Текст книги "Забудь о прошлом"

В ухе запищало, Дан машинально нажал на «ком» и услышал взволнованный голос Дэвида.

– Парни, мы обнаружили картинную галерею. Если хотите взглянуть, двигайте сюда.

Окинув взглядом обширное помещение, спрятанное за узкой, низкой дверью, Дан слегка позавидовал… да, Дэвиду с Артуром повезло, останься этот сектор на завтра, тогда он, Дан, первым переступил бы порог широкого, длинного, как коридор, зала с высоким потолком, без единого окна, но ярко освещенного. Свет шел сверху, от пересекавших потолок вдоль и поперек полос, за матовым стеклом прятались, видимо, очень мощные лампы… А кто, кстати, их зажег?

Вопрос этот занимал, как оказалось, не только его.

– Как вы зажгли свет? – спросил Патрик, озираясь по стронам.

– Покажи, – небрежно сказал Дэвид… как он доволен собой, однако!

Артур прошел зал до конца, до небольшого темного проема в стене, в тот миг, когда он пересек линию проема, в соседнем, смежном зале тоже вспыхнул свет. Автоматика. В рабочем состоянии причем. Значит, зал посещается… Впрочем, взглянув на картины, Дан усомнился в собственном выводе. Как сами картины, так и рамы были покрыты нетолстым слоем пыли, более заметным на темном, гладком, словно полированном пластике рам, менее на полотнах. Сколько нужно времени, чтобы в чуть ли не герметически закрытом помещении, при здешнем влажном климате и чистом воздухе скопилась пыль, пусть и не в очень солидных количествах? Год, пять, десять? Дан недоверчиво покачал головой. В коттеджах с выбитыми стеклами, распахнутыми дверями, открытых ветру, пыли практически не было… Ладно, в данный момент это не суть важно, что он стал, как дурак, пока он предается глубокомысленным рассуждениям, Патрик и Маран уже рассматривают картины… Дан шагнул к ближней. Цветы? Живых цветов на Палевой он не видел, но на картине определенно были изображены цветы, тщательно выписан каждый лепесток, каждый оттенок. Удивительно, до чего яркие – на этой бледной планете!.. Он перешел к соседнему полотну. Пейзаж. Знакомые деревья с голубыми плодами, все детали воспроизведены с фотографической точностью, только краски гораздо более интенсивны, чем в действительности. Так-так… Еще цветы, городской пейзаж, сельский… Дан пошел дальше, вдоль серии однотипных пейзажей, уже не останавливаясь, наткнулся на портрет, притормозил. Та же фотографическая манера, хотя… правда, натурщика он себе представить не мог… нет, мог, в том-то и суть! Конечно, портрет приукрашен. Слишком большие глаза, слишком правильные черты, какая-то излишняя красивость, явно привнесенная художником. Следующий портрет, казалось, был сделан с родной сестры первого натурщика… Дан понял, что ему все это напоминало. Крышки конфетных коробок! Он разочарованно вздохнул.

– Видел? – спросил подошедший Маран.

Дан кивнул.

– Да не это! Тут смотреть не на что, обыкновенная доктринальная живопись. Ты вниз смотри.

– Вниз?

Дан перевел взгляд на стену. Под картиной, настолько низко, что он сразу и не заметил, висела табличка с надписью. Странные знаки, похожие на изображения неизвестных насекомых… Это верхний ряд, а нижний… Что-то знакомое. Дан попытался припомнить, где же он такое видел, но…

– Не узнаешь? – Маран улыбнулся с легкой иронией. – Это же атанатское исчисление. Ну цифры из рукописей Атанаты.

Дан ошеломленно уставился на него.

– Ты уверен?

– Конечно. Сомневаешься, спроси специалиста по Перицене. Это, например, по-вашему двадцать девять.

Дан оглянулся в поисках «специалиста по Перицене», но тот и так спешил к ним, взволнованно размахивая руками.

– Заметили? Откровенно говоря, я по сей день не совсем верил, но теперь…

– Прочти, – прервал его излияния Дан. – Вон там.

– Где? Здесь? Двадцать девять.

– А что это может означать?

