Текст книги "Аполлоша"

Глава семнадцатая. Большой бизнес

Проснувшись в несусветную рань, Гоша долго лежал, пытаясь осмыслить сегодняшние сны и вчерашнюю явь.

«Да, срабатывает какой-то потусторонний, неведомый науке эффект… Какие-то волны и сигналы из другого мира или измерения подаются в Игнатовы проспиртованные мозги с помощью ретранслятора в виде бронзовой статуэтки то ли Аполлона, то ли бога солнца Гелиоса, то ли вообще неизвестно кого. Да, я хочу быстро разбогатеть и вместе с Игнатом уехать в Сан-Франциско, в Майами или на Багамы и дожить там в комфорте, наслаждаясь творчеством, покоем, морем, свободой. Ведь здесь у меня даже отеческой могилы нет: она в неведомом болоте.

Но что же получается? Для меня зарабатывает Игнат. Полная халява за счет друга. Отвратительно! На это идти нельзя. Это безнравственно. А если он врет? Если никакого Сан-Франциско ему не надо, ничего не надо, кроме крови этого государственного подонка Пущина? Если вернулась идея вендетты, но уже с конкретным расчетом на деньги от игры?».

Звонок прервал тревожные думы Георгия Арнольдовича. Игнат велел спускаться.

– Я должен ехать на переговоры по сценарию. Вечером зайду.

– Какие переговоры! – взвыл Игнат на таких децибелах, что Колесов в ужасе отдернул от уха трубку. – Ты что, совсем охерел!

– Слушай, Игнат, ты же спокойно можешь работать над этим один, зачем я тебе? Потом поделишься, как сочтешь нужным. По справедливости, мне может причитаться лишь скромный процент.

– Ну ты и жлоб! – с жуткой укоризной в голосе набросился Оболонский. – Мы с Аполлошей должны тебе бабки делать, а ты, значит, в свое удовольствие продолжишь писанину копеечную в ожидании процентов?!

– Я не понимаю, что ты предлагаешь? У меня с твоим Аполлошей связи нет – не провели! Может, ты знаешь хорошего электрика, вызови, пусть наладит.

– Знаю, Гоша, знаю. И юмор твой в жопу себе засунь. Спускайся немедля, я тебе все объясню, и займемся делом. Понял?

Гоша покорился. Выпил кофе и явился к другу. Застал Игната за трогательным занятием – тот мягкой влажной тряпочкой любовно протирал бронзовый торс бога и тронутую патиной подставку, тихо напевая что-то из военно-лирического репертуара.

Гоша сел в позе покорного слушателя.

– Ну?..

– Что «ну?» Интеллигент, понимаешь ли, а думать не умеешь. Ты же должен был опыт приобрести, пока мы с тобой на бирже бабки просаживали? – Игната было не узнать: деловит, строг, деспотичен, вместо дежурного махрового халата – спортивные брюки и джинсовая рубашка.

– Опыт я приобрел. Самый надежный метод игры – не играть.

– Из тебя с утра юмор так и прет! Неуместно и не вовремя. Слушай сюда, биржевик! Нам нужно снять хотя бы сто миллионов рублей. По пятьдесят на брата. Я уже все прикинул, посчитал. Уедем к океану в Америку, купим по скромной вилле или одну нескромную на двоих – все равно мы друг от друга никуда не денемся, ты меня похоронишь или я тебя. Будем жить в свое удовольствие, в бассейне плавать, в шахматы играть, по миру поездим. Побываешь наконец на Тибете. Но есть проблема. – Игнат строго посмотрел на статуэтку и аккуратно сместил ее чуть ближе к краю стола. – Во-первых, он играет в пределах дня. Даже часа. Пока…

– Не понял?

– Ну ты что, не обратил внимания? У меня между «купил» и «продал» максимум двадцать минут проходит. А чаще всего пять – семь. С каждой сделки, за редким исключением, снимаю немного. А глаза устают, нервы напряжены, задница преет, геморрой вон опять зудит, на свободу просится. А нам еще до ста миллионов шкандыбать и шкандыбать. Если ему не надоест! – При этом Игнат взглянул на фигуру бога с надеждой и опаской.

