Текст книги "Антипостмодерн, или Путь к славе одного писателя"

– И всё же мне кажется, что каждый образованный человек должен читать нобелевских лауреатов, – пытаясь скрыть свою радость, сказал Соловьёв.

Колосков на это не стал ничего отвечать. Он вообще как-то смутился; казалось, что он сожалеет, что начал этот разговор. И Соловьёв посчитал, что из этого спора именно он вышел победителем. Ему не могло прийти в голову, что Колосков смутился оттого, что понял, что у Соловьёва слишком низкий духовный и культурный уровень и вести с ним разговор о чём-либо серьёзном бессмысленно. После этого занятия у Колоскова поубавилось желания ходить дальше на подготовительные курсы, а вот Соловьёв, наоборот, воспрянул духом. Ему показалось, что мир Большой литературы, частью которого он хотел быть, стал ближе к нему после этого занятия. И это только начало.

Что касается занятий по истории, то они Соловьёву нравились, пожалуй, даже больше русского языка, с которым у Соловьёва вообще не было проблем. Преподавательница истории умела всегда интересно рассказывать и заражать учеников своей любовью к истории. Соловьёву даже хотелось порой стать профессиональным историком. Иногда он уже всерьёз задумывался о поступлении на какой-нибудь исторический факультет. Но всё же он отбрасывал эту мысль.

Вообще весь период, в который Соловьёв ходил на подготовительные курсы, стал периодом борьбы между Соловьёвым-историком и Соловьёвым-литературоведом. В этот период Соловьёва не могла оставить равнодушным даже любая надпись на заборе. Когда он читал новости в Интернете, то обращал внимание на грамотность автора, на его стилистику. Правда, когда Соловьёв читал про то, что ему было знакомо, например про Куликовскую битву или ещё про какое-нибудь историческое событие, он как будто переставал ассоциировать себя со словесностью. В нём вдруг неожиданно просыпался историк. И Соловьёву хотелось сделать так, чтобы как можно большее число людей узнало, что он разбирается в истории. И нередко на различных сайтах, в различных блогах и на различных форумах Соловьёв, что называется, дополнял, критиковал, обсуждал исторические вопросы. И не только исторические. Те темы, которые были далеки от истории, Соловьёв частенько пытался направить в историческое русло. Например, когда на спортивной ленте обсуждали предстоящий хоккейный матч Россия-Швеция, Соловьёв писал что-нибудь про Полтавскую битву и так далее. Нередко Соловьёва называли дураком или просили его пойти учить историю. Но ничто не могло поколебать уверенности Соловьёва в своей правоте.

А когда по телевизору кто-нибудь в звании историка или даже доктора исторических наук говорил что-нибудь, что знал Соловьёв, у последнего начинала закипать кровь. Он знает то, что знает авторитетный историк! Соловьёв начинал в этих случаях испытывать то же самое чувство, которое он испытал в деревне, когда прочитал «Гарантийных человечков» и понял, что у него такой же вкус, как у его двоюродной сестры Инны; сейчас у него только были другие авторитеты. Именно в этих случаях Соловьёв всерьёз задумывался о поступлении на какой-нибудь исторический факультет.

Иначе дело обстояло, например, с биологией. Однажды Соловьёв смотрел по телевизору передачу, в которой человек, которого титр называл богословом, пытался критиковать теорию Дарвина, а другой человек, какой-то молодой биолог, утверждал, что только невежды могут в наше время говорить, что теория Дарвина неверна. После просмотра этой передачи у Соловьёва остался неприятный осадок в душе. Соловьёв недоумевал, как до сих пор находятся люди, как этот богослов, смеющие говорить такие заблуждения. И он не завидовал молодому учёному, который взялся доказывать то, что уже давно доказано и не подлежит сомнению. Сам Соловьёв вряд ли когда-то решился бы участвовать в таком споре.

* * *

Очень важный отпечаток на личности Соловьёва оставило его увлечение контркультурой. Началось всё с того, что преподаватель практики рассказал о писателе Кене Кизи и его знаменитом романе «Пролетая над гнездом кукушки». Преподаватель рассказывал с таким вдохновением, с каким редко рассказывал о других произведениях. Соловьёв решил обязательно прочитать этот роман. И роман этот ему очень сильно понравился.