– Дату написания. Например.

– Двадцать девятый год? – усомнился Дан.

– А что такого? Может, у них принято писать только последние две цифры? А может, после некоего эпохального или расцененного, как эпохальное, события, они начали новое летоисчисление…

– Скорее, расцененного, – пробормотал Дан неодобрительно. – Если новое летоисчисление ознаменовало переход к подобной мазне… Хотел бы я знать, почему доктринальное искусство всегда отвратительно. Почему бы хоть при одном режиме ему для разнообразия не быть ярким и талантливым…

– Что ты называешь доктринальным искусством? Официальное искусство периода Лиги?

– Как успокоительно это у тебя прозвучало, – заметил Дан. – Словно бы Лиги уже нет.

– Когда-нибудь ее и не станет.

– Не скажи. Сами они считают, что пришли навсегда. Во всяком случае, они вполне способны, уходя, унести с собой, так сказать, в вечность, всю Бакнию, а то и, – он оглянулся на прошедшего дальше Марана, – всю Торену.

Патрик проследил за его взглядом, нахмурился и перешел на другую тему.

– Так вы считаете, – он обвел широким жестом зал, – что это доктринальная живопись?

– А что еще?

– Может, у них просто такой уровень художественного мышления.

– Может, – неуверенно согласился Дан. – Надо проверить все картины, если они одинаковы, то…

– То что? А если все, что не вписывалось в установленные рамки, просто уничтожалось?

– Посмотрим даты.

Дан медленно, внимательно разглядывая картины, обошел все помещение, потом перешел во второй зал, в третий… Анфилада их казалась бесконечной. И не содержала в себе ничего нового. Пейзажи, в основном городские, все написанные в одной манере, аккуратные и неправдоподобно яркие, какие-то многолюдные картины – скопление слащаво-смазливых лиц… А даты? Самая ранняя – шестой год, поздняя – двести четырнадцатый… Хотя почему год, кто сказал, что год? Может, это, как у земных музыкантов, номер опуса? Бесспорно одно, начиная с шестого и кончая двести четырнадцатым годом или чем угодно, стиль не менялся. Если б один человек был способен написать тысячи картин, можно было бы даже предположить, что не менялась рука… только слабела с годами. Чем позже, тем примитивней. Тем «конфетней». Вырождение. Ну понятно, вырождение общества должно проявляться и в вырождении искусства. Ну а дальше? Что после двести четырнадцатого года, если считать это годом? И что было до первого? Где искусство прежних времен? Неужели действительно уничтожено?

– Интересно, где искусство предыдущих периодов, – ни к кому не обращаясь, сказал Дан вслух.

– В другом музее, – предположил Дэвид.

– На складе, – буркнул Патрик.

– А где склад? – спросил Дан.

Патрик развел руками.

– Слушай, Дан, – неожиданно сказал Маран… сегодня они были, как встарь, вдвоем… – а ведь у этого здания должен быть чердак.

– Почему ты так думаешь?

– А ты посмотри внимательно на торец. Тут квадрат, а вспомни разрез зала…

Дан обернулся. Длиннющий правильный параллелепипед грязно-желтого цвета, лишенный окон и, видимо, крыши, занимал целую улицу, его глухой торец выходил на маленькую, вымощенную плитами площадь. Торец был квадратный. Естественно, если не обращать внимания на закругленные, как везде, углы. А зал? Дан напряг память, примерился к выплывшей «картинке».

– По-моему, и там квадрат.

– Нет.

Дан поднатужился. Черт его знает! Впрочем…

– Но мы же искали.

– Не там, где надо.

– Вернемся?

Что значит, искать не в том месте. Боковые помещения, подвал – об этом подумали, а о чердаке… Задрав головы, они двинулись по анфиладе и уже в третьем зале заметили на потолке четкие очертания люка, в стене под которым торчали из пластиковой облицовки остатки сломанной скобы… скоб, вон еще одна, в полуметре от первой, видимо, некогда они придерживали лестницу. Люки повторялись в каждом третьем зале, в девятом были целы скобы – круто уходившие в стену металлические петли. Да, чердак налицо. Только как туда попасть? Дан вспомнил восхождения Перицены.