– Почему же он тебе не подсказывает на более долгий срок? – поинтересовался Гоша с хорошо скрываемым сарказмом. (Он поверил, поверил, но не хотел себе в этом до конца признаваться). – Подождал недельку-другую, сперва даже и в минус ушел, а потом поднялся процентов на десять – пятнадцать, сильная прибыль.

– Гоша, дорогой, ты совсем, что ли, с глузда съехал?! Ты что, думаешь, я с ним ночами о бизнесе болтаю под водку с огурцом? Или сговариваюсь, как с бандитской крышей? Или обсуждаю мировую экономику? Пойми, Гошик, я сам не знаю, как он мне командует и почему именно так. Но знаю точно: он мне за единицу времени может больше подсказок делать. Хоть вдвое, хоть втрое. Но он словно чувствует, видит, что счет у меня один, разорваться я не могу. Пойми: ставлю я все свои двести тысяч на одну акцию и жду. А за эти десять– двадцать минут и еще какие-то подскочат, и даже повыше. И он готов мне подсказывать, какие именно, – я чую, Гоша, чую. Мы теряем некоторое время, а значит, и некоторые деньги, пусть небольшие. Но дело не только в этом: в конце концов, я у биржи в долг возьму, сумма удвоится, пойдет живее. Здесь проблема номер два, более серьезная. Ты представь, как у меня будет расти счет. У меня, простого пенсионера, без году неделя играющего на бирже и до этого только в минус. Они же там все просекают по отчетам, которые мы же подписываем. Мы же у них в компьютере. Это же засветка, Гошик, по полной программе. Мало того… Ты посчитай, какие налоги скромный пенсионер Оболонский заплатит уже в начале следующего года. Да мною живо заинтересуются бандиты, связанные и с биржей, и с налоговой. И сама налоговая стукнет куда надо.

– Что от меня-то требуется? – спокойно спросил Колесов, уже догадавшись, куда клонит Игнат.

– Играть, Гошик, играть.

– ???

– Слушай внимательно. Сейчас едем с тобой в нашу брокерскую компанию. Снимаю половину. Оформляешь на себя счет в другой конторе. Их в Москве как ларьков с шаурмой, я узнал. Становишься клиентом фирмы «Трейдэкспресс». Подключаешься. Берем еще и в долг у биржи. Аполлоша командует мне, я ставлю сам и командую тебе. Игра в четыре руки, просек.

– На два счета?

– Пока… Двух мало. Надо хотя бы три. Лучше четыре. И обязательно в разных брокерских конторах.

– Ты кого имеешь в виду? – изумился Георгий Арнольдович. Он мгновенно прикинул, что узенький кружок их общих или персональных знакомых вряд ли включает кого-то подходящего.

– Любашу!

– Каво-о! – с диким изумлением протянул Гоша.

– Ладно, решим, обсудим. Иди к себе, собирайся, поехали. Паспорт не забудь.

Глава восемнадцатая. Любаша

Заканчивался сентябрь, а с ним и деньги. Парики стали кормить Любовь Андреевну скудновато. Они и раньше-то не приносили желанного достатка, а нынче конкуренция донимала все сильнее, заказов почти не было.

Любаша вот уже семь лет работала дома на себя, частным образом. Семь лет назад ушла из маленькой мастерской, разругавшись вдрызг с начальницей – лесбиянкой, донимавшей ее то придирками, то ухаживаниями, от которых тошнило.

Любаше было сорок шесть, но она сохранила привлекательность, в частности волнующий силуэт талии. По жизни любила мужиков, и только, а гордость и достоинство культурной дочери питерских интеллигентов– врачей решительно не позволяли идти на такой компромисс ради места и зарплаты.

Она развелась за год до увольнения, муж, сделавшись пьяницей и вертопрахом, сгинул с другой на просторах Средней Азии, куда его занесла длительная служебная командировка, – спасибо хоть написал все как есть и согласие на развод прислал нотариальное. Денег не оставил. За квартиру плати, мама в Питере больная, без помощницы по хозяйству не может, переезжать отказалась наотрез как великий патриот города на Неве, где непременно хочет умереть и лечь рядом с отцом: плати помощнице.

Детей Любаша не имела – не могла. Квалификация преподавателя русского и литературы после филфака ЛГУ пригодилась ровно на семь лет, до замужества и переезда в Москву, совпавшего с началом великих потрясений перестройки и гласности, когда денег ей платить стали совсем мало, а муж зарабатывал хорошо. Со скуки пошла на курсы, научилась делать парики. Пришло мастерство, ушел муж, но, повторим, постижерская профессия кормила так себе.