Затем Соловьёв решил прочитать других писателей, тоже из поколения хиппи. Другие писатели тоже ему как будто понравились. После этого в сферу интересов Соловьёва вошли современные контркультурные писатели, в том числе и те авторы, которые пишут в Интернете. Соловьёв решил примкнуть к одному контркультурному интернет-сообществу. Члены этого сообщества писали рассказы, герои которых в основном занимались сексуальными извращениями – насилиями над трупами, животными и так далее. Сами участники сообщества не сильно отличались от героев своих рассказов, особенно некоторые. Соловьёву это, конечно, не особо нравилось, но всё же чем-то эти деятели контркультуры ему импонировали. Например, тем, что они не любили так называемую попсу и, напротив, ценили так называемое высокое искусство. Как будто порнография – это высокое искусство! Стадное чувство ими нещадно критиковалось и, напротив, ценилась человеческая индивидуальность. Хотя они сами давным-давно, незаметно для себя, превратились в стадо аморальных звероподобных отбросов общества, которым собственную волю заменил устав так называемого контркультурного деятеля, устав, который обязывал заниматься онанизмом, пьянствовать, употреблять лёгкие наркотики и выступать яростным противником гей-парадов. Возможно, самые сознательные участники сообщества были бы рады выйти из него, но только для этого им надо было примкнуть к какому-нибудь другому сообществу. Что ж поделать, человек чувствует себя слабым и незащищённым, живя вне социума. Вот и Соловьёв не мог жить вне социума, не имея единомышленников. За одну нелюбовь к популярной литературе Соловьёв мог простить и некрофилию, и зоофилию, и прочую порнографию. «Враг моего врага мне друг», – решил Соловьёв.

* * *

Чем меньше времени оставалось до вступительных экзаменов, тем чаще на Соловьёва находили безрадостные мысли. Он боялся предстоящего экзамена по литературе, практического задания. Сможет ли он сочинить что-нибудь толковое? Или приёмная комиссия забракует его работы, так же как забраковала его рассказы Инна? Что, если он не поступит в Литературный институт?

Соловьёв стал искать другие варианты. И он решил, если план А, то есть поступление в Литературный институт, не сработает, попытаться поступить в Педагогический университет на биологический факультет. Почему-то Соловьёв не сомневался, что поступить на биологический факультет ему удастся без особых проблем.

Когда настала пора относить документы в вузы, Соловьёв понял, что в Литературном институте делать ему нечего. Он тупо решил бросить это дело – пытаться поступить в Литературный институт. Удивительно, но он почувствовал неимоверное облегчение, когда решил выбрать для изучения биологию. Входить в стены биологического факультета Соловьёву было совсем не страшно. Но всё же чего-то в этих стенах ему не хватало. Он неплохо разбирался в биологии; его знаний хватало для того, чтобы быть уверенным в том, что биологом ему никогда не стать, да и не так уж сильно ему хотелось им становиться. А вот в стенах Литературного института всё было по-другому. Соловьёв не знал, чего можно ожидать от учёбы там, и именно поэтому его привлекал Литературный институт, привлекал мир Литературы. Но рано или поздно всё становится пресным и привычным, и привлекательное ожидание реальности превращается в унылую реальность. Но Соловьёв, так же как все его ровесники, об этом, конечно же, не думал. Для него только начиналось путешествие в реальность.

Вступительными экзаменами были биология, химия и русский язык. И все экзамены Соловьёв сдал успешно. А по русскому языку он набрал даже больше всего баллов из всего потока, что дало лишний повод Соловьёву вспомнить Литературный институт и усомниться в правильности выбора учебного заведения. Но дороги назад уже не было.

Первый курс университета стал счастливой порой в жизни Соловьёва. Учёба не отнимала у него много усилий; он вообще к учёбе относился как-то уж слишком несерьёзно, в глубине души понимая бессмысленность почти всего происходящего в стенах университета. Зато появились новые товарищи, впечатления, разочарования.

Новым другом Соловьёва стал его сокурсник Андрей Виноградов, так же, как и Соловьёв, любивший литературу. Правда, от Соловьёва Виноградов отличался тем, что он на самом деле хотел стать биологом, а литература была лишь его увлечением. Виноградов много рассуждал на тему того, какой будет европейская культура лет через сто. Он не сомневался, что общество, ориентированное на потребление, скоро вымрет. И Соловьёв, конечно же, был полностью согласен со своим новым другом.

