Текст книги "Деражня – Берлин"

Григорий Полянкер
Деражня – Берлин

1

В то славное весеннее утро, точнее – в начале мая сорок пятого года, Берлин имел красивый вид. Проснись в тот момент сумасшедший ефрейтор Адольф Гитлер, он перевернулся бы двадцать раз в могиле, узрев свою столицу.

Берлин пылал со всех сторон, любо-дорого было глядеть.

Уж если бывалый солдат, старый кузнец, а по совместительству пожарник – из Деражни, Авром Гинзбург говорит, что фашистское логово хорошо горело, – можете ему поверить на слово. Человек как-никак когда-то был старшим пожарником в Деражне и отлично разбирается в пожарах!

Да, что и говорить, в то знаменательное утро красиво выглядел Берлин.

Все вокруг грохотало, как во время извержения вулкана. Рушились под ударами бесчисленных пушек и минометов мрачные, прокопченные прусские здания. С неистовым ревом проносились штурмовики, бомбардировщики, обрушивая на головы нацистов свой смертоносный груз. Едкий дым окуривал имперскую канцелярию, рейхстаг. От могучих взрывов, как в лихорадке, тряслись на своих пьедесталах усатые, напыщенные бронзовые рыцари, разного пошиба канцлеры, фельдмаршалы, генералы. А по заваленным щебнем, известкой, битым кирпичом улицам и площадям третьего рейха, прижимаясь к обломкам стен, пробирались очумевшие от страха и ужаса, грязные, ободранные, насмерть перепуганные оберы, фельдфебели, ефрейторы, генералы – чистые и нечистые арийцы, полуарийцы и четвертьарийцы, сверхчеловеки с белыми тряпками в руках.

Представители «высшей расы», битые вояки, которые еще не так давно маршировали гусиным шагом по городам и селам Европы, горланили до хрипоты: «Хайль Гитлер!», «Дойчланд юбер аллее!», сея смерть, разруху, пожарища, оставляя после себя реки крови, могилы, жгли и убивали все, что было на их пути, сжигали в крематориях, умертвляли в газовых камерах, в лагерях смерти миллионы ни в чем не повинных людей, женщин, детей, стариков – теперь эти ничтожные, грязные, обезумевшие чудовища выползали из подвалов, канализационных труб, полузатопленных станций метро и, дрожа от страха, неистово скулили: «Гитлер капут! Капитуляция!»

В своих убежищах, грязных конурах они срывали с себя мундиры, кресты, побрякушки, ежились, сгибались в три погибели, плакали, умоляли пощадить их, поскорее взять их в плен – они сдаются, капитулируют. Они, мол, уже все поняли, внукам и правнукам внушат никогда не лезть с оружием на Россию. Никогда! Это погибель!..

Омерзительные, сопливые, жалкие, они рыдали, строили дикие гримасы, стараясь вызвать к себе сострадание, умоляли помиловать их заради их детей, жен, стариков, пресмыкались, готовы были ползать перед русскими воинами на коленях, целовать их ноги, лишь бы те сжалились над ними, не делали того с ними, что эти «арийцы» творили с женами, детьми, стариками этих запыленных, смертельно уставших, но сияющих от счастья победы бойцов.

А вокруг не умолкал гром орудий.

В небе, над головой, казалось, тесно было самолетам.

Города уже почти не было видно – город захлебывался в дыму пожарищ, в пыли развалин.

Долгожданный час расплаты настал.

Да, поистине красиво пылало вражеское логово.

Наш старый солдат из Деражни немало пожаров на своем веку потушил. И он испытывал огромную радость, спасая горящие дома. В те далекие годы сердце сжималось от боли и горечи, глядя на горящие домишки, а вот теперь он испытывал какое-то чувство утешения, глядя, как горит вражеское логово. «Сами проклятые заварили страшную кашу, – размышлял солдат, – вот и пришлось расхлебывать. И поделом!»

Да, очень хорошо горит.

