Текст книги "Я смогла изменить судьбу!"

Я уже тогда недолюбливала свою тетку и старалась не есть то, что она присылала. Мне, девочке с развитым воображением казалось, что угощения отравлены. Да, да, не удивляйтесь! Отравлены ее завистью.

В Москве Алиса задалась целью меня одеть. То подарит кофточку, которая оказалась мала ее толстой дочери, то платье. Это тоже делалось не от чистого сердца!

Вот Алиса принесла в наш дом новые туфли. Небольшой изящный каблучок, тонкий носочек – загляденье. Но мне они почему-то сразу не понравились. Красивая пара обуви таила угрозу… Но тетка настойчива.

– Примерь, Ханночка. Прекрасные новые туфли. Это тебе!

Я отказываюсь, но Алиса настаивает. Ставит пару передо мной и, брякнувшись на колени, насильно хватает мою ногу, чтобы вставить ее в туфлю. Обувь мне мала, я чувствую боль, я страдаю…

Пробудившись, думаю о тетке и туфлях. К чему это? В русской традиции похорон покойников наряжают не в специальные ритуальные одежды и покрывала, как у нас, а в обычные вещи – мужчин в костюмы, женщин в платья. Только обувают в особые белые тапочки без подошвы. То есть в обувь, которую нельзя носить. Это делается из суеверия, чтобы покойник не вернулся к живым. Зачем Алиса пыталась меня обуть в неудобные туфли? Хотела похоронить, невольно копируя чужой обычай?

Незадолго до своей свадьбы я увидела другой вещий сон.

По нашему двору в Красной Слободе ходят две молоденькие курочки. Степенные домашние птички с нежным, будто шелковым оперением. Они поклевывают что-то на дворе и изредка машут крыльями, словно хотят взлететь. Но не могут или не решаются. Алиса говорит моей маме: – Твои курочки пытаются взлететь. Бросившись к птицам, она хватает одну из них и с силой ломает ей крыло.

От невыносимого звука, хруста костей я просыпаюсь. У меня болит спина под обеими лопатками. Мне сломали крылья. Алиса сломала мне крылья.

Глава 4. Милая Клавдия

ИНОГДА мне кажется, что я не просто вижу вещие сны. Я существую в двух мирах. Один из них реальный, где я живу сегодняшним днем, нахожусь в понятных мне отношениях с людьми. Второй мир – мои сны. Помимо того, что я вижу собственное (и не только) будущее, в сновидениях я нередко нахожу ответы на вопросы, на которые в реальности ответов нет.

Сны об Алане, который часто являлся мне, сложились в нашу призрачную личную жизнь, где допускалось общение, но только на расстоянии, где мы касались друг друга будто через покрытое инеем стекло. И даже не могли подышать на эту тонкую, но непреодолимую преграду, чтобы в оттаявшем стекле разглядеть друг друга. В том мире все было скрыто как в тумане, но неожиданно сильно и остро влияло на меня, изменяя все, вплоть до событий реальной жизни.

Алан, появляясь в моих снах, признавался, что я тоже прихожу в его сновидения! Ах, узнавать во сне о сновидениях другого человека – это уже нечто запредельно сложное. Как полый китайский шарик из слоновой кости с вырезанными на его поверхности изображением и орнаментом. Внутри этого шарика находится другой, такой же, но поменьше. А внутри того – еще один, третий… И так далее.

Алан рассказывал: ему снится, будто он ищет меня в дремучем лесу, но не может найти. Или подходит к моей двери, а она заперта! Он стучит, жмет на кнопку звонка, но никто не открывает. Значит он тоже тосковал по мне, пытался найти, увидеть, но ему препятствовала судьба!

Вот так и протекал наш роман в грёзах, в мечтах! Встречи с Аланом были самыми волшебными мгновениями всей моей жизни, они освещали мой путь, украшали каждую минуту моего существования, вдохновляли. Я не знала, чего ждать от судьбы, будем ли мы когда-нибудь вместе, но верила – наша любовь есть, она настоящая, живая и верная.

Но будет ли продолжение?..

