Текст книги "Званый обед с жареными голубями"

Халлдор Лакснесс
Званый обед с жареными голубями

Горделивые, преисполненные достоинства официанты, перекинув через левую руку салфетки, скользили по залу в толпе гостей, словно среди привидений или фантомов. Я несколько опасался, что прибуду на званый обед раньше других. Как потом объяснить свое нетерпение? Не мог же я сослаться на давнее знакомство с хозяином. По счастью, мне не пришлось выпутываться из неловкого положения. К моему великому удивлению, все уже были в сборе, хотя прошло только пять минут после назначенного по телефону часа. Спокойно войдя в дом через парадную дверь, я пристроился к одной паре. Мужчина смахивал на исследователя космоса – этакий рассеянный, молчаливый человек; супруга же его, дама дородная, по-видимому, крепко стояла на земле; она с улыбкой глядела в зал. Чета не проходила вперед, а остановилась у двери, вероятно рассчитывая, что им поднесут сейчас что-нибудь прохладительное.

– Гм… простите, – начал я, пытаясь завязать беседу.

– Ну конечно, я твержу то же самое, – откликнулась дама. – Все так необычно, так интригующе!

Дама оказалась весьма приятной и разговорчивой. Как правило, у ученых педантов зачастую бывают именно такие жены.

– Мой муж, – продолжала она, – толком не расслышал, что ему сказали по телефону. Кто-то что-то сказал, назвал место. А ты ответил согласием, не так ли, милый? Что ты ответил?

– Я с благодарностью принял приглашение, – сказал муж. – Знаю, ты обожаешь званые обеды.

– Не могла же я от такого отказаться!

– Надеюсь, ты не жалеешь, – заметил муж, – по крайней мере в данную минуту?

– Быть может, и жалею, – отмахнулась дама. – Но ты погляди, как изменился наш епископ, прямо не узнать его, Ничуть не похож на свою фотографию, ту, что недавно была в журнале.

– Они всегда предлагают журналам свои старые фотографии, – сказал муж.

– А вон тот, в золотых позументах. Помнится, это церемониймейстер во дворце или кто-то в этом роде, – щебетала супруга.

– А мне помнится, это таможенный чиновник, – возразил муж.

– Зачем меня сюда пригласили? – недоумевал маленький подслеповатый господин, ненароком попавшийся на нашем пути. – Просто поразительно, что я приглашен на этот банкет. Уж не из-за слабого ли зрения мне оказали такую честь? Я ведь слеп на правый глаз и теряю зрение в левом.

– Что, что вы сказали? – отозвался какой-то мужчина, подергиваясь всем телом. Он был до странности бледен, а золотые кудри до плеч, точь-в-точь как у тех ангелочков, которыми обычно торгуют на рождество, еще больше оттеняли эту бледность. – Вы не видите одним глазом? Тогда это наверняка банкет благотворительного общества, хотя я точно не расслышал, что сказали по телефону. У меня пробка в ухе вот уже целых тридцать пять лет, Пожалуй, меня пригласили сюда именно поэтому.

– Пробка в ухе? Тридцать пять лет? Рекордный срок! Вам следовало бы обратиться к отоларингологу, – заметила дама.

– Рад познакомиться с человеком, у которого пробка в ухе, – сказал вдруг невесть откуда взявшийся важный господин в парадном костюме, один из тех, что с наслаждением заводят случайные знакомства, хотя сами мало для кого представляют интерес. – Простите, а что испытываешь, когда в ухе пробка?

– О, это удивительное чувство, будто все время слышишь музыку, – ответил мужчина с кудрями, как у ангелочка. – Иногда словно орган, иногда духовой инструмент, а то вроде вода журчит или птицы вдруг запоют. Или ни с того ни с сего «бу-бу-бу», точно бык разбушевался. Это единственный звук, который существует в действительности, хотя доказать, что он есть, невозможно… Этот звук не связан с внешними причинами. Человек над ним не властен. Это тот единственный звук, который исходит от бога вечности и иных миров.

В это время подошел официант, обносивший гостей коктейлями.

– Извините, господин метрдотель, – начал я, умышленно повышая официанта в чине: почему не сделать приятное хорошему человеку? – Надеюсь, вы не осудите меня за нетактичный вопрос. Скажите, кто устроил этот прием?

– Кто устроил прием? – удивленно переспросил официант. – Господину это должно быть известно лучше, чем мне. Я не служу здесь постоянно, меня наняли только на один вечер.

