Текст книги "Белогвардеец"

Григорий Георгиевич Белых
Белогвардеец

Кончилось голодное лето девятнадцатого года. Моросил, не переставая, нудный дождичек, с шуршаньем, струйками сбегая со стен домов. В темных переулках посвистывал ледяной ветер.

Жались в очередях мокрые и прозябшие петербургские жители. Шепотком рассказывали:

– Двигается сам генерал Юденич, а с ним офицерские полки. Командуют офицерскими полками латышские полковники; френчи на них англичанами пошиты, а пулеметы и танки французы прислали, чтобы доконать большевиков…

– Где ж тут устоять?

– Юденич-то, говорят, булки с аэропланов кидает. Как увидят наши аэроплан Юденича, бегут за ним, дерутся из-за булок…

Это был тяжелый год для Шкиды. Не было дров, не было одежды, обуви. Ничего не было. Хлеба выдавали по четвертке на день – осьмушку утром, осьмушку вечером. Кормили мороженой картошкой с тюленьим жиром.

В Губоно поговаривали: надо расформировать детдом. Викниксор каждый день ездил туда, ругался, просил, требовал. Викниксор хотел сохранить школу.

В эти дни не брали в Шкиду новых воспитанников. Но однажды на шкидском дворе появилась маленькая, худенькая женщина в потертом плюшевом жакете, а за нею, понурив голову, плелся мальчишка в дырявых валенках и в зеленом солдатском ватнике. Маленькая женщина пришла в канцелярию и спросила заведующего. Когда Викниксор покашливая вышел ей навстречу, женщина торопливо вытолкнула вперед упиравшегося мальчишку и плаксиво запричитала:

– Ради бога!.. Господин заведующий, примите сына… С голоду умираем…

– Нет! – сурово отрезал Викниксор, – не могу… Женщина тихо охнула, отшатнулась, минуту стояла неподвижно и вдруг повалилась на колени, припав головой к ногам Викниксора. Викниксор испуганно кряхнул, быстро отдернул ногу.

– Что за безобразие!.. Гражданка!.. – начал было он, пятясь, но видя, что женщина подползает к нему, поспешно сказал:

– Хорошо, хорошо! Сейчас же встаньте… Мальчик остается, я поговорю…

Женщина сразу перестала плакать. Поднялась с колен, высморкалась и заговорила:

– Дай вам Бог счастья…

Но Викниксор не дал ей продолжать.

– Дежурный, ключ! – сердито крикнул он на кухню. – Открой двери.

Кончилась перемена. В четвертом отделении все уже были на местах. В ожидании урока занимались своим делом. Джапаридзе вычерчивал на большом листе новую схему изобретенного им вечного двигателя. Горбушка и Мамочка решали задачи. Купец продавал Воробью дырявый валенок с оторванным голенищем.

– Купи!.. – рычал он, хватая за горло Воробья. – Ну-у?

– Куда же мне его?

– А мне куда?

Бобер, стуча кулаками по парте, распевал куплеты:

Нету хлеба, нету масла,

Электричество погасло.

Дайте свету!

У доски, задумавшись, стоял Янкель. Потом спросил:

– Какой у нас сейчас урок?

– История. Сашкец! – ответили ему.

Тогда Янкель крупно написал на доске: «Страсть не люблю уроков истории».

За дверью раздались знакомые быстрые шаги Сашкеца. Все мигом заняли свои места. Вошел преподаватель, а за ним мальчишка в зеленом ватнике, с узенькой, похожей на крысиную, мордочкой.

– Сядь сюда, – сказал Сашкец новенькому, указывая на пустующую последнюю парту. Новенький сел. Сашкец быстро прошел к столу, бросил книги, поправил пенсне и поздоровался с классом. Потом мельком оглядел комнату, заметил на доске надпись Янкеля, стер и сел за стол.

– Приступим, товарищи, к уроку, – сказал он.

В классе сразу стало тихо. Исчезли с парт посторонние книги, Джапаридзе запрятал свои чертежи, Янкель состроил умное лицо и, закатив глаза, замер, делая вид, что внимательно слушает. Но потом и вправду заслушался. Рассказывал Сашкец интересно, весело. Сорок минут прошли незаметно. Даже вздрогнули все, когда грянул звонок.

– Надеюсь, товарищи, вы хорошо запомнили? – сказал Сашкец, протирая пенсне. – На следующем уроке буду спрашивать. Постарайтесь отвечать бодро, как и подобает шкидцам…

Ребята засмеялись.

– Держите карман шире, – хмыкнул Купец.