За год до моей свадьбы я увидела Алана наяву, как оказалось в последний раз перед долгим перерывом. Мы с отцом и младшей сестрой отправились в Кремлевский Дворец Съездов на концерт Энрике Иглесиаса. Мы сидели в шестом ряду партера. Сейчас погаснет свет в огромном зале, музыканты в оркестровой яме закончат настройку инструментов, и на сцену выйдет сладкоголосый красивый испанец, кумир миллионов.

И вдруг появляется он. Нет, не Энрике, а Алан – мой настоящий кумир. Красивый, желанный, но… недосягаемый. Я не сводила с него глаз. Сердце бешено колотилось, словно боялось, что сейчас наступит темнота, равносильная смерти, и поглотит Алана навсегда. Он нервно оборачивался на вход в зал, потом на два свободных места в четвертом ряду. Кто-то, с кем он пришел, опаздывает. Его девушка? Невеста? Я почувствовала укол ревности. На мое счастье он ждал свою маму.

Ни в антракте, ни после концерта я так и не решилась подойти к Алану. Попросить отца представить меня? Нет, это стыдно. Никогда мне не решиться нарушить наши суровые и бессмысленные табу! Какая злая ирония, какая жестокая судьба! Мы жили в одном городе, знали друг друга, мечтали о встречах, но не могли соединиться наяву. Не смели. Теперь-то я знаю точно, что он так же мечтал обо мне, как и я о нем, но тогда я только надеялась на это. Или лучше сказать – знала, но где-то в глубинах подсознания, не позволяя себе надеяться, не смея поверить, что мое счастье может настичь меня.

Скажу одно, его тетушка и моя зловредная тетка Алиса были хорошо знакомы, иногда встречались. И в моем втором мире пророческим сновидением мне было показано, кто стоит между мной и Аланом, кто нам мешает. Это Алиса. Она поломала крылья нашей любви. Тот черный брючный костюм, в котором я была в «Яре» и в котором впервые увидела Алана, я больше не носила, но загадала, что если вдруг когда-нибудь поближе познакомлюсь с Аланом, то надену этот костюм. В моих фантазиях эта одежда приобрела какой-то сакральный смысл, как наш полосатый талит для молитвы.

И вдруг Алиса попросила именно этот костюм для своей дочери. Догадалась каким-то своим колдовским чутьем, что наряд мне дорог, и захотела испортить мою святыню? Я отказывалась, но мама уговорила отдать ей эту одежду. Даже сама просьба Алисы показалась мне осквернением. Отдав костюм Алисе, я испытывала брезгливость. Не понимаю женщин, которые любят носить чужие вещи! Спустя время Алиса вернула мне костюм, чистый и отутюженный, но больше я его не носила, а через пару лет просто выбросила.

А сваты продолжали тревожить меня и моих родителей чуть ли не ежемесячно. Мы отказывали всем, но решимость моя с каждым днем таяла. Где тот момент, когда что-то переменится в моих отношениях с Аланом? Когда он придет?

Как пелось в одной песне, сочиненной задолго до моего рождения:

 
… Падала листва, сирень цвела, метель мела.
            То летели дни, а то ползли.
                        А я ждала.
 

И однажды, когда я отказала очередным сватам, хлопотавшим за очень выгодного жениха, ситуация накалилась настолько, что грозила вылиться в скандал. Пришлось признаться папе и маме, что я люблю Алана. Отец был немало удивлен. Мне стало ясно, он знает нечто такое, о чем рассказать не может. Наверное, это раздражало его, злило, но внешне эмоции не проявлялись.

Потом я сообразила – все дело в отце Алана Авруме, и едва дождалась, пока во мне созреет решимость спросить напрямую:

– Папа, скажи, почему я не могу быть с Аланом?

– Ты ничего не понимаешь, – буркнул он в ответ.

– Ах, так! Тогда я выйду за первого посватавшегося!

И назвала фамилию той семьи, которая сваталась особенно настойчиво. Потенциального жениха я даже не представляла и, если честно, мне было все равно. Знала только, что их семья доводится нам очень дальними родственниками – наши прадедушки были двоюродными братьями. Кстати сказать, тот жених присутствовал на знаменательной для меня свадьбе в «Яре», но я его даже не заметила.