– А кто мог бы представить меня хозяину? Я хотел бы поблагодарить его.

– Пожалуйста, пройдите за мной, – ответил официант.

Чем дальше мы протискивались в глубину зала, тем гуще становилась толпа. Прежде я не бывал в этом городе и знал в лицо очень немногих из собравшихся, главным образом это были люди, чьи фотографии мне доводилось видеть в газетах и журналах. Общество показалось мне весьма своеобразным, здесь были представлены все слои населения – от самых низов до самых верхов. Собрание напоминало отпечатанный текст, набор которого упал на пол и рассыпался, а потом впопыхах был собран и отправлен в типографию. В результате ничего не разобрать, разве что отдельные строчки, и те с трудом. Некоторые гости были так надменно-величественны, что я не решался обратиться к ним, впрочем, и сказать-то мне было нечего. Однако судьба вознаградила меня: я столкнулся со знаменитостью. Я знал этого человека по газетам. Только, к сожалению, не мог вспомнить, кто он: то ли всемирно известный пловец, то ли прославленный боевой адмирал, – но, как бы там ни было, в моем сознании он ассоциировался с водными пространствами. Выглядел он весьма симпатично и нисколько не высокомерно, я отважился представиться ему и поблагодарить за великую честь, которую он оказал…

– Кому?

– Да всем нам.

– Благодарю вас за ваши любезные слова, – ответил он.

– Получив приглашение, я не мог не воспользоваться удачным случаем, хотя особым геройством не отличаюсь, тем более на воде, – заметил я.

– Так вы не откажетесь выпить? – предложила знаменитость. – Надеюсь, вы не станете хулить воду, по крайней мере до тех пор, пока виски у нас в достатке.

– Что вы, что вы, ваше здоровье! Я только имел в виду, что сам-то я целиком привязан к суше.

– Между прочим, – доверительно обратился ко мне собеседник, – где мы находимся?

– Вот это я и сам мечтаю выяснить, – ответил я.

– Как чудесно, что я наконец встретила тебя! – воскликнула, устремляясь к нам, какая-то стильная особа в ярком блестящем туалете.

От нее так и несло духами, резкими, как нашатырный спирт. Как и принято на коктейлях, она была в шляпе, которая прямо-таки переливалась всеми цветами радуги. Дама не была ни молодой, ни старой, ни тем более женщиной средних лет. Этакая лишенная возраста красотка с обложки иллюстрированного журнала. Я много раз видел ее фотографии, но, хоть убейте, никак не мог припомнить, кто она: не то какая-то бывшая королева, не то Елена Рубинштейн.

– Неужели это ты, милая? Подумать только, сколько лет, сколько зим! – произнес знаменитый мужчина, обращаясь к знаменитой женщине. – Уверяю тебя, ты никогда еще не была так прекрасна, как сейчас. Скажи на милость, что это за агрегат у тебя на голове?

– Рыба. Она поймана у побережья острова Пасхи! Разве она мне не идет? Ну ладно, поговорим лучше о другом. Скажи, где ты пропадал?

– То там, то тут, – ответил мужчина.

– Я была уверена, что рано или поздно ты объявишься там, где бываю и я.

– Я и появляюсь время от времени.

– Ты всюду и нигде. Ходили слухи, что ты совсем близко, но не успеешь оглянуться, а тебя и след простыл. Зато теперь уж ты от меня не ускользнешь.

Я очень обрадовался, когда какой-то пьяный избавил меня от присутствия при этой романтической встрече.

– Ты видел что-нибудь более отвратительное? – сказал пьянчужка, зажав меня мертвой хваткой в своих объятиях и пытаясь облобызать слюнявым ртом.

– Вы чем-то недовольны? – спросил я.

– Нет, я всем доволен, – бормотал мужчина. – Знаешь, кто я? Я тот исландский комиссар полиции, который потерял в Нью-Йорке паспорт и забыл решительно все, даже собственное имя. Тогда нью-йоркский судья сказал! «Пусть полицейский оркестр проиграет все национальные гимны, посмотрим, на какой он среагирует».

– Жаль, я недостаточно пьян, чтобы по-настоящему поддержать с вами беседу, – сказал я.

