Текст книги "Короли океана"

Господин де Лартиг был бледен, но держался твердо; на его мужественном лице не осталось ни тени былой слабости – оно сделалось совершенно каменным.

– Господа, – проговорил он с горькой улыбкой на бесцветных губах, – благодарю вас. Господин докладчик исполнил свой долг, доведя до вашего сведения факты, которые вы не знали; но я позволю себе не согласиться с вашим мнением, отвергнув легкий окольный путь, коим вы благожелательно предлагаете мне воспользоваться, призывая меня отказаться председательствовать на этом военном трибунале. Я не в силах оставить свое место. Король назначил меня командовать этим кораблем, и я обязан смириться со столь почетным бременем. Я изменил бы своему долгу, к чему вы не хотели бы меня склонить, если бы отстранился и снял с себя ответственность, коей я облечен в нынешних столь серьезных обстоятельствах. Когда я был призван исполнить долг верховного судии во имя торжества закона, постыдно попранного жалким нечестивцем, недостойным ни малейшего снисхождения, то решил: чем ближе мне виновный, тем строже должен я его судить. И долгу своему я не изменю, что бы там ни было. Пусть я послужу вам примером, ведь большинству из вас однажды будет суждено командовать кораблями, и тогда вы вспомните, что честный человек ни за что на свете, сколь бы дорого его сердцу что-то ни было, не поступится ради этого своим долгом.

И, обращаясь к лейтенанту, ждавшему его приказов, он сказал:

– Введите обвиняемого, пусть он предстанет перед советом.

Шепот восхищения, подобный электрическому заряду, раскатился по рядам присутствующих. Послышался чеканный шаг солдат морской пехоты; матросы расступились вправо и влево, освобождая широкий проход для арестанта, который под конвоем ступил за балюстраду и остановился напротив председателя совета. Солдаты встали в двух шагах позади него и замерли как вкопанные. Осанка у графа Ораса была вызывающей. Голова надменно вздернута, взгляд исполнен пренебрежения, на лице – насмешливая гримаса. Минуты две-три – целую вечность! – в «совещательной» стояла гробовая тишина.

– Огласите отчет! – бесстрастно проговорил командир корабля.

Корабельный писарь встал и медленно и монотонно зачитал отчет. Завершив наконец чтение, он отдал честь и сел на место.

Граф Орас улыбался.

– Господин герцог де Лa Toppe, – сказал командир, – действительно ли факты изложены в отчете точно?

– Клянусь честью, все без исключения, – отвечал герцог, приветствуя совет.

– Ваше слово, господа? – продолжал командир, обращаясь к другим свидетелям.

– Клянемся честью! – единогласно подтвердили те.

– Прекрасно. Соблаговолите занять свои места.

Господин де Вильномбль все так же улыбался, обводя спокойным взглядом присутствующих.

После короткой паузы командир корабля продолжал, обращаясь на сей раз к арестанту:

– Вы слышали обвинение, выдвинутое против вас, сударь? Что вы имеете сказать в свою защиту?

– Я имею сказать, дорогой дядюшка, – ответствовал граф, пренебрежительно пожав плечами, – что считаю эту комедию отвратительным фарсом.

– Сударь, – строго отрезал командир, – у вас нет здесь родственников; вы предстали перед военным трибуналом, созванным по закону, чтобы рассмотреть факт вопиющего злодеяния. Предупреждаю в последний раз, отвечайте!

Граф Орас смертельно побледнел и пошатнулся, едва не упав; ему вдруг все стало ясно – он понял, что пропал. Однако, призвав на помощь свою гордыню, он сделал над собой крайнее усилие, выпрямился, лихорадочно поднес ладонь к блестящему от пота лбу, потом, закрутив ус с невыразимо презрительным высокомерием, усмехнулся.

– Но разве не брат моей матери, ставший мне почти отцом, допрашивает меня с такой строгостью? – сказал он, пожимая плечами. – Глазам своим не верю. Или, может, я ошибаюсь? Неужели я ослышался?

– Вы все прекрасно слышали, сударь. Так что отвечайте! – глухим голосом возразил командир.

