Текст книги "Пираты южных морей"

– Что ж, раз так, если уж «Королевский владыка» действительно прибыл, то я, пожалуй, воспользуюсь столь любезным предложением и присоединюсь к вашей компании. – И с этими словами он, не выпуская изо рта трубки, прошел к их столику, уселся и принялся покуривать с самым непринужденным видом, какой только ему только удалось изобразить.

– Итак, мистер Барнаби Тру, – произнес, как только юноша устроился, обращавшийся к нему прежде человек, говоря при этом тихо, дабы их не подслушал кто другой, – итак, мистер Барнаби Тру (а я буду называть тебя по имени, чтобы показать, что хоть я тебя и знаю, однако ты меня – нет), рад видеть, что в тебе достает мужества ввязаться в дельце, о котором тебе мало что известно. Ибо сие демонстрирует, что ты храбр и достоин того богатства, которое выпадет на твою долю нынче ночью. И все же, прежде чем мы двинемся дальше, я вынужден попросить тебя показать тот клочок бумаги, что, несомненно, находится при тебе.

– Пожалуйста, – ответствовал Барнаби, – он у меня в целости и сохранности, и сейчас вы его увидите.

И с этими словами юноша спокойно достал бумажник, открыл его и протянул своему собеседнику загадочную записку, что получил днем или двумя ранее. Тот придвинул к себе свечу, стоявшую там для удобства курильщиков, и принялся за чтение.

Сие предоставило Барнаби возможность разглядеть незнакомца. Это был высокий, крепко сбитый мужчина с красной косынкой на шее да медными пряжками на туфлях, так что Барнаби Тру не мог не задаться вопросом: а уж не этот ли самый человек передал записку мисс Элизе Боллз.

– Все в порядке и именно так, как и должно быть, – объявил незнакомец, изучив послание. – И поскольку документ уже сыграл свою роль, мне остается лишь сжечь его ради безопасности.

Так он и поступил, скомкав бумагу и сунув ее в пламя свечи.

– Ну а теперь, – продолжил он, – я объясню тебе, зачем я здесь. Меня послали выяснить, достаточно ли в тебе мужества, чтобы рискнуть жизнью и отправиться со мною на лодке. Ну что, согласен? Скажешь «да», и мы не будем тратить времени даром и немедленно выступим, ибо дьявол уже здесь, на берегах Ямайки – хотя ты и не понимаешь, что это означает, – и если он нас опередит, что ж, тогда мы можем упустить то, ради чего мы здесь. Скажешь «нет», и я уйду, и обещаю впредь более не беспокоить тебя по этому делу. Так что говори ясно, юноша, что ты об этом думаешь и рискнешь ли идти дальше.

Если наш герой и колебался, то недолго. Не могу сказать, что сердце его совсем уж не дрогнуло, но даже если юноша и испытал страх, то продолжалось это, повторяю, совсем недолго, и когда Барнаби заговорил, голос его был тверд, насколько только возможно.

– Несомненно, у меня достанет мужества, чтобы пойти с вами, – объявил он, – а если вы собираетесь причинить мне какой-либо вред, то постоять за себя я смогу, ибо у меня есть вот что! – И с этими словами юноша поднял клапан кармана камзола и продемонстрировал рукоятку пистолета, который прихватил с собой, выходя вечером из дома.

В ответ его собеседник разразился смехом:

– Ишь ты, да тебе и впрямь палец в рот не клади. Мне по душе твой настрой. И все же никто в целом свете не причинит тебе вреда меньше, нежели я, и если уж тебе и придется применять свою пушку, то не против нас, твоих друзей, а против того, кто хуже самого дьявола. Ладно, нам пора.

Незнакомец и его товарищи, за все это время не проронившие ни слова, поднялись из-за стола, он расплатился за всех, и вместе они направились к лодке, которая все так же стояла на отмели у сада.

Подойдя к ней, наш герой обнаружил, что это большая шлюпка с десятком гребцов-негров. На кормовых сиденьях лежали два фонаря и три-четыре лопаты.