– Надо вбить в стену какие-нибудь костыли, – предложил он.

Маран покачал головой.

– Ты в чужом доме. Нет, надо просто пропустить веревку через верхнее кольцо, только и всего.

– А как ты доберешься до кольца?

– А почему я? Зонд.

Дан смутился. Действительно, минизонд, чего проще…

– А веревка?

– Веревка? – Маран запустил руку в один из бесчисленных карманов надетой по случаю непогоды легкой куртки… на Палевой они ходили в серебристо-серой форме Разведки, что на других обитаемых планетах исключалось, а жаль, это была одежда чрезвычайно удобная и одновременно весьма привлекательная, почти элегантная… и извлек оттуда крохотный моточек сверхпрочной веревки с вакуумными присосками на концах. Заметив удивление Дана, он улыбнулся. – После Перицены я стал таскать с собой веревку. Весить она ничего не весит, а пригодиться, как видишь, может.

Пока Дан искал в эфире ближайший из находившихся в полете зондов, Маран, подумав, стал вязать на веревке узлы. Он делал это с изящной небрежностью… вроде бы!.. пропустив провязанную часть между пальцами, Дан понял, что узлы распределены по веревке буквально с математической точностью. Довязав, Маран пришлепнул присоску к металлическому шарику зонда, неподвижно висевшему в воздухе. Выслушав команду, зонд устремился вверх, легко прошел сквозь кольцо верхней скобы, под самым потолком, и опустился на ладонь Марана, как ручной воробей. Отсоединив присоску, Маран выровнял оба конца, натянул веревку и подал концы Дану.

– Подержи.

– И ты вскарабкаешься по этой ниточке? – спросил Дан, с сомнением глядя на тонкую прозрачную струну.

– Запросто, – сказал Маран, сбрасывая куртку.

Через минуту, ухватившись за скобу левой рукой, он толкнул правой люк – сначала мягко, потом с силой, кусок потолка подался, сдвинулся, еще один толчок, и крышка люка откинулась, открыв темное пространство. Маран посветил фонариком, потом ухватился за край люка, подтянулся и исчез в отверстии.

– Осторожней, – запоздало крикнул Дан, не получив ответа.

Он уже забеспокоился, когда Маран высунулся в люк и сказал:

– Лезь сюда. Или лучше я тебя вытащу на веревке, а то она будет болтаться…

– Я сам.

Карабкаться по незакрепленной веревке было трудно, слишком тонкая, она выскальзывала из рук, последний метр Дан еле одолел, и если бы не помощь Марана, неизвестно, смог ли бы влезть в люк. Однако, попав наверх, он тут же забыл обо всем. Неосвещенное пространство на первый взгляд казалось замкнутым, но проведя лучом фонарика вокруг себя, Дан понял, что чердак почти столь же велик, сколь залы внизу, только низок – потолок не давал даже возможности выпрямиться. Но зато… Зато на всем видимом протяжении пол был завален полотнами, вынутыми из рам. Правда, хранили их весьма небрежно… Хотя вряд ли это можно назвать хранением, они были просто кучей свалены сюда, по ним, кажется, даже ходили, попадались и продавленные. И все покрыто толстым слоем пыли. Дан поднял небольшой холст, встряхнул – бесполезно, пыль, наверно, въелась в краску, полотно выглядело грязно-серой рогожей. Маран извлек какую-то картину из-под груды других, осторожно подул… Дан заглянул ему через плечо – на картине было изображено что-то непонятное, там, где пыль сошла, проступило сложное переплетение разноцветных линий. Маран отложил полотно, вытащил другое. Они переглянулись. На картине, изрядно поврежденной – кое-где слой краски, покрытый кракелюрами, слетел, и обнажился холст… нет, не холст, нечто вроде картона с тиснением, наверняка тоже какая-то синтетика… и все же на картине просматривалось удивительно знакомое сооружение: ряд яйцевидных колонн, пол, выстланный каменными плитами… Не более и не менее, как… Подземелье храма Засана? Нет, не подземелье, смутно проглядывало небо, зеленоватое небо Перицены. Может, и надземная часть была с такой колоннадой? Или аналогичные сооружения существовали и здесь, на Палевой? А небо? Фантазия художника?