– А что вы сами сказали бы в ответ, – с горячностью вскричал граф, – когда б моя матушка, ваша сестра, спросила вас: Каин, что сделал ты с сыном моим?..

Всех свидетелей этой горькой сцены охватили тревога и трепет. Лишь граф Орас, с горящим взором и раздувающимися ноздрями, держался гордо и вызывающе перед лицом суда. Он думал, что одержал верх…

Командир корабля встал.

– Довольно! – громогласно воскликнул он. – Здесь, повторяю, есть только ваши судьи. Вы говорите – я ваш дядя? Ошибаетесь, сударь. Даже если в наших жилах течет одна кровь, знайте, коли она дурна, я выпускаю ее из себя! Вы мне больше никто, и я не желаю вас знать! Отвечайте на вопросы, которые я вам задаю как председатель совета. За что вы убили этого человека?

– Он сам напросился, – отвечал граф Орас на удивление твердым голосом.

– Ложь! Вы силой ворвались в каюту герцога де Ла Торре, а капитан пришел ему на выручку.

– Он поднял на меня кинжал.

– И опять вы лжете! Вас застали на месте преступления, и вы ни за что ни про что проломили ему голову топором.

– Что ж, пусть так. В конце концов, какая разница? Да, я убил его, но ведь он простой мужлан. Что значит его смерть? Ничего. Или, может, я не дворянин? Оставьте! Это плохая шутка. С каких пор дворянин больше не вправе ставить плебея на место? Впрочем, я взываю в первую очередь к господину Кольберу, поскольку он один имеет право рассматривать столь нелепое дело.

– Ошибаетесь, сударь. Мы с вами у берегов Кубы, и здесь, на борту корабля, командование коим вверено мне его величеством, – да хранит его Бог! – я главный и единственный верховный судья. Вы знаете законы, сударь?

– Возможно, раньше знал, но теперь забыл, – равнодушно отвечал граф.

– Сейчас их вам напомнят. – И, обращаясь к докладчику, командир сказал: – Зачитайте обвиняемому из закона, дабы освежить его память.

Капитан раскрыл лежащий перед ним фолиант и, наскоро пролистав его, встал.

Вслед за тем твердым и четким голосом капитан зачитал нижеследующие параграфы:

– Статья тридцать семь. Королевский указ от тысяча шестьсот тридцать четвертого года: «Если кто обнажит клинок на борту корабля и даже если никому от того не будет вреда, виновному надлежит этим самым клинком пронзить руку, положенную на мачту».

– Ко мне-то какое отношение имеет этот вздор? – с пренебрежением вопросил граф.

– Слушайте дальше, сударь, – невозмутимо продолжал капитан. – Вот это уже касается вас.

И он снова принялся читать:

– Статья сорок. Из того же королевского указа от тысяча шестьсот тридцать четвертого года: «Если же случится так, что кто-то убьет своего товарища или ранит его таким образом, что тот умрет, убитого привязывают к живому спиной к спине и бросают в море; а если сие случится на земле, виновного надлежит казнить».

Докладчик закрыл фолиант и снова сел на место, окруженный мертвой тишиной.

– Вы слышали? – сказал командир. – Так что вы имеете добавить в свою защиту?

– Ничего, – нервно рассмеявшись, отвечал граф. – Благодарю вас, дядюшка. Да прольется моя кровь на вашу голову!

– Я не творю законы, я их исполняю, – холодно заметил командир. И, обращаясь к членам совета, вопросил: – Так какое наказание, по-вашему, заслуживает виновный?

– Смерть! – не колеблясь, отвечали все.

– Слушайте же, несчастный! – объявил господин де Лартиг графу Орасу. – Через час старшина приведет приговор в исполнение. Лейтенант, уведите осужденного и заприте в тросовом отделении; скоро к нему с последними утешениями придет корабельный священник. Вас больше ничто не держит на этом свете, – прибавил он, снова обращаясь к несчастному графу. – Примиритесь же с Господом, если сможете.

Спустя час весь экипаж «Непоколебимого» выстроился на верхней палубе в походной форме. На борту «Сантьяго» и «Петуха» матросы облепили все мачты и реи, чтобы поглядеть на казнь.