Человек, разговаривавший с Барнаби Тру и, как это было отмечено выше, несомненно являвшийся командиром отряда, немедленно забрался в шлюпку. За ним последовали наш герой и все остальные. Стоило лишь им рассесться, как лодку оттолкнули от берега, и негры принялись грести прямо в гавань, огибая корму маячившего на некотором расстоянии военного корабля.

С самого отплытия не было произнесено ни слова, и из-за царившего молчания весь отряд походил на каких-то призраков. Барнаби Тру был слишком занят своими мыслями, чтобы говорить о чем-либо, а мысли его к тому времени были весьма серьезными: о вербовщиках матросов, на каждом углу коварно завлекавших простаков на корабли, и даже о целых бандах злоумышленников, которые похищали людей и о них более и не слыхивали. А вдруг незнакомец с товарищами продаст его в рабство или сотворит что-нибудь еще похуже?

Так в полной тишине команда гребла почти целый час, лишь вожак указывал курс прямо через гавань – судя по всему, в направлении устья реки Рио-Кобра. Через некоторое время Барнаби и впрямь разглядел низинный мыс с длинным рядом знакомого вида кокосовых пальм, очертания коих вскоре начали вырисовываться в тусклом лунном свете. По приближении к реке обнаружилось, что ее течение весьма сильно: уже на самом подходе к устью вода вовсю бурлила и клокотала вдоль бортов лодки, пока чернокожие гребцы с усилием пробивались вперед. Так они поднялись за следующий мысок – или же то был островок, – плотно поросший мангровыми деревьями. Но даже тогда ни о пункте назначения, ни о предстоящем деле не было сказано ни слова.

Теперь, когда они оказались у берега, ночь оглашалась шумом течения реки, а воздух потяжелел от вони ила и топи. Лился молочный лунный свет, да в небе мерцало несколько звездочек. И все было столь странно и загадочно, и по-прежнему никто не произнес ни слова: неудивительно, что Барнаби никак не мог отделаться от ощущения, будто все это происходит во сне.

Гребцы тем временем усиленно работали веслами, лодка медленно обошла берег под мангровыми зарослями и вновь оказалась в открытой воде.

И тут предводитель резко отдал приказ, и негры мгновенно остановились.

Барнаби немедленно увидал, что по течению реки к месту их стоянки спускается другая лодка. Меж тем их самих начало сносить обратно в гавань. Барнаби догадался, что предводитель отдал команду сушить весла именно из-за этой лодки.

В ней, насколько он смог разглядеть на расстоянии, было довольно много людей, и некоторые были явно вооружены, ибо даже сквозь сумрак в свете луны то и дело поблескивали стволы мушкетов и пистолетов. В тишине, воцарившейся после остановки, до Барнаби Тру доносились всплески весел, и звуки эти в безмолвии ночи становились все громче, по мере того как другая шлюпка все приближалась. Однако он по-прежнему не знал, что все это означает, были ли то друзья или враги и что последует дальше.

Гребцы приближавшейся лодки, напротив, не прекращали трудиться ни на миг, пока та не подошла совсем близко к Барнаби и его спутникам – только тогда человек, сидевший на корме, отдал команду остановиться и, когда весла были подняты, встал на ноги. Течение продолжало нести появившуюся шлюпку, и в лунном свете Барнаби Тру вполне удалось его разглядеть: то был крупный, дородный джентльмен с круглым красным лицом, одетый в изящно отделанный камзол из алой материи. Посреди лодки покоился ящик или сундук размером с чемодан средней величины, весь облепленный песком и грязью. Пока шлюпка шла мимо, человек сей, все еще стоя, указал изысканной тростью с золотым набалдашником на сундук.

– Ты пришел за этим, Абрахам Доулинг? – спросил он, и тут выражение его лица исказилось такой злобной ухмылкой, каковой Барнаби в жизни своей не видывал.

Предводитель отряда Барнаби не ответил ни слова, продолжая сидеть, словно каменное изваяние. Когда же другая лодка прошла мимо, он внезапно словно пришел-таки в себя, ибо прорычал ей вслед:

– Ладно, Джон Мальо! Ладно, Джон Мальо! Ты опередил нас и на этот раз, но следующий будет уже третьим, и тогда наступит наш черед, пускай хоть сам Уильям Бранд придет из ада тебе на помощь!