Виноградов писал стихи и давал их читать Соловьёву, который был высокого мнения о поэтических способностях Виноградова, даже несмотря на то, что их взгляды на литературу существенно отличались. Оно и неудивительно, ведь стихи Виноградова отказывались печатать все журналы, в редакции которых он их отправлял. В том числе отказал Виноградову и тот журнал, в который отправлял свои стихи Соловьёв.

– Да там сидят одни идиоты, – как-то успокоил приятеля Соловьёв. – Они будут печатать только по блату, да, может, ещё всяких примитивных пошловатых поэтов. Ну ещё, конечно же, тех писателей и поэтов, которые распиарили себя.

– Да пускай печатают кого угодно. Это их дело, – ответил Виноградов. – Лично я не понимаю людей, которые критикуют издательскую политику. Все понимают, что издают сейчас только писателей с «именем», а «имя» это можно только купить. Но, несмотря на это, все завидуют тем так называемым писателям, которые купили себе «имя». Но чему завидовать? Славе? Да не смеши ты меня. «Именных» писателей никто не любит, кроме их собутыльников и тех компаний, которые оказывают им услуги по созданию этого самого «имени», причём зачастую собутыльники и компании, оказывающие подобные услуги, являются одним и тем же. Ну, может, ещё несколько мазохистов любят их читать, которые хотят примкнуть к так называемой элите. Деньгам завидовать? Да пускай наживаются, мне на них плевать. Мне кажется, настоящий писатель хочет, чтобы его идеи люди брали за веру. Только так можно добиться настоящей власти. А весь этот пиар отнюдь не способствует достижению этой цели, так как люди нередко берут за веру всякие рецензии, аннотации и суждения «умных» людей, которые не имеют никакого отношения к самим произведениям. Поэтому пиар – это враг настоящего писателя.

– То есть, по-твоему, все рецензенты и все люди, пишущие аннотации, не понимают сути произведений?

– Все рецензенты пиарят сами себя. Все видят в произведениях только то, что хотят видеть и что позволяет им видеть уровень культуры и образования. Поэтому всякие рецензенты, критики и прочие филологи недолюбливают писателей, которые умеют чётко и ясно выражать свои мысли. Потому что произведения таких писателей не содержат пищи для воображения. И, напротив, всякие филологи обожают размытые формулировки, неточности, неясности, всякие эпиграфы, которые не имеют никакого отношения к самим произведениям; всё это является источником их собственного вдохновения. Такие люди, мне кажется, смешны.

Соловьёв ничего не отвечал. Он вообще больше слушал Виноградова, но сам ему редко что-нибудь говорил на тему литературы, да и не только литературы.

Своих творений Соловьёв не давал читать Виноградову, да и вообще не говорил ему, что он тоже написал несколько стихов. Он почему-то был уверен, что Виноградов не оценит его творений: слишком уж отличались стихи Соловьёва от стихов Виноградова. Последний писал легко и просто. Соловьёв же превыше всего ставил изящество стиля, а вот простотой его стихи не могли похвастать; они были типичным продуктом человеческого тщеславия, которое является антиподом человеческой проницательности.

* * *

В группе была девушка Юля Захарова, в которую Соловьёв влюбился. Это была его вторая в жизни любовь. И от первой она отличалась очень существенно. В возрасте семнадцати лет Соловьёв был уже не тем, каким он был лет пять назад, когда умудрился влюбиться в Машу Прохорову. Теперь, как ему казалось, он мог вполне рассчитывать на взаимность, и уверенности ему прибавляло то, что он, написав несколько стихов и рассказов, став участником контркультурного интернет-сообщества, пройдя через испытания в виде подготовительных курсов в Литературном институте, приблизился, как ему казалось, к миру Большой литературы. Таким образом, Соловьёв уже не чувствовал себя слабым, неинтересным другим людям человеком. К тому же Юля Захарова была меньше его на полголовы, и это её отличало от Маши Прохоровой.

Юля училась не очень хорошо; казалось, что она пошла учиться только для того, чтобы можно было похвастать статусом студента и, прикрывшись этим статусом, жить так, как хочется. Соловьёву нравилось это в Юле.

Как-то он подсел к ней в перерыве между парами и завязал разговор, содержание которого и он, и Юля забыли уже через несколько часов. В памяти обоих осталось только то, что Соловьёв подсел к Юле, вот и всё. Спустя неделю Соловьёв позвонил девушке. Телефон её он узнал благодаря старосте группы, пустившей по рядам листок, в котором просила всех написать номера своих телефонов. Соловьёв в неловких выражениях осмелился доложить Юле, что влюблён в неё. Юля ответила, что Соловьёв не совсем в её вкусе, но что и ничего плохого она в нём не видит. Соловьёв огорчился такому ответу.