А хотелось еще и пожить, на концерт сходить, в театр, в кафе с подругами посидеть, тряпку себе купить приглянувшуюся, мужика завести, к морю съездить. Ох как хотелось к морю! С ним была связана и заветная, глупая, совершенно утопическая мечта: купить домик где-нибудь на эгейском побережье, в Греции, уехать туда навсегда, выйдя предварительно замуж за немолодого, небедного, достойного мужчину, который бы любил и оберегал ее.

Георгий Арнольдович познакомился с ней в книжном на Лубянке, где был завсегдатаем, а Любаша, по случаю оказавшись в центре, заскочила разориться на последний роман Дины Рубиной – нравилась ей очень эта писательница. Разговорились о житье-бытье, он отвел ее в кафе, где напоил вином, убедился, что пьет она с удовольствием и очаровательно пьянеет, прочел Блока и кое-что из своих юношеских, услышал в ответ ахматовское «Все мы бражники здесь, блудницы…», а потом у него дома случилось.

Любаша оказалась именно той женщиной, которая нужна была Гоше в его возрасте, при его аденоме, интеллектуальном уровне, застарелой привычке охмурять не влюбляясь, заниматься сексом продолжительно, но не часто и не жениться, не жить вместе ни при каких обстоятельствах.

Уже через пару недель он привел ее к Игнату. А еще через месяц она стала их подругой, собеседницей и партнершей. Они деликатно чередовались, принимая ее раз в неделю – десять дней. К себе – ни-ни! – не приглашала: это было против каких-то ее странных представлений. И не напрашивалась в гости, тем более ничего не просила у них, но мужчины сами вознаграждали за каждую встречу двумя тысячами рублей, чтобы «передала маминой сиделке».

Такой благородный предлог совершенно смирял Любашу с ее совестью и понятиями о порядочности, и никаких угрызений и комплексов она не испытывала, тем более что, кроме этих двух симпатичных и таких разных мужичков в возрасте, никого у нее не было и не искала.

Но что-то они замолчали. Три недели нет звонков. Не в деньгах дело: только что хорошо получила со случайного срочного заказа! Не хватало общения, честно говоря – и секса. Соскучилась.

Она было решилась нарушить заведенный порядок, но Игнат объявился с утра пораньше. Формальнее, чем обычно, поинтересовался делами и здоровьем. И попросил приехать прямо сейчас. Она не удержалась от издевательски-мстительного «приспичило, сэр?», но в ответ услышала – впервые, наверное, за годы знакомства: «Есть дело, срочное».

Любовь Андреевна собралась быстро. Через полтора часа она сидела на диване в кабинете Игната, напротив на стульях расположились оба «мужичка», и сперва ей в голову пришла крамольная мысль, уж не намерены ли они предложить ей встречаться втроем для обострения слабеющих сексуальных чувств. Она приготовилась с гневом отвергнуть этот вариант, хотя где-то в глубине естества коварно подзуживал интерес.

Но тут Игнат начал говорить. Слушая, Любовь Андреевна с изумлением смотрела то на второй компьютер-ноутбук на столике у окна (не было его прежде), то на рассказчика, глаза которого горели нездоровым блеском, но явно не тем сексуальным, какой она с удовольствием обнаруживала в них перед постелью.

– А откуда вы оба знаете, какие акции надо покупать?

Она была умной женщиной, однако первым вопросом они ожидали все же не этот. Тем не менее были готовы.

– Тебе это зачем? – обезоруживающе ласковым вопросом пресек ее любознательность Игнат. – Меньше знаешь – лучше спишь. И больше заработаешь. Гарантируем, что ничего криминального. Все в рамках закона. Считай, что нам подсказывает некий голос.

На этих словах Игнат улыбнулся. А Гоша с филологических и философских высот оценил уникальность и изящество этого заявления: правда, которую любой здравомыслящий, нормальный человек воспримет как пустую отговорку. Игнат растет над собой.

Через пять дней Любовь Андреевна Алтунина стала полноценным членом уникальной команды биржевых игроков, методично, без промедлений множивших свои финансы. Ее счет открыли в третьей брокерской конторе, но картинка и действия те же. Владевшая компьютером на достаточном уровне и неплохо считавшая еще со школы, Любаша быстро освоила нехитрую технологию.