В этих делах он хорошо разбирается. Можете ему поверить. Человек когда-то был неплохим пожарником, говорят, в Деражне и в этом деле понимает толк.

Деражня. Станция Деражня.

Может, слыхали о таком городишке или когда-нибудь пришлось там побывать?

Если не доводилось побывать там – можете не расстраиваться, не сожалеть. Не берите это близко к сердцу. Не может ведь в самом деле человек всюду бывать и все знать. Собственно, ничего не потеряли, если не побывали в Деражне. В списке знаменитых Деражня, Кажется, не значится. На географических картах она, должно быть, и вовсе не видна. Городишко ничем не примечательный. А вот в душе у нашего кузнеца Гинзбурга Деражня занимает огромное место!

Здесь он родился и вырос, здесь прошла большая часть его жизни. Тут жили и трудились в поте лица его деды и прадеды, знаменитые на всю округу кузнецы и весельчаки. И солдат может поклясться, что он не отдал бы ни одной улочки, ни одного тупика Деражни за весь этот Берлин, хотя тут есть и большие улицы и площади, штрассе и еще черт знает что, какое-то метро и прочая чертовщина.

Нет, ни за какие коврижки, ни за какие блага он не променял бы Деражню на этот сумасбродный город с его дымом и пламенем, памятниками и огромными казармами, домами – казематами.

О Деражне покамест ни один человек на свете худого слова не скажет, а вот на этот город столько проклятий посыпалось, что вряд ли даже через сто лет этот Берлин, который справедливо люди назвали фашистским логовом, услышит о себе доброе слово.

Старый солдат что-то не припомнит, чтобы маленькая Деражня когда-либо на кого-то шла войной, кого-нибудь притесняла, убивала, грабила. А Берлин это делал. И сколько раз!

Правда, это ему никогда ни славы, ни чести не приносило.

Ко многим кровопролитным войнам этот город имел прямое отношение. Здесь всегда это начиналось. Здесь много лет плелись коварные сети. Здесь они брали свое начало, кровавые, проклятые войны. Правда, здесь же они всегда и кончались. Как и теперь…

Что ж, коль так, то пускай горит, рушится. Может, это наконец-то будет для них хорошим уроком. Навсегда. Может, это их чему-нибудь научит. Пусть почувствуют на своей шкуре и запомнят, что такое война, пусть знают, что есть справедливый суд народов на земле. И хорошие судьи есть.

А все же, если уж к слову пришлось, очень жаль, что вам не довелось побывать в Деражне, не познакомились с узкоколейкой, которая когда-то неторопливо плелась из самой Винницы, с веселыми, жизнерадостными жителями городка, которые могли рассмешить самого мрачного человека в мире.

– Да что и говорить, Деражню и ее обитателей не мешает знать, – советует каждому и всякому Гинзбург.

Хотя он охотно прощает всем, если и не слыхали о таком городишке. Но зато вам придется поверить ему на слово, если он станет рассказывать о своем родном местечке.

О чем бы старый солдат ни заговорил бы с вами, он непременно заденет свою Деражню.

Однополчане за это на «батю» не обижаются. Наоборот, привыкли и слушают охотно.

Деражня… Обычное местечко, каких много на славной Украине, там на благодатной зеленой Подолии, что не слишком далеко от Буга и не так уж близко от Днестра.

Да, с первого взгляда, возможно, оно ничем не отличается от других таких же местечек, разбросанных по этой благословенной округе и ничем как будто не примечательно, не знаменито, если не считать то, что местные ремесленники много лет тому назад помогали знаменитому Карме-люку: ковали для его отрядов сабли, ножи, всевозможное оружие, прятали у себя народного бунтаря-мстителя от царских сатрапов. Многие деражнянские ребята дорого поплатились за помощь Кармелюку – были угнаны в сибирскую каторгу, гнили в царских тюрьмах…

Местечко еще славилось своими острословами, шутниками, которых здесь было в избытке, да, пожалуй, веселыми историями, которые когда-то Шолом-Алейхем, побывав тут, так весело и грустно изобразил.