Выслушав мое опрометчивое решение, отец сказал, что этот мезальянс не случится – он против воссоединения с названной мной семьей.

– Почему? – спросила я.

– Они не нашего круга. Ты в их семье не уживешься.

Да что же это такое? Назначение еврейской женщины – рожать и ничего не понимать? Похоже, последней женщиной, наделенной даром понимать, была наша прародительница Ева. Уж она-то оказалась куда проницательнее Адама.

Все понимала и моя лучшая в то время подруга Клавдия.

Маленькая худенькая черноволосая девушка, круглая отличница с глазами необыкновенного цвета с медовым отливом. Единственный ребенок в семье. Такая, казалось, была обречена окончить школу с медалью, поступить в хороший вуз, серьезно заняться наукой. Между кандидатской и докторской все-таки выйти замуж, нарожать детей и… дальше двигать науку. Если бы Клавочка родилась в ашкеназской семье, так оно и случилось бы. Но у татских евреев все иначе.

Клавдия была очень важным для меня человеком. Тихая и милая, очень участливая. Мне не хватало Нары, ведь к тому времени мы общались только по телефону, а Клавдия тоже была родом из Красной Слободы. Ее семья переехала в Москву через два года после нас.

Однажды мы с Клавой делали уроки у меня дома. Подруга пришла, чтобы помочь написать реферат по истории. Я чувствовала, что Клава держит в себе какую-то важную новость, но боится меня огорчить. Мы сделали перерыв, и подруга решилась:

– Девчонки вчера говорили в школе… Алан помолвлен. Скоро свадьба.

Я застыла. Сидела, молча наблюдая за облаками в окне… пока не стемнело. Клава ушла незаметно, из чистой деликатности не побеспокоив меня. Почему-то я не плакала. Какой смысл плакать о том, что должно было случиться рано или поздно? Такой заметный парень не мог долго оставаться один. Его многочисленные тетушки этого не допустят. Мама уже знала печальную новость. Она крепко обняла меня, утешая, и долго гладила по голове.

Я у себя дома в Красной Слободе. Иду через сад, вдыхая дурманящий запах. Кажется это розы. Здесь их много – белые, розовые, красные. А вот бордовые, бутоны тяжелые, словно напитавшиеся водой. Мне кивают цветущие нарциссы из моего детства. «Так вот вы где?!» Я подхожу к металлической калитке. Ручка блестит свежей краской – кто-то не так давно старательно покрасил калитку в синий цвет. Резная решетка сверкает на солнце, и я так боюсь испачкаться. Но нет, краска уже высохла. Я открываю калитку и оказываюсь на улице.

Там стоит автомобиль ярко-красного, даже слепящего цвета. За рулем сидит… неужели Алан? Узнаю его! Он спиной ко мне, но видит мое отражение в зеркале заднего вида. Я удивлена и взволнована, но уверена в себе. Сейчас открою дверь машины и сяду рядом с любимым человеком, который меня ждет.

Вдруг появляется незнакомая красивая девушка. И она касается ручки двери раньше меня.

– Это мое место, – спокойно говорю я.

– Я уступлю его тебе, – отвечает незнакомка. – Но через много лет…

Милая Клавочка, я просила ее молиться о здоровье Алана по субботам в синагоге, как делала сама. Мне казалось, что если произносить его имя перед Богом чаще, то Он не даст Алану забыть меня. И обещанные мне годы пролетят как мгновение. Клавдия выполняла мою просьбу, молилась об Алане. Если б я знала, если б она знала, что надо молиться о ее здоровье!

Мою лучшую подругу сосватали раньше меня. Причем эта семья успела посвататься и ко мне, но я отказала. Клава, невеста с хорошим приданым, заметно поправила финансовое положение ее мужа и свекра. Родители моей подруги в последнюю очередь думали о счастье своего единственного ребенка. Раввин благословил, а для религиозной семьи это уже залог того, что все будет хорошо. К сожалению, раввин – только должность. Раввин не священник, не несет благодати от Бога к человеку. Священник может быть только в Иерусалимском храме, которого нет уже две тысячи лет.