Брадобрей на пару с хирургом завернули тело капитана Гишара, сняв перед тем с него одежду, в кусок ткани и перенесли его на носовую надстройку.

Грянула барабанная дробь – на верхней палубе появился граф Орас. Манеры его ничуть не изменились: он держался надменно и вызывающе. Руки у него были связаны за спиной веревкой, которую держал за один конец капрал; осужденного сопровождал усиленный конвой.

Поравнявшись с грот-мачтой, скорбная процессия остановилась. Снова раскатились дробью барабаны, после чего главный старшина зачитал графу вынесенный против него приговор, подписанный всеми членами военного совета.

Граф Орас не проронил ни слова; он лишь высокомерно пожал плечами, поднялся на носовую надстройку и позволил марсовым старшинам уложить себя на остывший труп своей жертвы.

Невзирая на всю свою стойкость, граф содрогнулся от такого жуткого соприкосновения; ему вдруг стало страшно – с его уст сорвался крик боли и отвращения.

Живой труп привязали спиной к спине мертвеца; с помощью горденя на правом ноке фока-рея их обоих подвесили за бортом, и они висели так над водой четыре или пять минут, раскачиваясь и крутясь в воздухе.

И вот барабаны взорвались сигнальным боем; на грот-мачте взвился желтый флаг, с наветренного борта громыхнула пушка, возвестив всем, что приговор сейчас будет приведен в исполнение. И когда моряки на трех кораблях увидели, что происходит у них на глазах, и осознали весь ужас столь жуткой казни, господин де Лартиг вскинул руку – главный старшина перерезал трос…

После перебрасопки реев и постановки парусов корабли двинулись намеченным курсом дальше и вскоре были уже в нескольких милях от двух мертвецов, один из которых, однако же, был все еще жив и едва маячил в кильватере, то исчезая в провалах между волнами, то взмывая на самые гребни.

Господин де Лартиг удалился к себе в каюту и так и просидел там взаперти до следующего дня.

Глава VI
В которой Олоне и Питриан, отвергнув дары Артаксеркса, были осыпаны почестями самых именитых буканьеров

Буканьеры, флибустьеры, или Береговые братья, ибо они были известны под этими тремя разными названиями, представляли собой в глазах пытливых искателей-философов XVII века самое любопытное явление из всех, что им когда-либо приходилось изучать.

В самом деле, до той поры мировая история никогда не знала героев, столь же странных, сколь и значительных. Эти люди, сыновья всех рас и стран, исповедовавшие все религии и не имевшие, очевидно, ни общих нравов, ни обычаев, говорившие на разных языках и влекомые различными интересами, прибыли из всех уголков старой Европы, гонимые, как некогда Аттила[26]26
  Аттила (?–453) – великий предводитель гуннов; возглавил опустошительные походы в Восточную Римскую империю, Галлию и Северную Италию; при нем союз гуннских племен достиг наивысшего могущества.


[Закрыть], необузданной волей; они собрались на богом забытом клочке земли на отшибе Атлантики и там без всяких задних мыслей, предубеждений и преднамеренностей, без каких-либо захватнических или поработительных помыслов, а заручившись лишь дозволением по чрезвычайному соглашению, провозгласили свободу на морских просторах; они избавились от всякого иноземного подданства и объявили себя хозяевами собственной судьбы, не признающими никакого иного закона, кроме своей воли; они приняли трехцветный – сине-бело-красный флаг и, горделиво сплотившись под этим ярким символом свободы, бросили вызов целому миру.

Очень скоро они, точно стервятники, стали с лета набрасываться на корабли, бороздившие Атлантику, верша неслыханные, превосходящие все мыслимые подвиги; они завладели двумя третями богатого и цветущего острова Санто-Доминго, сделали его своим оплотом и заложили там чудо-колонию; они купались в роскоши и меньше чем за два-три года обрели такую грозную силу, что союза с ними искали самые могущественные монархи, почитавшие их за равных себе.

Какими же были эти люди? Что за цели ставили себе?

