Текст книги "Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2"

Глава двенадцатая
Введение мирового суда
(Справка к 30-летию)

Если судебная реформа вносит к нам действительное, живое право на место призрака права, то мировой суд вносит право в такую сферу, где не существовало и призрака права, даже и понятия о возможности права.

В. П. Безобразов

17 мая 1866 г. открыты были в Петербурге и Москве первые в России мировые судебные учреждения, и таким образом ныне (1896) исполнилось первое тридцатилетие со дня существования этого, еще так недавно столь популярного в правительственных сферах и столь симпатичного народу института, находящегося теперь далеко не в завидном, скажем прямо, в тяжелом положении. Упраздненные или находящиеся накануне упразднения мировые учреждения, как и все вообще учреждения, выходящие из моды, нередко и особенно в последнее время делались предметом явно несправедливой и пристрастной критики, не признающей за ними никаких заслуг и представляющей в самом извращенном виде смысл и цель учреждения мирового суда и значение выполненной им крупной культурной миссии. Какие бы превратности ни ждали в будущем мировые учреждения, уяснить и отметить их историческую роль в прошедшем столько же дело исторической справедливости по отношению к ним, сколько и практической необходимости в интересах правильного ориентирования в явлениях современной общественной жизни.

Благодаря тому систематическому игнорированию подлинной истории нашего современного судоустройства, которое составляет отличительную черту нынешних злостных критиков нового суда, стала беспрепятственно гулять созданная больным воображением невежественных консерваторов басня, будто наш выборный мировой суд есть не что иное, как осуществление самой крайней демократической программы à la Руссо, осуществленной радикалами 60-х гг. в разгар либеральных увлечений, на место благоразумных предположений гр. Д. Н. Блудова[87]87
  См. В. Фукса – «Суд и полиция», 193, 222, 236, 237* См. также выше главу VIII.


[Закрыть]. Между тем история нашего процесса показывает, что первая мысль об учреждении у нас «мировых судей» (juge de paix) возникла еще в 1826 г. и была впервые предложена председателем Государственного совета гр. Кочубеем[88]88
  См. Курс угол. суд… Фойницкого. С. 153.


[Закрыть].

Но, оставляя в стороне вопрос о разыскании отдаленных корней нашего мирового суда, достаточно для разъяснения дела обратиться к эпохе, непосредственно предшествовавшей составлению Судебных Уставов. В томе TV Дела о преобразовании судебной части в России мы находим записку гр. Блудова, где он с полною откровенностью объясняет причину и цель учреждения мирового суда. «Основанием предложений об учреждении судей мировых, – говорится в Записке 1859 г., – были два важных обстоятельства: уничтожение крепостного состояния и решительное отделение власти судебной от административной. Доселе крестьяне помещичьи, составляющие почти половину крестьянского населения, не имели никаких дел гражданских, и не было повода учреждать гражданские суды для разбирательства споров по имуществам движимым незначительной цены, как сие установлено в отношении к маловажным проступкам, кои предоставлены ведению полиции. Но когда в одно время предполагается (это писалось в 1859 г.) не только освобождение от крепостной зависимости, но и устранение полиции от всякого вмешательства в дела судебные, то власть и деятельность становых приставов необходимо заменить судебным установлением, которое будет гораздо полезнее, ибо оному можно вверить и ведение маловажных гражданских дел. Во всех хорошо устроенных государствах существуют такие судебные лица и места; они тем в особенности полезны, что споры в оных оканчиваются большею частью примирением или решаются всегда сокращенным порядком, всего чаще при первой явке сторон, на основании словесных между ними объяснений, без издержек»[89]89
  См. Т. IV. Отд. 2-е «Дела о преобраз. судебн. части в России». С. 40–41.


[Закрыть]. Таким образом, уже в 1859 г. были намечены гр. Блудовым, этим авторитетнейшим в глазах противников нового суда государственным человеком, основные черты мирового института.

Что же касается выборного начала, то и оно точно так же было предложено тем же юристом; до освобождения крестьян он предлагал предоставить право избрания мировых дворянскому сословию[90]90
  См. Т. IV того же «Дела», § 286 Блудовского проекта судоустройства.