– Кауфман! – грозно сказал Сашкец. – Что такое? Почему я должен держать карман шире?

– Потому что не ответят.

– А почему не ответят?

– Хлебентуса маловато! – крикнул Японец с Камчатки. – Супешник дерьмовый. Жрать хотца!..

– С осьмушки котелок не варит, – хмыкнул Купец.

– Товарищи! – Сашкец развел руками. – Как вам не стыдно! Правительство заботится о вас, оно отдает вам последнее: сапоги, дрова, хлеб.

– Которого нет! – крикнул Мамочка.

Снова ребята засмеялись. Каждый день ругались ребята с воспитателем, не потому, что были очень голодны, а просто желая подразнить его.

Беззлобно ругались, по-дружески. Но сегодня спор окончился неожиданно мрачно. С задней скамьи, заглушая смех и разговор, вдруг прозвучал незнакомый голос:

– Жиды виноваты! Оттого голод!

Тон был злой, не похожий на общий. Все с удивлением взглянули в ту сторону, откуда был голос, и увидели новенького. Новенький, уткнувшись в засаленный ворот ватника, исподлобья озирался по сторонам. Некоторое время ребята молча разглядывали его, потом Янкель удивленно протянул:

– Вот так отмочил!

– Ай да парень! – усмехнулся Купец и дернул его за рукав. – Это кто же «жиды»? А?

– Все, – ответил новенький.

– И Ленин жид? – подмигивая крикнул Мамочка.

– И Ленин, – мрачно сказал новенький. Весь класс дружно захохотал.

– Довольно! – вдруг резко сказал Сашкец и, нахмурившись, спросил у новичка:

– Как звать?

– Толя Коренев, – ответил мальчишка.

– Ну так слушай! – сказал Сашкец. – У нас в школе таких вещей не говорят. А слово «жид» забудь – понял? Я после с тобой потолкую…

Зазвенел звонок, и Бобер, неистово колотя кулаками по парте, снова запел:

 
Нету хлеба, нету масла!..
 

Мотька Цыпка был самый тихий воспитанник во втором отделении. Он не кричал и не кувыркался вместе со всеми в переменах, никогда и ни с кем не стыкался, чтобы померяться силами. На уроках он не швырялся жеваной бумагой, не кукарекал и не воровал карандашей с учительского стола.

Мотька Цыпка тихо сидел за партой рядом со своим сламщиком Косаревым, и пока тот кукарекал и швырял жеваной бумагой, Цыпка решал задачи за себя и за сламщика. Цыпка был старостой. Он назначал дежурного и следил за уборкой.

На третий день после поступления в детдом, новенького Коренева переселили из старшего отделения во второе. Старшие решали уже уравнения с одним неизвестным, а Коренев только-только таблицу умножения зазубрил. Вот его и перевели.

Первый день Коренев вел себя тихо. Приглядывался к ребята. Потом успокоился. Народ здесь был все мелкий, не похожий на старшеклассников.

– Плашкеты! – пренебрежительно сказал он своему соседу по парте. Сосед его Шамала, толстый, розовый, губастый, прозванный так за свою прожорливость, ничего не ответил, лишь отодвинулся на всякий случай от новенького.

На другой день Цыпка, просматривая список дежурных, увидел, что список кончился. Цыпка хотел начинать сначала, но тут вспомнил о новеньком.

– Сегодня, – сказал Цыпка, – дежурный по классу – Коренев, новенький.

Услышав свою фамилию, Коренев поднял голову.

– Что? – спросил он. – Почему я?.. Я только что пришел и сразу дежурить?

– Список кончился, – сказал Цыпка.

– А начинай сначала.

– Я уже тебя записал, – сказал Цыпка.

– Я тебя запишу! – заорал Коренев.

Но тут весь класс вступился за Цыпку. Коренев испугался и подчинился. Весь день он злобно косился на Цыпку и шипел в ухо Шамале:

– Выбрали старосту! Без жида не могли? Я вот ему…

Вечером Коренев и Цыпка столкнулись в пустынном коридоре второго этажа. Коренев, усмехаясь, загородил дорогу. Цыпка остановился.

– Жид! – сказал Коренев. Цыпка промолчал.

– Зачем меня дежурить назначил?

– Надо было – и назначил, – спокойно ответил Цыпка.

– Ах надо?.. А это видел? – крикнул Коренев, показывая Цыпке кулак. – Вот как дам сейчас…

– А ну, попробуй! – сказал кто-то сзади. Оглянулся Коренев – стоит около него Косарев, ноги расставил, руки в карманы.

– Попробуй, – говорит, – дай.