– Но ты же меня не знаешь, – сказал он, имея в виду то, что Юля не знает, что он увлекается литературой и написал несколько стихов и рассказов.

Теперь Соловьёв поставил перед собой задачу – сделать так, чтобы Юля Захарова узнала о том, что он серьёзно увлекается литературой. Ему казалось, что только так можно сделать его любовь взаимной.

В течение некоторого времени Соловьёв не подходил к своей любимой, хотя нередко ловил на себе её взгляды. Однажды он разговорился с другой девчонкой из группы, внимательно при этом наблюдая за Юлей, которая сидела в этой же аудитории. Соловьёву показалось, что Юля то и дело поглядывает в их сторону ревнивым взглядом. И как же Соловьёв был рад видеть этот взгляд! Теперь он не сомневался, что Юля к нему не совсем равнодушна. А ведь она ещё даже не знает о его увлечении литературой. Значит, дальше будет только лучше. Но самое удивительное, что Соловьёв, поняв, что Юля не совсем равнодушна к нему, почувствовал себя так, будто он освободился от какого-то тяжёлого груза, не позволявшего ему свободно мыслить и действовать. Однако же это никак не сказалось на их отношениях с Юлей. Несколько раз Соловьёв пытался заговаривать с Захаровой, но девушка всегда разговаривала неохотно, а однажды и вовсе сказала Соловьёву, чтобы он отвалил от неё. С тех пор Соловьёв стал бояться подходить к своей любимой.

А через некоторое время Юля перевелась в другой институт. Как сказали её подруги – на какой-то гуманитарный факультет, кажется, на филологический. Также они сказали, что Юля всегда любила литературу, русский язык; её сочинения всегда были образцовыми; она всегда хотела поступить либо в Литературный институт, либо на филологический факультет, либо, в крайнем случае, на журналистский; на биологический же факультет Юля поступила совершенно случайно: она пошла учиться туда, куда пошли учиться её подруги.

Узнав всё это, Соловьёв почему-то обрадовался тому, что Юля так и не узнала, что он увлекается литературой: почему-то Соловьёв всегда побаивался людей, разбирающихся в литературе. Впрочем, если бы подруги Юли сказали, что она всегда хотела стать программистом, или бухгалтером, или ещё кем, реакция Соловьёва была бы примерно такой же. Не любил он людей, способных к чему-либо, особенно к литературе. Только серость притягивала его, словно магнит. Именно на серость он любил производить впечатление. Талант, способности, навыки пробуждали в нём такие чувства, которые вряд ли можно назвать одним словом «зависть». «Зависть» – это слишком мягкое и доброе слово для обозначения тех чувств, которые сжигали Соловьёва.

С Юлей Соловьёв больше не виделся, хотя любовь долго не выходила из его сердца, и порой Соловьёв очень сильно хотел видеть Захарову. У него была возможность увидеться с ней, когда в институте проходил КВН, в котором, по словам подруг, должна была принимать участие Юля. Подруги даже говорили, что Соловьёв небезразличен Юле, что она в него чуть ли не влюблена. Но Соловьёв не так давно прочитал на сайте контркультурного сообщества рассказ, направленный на оскорбление всяких КВН, поэтому он не мог опуститься до того, чтобы принять участие в этом «попсовом» мероприятии, даже в роли простого зрителя.

Звонить Соловьёв Юле тоже не собирался. Вскоре он вообще перестал хотеть её видеть и слышать, хоть и продолжал любить её. Ему не давала покоя мысль о том, что Юля, оказывается, даже лучше его разбирается в литературе, раз ей удалось перевестись на филологический факультет. Теперь Соловьёву казалось, что он обязан стать противоположностью Юли. Раз она любит классику, раз она принимает участие во всяких КВНах и в некоторых других подобных мероприятиях, значит, его задача – с помощью остроумия и, разумеется, всех инструментов контркультуры бросить тень на всю дурацкую господствующую в мире культуру, в том числе и на всякие КВНы. Соловьёв решил написать Роман, конечно же, с огромным количеством мата и другими атрибутами контркультуры и Новой литературы. Ему казалось, что от успеха его работы будет зависеть дальнейшая судьба их отношений с Юлей и вообще его отношения со всеми грядущими в его жизни юльками захаровыми. Роман он планировал написать не пошлый, а просто контркультурный и современный. Ведь существует же два вида пошлости. Одна – это та пошлость, которую пишут люди, не нравящиеся вам. Эта пошлость, несомненно, является источником всех зол, происходящих в стране. А вторая – это та пошлость, которую пишете вы сами и ваши единомышленники.