[Закрыть], а после освобождения крестьян естественно предоставил это право всем сословиям[91]91
  См. Т. XVI н. д. Журн. Госуд. совета 1861 г. № 48, об основных началах судоустройства. С. 7–8.


[Закрыть]. Этот же порядок был принят и редакторами Судебных Уставов и не по соображениям, заимствованным из Contrat Social, как уверяют враги судебной реформы, а по соображениям чисто практическим и согласно указаниям истории русского законодательства. «Мировые судьи, – сказано в журнале Государственного совета 1862 г., – должны быть по преимуществу местными судьями и хранителями мира; общее доверие местных обывателей составляет необходимое условие их назначения, а потому правительство было бы поставлено в крайне затруднительное положение, если бы приняло на себя их избрание: ибо начальствующим лицам, во всяком случае, труднее найти столь значительное число вполне достойных лиц для замещения всех должностей мировых судей, чем обывателям каждой местности приискать людей для определенного округа»[92]92
  См. Т. XIX н. д. С. 308.


[Закрыть].

Вот какими чисто деловыми соображениями было вызвано выборное начало в мировом суде. Только при полном незнакомстве с историею русского процесса можно видеть в выборе судей, издавна знакомом русскому законодательству, нечто опасное, революционное. Всего 30 лет тому назад, т. е. до открытия нового суда, весь почти состав первой и второй инстанции назначался по выборам сословий (все пять членов уездного суда и все четыре члена магистрата были выборные, в уголовной палате председатель и члены были выборные и только товарищ председателя – по назначению от правительства). Мало того, даже полицейские власти были выборные[93]93
  См. Т. XVII «Дела о преобразовании судебн. части в России». Материалы № 12 и 25 Записки Ровинского.


[Закрыть]! Теперь же невежественные критики судебной реформы уверяют, что назначение судей по выбору населения – это такая радикальная реформа, которую только коммунары[94]94
  См. статью г. Циона в «Русском Вестнике».


[Закрыть] вносят в свою программу, как pium desiderium!.. Так-то нынче пишется история!..

Правильному суждению об исторической роли мирового института, кроме заведомо неверных, распространяемых врагами его, искаженных сведений об его происхождении, мешает также и неправильное освещение условий его деятельности. Рядом с преобразованным судом должна была содействовать охране общественного порядка и полиция, реформа которой до сих пор еще не осуществилась. «Можно ли утверждать, – писал в 1888 г. один из самых непримиримых врагов нового суда В. Фукс, менее всего склонный относиться с чрезмерною строгостью к действиям полиции, что наша полиция уже соответствует своему назначению, что она имеет все необходимые средства для надзора за благосостоянием и для охранения внутренней безопасности, что она состоятельна в предупреждении и пресечении преступлений, что она, наконец, пользуется подобающим ей уважением? К сожалению, – говорит Фукс, – на все эти вопросы можно дать один ответ: формально – да, по существу—нет»[95]95
  См. «Суд и полиция». С. 214.


[Закрыть]. А если это так, то справедливо ли всю чину за отсутствие порядка и безопасности сваливать на мировые судебные учреждения, которые замкнулись и должны были замкнуться в роль судей и блюстителей закона?».

Мировому суду ставят в вину его малодоступность, сложность, формализм. Упрек не лишен основания, но поучительный смысл его совсем не тот, какой хотят вывести противники мировой юстиции. Все эти недостатки, привитые реакционными новеллами, не только не вызываются духом этого учреждения, но прямо им исключаются. Могли ли составители Судебных Уставов предвидеть, что в мировом суде, производство в котором они освободили в видах его доступности от сборов, установленных в общих судах, будет установлена судебная пошлина, вдвое превосходящая размер пошлины, существующей в общих судах (ст. 202 уст. гр. суд.)? Могли ли они предвидеть, что мировые судьи будут завалены такою массою сложной канцелярской работы и отчетности, которая будет невыносимо обременять их в ущерб их прямых судейских обязанностей?