Маран неохотно положил картину.

– С этими полотнами надо разбираться всерьез, Дан, – сказал он, окидывая взором груды картин. – Чистить, приводить в порядок. Это не нашего ума дело, тут нужны специалисты.

– Тут прежде всего пригодился бы хороший арт-историк, – вздохнул Дан. – Не знаю, разберется ли Натали, она ведь занимается обычной историей. Конечно, тоже лучше, чем ничего…

Оставшаяся в астролете Натали наконец получила работу и наверняка сидела перед экраном сутками… Естественно, это не совсем то, картины лучше видеть вблизи, но, к несчастью… то есть, наоборот, к счастью, Дэвид держал Натали наверху, несмотря на все ее слезные просьбы, и в этом Дан одобрял его всецело, как, надо думать, и Маран…

Они уже выходили из галереи, когда Дан услышал сигнал вызова, а затем взволнованный голос Патрика:

– Дан, Маран, возвращайтесь в лагерь. Срочно!

Перед коттеджем, который Патрик высокопарно именовал лагерем, никого не было. Входная дверь настежь, холл тоже пуст, из большой комнаты не доносилось ни звука. А что если?.. – мелькнула сумасшедшая мысль. Что если схватили, уволокли, засада? Дан остановился, но Маран успокаивающе покачал головой и открыл дверь в комнату, только тогда Дан расслышал шаги. Шаги Патрика, тот расхаживал по комнате, крупно и тяжело ступая, так он ходил, будучи взволнованным или раздосадованным, обычно его походка была такой же беззвучной, как у Марана. Значит, что-то все-таки произошло.

– Что случилось? – спросил Дан с порога.

Патрик, оказавшийся спиной к двери, подскочил от неожиданности, потом живо обернулся.

– Пришли?

– Что случилось? – повторил Дан.

Никто ему не ответил, хотя все трое были здесь, Артур и Дэвид сидели в разных углах комнаты, а Патрик стоял посередине. Наконец Патрик широким жестом указал на открытую дверь в короткий коридорчик, соединявший гостиную с меньшей из спален, той, которую занимал он сам.

– Полюбуйтесь!

Дан молча пересек комнату, заглянул в спальню и не поверил своим глазам. Забравшись с ногами на кровать, забившись в ее дальний угол и скорчившись, сидел… палевианин! Мешковатая блуза позволяла угадать контуры тщедушной фигурки, торчали острые колени, в которые впились худые пальцы. С удивлением и жалостью Дан уловил сотрясавшую эту хрупкую фигурку крупную дрожь. Лица не было видно, только спутанные соломенные волосы, в мертвенно-белом свете палевианских ламп почти бесцветные. Вдруг, почувствовав, видимо, взгляд Дана, палевианин поднял голову, и на Дана уставились большие испуганные бледно-зеленые глаза. Дан стремительно обернулся.

– Что это значит?!

– Это? Это значит, что наш… – Патрик зло кивнул в сторону Артура, – наш… черт возьми!.. похитил его и притащил сюда.

– Не его, а ее, – сухо поправил Маран. – Это женщина.

– Ты думаешь?! Боже мой! Еще хлеще! Надо же быть таким ослом!

– Полегче на поворотах, Патрик, – остановил его Дан.

– Сам ты осел, – заорал вдруг взбесившийся Артур. – Распустили слюни! Зачем мы, по-вашему, сюда явились? Любоваться картинами и разглядывать красивые виды? Разведчики называются! В старину на войне ваши коллеги брали у врага так называемых «языков», чтобы у них все выведать, а вы…

– Мы не на войне! И имеем дело не с врагом! Вот если ты решил превратить палевиан во врагов, тогда молодец, правильно действуешь!

– Почему во врагов? – сбавил тон тот. – Ничего плохого я ей не сделал, взял в охапку и принес… Кстати, я и не подозревал, что это женщина, до тех пор… Ну почти всю дорогу. Вокруг никого не было, пока они ее хватятся – если вообще хватятся, пока догадаются, что она у нас, мы вытащим из нее достаточно слов, чтобы раскодировать язык.