Мне снилось, что мы с Клавой сидим у нее дома. Вот ее будущая свекровь (зачем она здесь?), она дарит моей подруге серьги-гвоздики. Клавочка с благодарностью принимает подарок и тут же пытается вдеть сережки в уши.

Я резким жестом ее останавливаю.

– Не надевай их, Клава. Я прошу тебя, умоляю, не надевай! Эти серьги принесут тебе несчастье.

– Но я обещала свекрови, – глаза моей подруги недоуменно распахнуты.

Я прекращаю уговоры. Будь что будет. Обещание в таких делах у нас равно обязанности.

Каюсь, я не могла защитить Клаву, помочь ей с ее проблемами. А моя подруга была слабой и считала, что обречена. Она смирилась со своей долей. После замужества Клавдии мы перестали видеться. Будущий муж оказался деспотом и запретил молодой жене такую роскошь и своеволие, как встречи со школьной подругой. Даже позвонить она могла только когда его не было рядом. Один памятный разговор по телефону оказался едва ли не последней нашей свободной беседой. Клава плакала, проклинала свою судьбу, сетовала, что вышла замуж за нелюбимого мужчину. Да и он, похоже, совсем не любил мою Клавочку. У ее мужа была давняя любовница, иноверка, у них уже и ребенок имелся. И всем в семье это было отлично известно.

Для женщины естественно быть все время при детях – готовить, кормить, стирать, убирать. Есть еще десятки глаголов, обозначающих женский домашний труд. Это считается счастьем, но легко превращается в ад. Особенно когда у несчастной плохие отношения со свекровью, но приходится быть под ее круглосуточным наблюдением. Свобода – недолгие прогулки с детьми в парке. Развлечения – молитва перед сном. Обновки, украшения – а зачем? Даже если муж что-то дарил, свекровь немедленно забирала себе. Клавдия забеременела сразу после свадьбы. Едва выкормив новорожденного, забеременела опять. Беременности проходили болезненно, роды чуть ли не убивали маленькую хрупкую женщину. Но она все же родила троих. Клава совсем не подходила на роль матери-героини, но муж хотел стать отцом как минимум трех детей – чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть. В параллельной его семье любовница родила ему двоих и прекрасно себя чувствовала, только хорошела.

Мы все же изредка встречались с Клавой. Но торопливо, на бегу. У нее маленькие дети, у меня. Мы обе отбывали сроки не самых счастливых браков. Но у Клавдии несчастье сменилось трагедией. В 2013 году моя тетя Алиса, всеведущая в делах нашей общины, сообщила, что у Клавы рак кишечника в запущенной стадии. Разве найдешь время провериться у онколога, если твоя жизнь принадлежит мужу, свекрови, детям, только не себе.

И теперь моя подруга совершенно выпала из круга общения; ни дома, ни на прогулке, ни в больнице – я нигде не могла даже словом с ней перемолвиться. Муж снабдил ее новым номером телефона, которого я не знала. Я молилась в синагоге, прося Бога об одном – увидеться хотя бы ненадолго. Я обреченно понимала, что скоро придется читать поминальный кадиш. И Бог внял моей просьбе.

Наверное, у Клавдии наступило небольшое облегчение, как это иногда бывает в онкологии. И муж позволил ей пойти с ним и детьми в большой торговый центр, мегамолл, где можно и покупки сделать, и детей развлечь. На наше счастье он был где-то в другой части торгового центра, ее и мои дети резвились в лабиринте, и нашей пятнадцатиминутной случайной встрече ничто не мешало. Но Клава постоянно нервно оглядывалась – не появится ли ее хмурый супруг.

На неё было больно смотреть – худая, высохшая как щепка. Вся одежда стала ей велика. Но я старалась не показывать ей своих слез. Провожать человека в такую страшную дорогу надо с улыбкой. Больше мы с ней не виделись. Через пять месяцев Клавдия умерла. Ей было всего лишь двадцать семь лет. Семья оказала моей несчастной подруге последнюю честь быть похороненной в Святой земле.

Через три месяца я приехала в Израиль, в Тель-Авив в гости к бабушке Берте. Еще в Москве я выведала у всезнающей тети Алисы, на каком из городских кладбищ, на каком участке похоронена моя подруга. С трудом, но я нашла ее могилу.