Да и самая судебная процедура современного мирового судопроизводства, разве она не представляет иронию над тем упрощенным процессом, о котором мечтали составители Судебных Уставов? Разъясняя значение мирового института в отличие от общих судебных учреждений, они, между прочим, писали: «На мирового судью возлагается рассмотрение всех менее важных дел, ежедневно почти возникающих между большинством населения, значительная часть которого не знает законов, не терпит формализма, уважает естественную справедливость и дорожит временем, а потому главнейше заботится о скором и на своих понятиях основанном решении. Значительную часть этих дел мировому судье предоставляется решить окончательно, и при этом он судит единолично. Главнейшая задача и высшее качество его правосудия – примирение. Для успешного исполнения такого важного призвания мировой судья должен пользоваться особым доверием местных жителей, а доверие это он может заслужить не столько юридическим образованием, сколько знанием народных понятий, нравов, обычаев, вообще всех условий местной жизни и в особенности своим здравым умом, честным характером и безукоризненною жизнью».

Тип доступного всем судьи, быстро и без формальностей решающего дела, и в самых Судебных Уставах не был проведен достаточно последовательно. Последующая же законодательная и кассационная практика еще более изменили этот тип, приблизив или почти слив с типом судьи-юриста, действующего в общих судебных установлениях.

Почему же мировые учреждения, несмотря на все законодательные кассационные промахи, успели, однако, сразу стяжать громадную популярность в народе и сумели сделаться самым ценным и плодотворным проводником гуманно-просветительных идей судебной реформы? Ответ на это мы находим в условиях той действительности, среди которых пришлось выступить первым мировым судьям.

«Судебная реформа, – писал В. П. Безобразов, – вносит в народную жизнь право, как живой действительный факт, на место права, существовавшего лишь как мертвая буква закона, как смутное понятие, не исчезавшее, конечно, никогда из верований и понятий народа, но носившееся в облаках над его головами, как нечто неуловимое, неосязаемое, никогда не воплощавшееся в настоящее практическое дело. Если, – говорит он далее, – судебная реформа вносит к нам действительное, живое право на место призрака, то мировой суд – вносит право в такую сферу отношений нашего общества, где не существовало и призрака права, даже понятия о возможности права»[96]96
  См. «Русский Вестник», 1866 г.


[Закрыть].

В такой характеристике нет и тени преувеличения. Кому не известно, что право сильного и богатого в дореформенные времена было настоящим instrumentum regni, было возведено в систему, в особенности по маловажным делам, если сталкивались, с одной стороны, бесправный обыватель, и с другой – располагающий силою по своему общественному положению помещик, богатый купец, умевший, последний, при помощи «барашка в бумажке», первый же просто одним своим властным словом, подкрепленным подобающими жестом и мимикою, прекращать жалобы потерпевших от их самовластного самодурства и от бессовестного надувательства и обсчитывания.

Покойный Фукс, постоянный сотрудник «Русского Вестника» и «Московских Ведомостей» 80-х гг., отнюдь не расположенный рисовать в преувеличенно мрачных красках дореформенные порядки, представляет в таком состоянии суд и расправы при полицейских управлениях накануне открытия нового суда. «До начала 60-х гг., – пишет Фукс, – общественное сознание в отношении к полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои по своему родовому или имущественному привилегированному положению вовсе не считали своим долгом исполнять требований полиции и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленники и торговые классы освобождались от всяких требований полиции или приобретали, где было нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем бесправная масса низших городских обывателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самим строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться[97]97
  См. В. Фукса – «Суд и полиция». С. 218–219.


[Закрыть]. Правда, у населения было право жаловаться на исправников и становых, и городничих, но оно было поставлено в такие условия, которые иные хотели бы перенести на нынешних земских начальников, и которое сводилось к нулю. Мы знаем из «Ревизора», к чему сводилось громкое по названию право обжалования даже для «самоварников». Остальное же население и не делало попыток не только к обжалованию противозаконных действий полиции[98]98
  Ibid. Ч. II. С. 188.