Их изображали эдакими злодеями с едва ли человеческим лицом, которым только и было в радость, что убивать, жечь да резать; правила ими алчность, и золото было для них превыше всего. Одним словом, из них сделали шайку подлых разбойников, ослепленных блеском золота, жаждущих безумных оргий, плотских услад и проливающих кровь, словно воду, ради удовлетворения своих низменных, плотоядных инстинктов.

По нашему же мнению, все это не так: о флибустьерах мало что было известно, а лучше сказать, их мало кто понимал.

А между тем флибустьеры были людьми в полном смысле этого слова, со всеми человеческими пороками и добродетелями. Их имена гремели на берегах всего американского континента. После себя они оставили многочисленных преемников, не менее энергичных и предприимчивых, чем сами они в свою бытность. Эти искатели приключений, ныне разобщенные, живущие сами по себе, при случае готовы на самые героические, выдающиеся и невероятные поступки и ратные подвиги. Потому-то на берегах Нового Света имя Береговой брат и по сей день в большом почете. Братья узнают друг друга, точно масоны, по каким-то таинственным знакам, и, когда приходит время действовать, они объединяются под началом своего предводителя, коего сами же и выбирают как primus inter pares[27]27
  Первый среди равных (лат.).


[Закрыть].

Флибустьеры были людьми сильными, мужественными и гордыми, не желавшими терпеть какой-либо гнет и задыхавшиеся в пределах варварской, деспотичной феодальной Европы. Вдыхая свободу всеми порами, слишком слабые порознь и потому не способные завоевать ее у себя на родине, они восставали на собственный манер против постыдной зависимости, которую им навязывали их тогдашние правители, и объявляли себя свободными даже от своих предводителей. Словом, то были деклассированные элементы, которые в наши дни стали бы демократами, прославившимися перед тем как герои и революционеры, подобно их сыновьям в 1789 году[28]28
  Имеется в виду год начала Великой французской революции (1789–1794).


[Закрыть]. У них была только одна цель – жить свободно. Но, к сожалению, поскольку они по большей части действовали, повинуясь скорее инстинкту, нежели расчету, то зачастую путали вольность со свободой.

Эти люди, больше восьми десятков лет противостоявшие старым порядкам, не были, да и не могли быть, заурядными разбойниками. Они были предвестниками; они первыми вонзили топор в громадный ствол феодального древа; они допустили только одну ошибку, вожделев свободу через насилие, свободу, проблеск которой лишь мерцает перед нами после стольких лет борьбы и которую, как мы верим, завоюют всю без остатка наши сыновья благодаря своей мудрости.

В те времена, когда произошла наша история, флибустьеры пребывали в расцвете своего могущества; они царствовали как хозяева, и не только на просторах Атлантики: их грозные корабли часто бороздили воды Тихого океана и несли разруху, беды и смерть богатейшим и многочисленным испанским факториям.

Король Людовик XIV, этот гордый и спесивый монарх, за два года до того официально признал Союз буканьеров; он же и узаконил таковое признание, назначив губернатора, обязанного отчислять ему, его королевскому величеству, десятую долю трофеев; сей губернатор, господин д’Ожерон, нормандский дворянин, больше пятнадцати лет прожил среди буканьеров, и те почитали и любили его как отца родного. Он заложил свою резиденцию и правительство, как шутя говорили Береговые братья, в Пор-де-Пэ, Леогане и Пор-Марго и поочередно жил то в одном из этих городов, то в другом – по обстоятельствам.

Но правительство господина д’Ожерона было скорее условным и номинальным, чем настоящим – действующим, хотя, по сути, оно, безусловно, существовало как таковое и обладало властью.

Сей досточтимый дворянин в свое время и сам побывал в шкуре флибустьера и, соответственно, знал вверенную его подчинению братию как облупленную – то есть с какого сорта скитальцами ему приходится иметь дело. На глубоком познании флибустьерских нравов он и строил свое поведение, давая своим подчиненным полную свободу действий и вмешиваясь в их дела только по их же просьбе; словом, он старался по возможности не выпячивать официальный статус, коим наделил его король, и выступать перед своими «подопечными» лишь в качестве друга, доброго советчика и защитника. Единственное – он премного пекся о том, чтобы поддерживать тесные связи со всеми именитейшими предводителями флибустьеров, – с их помощью он держал в узде остальных, всегда имея возможность управлять ими так, что они о том и не подозревали, а ежели и догадывались, то первыми же над собой и потешались, причем от души, признавая такую политику ловкой и радуясь тому, что в губернаторах у них человек ушлый, им не чета.