В иудаизме не принято класть на могильные плиты цветы, ни живые ни искусственные. Только маленькие камешки в знак того, что кто-то навестил место упокоения, вспомнил о человеке, прочел хотя бы короткую молитву. На могиле Клавдии не было ни единого камешка. Мой был первым.

Спи с миром, Клавочка. Смотри вечные сны, которые показывают «сущим во гробех». Но только не сны о твоей жизни. Неверного и жестокого мужа, бившего тебя, неделями не появлявшегося дома, злобную свекровь, мучительную болезнь ты не увидишь. Только звуки райских песнопений и картинки несостоявшейся судьбы круглой отличницы.

Глава 5. Приговоренная к замужеству

Я в дремучем лесу. Мне нужно найти тропинку домой, пока совсем не стемнело. Приходится перешагивать через поваленные стволы, продираться через кусты. Это очень неудобно, потому что на мне длинное белое платье, обшитое чем-то вроде сеточки из легкого тюля. Он постоянно цепляется за ветки.

Мои длинные, ниже лопаток волосы распущены, и я вынуждена все время поправлять прическу, чтобы пряди не запутались в ветках. Я тороплюсь, но почему-то не боюсь заблудиться в лесу, уверена, что мне обязательно кто-нибудь покажет верную дорогу.

Наконец, выхожу на тропинку, идти становится легче. Неожиданно встречаю высокого старика с окладистой седой бородой. На нем белый подпоясанный халат из парчи, похожий на те, что можно увидеть в Израиле на раввинах. Старик останавливает меня и властно указывает куда-то рукой.

– Смотри!

Я вижу трех парней, стоящих возле густых зарослей молодых елочек. Один из них – Алан. Рядом двое незнакомцев.

– Тетка разлучила тебя с Аланом, – говорит мне старик.

– Знаю, – я тяжело вздыхаю.

– Но это лишь часть испытания, – продолжает он голосом, лишенным малейших признаков хоть каких-нибудь чувств. – Тебе предназначено совершить нечто важное, только тогда ты обретешь свое счастье.

Ничего не понимая, я лишь смотрю на прорицателя, его бороду, бездонные глаза – то ли всевидящие, а то ли слепые…

Старик протягивает руку и раскрывает ладонь, в ней – два кольца.

– Тот, что слева от Алана, Эдик. Ты выйдешь за него замуж.

Я вглядываюсь, стараясь в наступающих сумерках запомнить черты незнакомого парня, предназначенного мне в мужья.

– Почему он? С какой это стати?

Но голос старика тверд, как наши традиции, а интонация уверенная, приказная:

– Выполни то, что следует, и тогда получишь то, что тебе нужно!

Пауза затягивается. Парни молчат. Неожиданно третий, тот, что не был назван, просит, а может даже требует:

– Найди, найди меня!

Мне хочется спросить у высокого старика, который сейчас вершит мою судьбу: «Кто это?» Оборачиваюсь, а пожилой собеседник уже исчез.

Мне больно, горько. Я догадываюсь, что мне не судьба быть с Аланом и понимаю, что должна выйти замуж за какого-то Эдика. Это неизбежно, как зима, которая всегда приходит вслед за осенью. Но во мне теплится слабая надежда, что зиму сменит моя весна, и я получу какое-то вознаграждение. О чем говорил провидец, что мне предназначено сделать?

Я проснулась в слезах…

За окном хмурилось осеннее утро, в стекло грустно стучал дождик. Значит судьбой мне предназначено выйти за нелюбимого человека? Выходит так. Я увидела этого Эдика, услышала его имя. Придется покориться фатуму? Нет! Я что – приговорена? В тот момент я даже разозлилась: люди уже семьдесят лет летают в космос, планету объединила Всемирная сеть, человеческие органы распечатывают на принтере, а у нас замуж не выйдешь без сватовства, женихи с невестами на свадьбе знакомятся! Что же это такое?!

Но злость сменилась апатией, сложившиеся традиции так просто не разрушить. Вопреки логике мне даже захотелось выйти за неизвестного пока Эдика – пусть мне будет хуже! Но что сказал третий парень в моем сне: я должна найти его, верно? Но для чего и зачем – я не понимала.