[Закрыть], но даже к осуществлению своего права на предъявление к полиции гражданских исков. До какой степени старый полицейский суд отвадил народ от суда, можно видеть из следующего факта. На обязанности городской полиции лежал, между прочим, «словесный разбор» мелких споров, с запискою жалоб и решений по ним в особую книгу. И что же? Когда губернаторы ревизовали полицейские учреждения, означенные книги оказывались чистыми от первой до последней страницы[99]99
  В «Былом и Думах» Герцена находим следующую, записанную с натуры картину полицейской расправы, прекрасно иллюстрирующую причину образцовой чистоты полицейских книг, которой так не доставало у совести содержателей книг… – Пред квартальным стоят обвинительница (содерж. публичного заведения) и обвиняемый (сиделец). «Вместо суда, – рассказывает Герцен, видевший сцену “патриархального суда” во время ареста своего в Москве в частном доме, – Соломон-квартальный бранил их обоих, на чем свет стоит. – С жиру собаки бесятся, – говорил он, – сидели бы, бестии, спокойно у себя, благо мы молчим и мирволим. Вишь, важность какая! поругались – да и тотчас начальство беспокоить! И что вы за фря такая? словно вам в первый раз… Полпивщик (обвиняемый) тряхнул головой и передернул плечами в знак глубокого удовольствия. Квартальный тотчас напал на него. – А ты что из-за прилавка лаешься, собака? Хочешь в сибирку? Сквернослов эдакой, да лапу еще подымать, – а березовых, горячих… хочешь?..» «Для меня эта сцена имела всю прелесть новизны, это был первый патриархальный русский процесс, который я видел, – пишет Герцен и затем продолжает: – Содержательница и квартальный кричали до тех пор, пока взошел частный пристав. Он, не спрашивая, зачем эти люди тут и чего хотят, закричал еще больше диким голосом: “Вон отсюда, вон, что здесь– торговая баня или кабак?” Прогнавши “сволочь”, он обратился к квартальному: “Как вам это не стыдно допускать такой беспорядок? Сколько раз вам говорил? Уважение к месту теряется – шваль всякая станет после этого содом делать. Вы потакаете слишком этим мошенникам”». (Сочин., VI, 220–221). – Вероятно, слюнки потекут у нынешних «Гражданнин’ских» почитателей «властной руки» при чтении этой живописной сцены «патриархального суда», о восстановлении которого не перестают они мечтать…


[Закрыть]!

Ошибочно было бы думать, что среди этого бесправного населения[100]100
  О бесправности населения и полновластии администрации в дореформенное николаевское время у Н. А. Любимова находим следующие игриво-едкие строки: «Начальство сделалось все в стране. Все кесареви; Богови оставалось весьма немного. Все сводилось к простоте отношений начальника и подчиненного. В начальстве совмещались закон, правда, милость и кара. – Губернатор при какой-то ссылке на закон, взявший со стола том Свода Законов и севший на него с вопросом – где закон? был лицом типическим и в частности добрым и справедливым человеком… Купец торговал, – продолжает в щедринском духе г. Любимов, – потому, что на то была милость начальства; обыватель ходил по улице, спал после обеда – в силу начальнического позволения. Приказный пил водку, женился, плодил детей, брал взятки по милости начальнического снисхождения. Дышали воздухом потому, что начальство, снисходя к слабости нашей, опускало в атмосферу достаточное количество кислорода, рыба плавала в воде, птицы пели в лесу, потому что так разрешено начальством. Начальник был безответствен в отношениях своих к подчиненным, но имел в тех же условиях начальство над собою… Военные люди, как представители дисциплины, считались годными для всех родов службы. Гусарский полковник заседал в синоде в качестве обер-прокурора и т. д.» (см. 182–183 н. н. «Катков и его истор. заслуга»). Грозою казанских жителей в 30-х гг. был полицеймейстер Поль. «Много я на своем веку видал чиновных извергов, – рассказывает Михайлов, – но равного Полю не встречал. Не говорю об алчности его к деньгам: это была общая всем слабость в ту пору. Поль делал зло из одного удовольствия делать его, не имея от этого никакой выгоды. Закон и право для этого человека не существовали. У него была неудержимая страсть к телесным наказаниям, и он истязал людей совершенно невинных. Полицейским чинам стоило взять совершенно непричастного ни к какому проступку человека и донести на другой день полицеймейстеру, что взятый задержан за пьянство и буйство, Поль без всякой поверки донесения тотчас же приказывал его при себе растянуть и высечь. Этой участи подвергались не только простолюдины, но даже и мелкие чиновники. Одного портного засекли до смерти. («Русск. Стар.», 1899. № 10). Жалобы были бесполезны».