И в первую очередь историю одного чудака-неудачника, который когда-то принимал в своем доме какого-то немца-коммерсанта, проходимца, который после этого долго присылал хозяину доплатные письма, доплатные посылки, в которых лежали фотографии его тещи, жены, детей, как того вызывали в Одессу срочно, чтобы… передать привет от назойливого постояльца – немца…

Короче говоря, тот чуть не пустил бедолаху по миру. Весь городишко смеялся, потешался над ним.

И поскольку речь зашла о деражнянском чудаке-неудачнике, придется открыть небольшой секрет: это был дальний родственник кузнеца, тот стал посмешищем чуть ли не всей округи.

Правда, то было давненько, когда Авром Гинзбург был еще мальчишкой, бегал по местечку и дразнил собак, пасся по чужим садам и огородам, получая немало подзатыльник ков от строгих хозяев. Но все же ему жалко было глядеть на дядюшку, когда тот получал от немца очередное доплатное письмо, в котором писалось черт знает что. Эти проделки чужестранца глубоко возмущали паренька, и он возненавидел его всем юношеским сердцем.

Но по-настоящему он проклинал немецких убийц, когда они пошли войной на Россию в четырнадцатом году. Он уже к тому времени был заправским подмастерьем – кузнецом и работал вместе с отцом. Деражнянские острословы говорили, что, мол, кузнечное дело в надежных руках, оно не померкнет никогда.

К тому времени молодой кузнец уже был отцом семейства. Молодая женушка не заставила себя долго ждать, принесла муженьку сразу двойню.

После этого местные зубоскалы еще больше распоясались. Смеясь, они хлопали молодого отца по плечу и говорили:

– Оказывается, ты мастер на все руки!

Авром Гинзбург хмурился, но не очень злился на своих веселых, добродушных земляков.

С этим еще можно было смириться. Хуже то, что война разгоралась все сильнее и горе охватило всех людей. Пришли в местечко первые похоронки, и матери, жены, невесты горько оплакивали свою страшную участь.

Как известно, царь-батюшка с Авромом Гинзбургом никаких дел не имел, если не считать того, что он, как и его соплеменники, был пасынком, бесправным и человеком третьего сорта, на которого обрушивались все громы и молнии, погромы и унижения, когда дела в империи шли плохо. А когда, скажите, они здесь шли хорошо?

И тогда находили сразу же козла отпущения.

– Во всем виноваты «они»! – орали на всех перекрестках черносотенцы, всевозможные провокаторы, царские ищейки и отводили душу на ни в чем не повинных людях.

Царь-батюшка был глух и нем. Делал вид, что ничего не видит, ничего не знает. Дикий произвол над бедным кузнецом царька ничуть не трогал. Однако когда началась война, всемогущий о нем сразу же вспомнил. Вспомнил, что далеко от Петербурга в местечке Деражне живет хороший кузнец, молодой, к тому же добровольный дружинник-пожарник, плечистый, крепыш, который был бы неплохим солдатом и защитником «царя и отечества». Почему бы такого не призвать на воинскую службу?

Недолго думая, царь-батюшка оторвал Гинзбурга от дома, семьи, кузни, осталось местечко без славного кузнеца и пожарника. Ему доверили трехлинейную винтовку и отправили на фронт.

Долго обучать новобранца тонкостям борьбы, мордобитья, «коли штыком, бей прикладом» начальству не пришлось. Крепкий, плечистый молодой человек никогда себя в обиду не давал, науку постиг издавна, правда, в других условиях и, главным образом, кулаками. Он неплохо справлялся, когда кто-нибудь его задевал или оскорблял. Он с детских лет не терпел подлости, несправедливости и умел постоять за себя и за друзей. Кулаки его часто выручали от нападений, обид. Ничего и никого не боялся. Был смелым и отважным. К огню он тоже был приспособлен с малых лет – вечно пропадал на кузне, у горна, поэтому понимал толк в огне…