– Ну, раз ты считаешь, что ты лучше меня, дело ясное – будем драться, – решил пьяный. – Кстати, по тебе сразу видно, что ты жалкий трус. Эх, попался бы мне здесь хоть один норвежец! Ой, гляди, наконец-то примечательная фигура на горизонте, не иначе как епископ, при золотом-то кресте. Мне такие люди по душе. Это моя компашка.

В тот самый момент, когда исландец распростер руки, чтобы обнять приглянувшегося ему епископа, откуда ни возьмись, вынырнули два дородных официанта и угодили прямо на пьянчугу. В результате епископ нечаянно налетел на меня.

– Извините, – произнес я, – но, поскольку само провидение толкнуло меня в объятия вашего преосвященства, осмелюсь задать вам деликатный вопрос: скажите, пожалуйста, что это за место, где мы с вами находимся? Я спрашиваю вас, потому что понимаю, епископ не пришел бы сюда просто так.

– Гм, – произнес епископ. – Вы кальвинист?

– Я хотел бы услышать из ваших уст, где мы находимся и зачем нас сюда пригласили?

– С превеликим удовольствием, – ответил епископ, делая широкий жест в сторону человека в золотых позументах. – Разрешите представить вам начальника генерального штаба.

– Прошу извинить меня, господа, – сказал я. – Ну конечно, я должен был догадаться, что организатор этого торжества – генеральный штаб, а не высшее духовенство. Но для меня по-прежнему загадка, отчего меня тоже пригласили сюда.

Тогда генерал сказал:

– Упаси вас бог, молодой человек, переоценивать генеральный штаб. Где уж нам, у нас не всегда хватает и на понюшку табаку, не то что устраивать банкет, ха-ха-ха!

Когда генерал громко захохотал, откуда-то вновь выскочил тот самый исландец и навалился на генерала, опять оставив меня один на один с епископом. Так что служителю церкви не удалось отделаться от меня, подсунув мне генеральный штаб. Праздничный гул тем временем все Усиливался, и теперь даже на расстоянии двух сантиметров приходилось кричать изо всех сил. Я прокричал в ухо епископу.

– Ладно, оставим меня. Я человек темный. Ну, а вас-то, высокопочтенный отец, кто пригласил сюда? Что вы здесь делаете? И кто здесь главный?

– Вкус плода узнаешь, только отведав его! – прокричал в ответ епископ. – Вы видели стол?

Я ответил, что нет еще, прежде всего я хотел бы повидать хозяина, приветствовать его. Епископ подвел меня к столу и тотчас исчез.

Оказалось, у стола собралось довольно много народу. Одни стояли, остолбенев от удивления, другие усердствовали вовсю.

Должен сказать, что такое изобилие еды и напитков не все могут себе позволить. Чего тут только не было! Горы нежных голубиных грудок, утиных язычков, как в Китае, а над всем этим возвышались гроздья черного винограда и пышные торты с белоснежным кремом.

Представители всех сословий и рангов толпились вокруг стола, каждый со своей супругой. Судя по внешнему виду, тут был и торговый люд, от оптовиков до продавцов, и чиновники всех рангов, вплоть до мелких конторщиков, шоферы коммунальных управлений, подметальщики улиц. Должно быть, приглашение свалилось на всех неожиданно, ибо туалеты дам не отличались особой тщательностью; правда, некоторые успели хоть лицо умыть, но вытирали его с такой поспешностью, что едва не содрали кожу, иные в последнюю минуту прибегли к губной помаде и теперь выглядели так, словно измазались клубникой. Одни смущались, даже робели, точно им пришлось появиться на людях в ночной сорочке. Другие и вовсе были перепуганы и держались так, словно провалились через крышу в продовольственный магазин и не знали, кем их сочтут: злоумышленниками или жертвами несчастного случая. Некоторые пытались изобразить на лице невозмутимость, точь-в-точь как ребятишки, когда их застают за кражей моркови в чужом огороде. Были и такие, кто неизвестно почему боялся даже вилку вонзить в голубиную грудку. Я не заметил никого, кто осмелился бы положить себе на тарелку утиный язычок. И когда кто-то полюбопытствовал, что это за блюдо, объяснение не вызвало особого интереса к язычкам.

Зато большинство гостей с аппетитом запихивали в себя все эти яства, точно боялись, что им не достанется того, что уже успели отведать другие. Несколько человек даже поперхнулись и закашлялись, да так, что лица посинели. Одного господина пришлось вывести из зала: говорят, он второпях проглотил ружейную дробь. А какая-то дама сунула в сумку копченую свиную ножку, оправдываясь тем, что сможет поглодать ее в свое удовольствие только па следующее утро, когда муж уйдет на работу, и добавила, что зубные протезы, которые она надевает по торжественным случаям, справятся разве только с рыбным пудингом.