[Закрыть] господствовал хоть внешний городской порядок и благоустройство. Как всегда и везде наблюдается, при отсутствии должной охраны прав граждан они и к обязанностям своим относятся с полным пренебрежением. Вот почему при полицейском полновластии, при котором бесцеремонно нарушались права граждан, все-таки не было у нас порядка и чистоты даже в столицах. В «Дневнике» академика Никитенко за 1864 г., между прочим, приведен такой факт. Разносчики, стоявшие под арками Гостиного двора (в Петербурге), производили там нечистоты и обращались грубо с публикою. Полиция разгоняет их, не разбирая ни правого, ни виноватого, а публика должна была ходить, чтобы купить десяток яблок, за несколько верст[101]101
  «Русск. Стар.», 1891. № 5. С.403.


[Закрыть].

Назначением мирового института было внесение в сферу повседневных гражданских отношений первых элементов благоустроенного общежития – сознания гражданами своих прав и обязанностей. Если новый гласный суд называют – и справедливо называют – школою гражданского воспитания, то мировые учреждения с тысячами камер, разбросанных по самым отдаленным захолустьям нашего обширного отечества, являлись первою и самою важною ступенью этой школы. Недаром министр юстиции, Д. Н. Замятнин в речи своей, произнесенной при открытии нового суда, назвал мировой суд «краеугольным камнем гласного, скорого, правого и милостивого суда!» В самом деле, общие судебные учреждения и по отдаленности места своего нахождения, и по сравнительно большей важности подсудных им дел имели и имеют соприкосновение с народными массами гораздо реже мировых. Можно прожить много лет и ни разу не иметь случая попасть на заседание окружного суда и на суд присяжных; но редко кто в том или другом качестве не видел обстановки мирового судоговорения, и в этом отношении мировые учреждения, как своего рода элементарная народная школа, имели для народного воспитания громадное значение.

Добрые традиции, сразу привившиеся под влиянием господствовавшего в 60-х гг. либерально-гуманного направления мировому институту почти повсеместно, сделали то, что он с первых же дней сделался необыкновенно популярен именно в народных массах[102]102
  В с. Васильеве, Уфимской губ., как сообщали местные «Губернские ведомости», так заинтересовались сценами мирового разбирательства, печатавшимися в столичных газетах, что выучили их наизусть и разыгрывали в разных домах. «Журн. Мин. Юст.», 1867. № 5. С. 412.


[Закрыть]. Мировые судьи делали все от них зависящее, чтобы приохотить народ к суду, чтобы восстановить к нему доверие, чтобы поколебать укоренившееся в нем убеждение о бесполезности и даже опасности «тягаться с сильным и богатым». Делалось это, конечно, не в видах поощрения кляузного сутяжничества, а в видах привития русскому человеку сознания своего человеческого достоинства, правового сознания, без которого немыслимо никакое гражданское развитие, сознания, что обеспеченное законом право находит защиту в суде, несмотря на силу и могущество обидчика.

Широко распахнули мировые судьи двери камер своей «судебной школы» пред изумленными очами сермяжного народа. В Москве бывали случаи, что мировые судьи «в первые медовые месяцы» устраивали заседания за невозможностью поместить публику в камере наподобие древнего римского суда sub Jove, на дворе под открытым небом! В наше «охлажденное», «трезвенное», но и скучное и скудное идеями время поклонения золотому тельцу современного убогого, безыдейного оппортунизма с его реставрированными упрощенными манипуляциями дореформенной «властной руки» – все это может показаться ребячеством, донкихотством, но разве не такие героические усилия нужны были для того, чтобы «заманить» народ в суд, которого он дотоле обегал, как зачумленного места? Диву давался народ при виде этого нового, – нового во всех отношениях, и по внешней обстановке, и по внутреннему смыслу, суда! Вместо грубого окрика и зуботычин он встречал приветливого «мирового», который говорил всем «вы», внимательно выслушивал и одинаково судил и знатного барина, генерала, адмирала, миллионера и лапотного мужика, и не давал в обиду «маленького человека», хотя бы пришлось ему столкнуться с полицейскими властями или богатым и сильным противником. На место стародавнего выражения: «для нас закон не писан», народ стал говорить: «ныне драться не велят», «за это мировой по голове не погладит», «нынче все равны пред судом» и пр.