Колония занимала, как мы уже говорили, больше половины острова Санто-Доминго: она простиралась на территории от мыса Лобос на юге до мыса Самана на северо-западе. На этой обширной территории располагались живописные саванны, орошаемые полноводными реками, весьма пригодными для торговых связей; берега же острова до мыса Тибюрон обрамляли гавани, где могли и по-прежнему могут укрыться целые флотилии; а два прибрежных островка по несколько лье в окружности – Ла-Ваш, к востоку от Санто-Доминго, и Тортуга, к северо-западу, колыбель флибустьеров, – служили приложением к этой великолепной колонии. К числу самых красивых и богатых городов французской части острова можно отнести Пор-Марго, Пор-де-Пэ и Леоган.

Накануне того самого дня, с которого мы поведем дальше наш рассказ, импровизированная эскадра господина де Лартига, состоявшая из кораблей «Непоколебимый» и «Сантьяго» и трехмачтового судна «Петух», вошла на рейд Леогана и стала в одну линию аккурат напротив города среди десятка-другого флибустьерских судов разных типов и разной же величины – от пятидесятивесельной пироги до пятидесятипушечного фрегата; и все эти корабли, за редким исключением, само собой разумеется, были испанской постройки.

Было около полудня. За столиком при входе в знаменитую в ту пору таверну «Сорванный якорь» сидели двое за кувшином вина; покуривая трубки, эти двое, оказавшиеся на поверку нашими старыми знакомыми – Олоне и Питрианом, с любопытством наблюдали развернувшуюся перед их взором картину.

В самом деле, не было более необычного и странного зрелища для новоприбывших из Европы и только-только высадившихся на берег, чем пестрая толпа, бесконечно снующая туда-сюда перед глазами. Даже у Калло[29]29
  Жак Калло (1592–1635) – французский художник-маньерист. С детства проявлял страсть к рисованию, стремясь изобразить все, что видел на улице.


[Закрыть], под кончиком его искусного карандаша, никогда не рождались столь живописные типажи сумасбродных личностей и разномастных искателей приключений.

Одни, облаченные в немыслимые, вычурно-роскошные и оттого почти нелепые наряды, расшитые золотом и драгоценными камнями, в фетровых шляпах, украшенных пышными султанами и причудливыми плетенками вокруг тулий, с тяжеленными бриллиантовыми ожерельями на шее, горделиво выхаживали, покуривая крошечные трубки, в сопровождении разодетых в сверкающие ливреи слуг с длиннющими рапирами на поясе; другие, в грязном рубище – ибо местная публика бросалась из одной крайности в другую, – прикрытые, что называется, воздухом, ступали не менее гордо и величаво и, случалось, заговаривали как равные с богато выряженными буканьерами, которым, возможно уже завтра, после того как сегодня они проиграются в пух и прах, будет суждено облачиться в те же неприглядные лохмотья; были там и всадники, восседавшие на полудиких лошадях, гарцевавших посреди толпы под дробный стук собственных копыт; и обворожительные креолки, томно возлежавшие на паланкинах, покоящихся на плечах полунагих рабов, обожженных солнцем и похожих на скелеты, до того ужасающей была их худоба. Этими горемыками были испанцы, плененные либо на своих кораблях, либо на суше во время очередной карательной экспедиции флибустьерской братии.

Добавим к вышеописанным персонажам вечно голодных работников с пугливо-мрачным взглядом, за которыми неизменно плетутся три-четыре злобных гончих пса – такими буканьеры обычно травили диких буйволов, – уличных торговцев и, наконец, прочих причудливо-разношерстных личностей различных сословий и оттенков кожи.

– Все равно, – вдруг убежденно воскликнул Питриан, – я ни капельки не жалею, что пустился в это плавание! Верно говорили люди, Большая земля – страна необыкновенная!