Так он кричал, пока лодка соперников удалялась все дальше и дальше, но разодетый джентльмен не удостоил его ответом, лишь разразился бурным смехом.

Среди вооруженных людей на корме удалявшейся шлюпки сидел злодейского вида худой мужчина с вытянутым лицом, и макушка его была лысой, словно ладонь. И когда увлекаемая течением реки лодка уже исчезала в ночи, он вдруг оскалился, так что даже луна заиграла на его крупных зубах. Затем он взмахнул здоровенным пистолетом, и до Барнаби донеслись его слова:

– Скажите только слово, ваша светлость, и я всажу пулю в этого сукина сына.

Однако тот джентльмен запретил ему стрелять, и шлюпка окончательно скрылась во мраке. Затем Барнаби услышал, что ее гребцы вновь взялись за весла; его же спутники так и сидели, довольно долго, в полнейшем молчании.

Вскоре, однако, один из них заговорил:

– И куда теперь?

При этих словах предводитель, казалось, очнулся и вновь обрел дар речи.

– Куда? – проревел он. – Да хоть к дьяволу! Куда? Да куда хотите! Куда? Снова назад – вот куда! – И после этого он разразился бранью и сыпал проклятьями до пены на губах, словно окончательно помутился рассудком. Чернокожие же гребцы принялись грести назад в гавань с такой скоростью, что только весла мелькали.

Барнаби Тру высадили на берег у старой таможни, однако он был столь потрясен произошедшим и увиденным, а также упомянутыми именами, что едва ли узнавал знакомое окружение, среди которого вдруг оказался. Так он и пошел по залитой лунным светом улице к своему временному жилищу, пошатываясь словно пьяный, ибо Джоном Мальо звали капитана галеры «Приключение» – того самого, что застрелил деда Барнаби; а Абра – хам Доулинг – то было имя канонира «Королевского владыки», лишившегося жизни одновременно со своим пиратским капитаном. Тела их обоих убийцы бросили под палящим солнцем.

Приключение не продолжалось и двух часов, но время это словно не было частью жизни Барнаби, а было прожито кем-то другим: столь темным, странным и загадочным было оно, что просто не могло принадлежать ему никоим образом.

Что до покрытого грязью сундука, то юноша мог только гадать о его содержимом и безуспешно ломал голову над тем, что означала его находка.

Так или иначе, всем этим наш герой ни с кем не поделился, он вообще не обмолвился ни одной живой душе об увиденном ночью, затаив произошедшее в мыслях, и на протяжении нескольких последующих дней и думать ни о чем другом даже не мог.

Мистер Гринфилд, корреспондент и представитель мистера Хартрайта в тех краях, проживал в добротном кирпичном доме на Монароуд, что на окраине города. Семья его состояла из жены да двух дочерей – бойких и энергичных черноволосых и черноглазых девушек, очаровательных болтушек и хохотушек, чьи превосходные зубы сверкали каждый раз, когда они смеялись. Барнаби Тру частенько приглашали на семейные обеды, и ему и вправду было приятно посещать этот дом, посиживать на веранде с сигарой в компании старого доброго джентльмена и смотреть на горы, в то время как девушки смеялись и болтали или же пели под аккомпанемент гитары. И не раз появлялась у Барнаби решительная мысль взять да и выложить добряку всю правду о ночном приключении в гавани, но каждый раз он приходил к выводу, что лучше все-таки держать язык за зубами, и погружался в раздумья, жадно делая одну затяжку за другой.

За день или два до отплытия «Прекрасной Елены» из Кингстона мистер Гринфилд остановил Барнаби Тру в конторе и пригласил его на обед тем же вечером (а надо вам сказать, что в тропиках завтракают в одиннадцать, а из-за жары обедают лишь в прохладе вечера, а не днем, как это принято в более умеренных широтах).