* * *

Роман Соловьёв планировал написать большой. Писать он его собирался по строго установленному графику. Сперва он хотел поделиться своими планами с Виноградовым, но потом отбросил эту мысль. Конечно же, Виноградов его не поймёт, решил Соловьёв.

Первые страницы дались Соловьёву легко. Однако потом он понял, что не справляется со своей целью: начало его произведения было совсем не контркультурным, а вполне себе культурным. Поэтому он начал вставлять в текст матные слова, пошловатые сцены, которые, по мнению Соловьёва, должны были показать, как современная культура негативно влияет на общество.

Описывать содержание Романа Соловьёва нет смысла. Во-первых, из-за отсутствия содержания, во-вторых, из-за отсутствия смысла. Но важно сказать, что во время написания своего большого произведения Соловьёву приходилось перебарывать себя. Ему ужасно не хотелось каждый раз делать над собой волевое усилие, дабы сесть за компьютер и начать писать. Профессия писателя ужасно нудная. Но только Соловьёв об этом не думал, так как он относился к писательству не как к профессии, но как к призванию, которое дано ему свыше. Что ж, наши призвания обычно бывают нуднее наших профессий. И именно поэтому они являются нашими призваниями.

И ещё важно сказать, что Соловьёв всегда сползал к так называемой культурности и даже к сентиментальности, поэтому ему приходилось проводить контркультурное редактирование своего произведения, дабы предстать перед своими будущими читателями во всей контркультурной красе.

Во время написания Романа на Соловьёва порой находили безрадостные мысли, связанные с тем, что он переставал верить в успех своего произведения. Но эти мысли быстро сменялись оптимистическими мыслями. Конечно же, его оценят по достоинству. И Соловьёв представлял свою жизнь, которая начнётся сразу, как только выйдет его книга. Нет смысла описывать все эти представления, но важно лишь сказать, что Соловьёв считал важным, что после выхода его большой книги он наконец сможет сказать Виноградову, что он тоже написал несколько стихов. Да и вообще Соловьёв сможет вести нормальный диалог с Виноградовым, ведь обычно говорил только Виноградов, а Соловьёв его слушал. Впрочем, воображение начинающего писателя иногда подсказывало ему, что он вообще перестанет общаться с Виноградовым после выхода своего Романа.

Повод для оптимизма Соловьёву давало то, что в действиях его героев появилась какая-то логика, чего явно недоставало его рассказам, написанным ранее. Соловьёв был безумно рад этому, хотя до этого отсутствие логики в действиях своих героев он считал не недостатком, а скорее, даже на оборот, достоинством. Впрочем, и во время написания Романа он не считал отсутствие логики недостатком; он только лишь радовался, когда обнаруживал её признаки.

Книга писалась быстро; Соловьёву не терпелось дать её поскорее кому-нибудь почитать. В первую очередь он, конечно же, планировал познакомить со своим Романом родных, затем Синицына. Растворцеву давать свой Роман Соловьёв не собирался. И уж тем более он не собирался давать читать своё произведение Виноградову ранее, чем оно будет издано.

Как-то Виноградов сказал Соловьёву:

– Гений испытывает чувство неловкости, когда на него смотрят как на гения. Этим он отличается от бездаря.

Соловьёву эти слова показались золотыми. Но когда он заканчивал свой Роман, эти слова уже перестали казаться ему гениальными. Вообще гениальные фразы волнуют больше всего людей, готовящихся стать гениями. Но когда сделаны первые шаги на пути к собственной гениальности, чужая гениальность уже перестаёт волновать так сильно, как раньше. И это происходит даже тогда, когда ты выбираешь неверное направление. Причём в последнем случае это происходит даже чаще.