– Замечательный проект, – саркастически заметил Дан. – И как ты собираешься вытаскивать из нее эти слова?

– А почему, собственно, она должна отказываться от сотрудничества с нами?

– А потому же, почему отказываются они все.

– Ну… Посмотрим, попробуем…

– Ага! Пробуй, пробуй!

– Что ты несешь? – рассвирепел Патрик. – Какие пробы? Ее надо немедленно отпустить!

Дан покраснел. Да, действительно, надо отпустить… Хотя… Ведь похищение все равно уже состоялось, может, воспользоваться тем, что она здесь?

Он молчал, и Патрик повернулся к Дэвиду.

– Послушай, командир… Ах, да что с вами разговаривать! – махнув рукой, он резко сел на оказавшийся рядом стул.

– Но Патрик, – осторожно начал Дэвид, – подумай. Нет, я согласен с тобой, этого не следовало делать, но раз уж так получилось, разве не правильнее будет воспользоваться случаем?

Он произносил почти те же слова, которые подумал Дан, но странно, слушая его, Дан испытывал жгучее чувство стыда. Испытывал, но молчал. Промолчав однажды, он уже не мог заставить себя заговорить.

– Что же, и ты? – Патрик повернулся к Марану.

Тот безнадежно покачал головой.

– Я считаю, что ее надо отпустить. Сейчас же. Но, как я понимаю, мы с тобой оказались в меньшинстве, – он бросил на Дана взгляд, от которого у того загорелось лицо, и вышел из комнаты.

Дан чуть не застонал. Нехорошо, как все нехорошо! Скверно, нечистоплотно… Ему хотелось то ли броситься за Мараном, то ли закричать… Кричать, вопить, что все нехорошо, скверно, но… Но он упрямо стоял на месте и молчал.

Наверно, Артур уловил его колебания, ибо заговорил неожиданно примирительным тоном.

– Я и сам не в восторге от этой истории. Но ведь у нас нет выхода. Когда она попалась мне навстречу в таком укромном месте, я не удержался. В сущности, Дан, я повторил то, что сделали вы на Перицене.

– Мы на Перицене? – непонимающе повторил Дан. – Что это мы сделали на Перицене?

– Он имеет в виду приключение с юной дикаркой, – процедил сквозь зубы Патрик. – Весьма сомнительная аналогия.

– С юной дикаркой? С Ат? Позвольте! Ат никто не похищал, она сама кинулась к нашим ногам… к ногам Поэта, который к тому же спас ее от кошмарной перспективы быть просто-напросто съеденной своими же соплеменниками.

– Неважно. Главное – она дала вам ключ к языку атанатцев.

– Может, и так. Может… Нет, Артур. Главное не это, а совсем другое. Другое. – Он наткнулся взглядом на ироническую улыбку Патрика и, ничего больше не добавив, отправился на поиски Марана.

Далеко идти не пришлось, тот сидел на крыльце, задумчиво крутя в пальцах длинную желтую былинку.

– Некрасиво вышло, – удрученно вздохнул Дан, садясь на ступеньку рядом с ним. Объяснять он, впрочем, ничего не стал, да Маран и не просил объяснений.

– Не в этом дело, – отозвался он нехотя.

– А в чем?

Маран помолчал, потом покосился на смущенного Дана и сказал более доверительно:

– На насилие, Дан, обычно отвечают насилием же. Во всяком случае, у нас с вами. Конечно, не обязательно, чтобы палевиане придерживались того же принципа. Но как знать?