С помощью удобной и безопасной программы СКАЙП (Гоша узнал про нее, завел всем) она получала от Гоши сообщение: название акции, количество, цену и команду «купить» или «продать». Немедленно находила акцию на биржевой «картинке», щелкала калькулятором, потом мышкой, покупала на все. Ждала минут пять– десять, иногда чуть дольше. Гошина команда, и она продавала, ставя, как ее научили мужички-старички, цену чуть ниже рыночной, чтоб наверняка. По СКАЙПУ тотчас уведомляла: порядок. И получала новую установку. В паузах щелкала калькулятором, плюсуя к своему заработку десять процентов от прибыли со сделки. Разумеется, помнила, что ее растущий капитал начинался с чужих денег, но если так пойдет – через недельку-другую эту сумму отработает. Еще помнила обещание Игната: срубим очень много – будет тебе чумовая премия: миллион. Только держи язык за зубами. Ни-ко-му! Иначе беда…

Она отказалась от двух заказов, сидела дома и, перекусывая чем бог пошлет, ковала железо, «не отходя от кассы». В выходные почитала в Интернете кое-что о бирже и, будучи женщиной умной, озадачилась не на шутку.

Да, находятся ловкачи, которые сливают или получают тайную информацию о котировках. Такую называют инсайдерской. Но она поступает обычно от высоких, осведомленных людей и – самое главное! – про акции какой-то одной фирмы, максимум двух. А здесь… За дни торговли она совершала неизменно успешные сделки с акциями примерно двадцати разных компаний, начиная с самых известных и кончая «высокорисковыми» из третьего эшелона, как писали о них в статьях. Как такое может быть? И кто они такие, чтобы?..

«Дура, дура, не думай ты об этом, не отвлекайся. Объяснили тебе: некий голос они слышат. Ну и ладно. Пусть нашепчет на миллион плюс миллион обещанный – домик в Греции не купишь, но хоть жить сможешь нормально. А может, и купишь…»

Но сомнения и страхи покоя не давали.

Глава девятнадцатая. Растворился он, что ли?

Хозяину, разумеется, доложили. Роберт оказался на ковре спустя пять дней после визита «Ивана Петровича».

Особняк на Рублевке он удостаивался посетить трижды. Там Хозяин принял его на работу, там похвалил и выдал увесистую премию за небольшой морской пейзажик, в котором Роберт безошибочно учуял Айвазовского и «развел лоха», и, наконец, за фарфоровую фигурку лошади и всадника, купленную у интеллигентной бабули за пятьдесят тысяч рублей и оказавшуюся работой неизвестного китайского мастера десятого-одиннадцатого века стоимостью семьсот тысяч долларов – конверт последовал отменный.

В сравнении с этими операциями прочие были мелковаты, но неизменно выгодны для Хозяина, что-то, видимо, оставлявшего себе в коллекцию, что-то пускавшего в оборот.

Роберт понимал, что за ним все равно был пригляд. Но не это обстоятельство, а принципы не пускали разжиться втихую. Им и следовал, выложив все начистоту.

Хозяин был явно не в духе. Он поглядывал на Роберта из-под кустистых черных бровей и поигрывал желваками.

– Я понимаю, Грант Григорьевич, могла быть хорошая вещь. Но не факт, совершенно не факт. Тем не менее мы, со своей стороны…

– Что «с твоей стороны»? Что? – Хозяин раздраженно отмахнулся. – А если это Возрождение или даже высокая антика? Я показал снимки с камеры специалисту. Он не исключает. Но должен пощупать, отдать верным людям на экспертизу. Как можно было упустить? Твоя задача – быть готовым к любому повороту событий. Ты прокололся, Роберт. Надо исправить. Надо найти.

– Ищем непрерывно. Наши люди в МВД помогают. К сожалению, вариант иногороднего не исключен. В этом случае…

– В этом случае придется оторвать тебе яйца, дорогой, – резюмировал Хозяин.

Роберт похолодел. Он слишком хорошо знал, что Грант Григорьевич не любит и не привык выражаться фигурально. Там, где когда-то провел немало лет, формулировали чисто конкретно.