Соловьёву хотелось, чтобы как можно большее количество людей узнало о том, что он готовится стать писателем. Он даже хотел дать почитать первую половину своего Романа некоторым своим сокурсникам, но потом всё же не рискнул. Он ограничился только тем, что рассказал некоторым ребятам и девчонкам о том, что увлекается контркультурой и что сам он решил написать Роман в Новом жанре. С тех пор Соловьёву стало казаться, что он вырос в глазах некоторых сокурсников; теперь его мнением стали интересоваться. Особенно Соловьёву нравилось, когда к нему обращались с целью уточнить, кто какое произведение написал, или с целью узнать, как контркультурные деятели говорят в таких-то случаях, то есть Соловьёву нравилось то, что в нём видят литератора и контркультурщика. Но в то же время Соловьёв не сомневался, что ребят и девчонок на самом деле не интересуют ответы на все эти вопросы. Он полагал, что интересует их его личность, не та личность, которой он наградил самого себя, а та, которая прячется за нагромождениями его самости, а контркультура и литература будто служат средством соединения его с другими людьми. Так, бездарный писатель, книги которого хорошо продаются, начинает считать, что читателям нравится содержание его книги, а вовсе не яркая обложка и эффектная аннотация, которые служат для того, чтобы поднять рейтинг продаж. Соловьёву не могло прийти в голову, что люди могут уважать тебя просто за то, что ты есть.

Важно сказать, что слухи о писательстве Соловьёва не доходили до уха Виноградова. Соловьёв хотел, чтобы на него смотрели как на гения, чтобы он находился в центре всех событий, чтобы его мнением по любому вопросу дорожили все, чтобы его приглашали в различные сообщества. А Виноградов же говорил, что всё это чуждо гению.

Наконец произведение было дописано. Оставалось только придумать название. И на это ушло очень много умственных усилий. Соловьёву хотелось, чтобы название его Романа было необычным, чтобы оно бросалось в глаза. Но сам текст не давал как будто никаких зацепок. И тогда Соловьёв дал Роману саркастическое название «Цивилизация Ж». Слишком нравились новоявленному писателю слово «цивилизация» и буква «ж». И так как Соловьёв предчувствовал неуспех своего произведения, он решил в защитных целях написать несколько авторских ремарок, которые должны были заранее предупредить читателей, что если они не поймут сие произведение, то, значит, они просто, как говорится, не в теме. И на это Соловьёв тоже потратил кучу времени и умственных усилий. В глубине души он понимал, что его Роман может понравиться только узкому кругу его ровесников-друзей, но Соловьёв стремился вытеснить эти мысли, стремился доказать самому себе, что его Роман – это важное событие в культурной жизни всей Вселенной, а не только в жизни его, Синицына и ещё нескольких ребят. И чтобы прибавить важности своему произведению, Соловьёв ломал голову над авторскими ремарками. В итоге он решил написать, что посвящает своё произведение всем россиянам своего возраста. Сначала ему вообще хотелось написать, что Роман посвящается всем людям, родившимся в таком-то году возле станции метро «Чертановская», то есть там, где родился сам Соловьёв. Наверное, он это хотел сделать для того, чтобы доказать значимость своего произведения для жизни всего мира. В итоге же Соловьёв отказался от этой идеи, осознав всю её глупость. Что ж поделать, сознание человека не позволяет ему полностью сосредоточиться на себе, не замечая окружающего мира. Сознание человека дарует ему различные способности. И чем способнее и сознательнее человек, тем критичнее он относится к своей собственной деятельности и своему месту в жизни. Человек же с низким уровнем сознания не способен выйти за пределы своего мирка; он считает себя собственно Вселенной, а все другие люди будто живут в нём самом; самолюбование таких людей не имеет границ.

Родители Соловьёва не сумели дочитать до конца произведение сына. Зато Синицын был в восторге от него. И Соловьёву это польстило, даже несмотря на то, что он прекрасно понимал, что Синицын – дилетант в литературе.

Ни одно издательство не приняло Роман Соловьёва. И автор «Цивилизации Ж» так и не рассказал Виноградову, что написал как-то несколько стихов.

* * *

Незаметно Соловьёв стал охладевать к учебному процессу. Если в первом семестре он все экзамены сдал на пятёрку, то во втором семестре появились уже и тройки. А в третьем некоторые экзамены и зачёты Соловьёву удалось сдать только со второго раза. И чем хуже становились оценки у Соловьёва, тем сильнее ему хотелось бросить биологический факультет и поступить в Литературный институт. Соловьёв даже начал как-то целенаправленно готовиться к поступлению в Литературный институт; он планировал прочитать все произведения школьной программы. Но планы никак не удавалось претворить в жизнь.