Веря в высокое призвание свое, мировые судьи первого избрания с необычною энергиею и любовью к делу принялись за исполнение своих обязанностей. Уже с 18 мая мировые суды стали принимать в Москве просителей. Заседания происходили не только по утрам, но и по вечерам. Прошения принимались «во всякий час дня и ночи, и где бы проситель судью ни встретил». «Московские мировые судьи, – читаем в „Судебном Вестнике“, – очень ревностно принялись за дело, обнаружив притом немало сметливости и уменья самому узнать истину. Так, один из них по жалобе какой-то дамы на дерзость и ругательство со стороны кухарки немедленно отправился, будучи в тот час свободен, в указанный дом, и прежде чем виновная успела узнать, кто был этот неожиданный посетитель, ему пришлось самому быть свидетелем ругательств, которые не замедлила повторить дерзкая кухарка. Многие судьи, заметив сами какие-либо бесчинства на улице, отсылали виновных к суду. «Всеми судьями решено, – писали в ту же газету, – употребить всевозможные усилия, чтобы искоренить уличное сквернословие, эту язву нашего народа. Сквернословие, рядом с ним непомерная нечистота наших тротуаров, вследствие слишком откровенных привычек нашего народа, делают в Москве для дам и детей почти совершенно невозможным ходить по улицам. Наши мировые решили не пропускать ни одного такого случая сквернословия или иной неблагопристойности, действуя сначала внушением, а потом другими взысканиями»[103]103
  См. «Суд. Вестн.», 1866. № 3.
  Там же, 1868. № 4.


[Закрыть].

Впечатление, произведенное первыми шагами деятельности мирового суда, было громадно и поразительно. По справедливому замечанию одного публициста того времени, уже первые месяцы деятельности мировых учреждений произвели настоящий «переворот» в бытовых отношениях и умах[104]104
  Говоря о времени открытия мировых учреждений, юбилейный отчет сообщает характерные подробности, свидетельствующие о чрезвычайной популярности мирового суда с самого его возникновения. В первые же дни мировые судьи были завалены массою прошений и жалоб по делам, подлежавшим и даже не подлежавшим их разбирательству. Новый суд, читаем в отчете, кроме интереса новизны, быстро сделался популярным своею доступностью, быстротою и несложностью формальностей сравнительно с прежним судом; в народной массе явилось сознание прав и гарантий, которые или не существовали ранее, или существовали только по имени, но были упразднены на практике за фактическою невозможностью их осуществления. Естественно, что потребность в осуществлении их при первой возможности проявилась огромным наплывом просителей и публики в камерах мировых судей. Некоторые камеры не могли вмещать всех являющихся, и были случаи, что судьи, не желая стеснять столь необходимую, в особенности на первых порах, гласность, производили разбирательство на дворе при камере, чтобы не лишить всех явившихся возможности присутствовать на разбирательстве. «Естественные в каждом новом деле, – продолжает отчет, – недоразумения возникали со всех сторон, “новые права” подвергались преувеличенным толкованиям, вследствие чего к мировым судьям обращались с такими просьбами, которые явно выходили из пределов ведомства мирового суда, если не вовсе не подлежали судебному разбирательству. Начиная от просьбы вникнуть в семейные отношения и уладить семейные разлады, до просьб, имевших характер бракоразводных дел, начиная от жалоб на оскорбления выражениями самого невинного свойства, до жалоб на истязания и грабежи, – все это направлялось к мировому судье, который с первых же дней явился живым истолкователем прав, предоставляемых каждому, и обязанностей, возлагаемых на него законом». (См. 25-летие Мир. Суд. Уст.).