Дан перекатился на правый бок и лениво поглядел на обзорный экран. Не то чтобы он ожидал увидеть что-то подозрительное, если бы кто-нибудь подошел к коттеджу ближе, чем на двести метров, система слежения немедленно оповестила б его, нет, просто от скуки. На экране медленно поворачивался все тот же опостылевший сад. Дан вздохнул, нащупал лежавший рядом пульт и переключился на картинную галерею. В последние дни группа работала там. Учитывая, что при всем старании найти на Палевой иные источники информации не удалось, живопись оставалась на сегодняшний день единственным средством проникнуть в тайны планеты. Некоторое время Дан наблюдал за участниками экспедиции, потом снова переключил экран и лег на спину. И то ли увидел боковым зрением, то ли угадал… Он резко сел и повернулся к открытой настежь двери в коридор. В проеме ее, робко жмясь к косяку, стояла палевианка. Дан уставился на нее, потрясенный. За прошедшие два дня… не два даже, истекали третьи сутки с момента ее появления в коттедже… палевианка не сдвинулась с места. Она только иногда меняла позу на не менее неудобную, а ночью засыпала там же, на верхней трети кровати, свернувшись клубочком, как какая-нибудь кошка. Что удивительно, она ни разу не попросилась в туалет. Поразмыслив, Дан заключил, что предположительно синтетическая пища палевиан практически безотходна, как, впрочем, и положено синтетической пище. К тому же она буквально шарахалась от еды, которую ей предлагали – глаза ее при этом наполнялись подлинным ужасом. Правда, вчера вечером она выпила немного воды… Что касается бесед, на которые так рассчитывал Артур… Дан усмехнулся. А что если она и вовсе немая, подумал он вдруг, глядя на стоявшее перед ним тщедушное создание… Он впервые видел ее во весь рост и только теперь заметил, какая она крошечная… Хотя будь она покрупнее, Артур при всех своих богатырских габаритах не смог бы протащить ее два километра на собственном горбу… Крошечная, худенькая, угловатая… Возраст определению не поддавался – то ли двадцать, то ли тридцать, то ли все пятьдесят…

– Ату танке даос?

Дан чуть не подскочил и в замешательстве уставился в рот «немой».

– Ату танке парто даос?

Она безнадежно посмотрела на него, потом показала рукой куда-то за его спину, в сторону другого коридора, что ли?.. нет, кухонно-туалетного блока. Знает расположение помещений? Что тут странного, это же стандартный дом… Однако она смотрела с мольбой… Дан торопливо посторонился. Когда палевианка исчезла за дверью кабины, он снова лег на кровать… а точнее, на койку, узкую, неуютную, олицетворение ненавистного ему аскетизма, поскольку диванов на Палевой не водилось, ее, накрыв парой матрацев, позаимствованных из пустовавших соседних домов, приспособили для сидения, но сидеть на ней все равно было немногим удобнее, чем на отвратительно жестких стульях, так что Дан предпочитал дежурить лежа. Лег, потом привстал – а вдруг убежит? Снова лег. Ну и пусть бежит. Он вспомнил Дэвида, перед уходом тот чуть смущенно сказал: «Смотри, не выпусти ее, Дан. Все равно уже поздно, ты же понимаешь. Семь бед, один ответ». Да, возможно. И все же он лег и даже повернулся к стене. Пусть убегает.

Но палевианка не убежала. Через несколько минут она прокралась мимо него на цыпочках, прошла в свою спальню… Приподнявшись, он заглянул в дверь – она сидела на старом месте так же тихо и покорно. Нет, чтобы расколотить стекло в окне, хоть оно и пластиковое, но при большом старании с ним справиться можно, расколотить и вылезти, то ли Артур, то ли Дэвид, кто конкретно, он не видел, приспособили снаружи нечто вроде засова, однако пролезть наверняка удалось бы… правда, дежурство велось круглосуточное… но попытаться-то можно!.. Дан невольно вспомнил Ат – не впервые, после параллели, проведенной Артуром, перипетии тех дней не раз приходили ему на ум. Удивительное дело! Насколько первобытная дикарка отличалась от этой представительницы так называемой высокоразвитой цивилизации… выгодно отличалась – и не только внешностью, о внешности и речи нет. Разве забудешь, как прелестная людоедка пыталась подвергнуть проверке «божественные полномочия» Марана? И ведь девчонка выделялась не только хитростью и хладнокровием, нет, ей были свойственны и гордость, и чувство собственного достоинства. Откуда что берется? При таком образе жизни… Теперь он больше знал о людоедах Атанаты, знал, например, что по обычаям племени двенадцати-тринадцатилетние девочки считались готовыми к взрослой жизни, ценились они при этом, как лакомство… в данном случае, не буквально… и распробовать его предоставлялось лучшим охотникам и воинам, после чего девочка объявлялась взрослой и включалась в повседневную жизнь племени. Помимо прочего, это означало, что она принадлежала всякому, кто удостаивал ее благосклонным вниманием… Оказавшись в их компании, Ат была готова к близости с любым из них по первому знаку, когда же такового не последовало, она стала довольно откровенно проявлять инициативу, и когда двое из троих ее отвергли, сочла себя чуть ли не обиженной. Дан рассеянно улыбнулся. Тогда авансы Ат его изрядно смущали и даже нервировали, но сейчас на этой унылой планете было приятно вспомнить грацию ее походки, завлекающие позы, лукавые взгляды, призывно приоткрытые губы… Он понял, что воспоминания становятся слишком вещественными, вещественнее, чем на деле, и покраснел.