Другая, вполне благородная с виду дама набросилась на осетровую икру – надо надеяться, икра была настоящей, – и ела ее ложкой, словно овсяную кашу.

Когда все мало-помалу поняли, что еды здесь вдоволь и что соседу завидовать незачем, многими овладело этакое приятное сонливое блаженство, челюсти заработали спокойно и дружно, как у верблюдов в пустыне. И все вопросы, только что волновавшие их воображение, были забыты «Следует сказать несколько слов и об особой группке, появившейся на этой сцене среди людей, неподвластных ни времени, ни пространству. Составляли эту своеобразную группку главным образом молодые современные девицы. Они держались стайкой поодаль от стола и на фоно других выглядели как белые вороны. Девицы не комментировали происходящее, а лишь ограничивались загадочной улыбкой, которую в средневековье именовали готической, правда, некоторые писатели приписывают ее таинственному народу – этрускам. Однако больше всего эта улыбка известна по изображениям Будды в индийских храмах. Сии создания не оскверняли себя принятием пищи в обществе. Их савапоподобные одеяния делали грудь плоской, спину и плечи широкими, а живот выпуклым. По виду девиц можно было принять за дочерей рейнской трактирщицы, пользующейся особой любовью клиентов.

Такие создания обычно безымянны, никому не известно, откуда они родом, быть может, они скрываются в подвалах самых глухих ночных притонов в больших городах. Они не просто святые девы, им присуще нечто от норны, богини судьбы, которую еще называют ужасом ночи, она знается с волками и способна превратиться в козу где-то между полуночью и рассветом.

Когда спросили, кто пригласил их. сюда, от стайки девиц так и пахнуло прохладой зубной пасты, широко рекламируемой парфюмерной промышленностью:

– Мы представляем воздушное общество.

Затем следует упомянуть еще о двух господах, которые, подобно юным девам, присутствуя здесь, отсутствовали «Они вырядились в блестящие туфли, закрутили кверху усы и надели твердые воротнички – ни дать ни взять почтенные господа с газетных фотографий начала века. Они очень напоминали представителей каких-то дальних стран, которых пригласили участвовать в Женевской конференции по разоружению, хотя их страны никогда не воевали. Судя по выражению лиц, мужчины эти были не чужды иронии, но особо не стремились проявлять ее, просто держались в стороне, искоса взирая на окружающее.

– Не желаете ли, господа, отведать этих яств? – обратился к ним кто-то.

– Что касается меня, то я предпочитаю есть дома, – ответил один. – Могу позволить себе бифштекс с яйцом, если захочу.

– Среди этих отбросов, несомненно, есть превосходные вещи, – заметил другой.

– А кого вы представляете, господа? – спросили у них.

– Мы реноваторы, – ответили они.

Присутствующие вполголоса заспорили между собой, является ли реноваторство политической партией или религиозной общиной. Так и не решив этого вопроса, компания обратилась непосредственно к вышеупомянутым господам. Тогда один из них ответил:

– Мы те, кто ждет, когда все деликатесы превратятся в отбросы.

А другой добавил:

– Увезем их, чтобы не разводить мух.

Нашелся среди гостей и такой, что сетовал на скудость стола. Как все истинные гурманы, он не был толст. Костюм плотно облегал его фигуру, он был сильно надушен и носил кольцо с огромным брильянтом, во всяком случае, хотелось думать, что это действительно не стекляшка. Гладко причесанные голубоватые седины и выражение лица говорили о том, что человек этот давно уже подвизается на ниве международных культурных связей. Подойдя к столу, он опустил уголки рта, вытащил монокль, решительно вставил его в глаз и только после этого принялся брезгливо рассматривать угощение. Он повертел голубя и так и этак, словно собираясь анатомировать птицу, и сказал:

– Жареные голуби, да-да-да. Мне доводилось видеть еду и получше.

С этими словами он жестом отверг голубя. Кто-то обронил, что, должно быть, господин – большой привереда.

– Голуби – птицы не певчие. Они воркуют. Они из куриной породы. Полагаю, господа, всем вам известно, что певчая птица вкуснее. Мы, южане, едим только певчих птиц.

– Должно быть, не все на юге едят певчих птиц, – вставил кто-то.