На фронте, в окопах, молодому солдату приходилось пускать в ход не кулачищи, а иметь дело с настоящим огнем, смертоносным. Месяцами не вылезал из окопов, если не считать дни, когда приходилось с винтовкой, штыком ходить в атаки. Постепенно втягивался он в окопную жизнь, привыкал к войне. Правда, очень трудно было привыкать к тому, что рядом льется кровь, вечно над тобой витает смерть. А к смерти трудно привыкать. Нет, ни за что не скажешь, что это очень приятное соседство…

Но что поделаешь, беда обрушилась на Родину. Впереди коварный и жестокий враг, и его нужно любой ценой остановить, задержать, убить, иначе он тебя убьет, закабалит твою Родину, народ твой, дом.

Все это отлично понимал деражнянский кузнец, позабыл о «всех обидах и честно выполнял свой воинский долг.

В боях где-то в Карпатах, во время кровопролитной, ожесточенной атаки, наш кузнец неплохо, говорят, поработал штыком и прикладом и заслужил высокую похвалу начальства, а затем солдатскую награду – Георгиевский крест. Ему было очень лестно, он гордился наградой, но от этого ничуть не стало легче переносить боль от полученных в этой битве ран и, пожалуй, от этого его жена и детки, как, впрочем, и старенькая овдовевшая мать, сыты не были и нового хорошего кузнеца и пожарника в Деражне не прибавилось.

Хотя „Георгий“ красовался на полинялой солдатской гимнастерке бравого солдата, заросшего колючей бородой, он не уберег его от новых ран и всяких фронтовых бед.

Прошло немного времени, и Аврома Гинзбурга снова ранило. На этот раз тяжело, и долго пришлось валяться на госпитальной койке. Его там кое-как подлечили, поставили на ноги, похлопали по плечу и снова отправили молодца воевать не щадя живота „за веру, царя и отечество“.

И снова начиналась окопная житуха, тяжелая, мрачная, противная. А главное – неизвестно, за что воюешь.

Войне не видно было ни конца ни края.

„Поведать, сколько испил солдат горечи и мытарств, сколько изведал лиха на русско-германской войне, кажется, времени не хватит“, – говорил он. И, пожалуй, не расскажешь словами, сколько крови пролито, сколько славных друзей-однополчан полегло в, боях, с какими чудесными ребятами пришлось распрощаться навсегда.

– И все из-за этих проклятых милитаристов – пруссаков, пропади они пропадом, – рассказывает солдат, – вечно им земли мало, вечно воюют, нападают, норовят отхватить кусок пожирней, вечно ввергают мир в войны, беды, кровопролития. Три года, как один день, пробыл я на фронте и не поверил, что жив остался, когда война кончилась.

Это были первые слова, когда Авром Гинзбург вернулся домой.

2

Измученный, израненный возвратился наш кузнец домой к жене, детям, к запущенной, мертвой и опустевшей кузне, так как за эти годы отправились на вечный покой отец и дед.

Надо было солдату все начинать заново. Одно утешение: решил было, что вот теперь, наконец, когда пруссаков так проучили, избавились и от них, и от царей-императоров, когда свои пришли к власти, можно будет зажить по-людски, в мире и согласии, свободно дышать чистым воздухом, мирно трудиться, жить в братской семье всех наших народов, не зная, не ведая национальной розни, бесправия.

Но где там, ничуть не бывало!

Немец, оказывается, снова задумал воевать против России. Кайзер распоясался. Ему, видите, не понравилось то, что в России народ пришел к власти. Надо задушить, потопить революцию в крови. Ему нужно богатство Украины: земля, руда, уголь, рабы. Надо набросить ярмо на народ. Превратить страну в свою колонию.

И хлынули на Украину немецкие оккупанты.

Снова рекой полилась кровь, снова грабежи, насилия прокатились по нашей земле. Она застонала, заклокотала, поднялась на борьбу с коварным врагом.