Соловьёв продолжал писать, продолжал верить в то, что когда-нибудь он станет настоящим писателем, которым заинтересуются ведущие издательства. Писал Соловьёв всё в том же стиле; контркультура и Новая литература продолжали оказывать на его творчество наибольшее влияние, а образ врага Соловьёва продолжала иметь так называемая попса. Первое своё большое произведение Соловьёв довольно быстро забыл. Удивительно, но он стал считать «Цивилизацию Ж» неудачным произведением. Вначале, когда издательства, одно за другим, забраковали Роман Соловьёва, автор «Цивилизации Ж» лишь окреп во мнении, что издательства принимают только пошлые тупые произведения распиаренных авторов, делая ставки на недалёких читателей; в своём Романе Соловьёв не находил изъянов. Спустя же некоторое время Соловьёв изменил отношение к своему Роману. Скорее всего, это можно объяснить тем, что все мысли Соловьёва были не о творчестве, а об издательствах. Свой успех Соловьёв связывал не с реализацией своих творческих способностей, а с реакцией издательств на его творчество. Та злость в отношении издательского мира, которая обуяла Соловьёва, когда он узнал, что его произведение забраковали, была всего лишь сиюминутным капризом. На самом деле Соловьёв непрестанно верил в непререкаемый авторитет людей, работающих в издательском деле. А вера в чей-то авторитет – это верный признак неполноценности.

Новый роман Соловьёв писал медленно, совсем не так, как первый. Он как будто по ходу написания ждал некоего толчка, задавшего бы ему некое иное направление, которое кратчайшим путём позволит ему добиться успеха, то есть издаваться.

И такой толчок произошёл тогда, когда Соловьёв учился на втором курсе. Он впервые решил отправить свой какой-нибудь текст в редакцию контркультурного интернет-сообщества. И отправить он решил отрывок из «Цивилизации Ж», изменённый под рассказ. Соловьёв не сомневался, что его текст оценят по достоинству – во-первых, потому, что он считал, что уж среди интернет-писателей он точно один из лучших, во-вторых, потому, что он сам всегда положительно отзывался о произведениях других авторов. И каково было удивление Соловьёва, когда он начал читать комментарии к своему тексту! Отрывок из «Цивилизации Ж» был жёстко раскритикован. Обиднее всего то, что Соловьёва обвиняли в отсутствии так называемой «жести», то есть текст Соловьёва признали недостаточно контркультурным. А это, конечно же, обиднее всего, когда тебя критикуют твои же единомышленники. И Соловьёву не оставалось ничего другого, как перейти на сторону соперника, ибо, как уже говорилось выше, человек чувствует себя слабым и беспомощным, живя вне социума. И в первую очередь это касается человека неполноценного.

Начатый роман был удалён: Соловьёв решил завязать с контркультурой окончательно.

Что касается Новой литературы, то есть литературы мутной, литературы, в которой форма важнее содержания, литературы, в которой нет стрелы времени, то с ней Соловьёв расставаться не собирался.

Начинать новый роман Соловьёв не спешил, оправдывая свой творческий застой тем, что надо в первую очередь думать об учёбе, дабы не вылететь из университета. Однако это не помогло Соловьёву, и на третьем курсе он остался на второй год. Сам этот факт не сильно огорчил Соловьёва, но ему не хотелось переходить в другой коллектив. К своей группе Соловьёв уже привык, несмотря на то что ни с кем особо не общался. Даже с Виноградовым Соловьёв перестал общаться и перестал относиться к нему как к неплохому поэту: пару стихов Виноградова напечатали в журнале.

Однако переход Соловьёва в другой коллектив только положительно сказался на его творчестве. Именно оставшись на второй год, Соловьёв возобновил свою литературную деятельность и начал писать Новый во всех отношениях роман. Что же до этого ему мешало взяться за Новый во всех отношениях роман? Оказалось, то, что его одногруппники знали Соловьёва как контркультурщика и статус контркультурного деятеля будто поднимал Соловьёва в глазах сокурсников, делал его привлекательным. По крайней мере, так считал сам Соловьёв. И расставаться со своим статусом Соловьёву совсем не хотелось, вернее, он просто не мог сделать над собой волевое усилие, чтобы расстаться с этим статусом. Но, перейдя в другой коллектив, Соловьёв больше не испытывал необходимости быть контркультурным: перед другим коллективом, перед другими наблюдателями он мог предстать уже в совершенно ином виде. И от этого Соловьёв чувствовал себя легко.