– Не все? Кто же на юге не ест певчих птиц? – переспросил гурман. – Спросите любого кардинала. Мне нет дела до того, что провинциальные епископы из северного захолустья едят кур. «Rondinelle al grillo»[1]1
  Жареные ласточки (итал.)


[Закрыть] – так принято говорить у нас на юге.

– А что это значит?

– Тысячи миллионов певчих птиц, – ответил обладатель монокля, – летают над страной весной и осенью, весной они улетают в землю обетованную, осенью возвращаются. Их гонит и влечет любовь и вера, поэтому они поют, поэтому мясо у них такого прекрасного вкуса. Мы ловим их силками, потом нанизываем живыми на вертела, по двадцать штук на каждый. Над огнем они растопыривают лапки и выгибают грудки. Жарить их нужно на умеренном огне. Сначала обгорают перья, а потом постепенно прожаривается мясо. Какой аромат, господи! – Предаваясь воспоминаниям об этих восхитительных минутах, он закрыл глаза, сложил кончики пальцев щепоткой, поднес к губам и причмокнул.

Прошло немного времени, и большая часть публики осовела; как уже знакомые нам бедолаги, они обзавелись пробками в ушах и почти ослепли, причем ослепшие и оглохшие оказались в привилегированном положении. Особы с зычными голосами, задававшие теперь тон в разговоре, давно уже оставили попытки расслышать собеседника, большинство гостей перестали задавать друг другу вопросы. А несколько исландцев вообще потеряли дар речи и только протяжно тянули «а-а-а», да с такой силой, что казалось, огромный международный отель вот-вот обрушится. Полиция быстро справилась с буянами. Их тут же выставили вон.

Я заметил, что кое-кто уже сердечно прощается с облаченным в пиджачную пару метрдотелем, й тоже последовал их примеру, заодно попросив его оказать мне любезность и представить хозяину.

– Зачем он вам? Вы что-нибудь недополучили? – спросил метрдотель.

– Боже упаси, все в полном порядке. Только, по-моему, неловко не поздороваться с ним и теперь, уходя, не сказать «до свидания». Я считаю своим долгом поблагодарить хозяина, так, во всяком случае, меня учили.

– Уверяю вас, – сказал метрдотель, – хозяин вполне обойдется без вашей благодарности.

– Я с удовольствием засвидетельствую ему свое почтение и скажу, как прекрасно удался этот праздник, – настаивал я.

– Боюсь, хозяин сейчас занят, у него срочное дело. Он как раз собрался гладить мои воскресные брюки. Но раз уж это для вас так важно… – Он кликнул посыльного, велел ему захватить мою шляпу и показать дорогу.

– Куда? – спросил парень.

– В «люкс», – ответил метрдотель.

Через боковую дверь юноша вывел меня из банкетного зала, и мы зашагали по длинному коридору-лабиринту.

Очевидно, этим замечательным отелем управляла предприимчивая и энергичная рука: здесь было продумано и учтено все, вплоть до того, что и главы государств путешествуют и что короли также нуждаются в сне. Огромная, дорогой работы золотая корона светилась над белой двустворчатой дверью. Посыльный ввел меня в королевские апартаменты, взял у меня шляпу и собственноручно повесил ее на крюк, поскольку слуг поблизости не оказалось. Затем он прошел в гостиную доложить обо мне, тотчас вернулся, сообщил, что я могу войти, и, поблагодарив за чаевые, исчез. Я постучал в дверь. Изнутри донесся слабый, как бы озабоченный голос:

– Войдите.

В гостиной, где я очутился, незаметно было той пышности, которая подобает знатным гостям отеля: кроме стульев а-ля Людовик XV, стоявших у стен, все было вынесено. На полу – два потрепанных дорожных чемодана, с которых совсем недавно вытерли мокрой тряпкой пыль. Замки поржавели и, видимо, были не очень надежны, так как один из чемоданов перевязали веревкой. Пожилая женщина в платье из черной тафты сидела на одном из стульев и держала ноги в тазу с водой. Посреди огромпой комнаты – гладильная доска, над которой склонился мужчина, разглаживая чугунным утюгом брюки. Всюду на белых, украшенных вензелями и позолотой стульях были разложены брюки, масса брюк. Мужчина был небольшого роста, щуплый, уже в летах, бледный, глаза черные, с покрасневшими веками. Волосы, сохранившиеся возле ушей, были черны, как и реденькие усы.