– Да уж, – равнодушно вторил ему Олоне, – и впрямь самая что ни на есть необыкновенная.

– И попали мы сюда не самым обыкновенным образом.

– Так-то так! Только вот капитану Гишару не повезло!

– Эх, что проку горевать! Жизнь коротка, и надо спешить наслаждаться ею! Какого черта нам приказали явиться к часу в губернаторство?

– Я знаю не больше твоего, да и какая разница зачем?

– Гм! Мой принцип – никогда не доверяй тому, чего не знаешь. А тебе-то вон как подфартило – сам знаменитый Дрейф водит с тобой дружбу.

– И он же, по всему видать, завтра купит меня на торгах.

– Купит – тебя?

– Ну да! Или ты забыл, что лет пять нам еще предстоит набираться ума-разума, прежде чем нас примут в буканьеры?

– Со мной, по крайней мере, все ясно, хоть я нынче и старший помощник капитана «Петуха», а с тобой – ведь ты же как-никак капитан?

– Дорогой Питриан, заруби ты себе на носу: из-за нас с тобой закон никто менять не будет, а там все оговорено четко, и мы это знали еще до того, как поступили на судно, разве нет?

– К сожалению, да.

– Ну вот, так что нам остается только подчиняться.

– Уж больно все это круто, черт возьми! Но раз надо, значит надо. Несколько лет неволи – сущие пустяки.

– Скоро узнаешь. Однако скажи-ка мне лучше, дружище, куда это господин д’Ожерон препроводил нашего пассажира, после того как он давеча вечером сошел на берег? Я-то покинуть судно не мог, понятно…

– А что именно ты хочешь знать? Это же проще пареной репы, как выражается твой приятель Дрейф. Видишь вон там, справа, крепость, что охраняет вход на рейд?

– Конечно! А рядом, в полусотне шагов от земляной насыпи, милый такой домишко с плоской крышей, видишь?

– Да, вижу.

– Так вот, дружище, там-то и остановился на время твой герцог де Ла Торре. Я сам видал, как он въезжал туда со всем своим скарбом.

– Спасибо, Питриан! – обрадовался Олоне. – Пойду-ка я… – прибавил он, собираясь встать.

– Нет, ты останешься, дружище, – возразил Питриан, удерживая его за рукав.

– С чего это вдруг?

– Тому есть две причины: первая – через четверть часа нам надлежит явиться в губернаторство; вторая – господина де Ла Торре с семейством нет на месте. Они обедают у господина д’Ожерона.

– Ты точно знаешь?

– Если говорю, значит знаю. Да и вообще, я хоть раз тебя обманывал?

– Верно. Прости! – молвил Олоне, усаживаясь обратно.

Питриан наполнил стаканы. И в тот миг, когда взял свой, чтобы чокнуться с другом, на его руку легла чья-то ладонь и чей-то удалой голос прогремел у него над самым ухом:

– Эй, Баклан, еще один стакан сюда! Да поживей, дружок, мы торопимся!

Слуга, откликаясь на свое не шибко благозвучное прозвище, хотя сам он поразительно смахивал на означенную птицу, чем его, безусловно, и заслужил, поспешил исполнить заказ.

– Капитан Дрейф! – воскликнул Питриан с радостным удивлением.

– Собственной персоной, и к вашим услугам, господа. Вот и славно, благодарствую, Баклан. Плесните-ка и мне, старпом. Ваше здоровье, господа!

И он пригубил из своего стакана с видом истинного знатока.

Все это было сказано, проделано и завершено с такой быстротой, что двое наших моряков и глазом не успели моргнуть, не говоря о том, чтобы оправиться от удивления.

– Какой счастливый случай привел вас сюда, капитан? – осведомился Олоне, машинально протягивая ему руку.

– Случай тут ни при чем, – откликнулся Дрейф, улыбаясь и горячо сжимая руку молодого человека в своей. – А пришел я по делу.

– Сюда? – рассмеялся Олоне.

– Тысяча чертей, а куда же еще? Насколько мне известно, вас обоих вызвали в губернаторство, а попасть туда можно только одной дорогой: через «Сорванный якорь» – догадаться было нетрудно. И, как видите, я не ошибся!

