назвала по имени и хозяйку, и мальчиков-поваров.

– А вы что здесь делаете? – спросила она, заметив меня. – За мной охотитесь?

– Позволю себе заметить, что скорее вы за мной охотитесь, потому как я здесь сижу уже добрый час, – попытался я разрядить напряжение шуткой.

– Час в засаде? Вы считаете себя большим хитрецом? – усмехнулась Лиза и уселась напротив меня.

Она переоделась: под джинсовыми шортиками у нее были теперь колготки, короткую курточку украшала булавка с черепом, на ногах вместо туфель на каблуках высокие грубые ботинки. А вот на руках кружевные митенки, на запястьях с десяток тонких резиновых браслетов, на шее вместо бус четки, а в ушах сережки в виде распятий. В общем, симпатичный клон Мадонны в стилистике Мэрипол.

Лиза заказала стаканчик рутбира и тосты из теста для пиццы с ароматными травами. Я предоставил ей право начать разговор.

– Я даже не знаю, как вас зовут.

– Артур Костелло. Я врач «Скорой помощи», работаю в Бостоне.

– Предложение роли – шутка, не так ли?

– Напротив, предложение нешуточное, и ответ нужен немедленный.

– Роль в фильме или в театральной пьесе?

– Театр. И всего одно представление.

– Кто написал пьесу?

– Никто не писал. Я попрошу вас импровизировать, подлаживаясь к обстоятельствам.

– Вы все-таки надо мной издеваетесь!

– А я думал, что в вашей школе драматического искусства учат и импровизации тоже.

Она покачала головой:

– Лично я люблю хорошие пьесы, выразительные диалоги, авторский текст. Когда актер импровизирует, часто получается неинтересно.

– Часто, но не всегда. Несколько самых великолепных сцен в кинематографе – импровизация. Монолог перед зеркалом Роберта Де Ниро в «Таксисте». Душераздирающая сцена с мороженым в «Крамер против Крамера». Помните, да? Когда Дастин Хоффман предупреждает сына: «Билли, если ты собираешься сразу приняться за мороженое…

– …у тебя будут большие проблемы». Я знаю этот фильм наизусть. Но эта сцена – не импровизация.

Реплику она закончила, глядя мне в глаза, и взгляд ее глаз не оставил меня равнодушным.

– А я уверен, что импровизация, – все-таки оставил я за собой последнее слово.

– Хорошо, предположим, – кивнула она, пожав плечами. – И на какой сцене будет идти ваша постановка?

– На сцене жизни. «Жизнь – театр…

– …и люди в нем актеры», знаю, знаю. Я тоже подготовилась к встрече. Не будем больше ходить вокруг да около, говорите, в чем дело.

– Вы правы, перейдем к делу. Я буду с вами откровенен. Я хочу помочь своему деду бежать из психиатрической больницы.

Лиза уставилась в потолок, но не пыталась меня прервать.

– План у меня вот какой: завтра утром ровно в семь мы с вами в белых халатах входим в больницу «Блэкуэлл». Дед к этому времени изобразит сердечный приступ. Мы кладем его на носилки, грузим в машину «Скорой помощи» и уезжаем как можно скорее. Спустя полчаса вы будете у себя дома. В карман положите энную сумму и больше никогда обо мне не услышите.

Она сидела и молчала, потом отпила глоток рутбира и внезапно рассмеялась:

– У вас оригинальное чувство юмора.

Я взглянул на нее без улыбки, чуть сдвинув брови.

– Я говорю совершенно серьезно, без лапши.

Лиза перестала смеяться. Откинула светлые волосы, которые лезли ей в глаза, и стянула их черной гофрированной резинкой.

– Неужели дедушка реально существует?

Я кивнул и прибавил:

– Его зовут Салливан Костелло.

– А с какой стати вы хотите помочь ему бежать?

– С той единственной, какая побег оправдывает.

– Вы считаете, что он здоров, – догадалась она.

– Вы все правильно поняли.

– Но почему вдруг я? Мы даже незнакомы. Почему бы вам не попросить о такой услуге кого-нибудь из друзей?

– Хочу иметь дело с профи. И потом, у меня нет друзей. Во всяком случае, таких…

– Кому можно позвонить в три часа утра и попросить помочь разобраться с трупом. Вы это имели в виду?

На этот раз ей улыбнулся я.

– Очень жаль, но черт не понесет меня с вами на эту галеру[16]16
  Аллюзия на пьесу Ж.-Б. Мольера «Плутни Скапена»: «Кой черт понес его на эту галеру?» Перевод Н. Дарузес. Мольер в свою очередь заимствовал ее из комедии Сирано де Бержерака «Одураченный педант».


[Закрыть], – сообщила Лиза и откусила кусочек душистого хлебца.

Я протянул ей конверт из коричневой крафтовой бумаги, в нем лежали восемь тысяч долларов.

– Здесь все, что у меня есть, – сказал я, понимая, что кладу на стол последний козырь.