Я поздоровался.

– Добрый день, – ответил гладильщик, целиком поглощенный своей работой, но все же довольно приветливо. – Пожалуйста, садитесь. Чем могу быть вам полезен?

– Я… разыскиваю знатного хозяина. Это вы?

– Я привожу в порядок брюки для людей, – произнес старик, застенчиво улыбаясь, и спросил: – Может, и вам погладить?

– Это вы тот, кто…

– Сегодня мне исполнилось семьдесят. – Гладильщик сбрызнул брюки водой, под горячим утюгом зашипело, пошел пар.

– Простите, это ваша супруга? – спросил я.

– Что ж, все имеет свое название… – сказала женщина. – Вы уж извините, у меня совсем плохо с ногами.

– Я хочу поблагодарить вас… – начал я. – Мне никогда прежде не доводилось присутствовать на таком банкете и вряд ли доведется в будущем.

– Бог милостив, – сказала женщина.

– Я пригласил всех по телефонному справочнику, – сказал гладильщик.

– Могу я спросить, откуда родом столь великодушный человек?

– Deroppefra, – ответил мужчина по-датски, без тени тщеславия, и снова погрузился в работу.

Это типично датское выражение весьма любопытно. Оно может соответствовать и английскому «from up there»,[2]2
  Здесь: сверху, с неба (англ.).


[Закрыть] но самое примечательное, что это датское выражение еще означает: «Из Исландии».

– И как же вы себя чувствуете в этих роскошных покоях?

– Да как вам сказать, – ответил мужчина без тени удивления. – Это апартаменты для главы государства. Слышишь, жена? Я тут ни при чем. Пусть бюро путешествий отвечает. Я надеюсь, мы тут никому не помешали.

– Главы государств тоже люди, – сказала женщина. – Все мы здесь люди, все живые, кроме моих ног, только они омертвели. Некоторые говорят, что мир – сплошной обман.

– А вы что скажете? – спросил я, обернувшись к мужчине. – Как, по-вашему, господин портной, мир – обман или реальность?

– Я не портной, – поправил мужчина, – я просто глажу брюки. Дело в другом: удивительно, что трава после лета ни на что не пригодна. И тем не менее тот, кому приходилось весной удобрять выгон да еще дышать запахом ворвани, когда на берегу топят китовый жир, – тот не скажет, что наш мир – обман.

– Простите за нескромность, но, наверно, это очень большая ответственность – иметь столько денег, чтобы закатить пир на весь телефонный справочник?

– Что правда, то правда, – отозвался мужчина. – Я чувствую ответственность. Потому и пригласил всех, кого нашел в телефонной книге. Я слышал, что мой далекий предок Эгиль Скаллагримссон хотел в старости осыпать золотом и серебром всех, кто был на тинге[3]3
  Народное собрание в средневековой Исландии


[Закрыть] у реки Эхсарау. Но это ему не удалось, и тогда он бросил все свое добро в самый глубокий речной омут. Умнейший был человек.

– Как можно заработать столько денег, чтобы оплатить такой пир? – спросил я.

– Глажкой брюк, – ответил старик, – к сожалению.

– К сожалению?

– Да, конечно, я тут ни при чем. Я был так бестолков, что никак не мог обучиться портняжному делу. Говорили, что я крою вкривь и вкось, без конца накалываю иголкой пальцы, что из меня ничего путного не выйдет. Вот меня и поставили на глажку, на большее не хватило способностей.

– Как бы там ни было, вы научились делать это виртуозно, если рассчитываете справиться с такой грудой брюк.

– Я понял одну мудрую истину: сегодня нельзя стать умнее, чем ты был вчера.

– Господь велик всегда и во всем, – молвила женщина.

– Почему вы приехали в этот город? – спросил я.

– Именно здесь я научился гладить брюки. Вернулся к своей колыбели, как говорили в старину. Теперь я бесплатно глажу брюки всем постояльцам отеля.

– Должно быть, вам пришлось долго копить деньги, чтобы закатить такой банкет?

– У нас всегда было полное изобилие, – сказал мужчина.

– Всегда были картофель и рыба, – добавила жена.