– Тогда я смогу вас познакомить, – говорил мистер Гринфилд, – с весьма важным пассажиром, направляющимся в Нью-Йорк вместе со своей внучкой. Для них велено обустроить целых три каюты, – с этими словами он показал юноше письмо, – а зовут их сэр Джон Мальо и мисс Марджери Мальо. Слыхали когда-нибудь о капитане Джоне Мальо, мастер Барнаби?

Теперь-то я знаю, что мистер Гринфилд даже понятия не имел, что родным дедом Барнаби Тру был легендарный капитан Бранд, которого как раз и убил этот самый Джон Мальо. Добрый джентльмен ляпнул это без всякой задней мысли. Однако наш герой почувствовал себя так, словно его хватили обухом по голове: ведь он услышал ненавистное имя, в котором для него слились и зловещее прошлое, и недавнее приключение, в котором он лично принимал участие и над которым размышлял столь усердно, что в конце концов у него даже началась мигрень. Тем не менее Барнаби Тру нашел в себе силы ответить, да еще с недрогнувшим лицом, что слышал о капитане Мальо и знает, что это за тип.

– Ну, – продолжал мистер Гринфилд, – если двадцать лет назад Джон Мальо и был отчаянным пиратом и бесшабашным гулякой, то нынче он – сэр Джон Мальо и владелец огромного поместья в Девоншире. М-да, мастер Барнаби, если ты называешь себя баронетом да еще наследуешь поместьице (хотя я и слышал, что оно весьма стеснено долгами), люди закрывают глаза на то, что ты вытворял двадцать лет назад. Впрочем, говорят, собственная родня Мальо как раз таки всячески избегает его.

На это Барнаби ничего не ответил, а лишь ожесточенно задымил сигарой.

Вот так и вышло, что тем вечером Барнаби Тру впервые столкнулся лицом к лицу с убийцей своего деда – с самым неприятным типом, коего он когда-либо встречал в своей жизни.

Тогда в гавани он видел сэра Джона Мальо издали, да еще в темноте, теперь же, когда юноша узрел его вблизи, ему пришло на ум, что, пожалуй, более злобной физиономии видеть ему еще не доводилось. Не то чтобы лик его нового знакомого был совсем уж отталкивающим, ибо нос его был достаточно благороден, а двойной подбородок вполне благопристоен, но вот глаза так и вылезали из орбит, будучи при этом красными и водянистыми, и сэр Джон беспрестанно моргал, словно испытывал постоянную резь. Далее, губы его были толстыми и пурпурно-красными, а пухлые рдеющие щеки повсюду испещряли фиолетовые прожилки вен. Когда же этот человек говорил, то хрипел так, что у слушателя невольно возникало желание прочистить собственное горло. Словом, когда Барнаби Тру взирал на пару жирных белых ручищ и опухшее лицо с толстенными выпирающими губами и слушал этот осипший голос, ему представлялось, что никогда прежде не видел он столь мерзкого типа, нежели тот, что предстал сейчас перед его взором.

Однако если сэр Джон Мальо и оказался столь противен нашему герою, то внучка его, напротив, с первого же взгляда показалась молодому человеку самой прекрасной и восхитительной девушкой из всех виденных им ранее. Кожа ее была тонкой и гладкой, губки красными, волосы золотистыми – хотя по случаю и были весьма обильно напудрены, – а глаза голубыми до невозможности. Милое робкое создание, она не осмеливалась, казалось, и слова сказать, не устремив взора на сэра Джона за разрешением, и неизменно съеживалась и вздрагивала, стоило тому внезапно обратиться к ней или же просто посмотреть на внучку. Когда же Марджери все-таки заговаривала, то так тихо, что приходилось наклоняться к ней, чтобы расслышать, а когда улыбалась, то тут же спохватывалась и поднимала глаза, словно желая удостовериться, что ей позволено веселиться.

Что до сэра Джона, то он восседал на обеде подобно свинье: жадно ел и пил, при этом постоянно чавкая, практически не разговаривал ни с внучкой, ни с мистером Гринфилдом, ни с Барнаби Тру, и сохранял кислое и недовольное выражение лица, словно говоря: «Ваши чертовы кормежка да питье оставляют желать лучшего, да вот приходится есть, что дают». В общем, просто скотина какая-то, а не человек!