[Закрыть]. «Чтобы убедиться, – писал Безобразов, – как мало в этих словах преувеличения, надо видеть изумление людей, которые в своем самоуправстве должны подчиняться приговорам мировых судей; надо видеть то изумление, изумление, подавляющее своею силою, даже раздражение, с которым выслушивают эти приговоры господа, прогнавшие от себя служителей, не выдав им жалованья за полгода службы только потому, что служители им не понравились; рабочие, самовольно ушедшие с работ до срока найма вопреки письменному контракту только потому, что цена на работы поднялась; пьяницы, никогда не слыхавшие, что нельзя было валяться и ругаться на улицах; мужья, не имевшие никакого понятия, что нельзя избивать до полусмерти своих жен; барин, ускакавший на тройке, даже не оглянувшись на ребенка, раздавленного им на дороге, и т. д., и т. д. Во всех подобных случаях, – продолжает тот же автор, – необходимы были прежде всего неимоверные усилия, чтобы люди всех званий и состояний поняли, что они вызваны к мировому суду не для шутки, и что приговор его может быть приведен в исполнение. Это истинный переворот в умах и к тому же еще чрезвычайно быстро совершающийся после двух строк приговоров, энергически приведенных в исполнение посреди людей, пораженных изумлением, не верящих своим глазам, чтобы покровительство, оказанное ими исправнику, не освобождало их от обязанности платить жалованье слугам, или чтобы дружественные попойки с заседателем полицейского управления не давали им права бить не только рабочих, но и самих полицейских служителей. Изумление, однако, быстро сменяется другими чувствами, и толпа народа валит к мировым судьям, вылезают на свет из всех темных закоулков такие дела, которые на памяти людской никогда иначе не решались, как кулачным правом, а в самом лучшем случае терпением и забвением»[105]105
  См. октябрьскую книжку «Русск. Вестн.» за 1866 г.


[Закрыть].

Официальные данные вполне подтверждают эту характеристику и значение мирового института. «С первого же приступа мировых судей к новому делу, – писал министр юстиции Д. Н. Замятнин в своем всеподданнейшем годовом отчете по министерству, – простота мирового разбирательства, полная гласность и отсутствие обременительных формальностей вызвали всеобщее к мировому институту доверие. В особенности простой народ, найдя в мировом суде суд скорый и справедливый для мелких обыденных своих интересов, не перестает благословлять Верховного Законодателя за дарование России суда, столь близкого народу и вполне соответствующего его потребностям. Доверие к мировым судьям, – продолжает министерский отчет, – доказывается в особенности тем, что со времени открытия действий мировых судебных установлений возбуждено громадное число таких гражданских исков, которые или по своей малоценности, или по неимению у истцов формальных доказательств в прежних судах вовсе не возникали. Равным образом приносили мировым судьям множество жалоб на такие притеснения и обиды, а также на мелкие кражи и мошенничества, которые прежде обиженные оставляли без преследования[106]106
  В сибирской речи своей 1897 г., упомянув о мировых судьях, призванных служить в самых глухих местностях Сибири и быть почти единственными органами, непосредственно соприкасающимися с населением по обыденным его делам, статс-секретарь Муравьев сказал: «Между вновь назначенными мировыми судьями есть немало людей молодых, но мы не боимся этого, увы, скоропреходящего свойства: опыт неуклонно и неразлучно сопровождает ревностный труд, выдержка и характер восполняют года, а молодость – значит бодрость, энергия, выносливость, и в молодости, руководимой образованием и воспитанностью, всегда свежее и ярче благородные идеалы добра. Правительство твердо надеется, что сибирские мировые судьи окажутся на высоте этого исключительного призвания и будут творить царское правосудие с честью, с усердием, скажу больше – с благоговением. В глуши, в одиночестве, среди суровой природы и чуждых людей – это будет своего рода подвигом, но пусть даже и так, – сознательный подвиг и бескорыстная жертва возвышают того, кто способен на них. В подобном служении ярко засветится искра Божия, озаряющая темноту, и если с течением времени цепь мирового судьи сделается в Сибири живым символом закона и правды, то новые судьи сослужат великую незабвенную службу Царю и Отечеству». «Ж. М. Ю.», 1897. № 7. Нужно надеяться, что эти прекрасные слова, так живо напоминающие настроения первых деятелей судебной реформы, найдут отклик и в сердцах преемников их. К сожалению, нынешнее общественное настроение очень мало похоже на тогдашнее. «В 60-х гг., – писал в 1894 г. в “Гражданине” сам князь Мещерский, публицист, далеко им не сочувствующий, – все кипело жаждою духовною, тогда лучшие люди шли на общественную службу, тогда как в каждом русском человеке билось сильнее сердце, тогда либералы создали целую Ниагару мыслей, стремлений и пр. То ли ныне наблюдается?» Не во власти людей вызывать нравственный подъем и воодушевленную бодрость. «Не всегда возможен, – справедливо указывал г. Муравьев в другом месте, – животворящий дух горячего увлечения высокими идеалами, который окрыляет силы и заставляет не замечать препятствий». См. его вступительное слово в судебной комиссии («,Ж. М. Ю.», 1895. № 1. С. 47).