Да, еще не успел народ прийти в себя, отдышаться от минувшей войны,^- не успели солдаты залечить свои раны, как немецкие людоеды снова оскалили свои хищные клыки.

Но они просчитались и на сей раз. Немецким оккупантам не дали разгуляться. Люди взялись за оружие. У кого не было винтовок и пулеметов – брались за топоры, вилы, косы, как в старину. Выходили на бой. В лесах росли и множились партизанские отряды, подошли с востока красноармейские полки, красногвардейцы, и все дружно ринулись на оккупантов-грабителей. Катись, мол, гад проклятый, туда, откуда пришел.

Авром Гинзбург тоже не стоял в стороне. На чердаке он нашел старую заржавленную винтовку, привел ее в божеский вид, дал ей, как говорится, толк, попрощался с женой и детьми, прикрыл свою кузню и вскоре уже был в дивизии Николая Щорса.

Здесь радушно встретили бывалого солдата. С частями прославленного комдива кузнец из Деражни прошел большой и тяжелый путь и не расставался с винтовкой до тех пор, пока красные полки, партизаны не изгнали из Украины непрошеного гостя, немецких оккупантов, вернее, пока не указали им дорогу: „Цюрюк, нах хаузе!“

Правда, это еще не был конец. Не поступило еще приказа сдать оружие в цейхгауз. Еще оставалось немало хлопот с Петлюрой, батьком Махно, Деникиным и прочими самозванцами атаманами-бандитами. Немало крови было пролито, пока эту нечисть разгромили, изгнали.

Но пришел наконец-то желанный мир на родной земле.

Вот тогда-то наш старый солдат, кузнец снял с себя серую прокопченную, пропитанную дымом костров шинель, сдал винтовку на склад, расстался с солдатчиной и вернулся домой, к семье, к своей кузне, жадно взялся за молот – истосковался мастеровой по мирному труду, по наковальне, горну. Он стал в Деражне уважаемым человеком, пользовался у земляков, у местных властей большим уважением. Человек воевал за власть Советов. В лихую годину с винтовкой в руках защищал революцию, дрался с контрой. Как же было не уважать такого солдата?

За годы, что пришлось воевать на фронтах, немного отстал от кузнечных дел. Да и инструмент изрядно заржавел. Руки отвыкли от молота. Но беда невелика – вскоре он привел все в порядок, приноровился к ковадлу, и все пошло по-прежнему. Мастер он был отменный. Руки были золотые – всем кузнецам в округе кузнец!

Когда, бывало, он брался подковать коня, это делалось тонко, с большим знанием дела. Всю душу вкладывал в работу. А бывало, когда отремонтирует бричку, повозку – хоть руки ему целуй!

И приезжали к нему из окрестных деревень. Имя кузнеца славилось везде и всюду. Без дела он редко сидел.

Однако не только этим славился в Деражне Авром Гинзбург. Кроме кузнецкого ремесла, он еще был обременен множеством других забот. Обучал молодых ребят своей сложной профессии, помогал инвалидам, солдаткам, следил за тем, чтобы людей не обижали, восстановил добровольную пожарную дружину, ибо в Деражне, как известно, нет каменных дворцов – вся она из деревянных избушек – и надо было зорко следить за тем, чтобы, избави бог, Деражня не сгорела, а если уж начинало что-либо гореть, он тут же со своими бравыми ребятами-пожарниками бросал работу и мчался тушить. И не одну ночь он проводил на самодельной каланче, охраняя покой местечка, всматриваясь в дымоходы, а заодно любуясь красотой окружающей природы.

Сколько пожаров здесь потушили – не сосчитать!

Уж как испытанные зубоскалы, шутники над кузнецом ни потешались, как ни подмигивали многозначительно, мол, что ж ты зеваешь, солдат, не лучше ли в такую ночку обворожить какую-нибудь красивую молодицу, чем стоять на каланче и считать звезды, – наш пожарник не обращал ни на что внимания. Пусть болтают, что хотят, а он свое дело знает. Он в ответе перед целым местечком. Если все ребята, говорил он, пойдут к молодицам, кто же будет здесь тушить пожары, если, не к ночи будь сказано, пожары вспыхнут? Кто – граф Бобринский или графиня Потоцкая?