Лишь когда обед закончился и девушка с дочерями хозяина удалилась в уголок залы, только тогда смог Барнаби услышать ее непринужденную речь. Затем язык у Марджери и вовсе развязался, и она оживленно защебетала, хотя и очень негромко, чуть ли не шепотом, пока неожиданно своим хриплым дребезжащим голосом дед не объявил ей, что пора идти. Бедняжка умолкла на полуслове и вскочила с кресла, выглядя весьма напуганной, словно ее застали за чем-то дурным и сейчас за это накажут.

Барнаби Тру и мистер Гринфилд вышли проводить гостей до экипажа, подле которого стоял слуга сэра Джона с фонарем. И как вы думаете, кто же это был? Ну конечно, тот самый худой и лысый негодяй, что в ту памятную ночь в гавани предложил застрелить предводителя отряда! Стоило лишь отсвету от фонаря упасть на его лицо, и Барнаби немедленно узнал негодяя. Хотя сам тот и не мог распознать нашего героя, он все равно ухмыльнулся ему весьма нахально и фамильярно, да к тому же не удостоился прикоснуться к шляпе, продемонстрировав явное неуважение как по отношению к нему, так и по отношению к мистеру Гринфилду. Едва лишь его хозяин и девушка заняли места в коляске, он хлопнул дверцей, забрался наверх рядом с кучером и отбыл, не сказав ни слова, но вновь дерзко ухмыльнувшись – на этот раз в адрес и Барнаби, и старого джентльмена.

Таковыми были эти двое, хозяин и слуга. И увиденное Барнаби в дальнейшем лишь подтвердило его первоначальное впечатление: то и впрямь оказалась самая омерзительная парочка, каковую ему только доводилось встречать. Хотя, Бог свидетель, юноша вовсе не желал этим негодяям тех страшных мучений, которые вскоре выпали на их долю. Однако не будем забегать вперед.

На следующий день имущество сэра Джона Мальо начало прибывать на борт «Прекрасной Елены», а затем появился и тот самый тощий мерзкий слуга, проворность коего в прыжках по сходням была достойна козлиной. Два негра позади него тащили огромный сундук.

– Ба! – вскричал он. – Так ты здесь суперкарго? Э, а я-то подумал, что ты птица поважнее, когда прошлым вечером увидел, как ты на равных болтал с его светлостью. Ладно, неважно. В этом что-то есть: иметь в качестве суперкарго расторопного и прекрасно воспитанного парня. Пошли, морячок, поможешь мне привести каюту его светлости в порядок.

Наш герой вовсе не собирался терпеть подобное обращение, да еще со стороны такого человека! Барнаби, который знал себе цену и считал себя важной персоной на корабле и настоящим джентльменом, немало покоробила столь гнусная фамильярность со стороны этого отвратительного негодяя.

– Стюарта найдешь вон там, – отрезал юноша, – он и покажет тебе каюту, – после чего развернулся и пошел прочь с поразительным достоинством, оставив слугу с разинутым ртом.

Заходя в свою каюту, Барнаби краешком глаза заметил, что этот тип так и стоит на том же самом месте, смотря ему вслед столь злобно, что юноша немедленно смекнул: он только что заполучил на все плавание врага, который навряд ли простит оказанное ему пренебрежение.

На следующий день на корабль прибыл и сам сэр Джон Мальо, вместе со своей внучкой. Его сопровождали тот же самый негодяй, а также четверо чернокожих носильщиков с двумя чемоданами – не очень большими, но поразительно тяжелыми, причем сэр Джон и его слуга проследили весьма и весьма внимательно, чтобы их надлежащим образом отнесли в отведенную ему каюту. Бар-наби Тру стоял в кормовой каюте, когда они проходили мимо него. И хотя сэр Джон Мальо не мог не видеть юношу, он посмотрел на него как на пустое место, не произнес ни слова, равно как не выказал ни взглядом, ни жестом, что уже знаком с нашим героем. Слуга же, наблюдавший все это своими по-кошачьи острыми глазами, начал ухмыляться и хихикать: дескать, теперь настал черед и Бар-наби получить свою долю пренебрежения.