Весь день я ходила сама не своя, размышляла, но в голове так и не сложилось логичной схемы. Трудно думать, трудно вспоминать, осмысливать – меня сводила с ума мысль о том, что скоро я стану женой какого-то Эдика, а Алан будет недосягаем для меня.

Я даже не удивилась, когда выяснилось, что первая же после моего сна ильчи, позвонившая нам, сватала меня за парня по имени Эдуард. Тогда же выяснилось, что она настойчиво предлагала Эдика уже давно, закидывала удочку не в первый раз. Но постоянно встречала отказ. У отца для этого была веская причина. Он считал, и не без оснований, что в этой семье царит примитивно-обывательский уклад, чуждый какой-либо культуре, кроме чтения Торы по субботам. Отдать дочку в их дом, значит свести ее жизнь к «Kinder, Küche, Kirche» («дети, кухня, церковь»), как говорят немцы.

Хотя семья Эдика, как и моя, происходила из всё того же Кавказского Иерусалима – Красной Слободы, отец видел, что мы и они будто с разных планет. Ханна любит театр, а Эдуард, скорее всего, там ни разу не был. Ханна выглядит как девушка с обложки модного журнала, Эдик ей не пара. Ханна блестяще учится, а Эдуард не образован. По настоянию родителей он ушел из школы после пятого класса, да и потом не учился, даже ничего не читал, кроме телефонного справочника. О чем Ханне говорить с мужем, который двух слов связать не может?

Отец не знал Эдика лично, но сердце подсказывало ему, что эти земляки не из тех евреев, что составляют половину списка нобелевских лауреатов. Обычные рыночные торговцы. А я… верила отцу, но не прислушивалась к его словам. Слушая медовые речи, льющиеся из уст свахи, я понимала, что она не говорит всей правды, но уже знала: быть мне женой Эдика!

И это же я объявила родителям:

– Я стану женой Эдуарда. Так мне предписано судьбой – я узнала об этом из вещего сна!

Спустя некоторое время произошло нечто такое, что шокировало и отца, и маму. Какая-то мистика пришла в нашу семью, доказав, что указания судьбы надо исполнять, и мой чуждый всякой эзотерике папа понял, что дочь не своевольничает, а действительно хочет исполнить какую-то только ей понятную миссию. Позвонили родственники из Красной Слободы и сказали, что Гавриил, отец Эдика, купил дом моей прабабушки. Тот самый, где я бывала в детстве, гуляла среди цветов и субтропических зарослей, боялась пчел на увитом плющом балконе. Тот самый, чьи руины я видела в своем вещем сне. Гавриил едва ли догадывался, что эти почти развалившиеся постройки принадлежали моей давно почившей прабабушке. Просто купил участок земли с домом под снос.

Скрепя сердце, отец согласился принять настойчивое семейство с визитом. Назначили день.

…Эдуард, его мама Галина и тетя прибыли в семь часов вечера с розами и конфетами, все честь по чести. Я не вышла в прихожую, услышав звонок в домофон, и до последнего откладывала свое появление в гостиной. Разумеется, это было воспринято как высшее проявление девичьей скромности, а на самом деле я просто боялась увидеть Эдика. Если он окажется тем парнем, на которого мне указал вещий старик во сне, значит мне остается покориться провидению. Но видит бог, в глубине души мне этого не хотелось. Я мечтала, чтобы все мои сны оказались ошибкой, фантазией впечатлительной девочки, а завтра меня сватали бы за Алана! Но… мы ведь всегда сердцем знаем, что будет, а чего еще слишком рано ждать!

Я слышала голоса из гостиной. Действительно, их татский язык звучал с каким-то деревенским прононсом. Наконец, накрыв чайный стол в гостиной, мама позвала меня. По обычаю во время таких смотрин чай должна разливать будущая невеста. Я вышла, не поднимая глаз, сосредоточившись на всякой ерунде: какой у нас красивый ковер на полу, как хорошо начищены ботинки у мужчин, какая у нас замечательная скатерть на столе…

Я оттягивала встречу глазами с Эдиком, как тянет время самоубийца, не решаясь нажать на спусковой крючок или выпить чашу с ядом. Но все же пришлось взглянуть… и это был именно он! До последней черточки Эдик походил на парня из моего сна. Меня несколько минут трясло, но я не показывала вида.