Лиза открыла конверт и долго смотрела на пачку пятисотдолларовых ассигнаций. Ее глаза блестели, но вовсе не от жадности. Я знал, что в этих долларах она видит «баллон с кислородом»: оплаченную квартиру, погашенный долг в банке. Отсутствие необходимости вихлять бедрами перед полупьяными молодчиками в барах вроде «Франтика». Возможность оставаться дома по вечерам в обществе Ремингтона и, попивая зеленый чай, читать пьесы Сэма Шепарда и романы Джона Ирвинга, те самые, что лежали у нее на диване.

Лиза долго колебалась, пристально вглядываясь в меня блестящими от усталости глазами и пытаясь понять, какой дьявол прячется за моей добродушной физиономией. Ей было двадцать, она была молода, отчаянна, горда, но… Сейчас она чувствовала растерянность. На секунду, нет, на долю секунды, передо мной вспыхнула картинка: Элизабет, но постарше, поувереннее, ставшая мне гораздо ближе, вновь из-за чего-то тревожится. Вспыхнула и погасла.

– Слишком рискованно, – вынесла она приговор и подтолкнула конверт обратно ко мне.

– Но мы же не банк собираемся грабить.

– Говорю вам, чересчур опасно.

– Не опаснее, чем жить с наркоманом.

Я ответил грубо и не к месту. Элизабет прожгла меня взглядом.

– Кто вы такой, чтобы судить людей?

– Мне кажется, что совсем не здорово влезать в долги, оплачивая колеса для своего парня.

– Вы не можете этого понять, Дэвиду они нужны для творчества.

– Нашли, тоже мне, извинение! Я врач и могу вас уверить с полной ответственностью: лучшее, что вы можете сделать для такого творца, это расстаться с ним. Скажите, с какой радости вы с ним связались?

– Я его люблю, – ответила Лиза, вложив в ответ все свое презрение ко мне.

На ее глазах блестели слезы, ее душил гнев, и, не сдерживая его, она швырнула в меня стакан с рутбиром.

– Отвянь, идиот!

Вскочила, опрокинув стул, и выскочила пулей из пиццерии.

Ничего не скажешь, не повезло.

02.21

Я вернулся к санитарной машине и увидел, что оба зеркальца у нее разбиты. Наверняка какой-то наркоман хотел поживиться то ли шприцами, то ли аптечкой, но, видно, был не совсем в себе, так что мой фургон устоял, и тот выместил свою злость на несчастных зеркальцах. Что тут скажешь? Такой квартал…

Я сел за руль «ракеты с красным крестом» и распрощался с Ист-Виллиджем. Теперь мне предстояло подняться к Грамерси, Мюррей-Хилл, Мидтауну. Чтобы попасть на остров Рузвельт на машине, нужно дать большой крюк по Куинсу, только так попадешь на улицу, которая ведет к единственному автомобильному мосту. В три часа утра я был у моста. Переехал на другую сторону и пристроил «Скорую помощь» неподалеку от больницы, на открытой стоянке как раз напротив залива. По радио звучали старинные джазовые мелодии. Я опустил окно фургона. Меня баюкал томный саксофон Стена Гетца, я курил сигарету и смотрел на небоскребы, возвышающиеся по другую сторону залива. Я был еще на Манхэттене, но уже вдали от него. Гул, шум, огни города – всего в нескольких десятках метров, но казались недосягаемыми.

Так далеко и так близко…

Щемящая боль полоснула по сердцу. Разве со мной не то же самое? Я живу, и я вне жизни. Я и не я.

Я швырнул окурок на асфальт, откинулся на сиденье и закрыл глаза, собираясь урвать у ночи хоть несколько часов тревожного сна.

10

Тук! Тук! Тук!

Я вздрогнул. Первые лучи солнца, бьющие в лицо, ослепили меня. Потом я разглядел лицо Элизабет Эймс, она барабанила в стекло машины.

Я судорожно поднес часы к глазам.

Черт! 6 часов 55 минут!

Я открыл ей дверцу.

– Почему передумали?

– Деньги нужны. Почему же еще? – ответила она, когда мы уже тронулись. – Плата, между прочим, вперед.

Я порылся у себя в кармане и протянул ей конверт, кляня себя на чем свет стоит из-за того, что проспал.

– Извините, но у нас нет времени репетировать, – сообщил я, включая сирену, мигалку и светящуюся панель на крыше.

– Для такого любителя импровизаций, как вы, это, я думаю, не проблема. А костюмами вы снабжаете?

– Лежат на заднем сиденье. Будьте добры, передайте мне халат и стетоскоп.

Мы подскакивали на выбоинах, но я все прибавлял скорость, надеясь, что все произойдет именно так, как было задумано на седьмом этаже больницы «Блэкуэлл». Если Салливан работает по сценарию, то сейчас он симулирует сердечный приступ. Я представил себе медсестру, которая входит к деду в комнату, начиная утренний обход, и видит, как он лежит, прижимая обе руки к левой стороне груди, словно стараясь унять нестерпимую боль. Представил себе и Салливана: несколькими минутами раньше он с улыбкой побрызгал себя водой, имитируя выступившую испарину, а потом с десяток раз отжался, повышая температуру. Если у старика с головой все в порядке, то задумка может выгореть. Увидев, в каком он состоянии, медсестра должна тут же позвонить по телефону и вызвать «Скорую».