Юная же леди, которая тоже видела все это, залилась румянцем, а затем посмотрела прямо на нашего героя, поклонилась и улыбнулась ему самым приветливым образом, но в следующий же миг осеклась, словно убоявшись только что содеянного.

В тот же день «Прекрасная Елена» отправилась в плавание, и погода была такой чудесной, о какой можно было только мечтать.

На борту было еще только два других пассажира: досточтимый Саймон Стайлс, глава преуспевающего училища в Испанском квартале, да его жена, – пара добрых и почтенных стариков, весьма тихих, часами просиживавших в кормовой каюте за чтением. А поскольку сэр Джон Мальо почти все время проводил в своей каюте в обществе тех двух чемоданов, кои он столь лелеял, большей частью Барнаби Тру приходилось оказывать внимание девушке – чему, как несложно догадаться, он был несказанно рад. А если живой и энергичный юноша двадцати одного года и хорошенькая семнадцатилетняя девушка будут встречаться каждый день на протяжении двух недель, да при чудесной погоде, как я уже упомянул, когда корабль несется вперед под крепким бризом, что нагоняет барашки по всему морю, да еще когда делать им абсолютно нечего, кроме как сидеть да смотреть на синее море и ясное небо над головой, то совершенно несложно предположить, что из этого выйдет и каким сущим наслаждением было для Барнаби Тру оказывать Марджери знаки внимания.

Ах, эти невозвратимые славные дни, когда со всем безрассудством молодости влюбляешься по уши! Как часто в том плавании наш герой лежал по ночам в своей постели без сна, ворочаясь и так и эдак, но все безрезультатно: при желании заснуть-то ему бы удалось, вот только Барнаби предпочитал лежать и думать о ней, вперив свой взор в темноту!

Бедный дурачок! Ему ли было не знать, что конец сему призрачному счастью не заставит себя долго ждать. Ибо кто наш герой был такой, чтобы даже смотреть на Марджери Мальо: он – всего лишь суперкарго на торговом корабле, а она – внучка баронета.

Тем не менее все шло гладко и приятно, пока однажды вечером не случилось ужасное происшествие. Юноша и девушка простояли вместе уже довольно долго, облокотившись на перила и всматриваясь через водные просторы и сумерки на запад, где еще оставался клочок ясного неба. В тот вечер Марджери была особенно молчалива и грустна и вдруг, без всякого вступления, начала рассказывать Барнаби о себе. Они с дедом направляются в Нью-Йорк, откуда переберутся в Бостон, где встретятся с ее кузеном, капитаном Мальо, который служит в тамошнем гарнизоне. Потом она немного помолчала и сообщила, что сей капитан Мальо является наследником девонширского поместья и что осенью они должны пожениться.

Ах, бедный Барнаби! Ну право, каким же он был глупцом! Полагаю, что, когда девушка еще только заговорила о капитане Мальо, он уже знал, что за этим последует. Однако после ее рассказа в горле у Барнаби пересохло, и он не мог ничего ответить, лишь стоял да таращился в океан. Она же, бедняжка, очень тихо продолжала: мистер Тру понравился ей с первого же взгляда, и все эти дни она была очень счастлива, и всегда будет думать о нем как о милом друге, проявившем такую доброту к ней, у которой столь мало удовольствий в жизни, и она будет помнить его всегда.

Какое-то время они оба молчали, пока наконец Барнаби не удалось выдавить из себя – хотя и довольно хрипло, – что капитан Мальо наверняка очень счастливый человек и уж, во всяком случае, он сам на его месте чувствовал бы себя самым счастливым в мире. Высказавшись и таким образом вновь обретя дар речи, Барнаби продолжил, хоть голова у него и шла кругом, объявив, что любит Марджери и сказанное ею поразило его в самое сердце, сделав самым несчастным человеком на всем белом свете.