[Закрыть].

Приводимые в отчете Замятнина цифры показывают, как быстро росла популярность мировых учреждений в столицах. С 17 мая по 17 ноября в 28 участках Петербурга было возбуждено 56144 дела, из них решено и прекращено миром 44770 дел (12504 уголовных и 32266 гражданских). В 17 участках Москвы за тот же полугодовой период было возбуждено 31608 дел (уголовных 12 784 и гражданских 18 824), решено 17171. На каждого мирового судью, несмотря на новизну и трудность новой гласной процедуры, приходилось средним числом около 2000 дел! Такая энергичная деятельность[107]107
  Приводим из составленного мировым судьею В. К. Вульфертом сборника «Двадцатипятилетие московских столичных мировых судебных установлений» еще некоторые данные об них. Чтобы судить о размерах деятельности, проявленной мировыми судебными учреждениями, достаточно принять на вид, что перешедшие к ним дела ведались до 1866 г. следующими семью учреждениями: уездным судом, надворным судом, комиссией для словесной расправы между рядчиками и рабочими, девятью словесными судами при полицейских частях города и управлением 17 частей города Москвы. Если сопоставить рядом с этою многочисленностью учреждений количество производившихся в них дел, незначительность его сразу бросается в глаза. Уголовных дел производилось в год 1793, а гражданских 6200, всего, стало быть, около 8 000. Как велика в этом отношении перемена, происшедшая со введением мировых учреждений, явствует из следующих цифр. В 1890 г. у мировых судей возникло:
  Уголовных дел 28 850
  Гражданских» 38 137
  __________________________
  66 987
  т. е. в течение 25 лет число дел увеличилось более, чем в 8 раз. Что явление это следует приписать не естественному росту населения (оно в Москве увеличилось несколько больше двух раз) или развитию городской жизни, а именно строю и направлению новых мировых судебных установлений, это можно вывести из сопоставления данных о деятельности их за первые же месяцы их существования. Московская городская дума, исходя из того соображения, что к мировым судьям будет поступать значительное количество мелких дел, для которых до судебной реформы «не было ни суда, ни расправы», при делении гор. Москвы на участки предполагала, что общее число дел сравнительно с прежними увеличится вдвое, т. е. будет 16 000 в год. На самом деле в первое же полугодие число дел, возникших в мировых учреждениях, достигло 38000, т. е. превысило число дел, возникавших в дореформенных учреждениях за соответственное время более чем в 9 раз. Что касается быстроты производства дел, то о ней могут дать понятие следующие данные: из общего числа возникших в 1890 г. 28 850 уголовных дел решено в том же году 28179, а из числа 38137 гражданских дел решено 37 321. Всего мировыми судьями решено в течение 25 лет – 1368546 дел, средним числом около 55000 в год.


[Закрыть] особенно бросалась в глаза при сопоставлении ее с предшествовавшим временем, когда полицейские книги, назначенные для записи приговоров, в течение многих лет сохраняли свою девственную чистоту! Представители общества, являясь органом общественной признательности, всякими способами выражали свою симпатию мировому суду Но представители общества выражали свою симпатию не на словах только, но и на деле. Когда по первому вызову С.-Петербургской городской думы явилось ввиду назначенного скудного вознаграждения в 2200 р. очень немного лиц, изъявивших желание баллотироваться на должность мирового судьи, дума возвысила оклад с 2200 р. до 4500 р.[108]108
  См. «Жури. Мин. Юст.», 1867. № 5. С. 184.


[Закрыть] Как только оказалась надобность ввиду накопления дел в увеличении числа участников, Петербургская дума ассигновала необходимые средства. Точно так же и Московская общая дума, несмотря на стесненное положение городских финансов, не затруднилась назначить добавочное содержание на мировые судебные учреждения.