– Прямо в точку. Еще вина, капитан! А после, с вашего позволения, мы двинем дальше. Время поджимает.

– Что ж, давайте еще по стаканчику! А что до «двинем дальше», успеется – мне нужно сказать вам пару слов.

– Да хоть две пары, ежели угодно. Я к вашим услугам, капитан.

– Благодарю, любезный друг. Итак, во-первых, почему вас кличут Питрианом? – спросил Дрейф, обращаясь к матросу.

– Меня?.. – удивился тот.

– Да, вас.

– Ну… потому что это мое имя.

– Вы в этом уверены?

– Э-э, ну-у… надо же, да ведь оно не такое уж плохое! У нас в роду всех зовут-величают Питрианами, так уж повелось, от отца к сыну. И отца моего, и брата…

– У вас есть брат? – прервал его буканьер.

– Двое, ежели считать меня. То есть нет, ошибка вышла – один. В общем, я и сам не знаю, что плету. Хотя братец-то мой, верно, уж помер; он был на десять лет старше меня. Да я его почти и не знал. Он подался в матросы, когда я еще под стол пешком ходил; с тех пор о нем больше ничего и не слыхал. Так что помер он, это уж как пить дать.

– Он жив. Он один из наших братьев, самых лучших. Вот два дня назад как из плавания вернулся; я предупредил его, так что нынче же с ним и свидитесь.

– С моим братом! Родным моим братом! – со слезами на глазах воскликнул Питриан. – Боже правый! А вы не врете, капитан? Это истинная правда?

– Каково! – сурово бросил буканьер.

– Простите, капитан! Язык мой – враг мой! Я только хотел сказать… О, мой брат! Бедный мой брат!

И, не сдержавшись, славный малый залился слезами.

– Поплачь, дружок, может, полегчает.

– Эх-эх-э… бедный братец!

– А теперь между нами, Олоне, – продолжал буканьер, – стало быть, все, что вы мне говорили, правда?

– О чем это вы, капитан?

– О той истории, которую вы мне рассказали.

– Увы, капитан, истинная правда – все-все. Как видите, у меня даже имени нет.

– Может, потому, что оно вам без надобности? – глухо заметил Дрейф. И тут же весело прибавил: – Впрочем, разговор сейчас не об этом. А мы с вами земляки.

– Значит, вы родом из Лe-Сабль-д’Олона, капитан? – удивился Олоне.

– Почти, из соседних краев – а стало быть, земляки. Я видал вас в деле и могу сказать – вы настоящий мужчина. Я не запросто схожусь с людьми, зато к вам, чувствую, меня отчего-то тянет.

– Видит Бог, капитан, и меня к вам! Вы мне по нраву, чего уж тут скрывать.

– А ничего скрывать и не надо, тем паче, сказать по правде, я полюбил вас всем сердцем. Что думаете делать?

– Хотел бы остаться здесь.

– И кто же вам мешает?

– Никто, – проговорил Олоне, краснея.

– Так-так, да у вас, как я погляжу, есть тайна! Что ж, держите ее при себе. Мы покуда еще не очень хорошо знаем друг дружку, а потому допытываться не стану. Готовы присоединиться к нам?

– Да, что бы там ни случилось.

– Ладно, а неволи боитесь? – с лукавой усмешкой спросил Дрейф.

– Только одного я боюсь, капитан, – твердо сказал Олоне.

– Чего же?

– Не заслужить имени, которого мне недостает.

– Молодец, приятель, хвалю за честность и в случае надобности помогу вам с этим.

– Спасибо, капитан. Ловлю на слове.

– Да ради бога! Теперь оно ваше, раз я его вам дал.

И они пожали друг другу руки.

– Ну так что, Питриан, закончил разводить сырость? – продолжал капитан, обращаясь к матросу. – Пора идти.

– Больше не буду, капитан, – отвечал тот, утирая глаза. – Клюзы чего-то припекло, да добрый ликень меня здорово освежил. Бедный мой брат!

– И вы с нами, капитан? – спросил Олоне.

– Конечно! Ради этого я сюда и притащился. Так мы идем?