– А сам наступает на Коренева. Косарев парнишка крепкий – попробуй стыкнись с ним. Отодвинулся Коренев в сторону, пропустил Цыпку с Косаревым и, только когда они уже вниз спустились, крикнул вслед:

– За жидов заступаться? Погоди, узнаешь!..

В четвертом отделении заседала редколлегия. Готовили очередной номер стенгазеты. Японец, примостившись у печки, писал передовицу. Воробей переписывал печатными буквами заметку. Янкель развел желтую краску и, по привычке обсасывая кисточку, выводил большие буквы заголовка. Рядом стоял Джапаридзе и советовал:

– Внизу красненьким, а ободочки синеньким пусти…

Когда Янкель следовал его совету, Джапаридзе удовлетворенно мотал головой и чмокал от удовольствия.

Японец с треском бросил карандаш.

– Готово! Статья есть… Весь номер посвящаем обороне Петрограда. Материалу хватит, и в крайнем случае пустим объявленьице, извещеньице… Жаль – стишком нет.

В этот момент скрипнула дверь, и в класс вошел Коренев.

– Что надо? – зарычал на него Купец. Коренев остановился.

– Мне редактора газеты, – сказал он. Редколлегия насторожилась, Янкель задумчиво пососал кисточку, потом, оглядев всех, ткнул пальцем на Японца.

– Вон редактор…

Тогда Коренев вынул из кармана сложенный несколько раз тетрадочный лист и подал Японцу.

– Это что? – удивленно спросил Японец, беря лист.

– Стихотворение сочинил, напечатайте, – сказал Коренев, и прежде, чем Японец успел развернуть лист, Коренев выскочил из класса. Редколлегия окружила Японца.

– Ну-ка, зачти, – хихикнул Воробей.

Японец скользнул глазами по листу, и мордочка его вытянулась. Сперва фыркнул, потом выругался и наконец громко прочел:

 
Есть у нас в Шкиде
Еврейчик молодой,
Цыпкой прозывается,
Сволочь он такой!
 

Больше на листке ничего не было.

– Ай гадюка! – сказал Джапаридзе, качая головой. – Морду ему набить…

– Таких паразитов называют антисемитами, – подумав, сказал Янкель.

– Но мы все-таки напечатаем эти стишки, – вдруг сказал Японец. – Как есть, так и пустим, только добавим комментариев, чтобы навсегда отбить охоту писать…

Крепкая была слама у Косарева с Цыпкой. Честно делились сламщики всем, что доставали. Цыпка подсказывал Косареву на уроках, а Косарев заступался за Цыпку, и уж никто из ребят не задевал Мотьку, да и нужды не было. Цыпка со всяким готов был поделиться последней осьмушкой хлеба. Но с приходом Коренева плохо стало Цыпке. Как ни заступался Косарев, все ж успевал Коренев обидеть Мотьку. То толкнет, то щипнет, морду скривит, отплевывается:

– Пархатый – нос горбатый!..

А Кузе и Шамале, с которыми Коренев подружился, стал жаловаться:

– Заступается Косарев-то! Жид-то ему хлеб дает, чтоб заступался… Но ничего, доберусь! – грозился он.

И вдруг слама расстроилась. Рухнула дружба, рассыпалась как карточный домик. У Косарева пропал ножик. Хороший, с перламутровой ручкой. Долго Косарев искал, всю парту перерыл – нет ножа. Стал у ребят спрашивать:

– Кто ножик захапал? Отдайте… Найду – хуже будет…

Но ребята молчали. Ясно – украли ножик.

– Кто же, кроме сламщика, у тебя в парте шнырит? – сказал вдруг Коренев. – С него и спрашивай.

Косарев поглядел на Цыпку.

– Он врет, – сказал Цыпка спокойно. – Не брал я!

– Вру? – крикнул Коренев. – А кто сегодня у него утром в ящике шманал? Кто?

– Ты лазил? – хмурясь спросил Косарев. Цыпка вспыхнул:

– Ну, лазил!

– Зачем?

– Тетрадь искал…

– А заодно и ножичек, – хихикнул Коренев.

– Чего там, – сказал Кузя. – Обыскать и все…

– Правильно, обыскивай, – подхватили ребята.

Косарев минуту колебался, потом решительно оттолкнул сламщика в сторону и полез в его парту. Он быстро выкидывал книги и тетради, зачем-то перелистывая их, после засунул в ящик руку и долго шарил там. Ящик был пуст. Косарев покраснел и, боясь взглянуть на Цыпку, все еще копался в ящике. Как вд

...

конец ознакомительного фрагмента