Девушка вовсе не рассердилась на его слова и даже не повернулась взглянуть на него, но лишь ответила очень тихо, что он не должен говорить так, ибо разговор о подобных вещах может причинить им одну только боль, и что в любом случае она должна делать то, что велит ее дед, ибо это действительно ужасный человек.

На это бедняга Барнаби лишь повторил, что любит Марджери всем сердцем, что в своей любви он и прежде ни на что и не надеялся, однако сейчас окончательно уничтожен и раздавлен.

Именно в этот момент, столь для него трагичный, какой-то человек, все это время прятавшийся вблизи от них, внезапно покинул свое укрытие и удалился. В сгущающейся тьме Барнаби Тру разглядел, что это был тот самый мерзкий слуга сэра Джона Мальо, и понял, что он наверняка подслушивал все, о чем здесь говорилось.

Негодяй направился прямиком в кормовую каюту, и несчастный Барнаби, чей мозг уже и без того лихорадило, лишь молча смотрел ему вслед, преисполненный мрачного предчувствия, что соглядатайство сего мерзавца станет последней каплей в его горе.

Юная леди же, однако, слугу даже не заметила, ибо все так же стояла, облокотившись о перила, и Барнаби Тру оставался рядом с ней, но в совершенном замешательстве и смятении от различных захлестнувших его чувств, и сердце его так и норовило выскочить из груди.

Так они и стояли, не знаю даже, сколь долго, пока из каюты внезапно не выскочил сэр Джон Мальо – без шляпы, однако не забывший прихватить свою трость с золотым набалдашником, – и не устремился через палубу прямо к Барнаби и девушке. Мерзкий шпион следовал за ним по пятам, ухмыляясь, словно бес.

– Ах ты потаскуха! – взревел сэр Джон, едва приблизившись к ним, да столь громко, что его наверняка услышали все находившиеся на палубе. При этом он размахивал тростью, словно намеревался ударить девушку, которая поникла головой едва ли не до самой палубы, чтобы избежать удара. – Мерзкая потаскуха! – заходился он, сыпля грязными ругательствами, слишком ужасными, чтобы приводить их на страницах нашей книги. – Что это ты делаешь здесь с этим янки суперкарго, который недостоин даже пыль вытирать с башмаков леди? Убирайся в свою каюту, шлюшка, – вообще-то на этот раз он обозвал ее много хуже, – пока я не отделал тебя своей тростью!

Если вспомнить, в каком смятении чувств пребывал Барнаби, как отчаянно и безнадежно он был влюблен, то неудивительно, что, заслышав сей поток оскорблений, наш герой не смог держать себя в руках и совершенно потерял голову. Толком и сам не понимая, что творит, Бар-наби подскочил к сэру Джону и яростно толкнул его в грудь, хрипло выкрикнув во всю силу легких, что низко угрожать беззащитной девушке и что ему ничего не стоит вырвать у него трость и бросить ее за борт.

От толчка сэр Джон отлетел назад, однако устоял на ногах. Затем он с диким воплем ринулся на нашего героя, размахивая своей тростью, и, несомненно, ударил бы юношу (и одному Богу известно, что тогда бы произошло), если бы слуга не схватил его и не оттащил в сторону.

– Назад! – вскричал наш герой, все так же хрипло. – Назад! Если ты ударишь меня, я сброшу тебя за борт!

К тому времени, заслышав крики и топот, к месту событий начали подтягиваться члены команды и пассажиры, и уже в следующий миг из каюты выскочили капитан Мэнли и первый помощник, мистер Фрисден. Но изрядно разошедшийся Барнаби уже не мог остановиться.

– Да кто ты такой, – кричал он, – чтобы грозить мне тростью и оскорблять меня, истинного джентльмена? Ты не осмелишься меня ударить! Ты можешь выстрелить человеку в спину, как застрелил несчастного капитана Бранда на Рио-Кобра, но сойтись со мной лицом к лицу у тебя кишка тонка! Тоже мне баронет нашелся! Я прекрасно знаю, что ты собой представляешь!

Сэр Джон Мальо уже оставил попытки ударить юношу и стоял столбом, а его глаза, и без того навыкате, и вовсе готовы были выскочить из глазниц.