Он производил приятное впечатление, глаза Эдика сияли. Но я чувствовала, что ему нельзя доверять, а его влюбленный взгляд тщательно отрепетирован перед зеркалом. Когда чай и разговоры ни о чем закончились, мы вышли в прихожую провожать гостей. В этот момент Эдуард набрался храбрости и попросил моей руки и сердца. Папа пообещал не затягивать с ответом. Галина и ее сестра целовали меня, рассыпаясь в похвалах дому и гостеприимному приему.

Мой разговор с родителями после ухода семейства потенциальных родственников мог показаться нормальному человеку странноватым.

– Папа, как они тебе?

Отец уже не решался горячо протестовать, чувствуя во мне какую-то упрямую решимость. Он скривился, словно надкусив лимон, развел руками, пожал плечами.

– Тебе решать, дочь. Но мне они не нравятся.

– Я должна выйти за Эдика.

Отец чуть не стукнул кулаком по столу.

– Кому должна?! Эдику, его родителям, нам с мамой? Ничего ты никому не должна. Нигде, ни в Торе, ни в Талмуде не рассказывается, что человек должен идти как овечка на заклание ради… Ради чего?

– Папа, я знаю, что буду несчастлива в этом браке. Но это испытание, которое я должна пройти. После этого мне будет награда…

Мама не сказала ни слова, да и мой разговор с отцом закончился тем, что мы друг друга не поняли. Только Нара всё поняла и тоже сказала о вознаграждении. Хотя, может быть, она произнесла это только чтобы меня утешить?

Через месяц нас с Эдиком обручили. На церемонии были только ближайшие родственники плюс раввин. Обмен кольцами, торжественный обед. Свадьба была назначена через десять месяцев. В те печальные дни мне показывали сны, в которых я урывками видела свою жизнь в будущем браке.

Свекровь выговаривает мне за то, что я не умею варить яйца. Я пытаюсь возражать – что там уметь? Но Галина обрывает меня, одним махом опрокидывает кипящий ковш с плиты и заносит руку для пощечины… Я прихожу к себе домой, дверь в мою комнату заперта. Появляется Галина и говорит мне, что там Эдик с другой женщиной…

Сны терзают мою душу, но я почему-то чувствую себя виноватой…

Наяву до настоящих несчастий было еще далеко, но отношение Эдика к невесте (а я уже считалась обрученной невестой) меня удивило. И это мягко сказано. За десять месяцев мы виделись с ним только четыре раза. Четыре! Где прогулки под луной, трели соловьев и первые робкие поцелуи? Где походы в кино и театр и нежное соприкосновение рук в темном зрительном зале? Где рассказы о себе? Ведь я собиралась замуж за человека, которого совсем не знала. Нет, я преувеличиваю. Однажды мы были в кино, и он чем-то скупо поделился. Но если б я не настояла, не произошло бы и этого. Складывалось впечатление, что обручения Эдику было вполне достаточно: он повысил свой статус, а дальше все пойдет само собой по нашим испытанным тысячелетиями традициям.

Изредка, словно делая одолжение, Эдуард звонил – короткие разговоры без нежных слов. В татском языке много приятных женскому уху оборотов, но Эдик их, наверное, не знал. Да, он бывал занят, работая менеджером в продуктовом магазине, помогая отцу, занимавшемуся оптовой торговлей на рынке. Но можно же было выкроить пять секунд, чтобы сказать своей невесте «я тебя люблю»…

Однажды у нас все-таки состоялась прогулка в парке. Мне удалось разговорить его. Он рассказал, что в детстве жил в Баку, учился в лучшей школе Азербайджана, но закончил только пять классов. Боже, как прав был папа: о чем я буду с ним разговаривать?