От таверны «Сорванный якорь» до губернаторства, как прозвали дом господина д’Ожерона, было рукой подать – трое моряков одолели весь путь за каких-нибудь десять минут.

– Вот и прибыли, – радостно заметил Дрейф, останавливаясь возле дверей. – Да что это с вами? – вопросил он, обращаясь к Олоне. – На вас лица нет. Ишь бледный какой – никак заболели?

– Честно признаться, капитан, у меня сердце так и колотится в груди – уж лучше не смейтесь, пожалуйста. Я понятия не имею, чего им от меня нужно. Это и тревожит меня, тем более что я даже не знаю, что и сказать.

– Вот тебе раз! – расхохотался буканьер. – А может, вам на голову возложат венок из цветов?

– Будет вам! Все шутите! – невесело проговорил Олоне.

– Э-э, да у вас поджилки трясутся! Чего вам бояться-то?

– Эх, кабы я знал, где упаду, соломку бы подостлал.

– Полноте! Да чего уж там! Может, все кончится лучше и не придумаешь. Пошли!

– Вы что-то знаете?

– Не скажу ни да, ни нет. Вперед, смелее!

– Вперед так вперед! – приглушенно вздохнув, повторил молодой человек.

И они вошли в дом.

Слуга без малейших вопросов препроводил гостей внутрь, распахнул какую-то дверь и, пропустив их вперед, ретировался.

Они оказались в довольно просторной зале, где уже собралось человек пятнадцать. Все руки дружно потянулись к Дрейфу. А двое наших друзей скромно остались стоять у двери в полном смущении.

Между тем общество здесь собралось и впрямь представительное. Среди присутствующих находились десять самых прославленных предводителей флибустьерской братии: Монбар Губитель, Дюкас, Красавец Лоран, Мигель Баск, Медвежонок Железная Голова и прочие; а также господин д’Ожерон, губернатор, и четверо суровых с виду типов, представляющих Вест-Индскую компанию на Санто-Доминго; господин де Лартиг и двое его офицеров стояли в сторонке, в углу залы. Все остальные собравшиеся сидели, за исключением губернатора.

Когда двое молодых людей все же прошли в салон, на них устремились взгляды всех присутствующих, отчего им сделалось совсем не по себе.

– Добро пожаловать, господа, – любезно сказал губернатор, пододвигая к ним кресла и настойчиво приглашая их сесть, что они и сделали, хотя, впрочем, и крайне неуклюже, настолько велико было их замешательство. – Господа, – с неизменной улыбкой продолжал между тем господин д’Ожерон, – я пригласил вас в губернаторство потому, что у господ управляющих Вест-Индской компанией имеются к вам кое-какие вопросы, я бы даже сказал точнее – предложения, и они настояли, не сообщив мне причин, чтобы эта встреча прошла здесь, в нашем присутствии.

– Господин губернатор, – отвечал Олоне достаточно твердо, потому как уже успел прийти в себя, – мы с товарищем к вашим услугам, а также к услугам этих господ. И готовы дать ответы на вопросы, какие им будет угодно нам задать.

Последовала короткая пауза.

Вслед за тем один из управляющих, вполголоса обменявшись парой слов с коллегами и просмотрев бумагу, которую держал в руке, поднялся и взял слово.

– Вас зовут Олоне, сударь? – спросил он. – А вашего друга – Питриан?

– Да, сударь, – отвечал молодой человек.

– И вы сели на судно Компании в Дьепе? При каких же обстоятельствах?

– Нанялись, чтобы попасть на Санто-Доминго, а в плавании – работать: я – вторым штурманом, мой друг – боцманом.

– Все точно. Вы сослужили неплохую службу на борту.

– Мы выполняли наш долг, сударь.

– Верно. Но вы, кроме того, доказали свою преданность, достойную самой высшей нашей похвалы.

– Мы вам искренне благодарны, сударь. Свидетельства вашего удовлетворения дороги нам.

– Вы отличные моряки, честные, решительные. Что мы можем сделать для вас в знак нашей признательности?

– Ничего, кроме того, что вы уже сделали, сударь. Ваши похвалы – для нас лучшая награда, на которую мы могли бы рассчитывать.