– Что происходит? – прокричал капитан Мэнли, вместе с мистером Фрисденом встав между ними. – Что все это значит?

Но наш герой, как я уже говорил, не мог успокоиться, пока не высказался до конца.

– Этот проклятый негодяй оскорбил меня и юную леди, – заходился он, задыхаясь от избытка чувств, – а потом грозился избить меня тростью. Но я знаю, кто он такой. Я знаю, что этот мерзавец прячет у себя в каюте в тех двух чемоданах, и где он это нашел, и кому это по праву принадлежит. Он нашел это на берегу реки Рио-Кобра, и мне стоит лишь раскрыть рот, как все узнают его гнусную тайну!

Тут капитан Мэнли схватил Барнаби за плечо и принялся трясти – да так, что тот едва устоял на ногах, – приказывая немедленно замолчать.

– Это что еще такое! – кричал он. – Офицер моего корабля ссорится с пассажиром! Вон, в свою каюту, и оставайтесь там, пока я не разрешу выйти!

К тому времени Барнаби как будто уже пришел в себя.

– Но этот человек угрожал избить меня тростью, капитан! – вскричал он. – Я не снесу подобного ни от кого!

– Слышать ничего не желаю, – сурово отрезал капитан Мэнли. – Отправляйтесь в свою каюту, как я приказал, и оставайтесь там вплоть до моего особого распоряжения. А по возвращении в Нью-Йорк возьмите на себя труд рассказать отчиму о своем поведении. Подобных беспорядков на борту своего корабля я не потерплю.

Барнаби Тру огляделся, но девушка уже исчезла. Ослепленный безумием, он не заметил ни когда она ушла, ни куда. Что же до сэра Джона Мальо, тот стоял в свете фонаря с лицом белым как мел, и, не сомневаюсь, если бы взглядом можно было убивать, то грозный и зловещий взор, что он вперил в Барнаби Тру, наверняка сразил бы нашего героя прямо на месте.

После того как капитан Мэнли хоть немного привел Барнаби в чувство, бедолага наш согласно приказу поплелся в свою каюту, захлопнул за собой дверь и, как был в одежде, бросился на койку, совершенно раздавленный непомерным чувством унижения и отчаяния.

Не знаю уж, сколько времени он так лежал, таращась в темноту, но в конце концов, несмотря на все свое страдание и отчаяние, погрузился в зыбкий сон, не намного отстоящий, впрочем, от бодрствования, в котором его беспрестанно изводили красочные и неприятные видения, и, едва очнувшись от одного кошмара, он тут же погружался в следующий.

Внезапно нашего героя разбудил звук пистолетного выстрела, за которым последовал еще один, и еще, а затем послышались сильнейший удар, протяжный скрежет и, наконец, топот множества ног по палубе в направлении кормовой каюты. Оттуда раздались вопли и звуки борьбы, падений тел и жутких ударов о перегородки и переборки. В тот же миг воздух огласился женскими криками, которые перекрыл голос, явно принадлежавший сэру Джону Мальо и издавший вопль, полный величайшего отчаяния: «Негодяи! Проклятые негодяи!» А затем снова прозвучал пистолетный выстрел, в замкнутом пространстве каюты отдавшийся оглушительным взрывом.

Барнаби тут же вскочил на ноги, задержавшись только для того, чтобы схватить один из висевших у изголовья пистолетов, и бросился прямиком в кормовую каюту, в которой царила просто непроглядная тьма: висевший там фонарь, видимо, задули или разбили. Зато шум в каюте стоял страшный, и всеобщее смешение снова и снова пронзали душераздирающие женские вопли. Барнаби тут же очертя голову кинулся через двух или трех борющихся человек, катавшихся по палубе, однако споткнулся и с ужасным грохотом упал, выронив при этом пистолет, который, впрочем, немедленно подобрал.

Что означал весь этот адский шум, он по-прежнему не представлял, но тут до него откуда-то донесся крик капитана Мэнли:

– Ах ты, проклятый пират, задушить меня хочешь?