Он и вправду делал все что мог. Отпечатки пробили по базам – ноль. В фототеке тоже ничего. Он сам подключился к Додику в его хождениях с фотографией. Более того, попросил о помощи родного брата Ашота, единственного, кому мог такое доверить. Ашот был не в этом бизнесе, но даже под страшной пыткой не сболтнул бы лишнего: они слишком любили друг друга и покойную маму.

Они разбили центр по секторам, мотались как проклятые – без толку. Роберт проехался на всякий случай по салонам, антикварным магазинам в надежде на чудо. Это были отчаянные попытки спасти свои гениталии.

Они выборочно опрашивали водителей желтых такси, стоявших на том месте или проезжавших мимо – под благовидным предлогом, мол, приезжий родственник пропал, не знакома ли физиономия.

Еще через десять дней Роберт решил не дожидаться вызова Хозяина и позвонил по экстренному каналу, которым еще ни разу не пользовался. Его соединили.

– Здравствуйте! Я вынужден признаться, что мы не нашли. Готов нести ответственность.

Роберт долго репетировал текст и интонацию, понимая, что неточный выбор может лишить последнего шанса на снисхождение.

Он произнес эти реплики спокойно, без дрожи в голосе, с чувством собственного достоинства, но с явным сожалением о провале.

Пауза длилась секунд десять.

– Ладно, живи. Если бы я наверняка знал, что там была вещь, отрезали бы тебе яйца вместе с твоим баловником, – и Хозяин добродушно засмеялся. – Но искать продолжай, понял.

Отбой. Слава богу, он был в хорошем расположении духа. Роберт вытер рукавом обильно выступившую испарину. «Надо пойти, набить морду Додику и сказать, что так Хозяин велел. Все из-за него. Вот сволочь…»

Глава двадцатая. Те же и Утист

В середине декабря они решили «подбить бабки». В пятницу семнадцатого вечером, после завершения торгов, все трое собрались у Игната. Разумеется, статуэтку хозяин убрал под замочек в старый платяной шкаф, что всю жизнь монументально громоздился в кабинете. Ключ – в ящик письменного стола, как делал теперь всегда перед маловероятным, но возможным появлением любого гостя.

Впереди было два дня блаженного отдыха – биржа по выходным не работает. Все это время «концессионеры», если воспользоваться ироническим термином незабвенных Ильфа и Петрова, вкалывали за компьютерами, как проклятые, отвлекаясь лишь на обед и неотложные личные нужды. Квартиры изредка убирали сами, придумав для Даши правдоподобные отговорки.

За три с лишним месяца пятьдесят три тысячи превратились в два с половиною миллиона. Сто без малого тысяч причиталось Любаше.

Изможденный Игнат ощущал небывалый душевный подъем. Гоша испытывал чудовищное раздвоение сознания. Реальная перспектива быстро разбогатеть с помощью потусторонних сил преображала азарт в нормальную человеческую жадность. Но литературные труды, творчество, наконец, привычная сценарная работа отброшены были напрочь, и мысль об этом не оставляла в покое. Он задавал себе вопрос, в кого превращается. Единственное утешение находил в самообмане – вот еще немного, пару месяцев и тогда… А что тогда? Судя по выводам Игната, намеченный горизонт предполагал еще как минимум год непрерывной, послушной и динамичной игры на бирже.

«Аполлон – что? Ему все равно – он бронзовый и вечный. А я? Жизнь уходит, сколько еще отпущено – бог весть, а я сижу и щелкаю мышкой, щелкаю мышкой…»

Георгий Арнольдович комплексовал по-страшному, ощущая, что глубже и глубже погружается в губительный для души омут, где нет места поэзии.

Любаша заметно похудела, несмотря на полную гиподинамию. «Господа, у меня задница приплюснулась, пальцы онемели, грудь усохла. Качество секса может пострадать», – с нарочито серьезным видом заявила она, придя к назначенному часу. Все расхохотались.

Она была счастлива. Теперь хватит денег и на уход за мамой, и можно себе кое-что позволить. А впереди… Если так годик-другой пощелкать, можно и домик себе прикупить у моря, и путешествовать по миру – то, о чем она мечтала, с вожделением рассматривая туристические буклеты.

И все же – как они это делают? Женское любопытство и излишняя для такого случая образованность и осведомленность время от времени выводили из себя.