Постепенно и настойчиво кузнец втягивался в мирную жизнь. Забывались солдатские повадки и грубоватые словечки, остроты, от которых девчата краснели до ушей. Он запрятал подальше свой солдатский мундир. Правда, тяжелых сапог он не сбрасывал и только жалел, что, уходя со службы, не успел их сменить у старшины на новые. Но ничего! И эти, скособоченные, латка на латке, ему неплохо служили.

Исподволь зажили его раны, почти перестали докучать осколки, оставшиеся в теле, которые врачи на войне не успели извлечь. Теперь эти „железки“ только изредка напоминали о себе, подсказывая, как хороший барометр, погоду.

Полностью в местечке водворилась мирная, нормальная жизнь. Дети шумели на улицах, бегали в школу. Тут и там гремели „клезмер“ – музыканты известной на всю округу капеллы. Играли шумные свадьбы. Люди трудились, радовались, горевали, ссорились, мирились. Жена кузнеца по-прежнему была в него влюблена, но частенько пилила понемногу по любому поводу и так, без всякого повода. А главным образом обижалась на то, что человек, мол, не может сидеть дома, все куда-то спешит, занят общественными делами, часами пропадает на собраниях и заседаниях.

К этому он уже тоже привык и не обращал никакого внимания. Пусть, мол, ворчит. Надоест – перестанет.

А в общем он был доволен судьбой и окружающим миром. И так надеялся прожить отпущенных ему всевышней канцелярией сто двадцать положенных лет.

В труде и вечных заботах шли годы. Шли быстро, незаметно. Хоть наш кузнец не относился к большим грамотеям, но в газеты он любил заглядывать.

Старого солдата с некоторых пор стало беспокоить то, что происходило на свете. А было довольно-таки тревожно. В особенности с тех пор, как появился в Германии какой-то маньяк с целой ордой новых головорезов. И звали его, этого маньяка, Адольфом Гитлером. Эта братия решила перекроить мир на свой лад и завести во всем мире новый порядок.

Какой это был порядок – можно себе представить, учитывая, что главарь этой банды был шизофреником, а воинское звание у него было – ефрейтор.

Началось дело у них с крикливых, сумасбродных сборищ в мюнхенских пивнушках и кончилось тем, что захватили власть в Германии и превратили страну в сумасшедший дом, в концлагерь.

Наш кузнец, узнав об этом, сказал во всеуслышание землякам: „Пусть там бьются головой об стенку, эти немцы, коль они допустили у себя эту банду к власти“. Но, учитывая то, что Авром Гинзбург не принадлежал к большим дипломатам и политикам, он кое-что не предвидел. Этот крикун-ефрейтор решил стать властелином не только Германии, но и во всем мире. Новоявленный кровожадный диктатор стал захватывать чужие земли, страны и поверг весь мир в страх.

Некоторые соседние с Германией государства сдались на милость ефрейтора без единого выстрела, и тот возомнил себя непобедимым или, как выразился наш кузнец, пупом земли.

Кое-кто подумывал, что фашистский бес насытится чужими землями, чужим добром, кровью сотен тысяч и миллионов ни в чем не повинных людей, остепенится, остановится.

Но не тут-то было!

Фюрер, расправившись легко и молниеносно с малыми соседними государствами, набросился со своими кровожадными ордами на нашу страну. Когда эта страшная весть дошла до местечка, наш кузнец, окруженный взволнованной толпой земляков, пожелавших услышать от бывалого солдата, что же теперь будет, подумав минутку, взвесив все, сказал:

– Что же будет. Будет нам нелегко. Очень трудно. Но здесь будет конец этому проклятому Гитлеру и всей его банде. Это как пить дать.