Помотав головой, он стряхнул оцепенение, решительно встал, вошел в комнату палевианки, которая сидела, уткнувшись головой в колени, и, поколебавшись, дотронулся до ее плеча. Палевианка вздрогнула и подняла на него испуганные глаза. Он показал на дверь. Она не поняла. Он показал снова, потом демонстративно закрыл глаза ладонями и отвернулся. Ох и влетит мне от Дэвида, подумал он, но не пошевелился и тут ощутил слабое прикосновение к руке, даже не руке, а рукаву. Открыл глаза, палевианка стояла перед ним, глядя ему прямо в лицо – вещь сама по себе невероятная. Убедившись, что необходимое внимание обеспечено, она вдруг громко и горячо заговорила. Он стоял столбом, а палевианка безуспешно пыталась втолковать ему нечто, помогая себе жестами. И тогда, холодея от волнения, он ткнул себя пальцем в грудь и внятно произнес:

– Дан.

После томительно долгой паузы она неуверенно коснулась себя ладонью и тихо сказала:

– Миут.

Дан сидел как на иголках. Его мучил страх – что если палевианка, сосредоточенно глядевшая на экран, вдруг передумает, откажется от участия в составлении словаря, встанет и вновь забьется в свой угол? Или надумает запутать их, давая неправильные ответы… Впрочем, осуществимость последнего маловероятна… Идеально отработанная программа «Лингва» была застрахована от подобных вещей, вопросы-картинки на экране мелькали с точно рассчитанной скоростью, заставлявшей давать ответы автоматически… правда, скорость эта была выведена на основе реакций землянина, но тут уже ничего не поделаешь… К тому же картинки время от времени повторялись, если кто-то и мог давать неверные ответы, запомнить их и не перепутать было не в человеческих силах. Через определенные неравные промежутки времени компьютер делал неравной же продолжительности паузы, «встряхивая» внимание. Воспользовавшись одной из таких пауз, Дан преподнес Миут стакан абрикосового сока. В первую секунду в ее глазах мелькнула тень давешнего ужаса, но после того, как он, повинуясь неясному импульсу, отпил из стакана, только потом подав его Миут, палевианка пригубила сок, сперва осторожно, затем безбоязненно, и допила остаток с незнакомой Дану жадностью.

В начале второго часа компьютер предъявил палевианке буквы – те знаки, которые удалось выделить из подписей к картинам, обнаруженным в галерее. Букв было немного, всего около двадцати. Миут, не сразу поняв, что от нее требуется, в итоге все же сориентировалась и произнесла ряд четких звуков. Дан с удивлением отметил несколько запинок. Через несколько минут на экране появилось первое слово. Слово, потом слова… Уже по тому, что вопросы стали усложняться – теперь компьютер выдавал целые предложения, в которых вместо одного-двух слов стояли картинки, Дан понял, что дело идет к концу.

Видимо, написание слов соответствовало их произношению, во всяком случае, Миут воспринимала написанные слова без какой-либо реакции. Наверно, это свидетельствовало об адаптации и упрощении языка… И говорило об определенном уровне цивилизации? Интер, например, был в письме настолько же прост, насколько усложнены и загромождены множеством вариаций прононса и написания национальные языки, кроме, пожалуй, латыни, положенной в основу интера… Компьютер выдавал уже длинные фразы… Внезапно Дан понял, что его выводы строились на неверной предпосылке. Чем длиннее была фраза, тем чаще запиналась Миут, все больше неуверенности проскальзывало в ее голосе. Пыталась сбить компьютер? Какое там! Дан еще колебался, но… Ну конечно, причина… хоть и неудобно такое даже предположить… причина запинок в малограмотности Миут, да-да! Дан заерзал.