Они накрыли стол, выпили за успех. Игнат держал речь. Это был другой человек, словно подменили. Словно и впрямь он сумел отторгнуть изнуряющие воспоминания и ломоту душевного одиночества. Гоша все глубже утверждался в отрадной мысли, что Игнаткина самоубийственная дурь повыветрилась, уступив место нормальному желанию дожить в абсолютном достатке. Гоша поражался, откуда в нем эта коммерческая рассудительность и здравый расчет.

– Друзья, мы заложили основы благосостояния. Наши будущие несметные капиталы, считай, в наших руках. Осталось только терпеливо их заработать и не лажануться. Что я имею в виду? Скоро кончается год, данные в налоговую инспекцию пойдут охренительные. – Он с нежностью поглядел на Любашу: – Да-да, тебя это тоже касается… Снимать деньги со счетов нельзя: меньше ставишь – меньше доход. Ты, Любаша, исключение. На следующей неделе получишь свои. Благодаря тебе, Любаша, мы ускоряемся, делаем ставки хоть немного, но чаще. И все равно, медленно богатеем. Медленно, но опасно. Десятки мелких, средних, но безошибочных сделок в день. Сотни тысяч за какие-то без малого четыре месяца.

– Что ты предлагаешь? – нервно спросил Гоша и, не дожидаясь других, хлопнул рюмашку. Он заметил, что алкоголь, как ни странно, не расслаблял, а наоборот – напрягал его, швыряя мысли туда, где остались «души прекрасные порывы».

– Надо, во-первых, начать иногда проигрывать. Изредка хотя бы. Если кто отслеживает – сбить с толку. Жалею, что раньше мне, дураку, эта мысль в голову не пришла. И второе: надо еще размыть суммы выигрышей. К сожалению, я никого не придумал. Нет у нас по-настоящему близких и абсолютно надежных людей.

– Ну почему же нет? – вдруг встрял Гоша, поглядев на Игната пьяным лукавым глазом. – А Утист?

Игнат и Любовь Андреевна уставились на него с изумлением. Игнат – потому что знал, о ком идет речь, а Любаша – потому что не знала.

Предложение только на первый взгляд казалось безумным, как безумным мог представляться какому-то невежде Дашин сын Костик. На самом деле – ровно наоборот.

Гоша, увлеченный своей идеей, это доказал, прочитав «коллегам» небольшую лекцию об аутизме и конкретных его проявлениях. Он говорил убедительно и компетентно. Еще бы! Он обучал Костика сперва русской речи, а потом и элементарным навыкам владения компьютером по просьбе Даши. И второе: он немало прочел в свое время об аутизме, восхитившись гениальным Дастином Хоффманом в фильме «Человек дождя», где великий актер сыграл аутиста Реймонда, а Том Круз – его брата. Гоша задумал тогда сценарий научно-популярного фильма о людях с этим недугом. Не сложилось, но знания остались.

Костику, которого мама его Даша за глаза упорно называла «утист», если можно так сказать, повезло. В его случае болезнь проявилась в наиболее щадящей форме. Дали результат советы психотерапевтов, которым Даша следовала неукоснительно, тратя последние свои жалкие заработки. Не пропали даром усилия хорошего преподавателя в специальной школе, куда на первых порах ходил Костик Да плюс еще Гоша со своей сердобольной и эффективной опекой. Все это привело к отличным результатам. Парень жил нормальной жизнью горожанина и почти адекватно понимал этот мир. Он делал покупки, ездил на автобусе, платил в сберкассе. Он замечательно считал, феноменально запоминал тексты и цифровые ряды, отлично ладил с бытовой, аудио– и видеотехникой, но особенно здорово воспроизводил нарисованное. С восемнадцати лет он выполнял надомную работу копииста, безупречно выполняя не слишком сложные оригиналы в карандаше, гуаши и даже в масляных красках. Фирмочка, торговавшая этой продукцией, была им очень довольна и пристойно платила.

Разумеется, некоторые характерные следы болезни никуда не делись. Прежде всего – молчаливость, замкнутость. Но Гоша, принявший участие в судьбе парня, объяснил, что, по счастью, у Костика даже не совсем аутизм, а так называемый синдром Аспергера. Поэтому речь развилась хорошо, но интонации странные, фразы чересчур правильные, словно по учебнику, а с местоимениями проблемы. Память и счет великолепные, но рассуждает он не как все, а на свой манер, не всегда его поймешь. Короче говоря – он немного другой.