Все же образование связано с воспитанием, что мой будущий муж тут же продемонстрировал. Дальше Эдик принялся рассказывать, как несколько лет назад чуть не женился. Он встречался с украинкой, танцевавшей в ночном клубе. Даже жил с ней некоторое время, но мать была категорически против брака с нееврейкой. В этот момент я вспомнила бедную Клавочку и ее мужа, который не скрывал, что у него есть любовница. Как молния меня пронзила мысль: Эдик продолжает встречаться с танцовщицей. Моему простому как веник будущему мужу даже в голову не приходило, о чем следует говорить, а о чем лучше промолчать. Тогда я впервые столкнулась с бестактностью, свойственной почти всем членам семьи моего будущего супруга.

Шло время и мне приходилось знакомиться с людьми, которые будут окружать меня в новой семье, возможно всю мою оставшуюся жизнь. Примерно за два месяца до свадьбы я впервые оказалась в доме родителей Эдика, там, где нам предстояло пожить некоторое время до переезда в собственную квартиру. У будущего свёкра Гавриила была большая трехкомнатная квартира в центре Москвы. Мне казалось важным с самого начала поладить с Галиной, будущей свекровью, принять уклад их жизни.

Я современная девушка и привыкла выглядеть соответствующим образом. Легкий макияж (неяркий, чуть-чуть подведены ресницы, тени), маникюр с почти прозрачным лаком. Но – представьте себе! – в гости к родителям мужа я явилась в кофточке и джинсах. Какой ужас! Кстати, не в каких-нибудь вызывающих штанах с дырками на коленях, а в дорогих фирменных от Roberto Cavalli. Увидев меня, Галина нахмурилась, уголки ее не тронутых помадой губ презрительно опустились. За весь вечер на ее лице не промелькнуло даже подобия улыбки.

Она нанесла ответный удар – чайный стол был накрыт на кухне. Не в гостиной, где принято встречать гостью, которая в скором времени станет частью семьи, а на кухне! Трапеза за кухонным столом – это признак будней, а ведь первое появление будущей невестки в доме – какое-никакое торжество, которое уместно отмечать в гостиной. Это не еврейская традиция. Так принято у любого народа. Говорили за столом мало. Нормальные люди поинтересовались бы мною, моей семьей. Нет. Свекровь сразу дала понять, что я для нее пустое место. Когда Гавриил пытался заговорить, Галина его сразу же перебивала.

После очередной паузы свекровь тяжело вздохнула, бросила на меня презрительный взгляд и сказала:

– Не понимаю, что Эдик в тебе нашел? Я хотела сосватать соседскую дочку в Красной Слободе. Она настоящая красавица, а ты…

На меня словно вылили ушат холодной воды. Я сидела пунцовая. Слова «а кто два года донимал меня сватовством?» застряли у меня в горле. Я догадывалась, что их семья преследовала экономические интересы. От родства с нами дела Гавриила пошли бы в гору. Эдик за весь вечер не сказал ни слова. Вот тогда я впервые серьезно задумалась: не слишком ли погорячилась, согласившись с вещим стариком из сна, что обречена выйти замуж за этого человека?

В другой раз будущий муж привез меня к себе примерно через месяц. Галина снова накрыла стол на кухне. Максимально деликатно я попыталась подсказать ей правила элементарного этикета: нож – справа, вилка – слева. Не лезть пальцами в солонку, а использовать ложечку. Положить на стол салфетки. Одно радовало – черный чай был свежезаваренным. В чайной стране Азербайджане использовать вчерашнюю заварку как-то не принято.

Свекровь смотрела на меня с недоумением: яйца принялись учить курицу?

– Я, слава богу, нормально жизнь прожила. Без этих твоих выкрутасов.

После мы чинно уселись в гостиной смотреть телевизор. Первым заскучал Эдик и предложил мне сходить в кино, благо кинотеатр был рядом. В сердитом взгляде Галины читался немой вопрос: «С ума сошел с невестой так поздно идти? Это же разврат!» Тем не менее мы отправились на вечерний сеанс. Вернулись не слишком поздно, хозяйка дома еще не спала. Как оказалось, она не могла пойти в постель до того, как потребует от сына отчет: сколько он потратил денег? Эдик честно сказал, что заплатил 1 200 рублей – билеты, попкорн, пепси-кола. Галина, не сдержавшись, начала кричать, обвиняя Эдика в мотовстве. И напоследок припечатала: «Вы своим легкомыслием разорите семью!»