Текст книги "Не быль, да и не сказка"

XI

– С каждым днем наши дела стали расходиться все более и более в разные стороны: там зубки, родимчики – у меня же интриги, какие-то авансы, что-то нечистое в шнуровых книгах, страх потерять место… Да где же во всем этом что-нибудь общее? Я не знаю, как мне быть, как справиться, – а она показывает мне зубок и требует всего моего внимания… Она все больше и больше уходит в тайну разветвления своего дела, я же только чувствую увеличивающуюся потребность все глубже и глубже вонзиться в землю и, стало быть, все дальше быть и от нее и от общих интересов. Оба мы измучиваемся на своих, отдельных делах, не имеющих между собою ничего общего, и обоих нас начинает разбирать обида.

«Никакого сочувствия моим подземным страданиям!» – злобно думаю я, опустошая земский сундук, и зная, что она теперь там, вверху, на солнце, только и думает, как бы одеть своих детей по последней моде.

Так мы, корни, рычим там, под землей. А они, цветы-то, тоже разве не возмущены нами? Как бы не так:

«Только и знаешь, придет из управления летучих ящеров, только и разговору, что динамит да динамит, да взрывчатые вещества, да кто на сто процентов больше убьет… У Коли насморк, а он мне о председателе земской управы, очень мне нужно! Целый день одна, дождемся обедать, а после обеда он уйдет играть в карты, тут поневоле одуреешь…»

Так вот и живем изо дня в день!

Правда, и теперь у нас иногда бывают минуты, когда мы опять мы, в самом деле. Но увы! это уже в несчастливые минуты горького сознания, что мы оба несчастны и что все наши страдания для будущих якобы поколений ровно ничего не означают, что поколения будут страдать так же, как и мы… Вот и теперь вокруг нас, умирающих, уже начинают жить наши дети, уже и они поженились, – а я уже слышу как мой старший сын, роясь носом под землей, ворчит:

«Никакого развития!»

Бедняга!..

И нечего вам жалеть, что град прекратил нашу жизнь преждевременно – надоело! Измучились!.. Не налети град, пришла бы осень, зима, завалило бы нас снегом, и бесполезная мука жизни окончилась бы точно так же без всяких результатов…

Здесь я очнулся; в совершенно темную станционную комнату вошла кухарка со свечкой. Яркий свет ослепил меня – я очнулся, вспомнил, что голоден, и потребовал самовар…

* * *

Вот какую небылицу рассказал мне мой дорожный спутник.

– Что ж, – сказал я ему, – все это правда.

– Да! для цветов, пожалуй, правда, а для людей – правда, да не вся!

– Что же тут нехватает?

– Нехватает людского права сказать: «не хочу!» Вот чего нехватает… А вот эта-то борьба с узостью и желание добиться полноты существования, переощущать себя, так сказать, во всевозможных направлениях, – она-то и сложилась теперь в такую непривлекательную картину семейной разладицы…

Примечания

Рассказ был напечатан впервые в «Северном вестнике», 1887, II. Рассказ, в котором в не свойственной Успенскому аллегорической форме передавались сложные морально-общественные вопросы, с трудом давался писателю – об этом свидетельствуют сохранившиеся в его архиве четыре наброска начала рассказа. Сперва Успенский думал написать «сказку»: первый набросок назывался «Цветок. Сказка», второй – «Зерно и земля. Сказка»; оба наброска вошли потом в переработанном виде в рассказ цветочной былинки. В третьем и четвертом набросках, уже с окончательным заглавием, сказочность сюжета исчезает, повествование принимает форму путевых заметок, а воображаемый разговор автора с цветком объясняется усталым состоянием путешественника. В наборной рукописи и в гранках были строки, исключенные уже из журнального текста, в которых яснее была выражена основная мысль произведения – сравнение семьи буржуазного, «культурного» общества, в которой жизнь мужа и жены идет «врозь», с семьей в «народном строе» с его «однородностью труда» мужчины и женщины; при этом буржуазная семья олицетворялась образом цветка, в котором стебель с цветком (жена) тянется вверх, а корень (муж) глубоко уходит в землю, а крестьянская семья олицетворялась овощами, у которых и корень и плод (муж и жена) «всё увместях».

В журнальной редакции цикла рассказ «Не быль, да и не сказка» следовал за очерком «Два строя жизни. – Монолог Пигасова» (в Сочинения не вошел), где Успенский устами Пигасова доказывал преимущества семейной жизни в народной среде по сравнению с буржуазной семьей; в последней Успенский подчеркивал нетрудовую, хищническую основу, отсутствие между мужем и женой общности духовных интересов, базирующихся на равном участии в общественной жизни, ненормальное, нетрудовое воспитание детей. См. на эту же тему рассказ «Ноль – целых!» в цикле «Живые цифры».