Среди прочего не удалось преодолеть речевую или психическую аномалию: он по-прежнему называет себя в третьем лице – Костиком. Проявление для «Аспергера» крайне редкое, но серьезно не сказывается на поведении, на поступках. Его «я» функционирует нормально. И главное: как сосредоточенный исполнитель, полностью погруженный в процесс и органически не склонный отвлекаться, он вполне устраивает. Тем более что инициативно делиться информацией с окружающими никогда не станет. Еще один положительные момент – индифферентное отношение к деньгам. Он умеет с ними обращаться, но не делает из них культа. Возможет какой-то расчет, но не скаредность.

За неимением иных кандидатур Костик подходил вполне. Команды – так же по «СКАЙПу». Риск проистекал скорее из необходимости как-то посвятить в его занятия маму Дашу, мотивировать временную смену профессии, но Георгий Арнольдович считал такой риск приемлемым. Женщина она практичная, неглупая, надо только найти точные объяснения и предупредить: никому ни слова.

Любаша слушала, потягивала винцо и пьяненько кивала, словно знала Утиста сызмальства.

Они решили. Гоша взялся настроить эту четвертую «машинку» для печатания денег.

Выпили еще, развеселились, хиханьки-хаханьки, коснулись темы секса, что в конечном счете привело к осуществлению давнего и тайного желания Любаши познать страсть обоих одновременно.

Она уснула в счастливом изнеможении. Не слышала, как ушел Гоша, как полночи храпел Игнат, выдавая рулады, достойные вершинных достижений его музыкальной карьеры.

Очнулась в предутренние сумерки. Пересохло во рту, голова болела. Аккуратно вылезла из-под пудовой Игнатовой руки, почивавшей на ее бедре, босиком пробралась на кухню, попила выдохшейся минералки из пластикового горлышка – полегчало. И тут она окончательно пробудилась от накатившего ни с того ни с сего чувства бабской досады, смешанной с отчаянным любопытством.

«Господи, я же не дура. И чудес не бывает… Ладно в одной акции выигрывают, в двух… Но не во всех же, черт возьми! Кто-то посылает им информацию со своего компьютера. Или у Игната устройство вычислительное. Я что-то об этом читала… Вот прохиндеи! Ведь где-то прячут…»

Она на цыпочках вошла в кабинет, хотя разбудить дрыхнувшего в соседней комнате пьяного Игната могла разве что корабельная сирена– ревун. Зажгла настольную лампу, огляделась. Начала с платяного шкафа, направив на него настольную лампу на шарнире. Потянула за створку – закрыто. Интуитивно, словно опытный домушник, выдвинула ящик стола. Нащупала ключ у задней стенки. Отворила. В тусклом свете из глубины гардероба на нее смотрела, приютившись между полами кожаного пальто и шинели, отливавшая желтым статуэтка полуобнаженного то ли юноши, то ли мужчины, то ли бога с короной на голове, с покрывалом через плечо. Правая рука была вынесена чуть вперед, из-под нее он взирал то ли на незваную гостью, то ли мимо, на лампу, как бы отгораживаясь от ее внезапного света.

Любовь Андреевна заворожено застыла, не в силах оторвать глаз от невесть откуда взявшейся фигурки – не видала ее в Игнатовом доме прежде. Она почувствовала странную, необъяснимую магию этой вещи. Что-то пугающе притягательное исходило от золотисто-бронзового атлета, столь неуместного в затхлом платяном шкафу среди не первой свежести одежды.

Она протянула руку, приподняла фигуру, ощутив приятную тяжесть металла, и тотчас поставила на место. Осмотрела пространство шкафа, ничего больше не обнаружила, закрыла дверцы, аккуратно положила ключ на то же место.

Опомнившись, она мысленно пристыдила себя за наглый обыск и глупейшее любопытство. «Это же просто неинтеллигентно!»

Она дала себе слово напрочь выкинуть из головы все, кроме цели биржевой операции. «Закончить, получить свое и… Надо же, втихаря деньги снимают, прикупают антиквариат, черти. Практичные… Нет, ну как они это делают?!»

Она вернулась в спальню, осторожно легла рядом с посапывающим Игнатом и закрыла глаза.