– По вызову! – бросил я охраннику и въехал, не выключая сирены, на территорию больницы.

Машину я поставил напротив входа, выкатил носилки, и мы с моей «ассистенткой» влетели в холл.

– «Скорая помощь» для пациента с седьмого этажа, – объявил я и бегом направился к лифтам.

Один перед нами открылся, мы вбежали в него, и Элизабет нажала на кнопку. Пока поднимались, я проверил все ли взял с собой – чемодан «Скорой помощи», дефибриллятор, электрокардиограф. Глубоко вздохнул, намереваясь таким образом справиться с волнением, и сказал Элизабет, чтобы немного переключиться.

– А вам идет медсестринский халатик! Возбуждает!

И получил в ответ угрожающе наставленный на меня большой палец.

Двери лифта, скрипнув, разомкнулись, как створки раковины.

– В конец коридора! – скомандовал я.

Открыв дверь с номером 712, я увидел Салливана, распростертого на кровати, и сидящую у его изголовья медсестру. Влажное лицо деда свела болезненная гримаса, правая рука лежала на груди.

– Сейчас мы все выясним, – объявил я и выгрузил оборудование на столик на колесиках.

– А вы кто? – растерянно спросила медсестра.

Я еще не успел и рта раскрыть, как Элизабет заявила:

– Доктор Хэейс, доктор Аддисон!

Я принялся за обычные первичные процедуры: измерил пульс, давление, приготовился снимать кардиограмму.

Элизабет взглянула на датчик и уверенно заявила:

– Вы что, не видите? Это же инфаркт! Срочно в Маунт Синай[17]17
  Госпиталь в Нью-Йорке.


[Закрыть].

Мы мигом водрузили Салливана на каталку. Когда мы выехали в коридор, я надел на старика кислородную маску. Медсестра вошла вместе с нами в лифт, что дало возможность Элизабет продолжить импровизацию.

– Аддисон! Надо немедленно ввести внутривенно аспирин!

Двери лифта раздвинулись. На четвертой скорости мы миновали пустой холл и оказались возле санитарной машины.

Самое трудное позади!

Мы поместили Салливана в фургон, и я прекрасно видел, как он веселится под маской. Он даже ткнул мизинцем в мою сторону, и я словно бы услышал его голос:

«Славно сработано, малыш!»

Я тоже улыбнулся и повернул голову назад. А там…

11

Я получил удар дубинкой от охранника, согнулся пополам, не в силах вздохнуть. Второй удар свалил меня наземь.

Чувствуя, что упал в самую грязищу, я открыл глаза и увидел нашу машину «Скорой помощи», но в глазах у меня все расплывалось. Очевидно, значок Главной массачусетской больницы в Бостоне насторожил охранника, и он, как сумел, постарался остановить меня. Потом я услышал голос Двуликого, медбрата с лицом, пострадавшим от ожогов, он предупредил:

– Эй, Грег! Обрати внимание, он не один!

Охранник кинулся к машине, но она вдруг сорвалась с места и помчалась. Два придурка пытались ее остановить, но что ты будешь делать с мотором в восемь лошадиных сил?!

Разозленные, они вернулись ко мне, и я понял, что по счетам придется платить мне.

– Как только я тебя увидел, гад, сразу понял, что ты за птица, – процедил Двуликий и хорошенько наподдал мне ногой под ребра.

– Да успокойся ты! Отведи его в изолятор, пусть там подождет, пока приедет полиция.

Они сорвали с меня халат, сгребли за шкирку, подняли с земли и поволокли обратно в лечебницу. И вот я снова в лифте, но теперь под охраной, и еду не вверх, а вниз. В подвале, в конце коридора, вижу надпись «Изолятор», и двое моих сопровождающих вталкивают меня в крошечную, обитую войлоком комнатенку.

Дверь за мной захлопывается, и я становлюсь пленником саркофага, стараясь не поддаться клаустрофобии.

И что теперь?

Я утешал себя мыслью, что Салливан на свободе. Утешение серьезное. Я довел дело до конца, и наш план сработал.

Не прошло и четверти часа, как я услышал голоса, они приближались и становились все громче. Голос охранника произнес:

– Он заперт вот здесь, лейтенант.

– Понял, Грег. Сейчас разберемся.

Пока они скрежетали ключом в замке, тяжелый сладкий запах флердоранжа заполонил темную комнатенку. Меня затошнило. Мало этого, бешено заколотилось сердце, череп чуть не лопнул от боли. Легким не хватало воздуха, возникла острая резь в глазах. А потом уже знакомое ощущение, что земля уходит из-под ног, и я падаю в пустоту.

Дверь заскрипела, открываясь. Звук я услышал, но меня уже там не было.

– Так. И куда этот парень мог подеваться?