Наконец, экран погас, и замигал индикатор на пульте. Дело сделано. Хорошо ли, плохо, но сделано.

Подождав минуту, Дан глубоко вздохнул, переключил систему на перевод, подумал и, не найдя ничего лучшего, произнес первое предложение. На экране вспыхнула непонятная надпись, затем появилась транскрипция. Стараясь отчетливо выговаривать звуки, он громко сказал по-палевиански:

– Здравствуй, Миут.

Дана обуревали тягостные сомнения… Вроде б слово «обуревали» к сомнениям не клеится, они подразумевают нечто более спокойное, мирное, но сомнения Дана были именно бурными. С одной стороны, с другой… Вконец вымотавшись, он переключил сигнал с пульта на свой личный VF, вышел на крыльцо, сел и, чтобы отвлечься, стал рассматривать сад. Синие плоды подросли, приобрели фиолетовый оттенок и напоминали теперь небольшие баклажаны. По результатам анализов они были совершенно безвредны для человека, да и вкус у них оказался довольно приятным, правда, в нем присутствовала излишняя терпкость, аромат то ли корицы, то ли гвоздики, но в пищу они годились, хотя особого энтузиазма не вызывали, наверно, из-за внешнего вида, ведь есть баклажаны сырыми не особенно тянет… Сине-фиолетовые плоды на оранжево-желтой, клубящейся, словно курчавой, траве… Похоже на картины Донато, современный сюр, игра цвета… Листья деревьев удивляли не только необычной окраской – желтовато-оранжевой, раз и навсегда, на все времена… времена года, если бы таковые существовали, но их не было, погода на трех четвертях Палевой особенно не менялась, поэтому, наверно, не менялись и деревья – вечножелтые, так сказать, листва с них опадала однажды, тогда, когда они умирали. Мертвое дерево валилось, что доказывали несколько стволов с обломанными ветвями, тихо гнившие на газонах, но еще задолго до того, как рухнуть, дерево сбрасывало с себя листья, длинные и узкие, похожие на травинки, они слетали на траву, на мостовую и лежали месяцами, а, может, и годами, кто знает, не меняясь. И противно скрипя под ногами! Это он вспомнил, услышав отдаленное поскрипывание – возвращались остальные… Подниматься со ступеньки, чтобы в этом убедиться, ему было лень, но если б это шел кто другой, уже звенел бы сигнал тревоги…

– С орбиты передали, что Натали прилетит со следующим орбитолетом. Через пять дней то есть, – сообщил он, не двигаясь.

Патрик остановился.

– Ну ты даешь!

– При чем тут я? – удивился Дан.

– Да не ты! – Патрик круто повернулся к Дэвиду. – Твоя работа?

– Не понимаю, что тебя смущает, – сказал тот с недоумением. – Вы же сами говорили, что без арт-историка дело не сдвинется. А Натали…

– Мало ли что мы говорили! – рассердился Патрик. – Ты бы хоть посоветовался, прежде чем вызывать сюда женщину! К тому же, Натали – не арт-историк…

– Но я…

– Тут не место женщине, – в голосе Марана звучала холодная ярость. – Тут опасно, пойми ты это наконец!

Артур коротко хохотнул.

– Страсти какие, боже мой!

– У меня не было выбора, – сказал Дэвид, словно оправдываясь. – Да и… Да и нет тут особых опасностей. По-моему. Хотя… Ну не знаю… – Он недовольно вздохнул. – На вас не угодишь. Ладно, не надо нервничать. Чуть что, и мы отошлем ее обратно.

Дан встал.

– Пойдемте в дом, – предложил он. – Я вам кое-что покажу.

Не дожидаясь ответа, он прошел через холл в комнату и переключил компьютер.