– Поначалу мы вообще хотели выбросить все лишние деньги, – сказал гладильщик. – Так нет, одурачили меня, уговорили положить их в банк под проценты. А когда банк потом не знал, что делать с моими деньгами, посоветовали нанять адвоката и вложить их в недвижимость, в дома, Люди, мол, очень нуждаются в жилье. Но стоило мне обратить деньги в дома, как такое началось! Сперва денег стало вдвое больше, затем вдесятеро, потом в сто и, наконец, в тысячу раз больше. На эти деньги покупалось все больше и больше домов, а сами дома приносили все больше и больше денег. Однажды ко мне неожиданно пожаловал адвокат с двадцатью пятью новенькими американскими автомашинами. А я-то сроду в машину не садился! «К чему мне все эти автомобили, добрый человек?» – спросил я. «Это ваша выручка за дома», – ответил он. А то пришли и сказали, меня, мол, ждет большой корабль, и другое судно тоже скоро прибудет, оно уже в пути.

– Да, у нас столько было неприятных хлопот, – сказала жена. – Эти проклятые бумаги продолжали расти в цепе против нашей воли. Мы просто не видели выхода. Во всяком случае, на этом свете. Но, как говорится, всевышний милостив. Теперь он ведет нас к концу, мои ноги уже мертвы до бедер.

– А вам не приходило в голову пожертвовать деньги на общественно полезное дело? – спросил я.

– Как же, думали и об этом, и пе однажды, – ответил гладильщик. – Если бы нашлось учреждение, которое может воспрепятствовать идиотам наживать большие деньги, я бы с удовольствием поддержал его. Я не раз подумывал, а не ссудить ли мне деньги властям вместо налогов, которые они собирают, или по крайней мере отказать по завещанию. Но оказывается, те, кто собирает налоги, по закону не имеют права принимать подарки. Они берут только то, что им положено, и ни одного эре больше.

– А почему не пожертвовать что-нибудь университету?

– Университету? – Мужчина от удивления даже утюг отставил. – Там такие высокообразованные люди, а я едва умею читать. Они там все ходят в сюртуках, а у меня сюртука никогда в помине не было. К лицу ли мне, гладильщику, ссужать больших людей подачками на сюртуки.

– Ну, а в фонд для поэтов? – спросил я.

– А есть ли они теперь, поэты? – спросил гладильщик.

– По крайней мере на улицах их можно встретить, – ответил я.

– Ну них нет денег? – опять удивился он.

– Некоторые, может, и наскребут на пиво, а у других и того нет.

– Но поймите же, с какими глазами я, тупица, подойду на улице к гению и стану приглашать его на кружку пива, – ответил гладильщик. – Я лично отродясь не пробовал пива. Слыхал, что напиток этот дурной, а стихов и вовсе никогда не мог выучить. Я глажу то, что люди надевают на часть тела, которая утрачивает благородное название спины. Не считаю себя достойным обратиться даже к портному, не то что к поэту.

– У нас есть книга псалмов, – сказала женщина, – там есть благословенный псалом о святом пастыре Паудле Йоунссоне из Видвика «Уповая на твою любовь». Зная этот псалом, в других не испытываешь потребности.

– Кстати, о церкви, – сказал я. – Можно бы и ее поддержать.

– Пристало ли мне поддерживать господа?

– Ну, наконец, есть детские дома, – сказал я, и тут гладильщик встрепенулся.

– Вот от этого была бы польза, если б только кто-нибудь смог учредить приют, похожий на тот, в котором я вырос. Я бы такого человека очень поддержал, но при одном условии: он должен поручиться, что воспитанники не станут добывать денег. Взялись бы вы за это, мой друг?

– А еще какие требования? – спросил я.

– Мой приемный отец брал с прихода за ребенка всего лишь шесть крон, тогда как другие требовали двадцать пять. В те времена деньги были еще деньгами. О благословенный запах ворвани с берега, смешанный с запахом свежего навоза! Вот такой бы дом мне завести. Или представьте себе акулье мясо с душком, с хорошо нарубленной молокой, – при одном воспоминании слюнки текут. А под рождество нас заставляли надевать рубашки наизнанку, чтобы сбить с толку вшей. А теперь вот некоторые говорят, будто мир нереален, будто он вроде как выдумка и чепуха. Не было случая, чтобы наш воспитатель, прилежный рыбак-крестьянин, не выкроил ранним воскресным утром часок и не задал нам хорошей взбучки авансом на целую неделю. Никого в жизни я так не любил и не почитал, как этого человека с густой, лохматой бородой. Нам, ребятишкам, он казался самим господом богом в образе человеческом. Да, великое было время, но боюсь, оно уж не вернется…