Текст книги "Корабль-призрак"

Я резко повернулся и вошел в штурманскую рубку. На карте было отмечено новое положение. Маленький крестик стоял в двух милях к северо-востоку от скал Рош-Дувр. Рядом было отмечено время – 11:06. Сейчас было одиннадцать пятнадцать. Я приложил линейку по направлению нашего дрейфа. Если западный ветер продержится еще некоторое время, нас снесет прямо на рифы Минкерс. Капитан это тоже понял, потому что на карте была нанесена едва заметная карандашная линия, а там, где он уперся пальцами в рифы, виднелось грязное пятно.

Что ж, по крайней мере, он рассуждает достаточно здраво, чтобы осознавать угрожающую нам опасность! Я стоял и смотрел на карту, размышляя о том, что все это значит. Перспектива угодить на скалистые утесы острова Джерси не сулила ничего хорошего, но Минкерс…

Я потянулся к книжной полке над штурманским столом в поисках второй части «Лоции пролива Ла-Манш». Этой книги там не оказалось. Впрочем, это не имело значения. Я был достаточно наслышан об этом устрашающем скоплении скал и рифов.

Я пытался представить себе, как шторм разнесет наш корабль, бросив его на подводные скалы, как вдруг заметил дверь с надписью «Радиорубка». В рубку вел крутой трап. Двери не было, и не успел я войти, как понял, почему сигнал бедствия так и не был послан. Помещение выгорело дотла.

Я замер в изумлении, не решаясь войти. Сначала пожар в трюме, а теперь еще и это! Но этот пожар случился давно. Здесь не осталось и следа запаха гари, а прогоревшие стены и крыша были залатаны новыми досками. Но привести рубку в порядок явно даже не пытались. Аварийные аккумуляторы провалились сквозь обугленную крышу и так и остались лежать на полу, в том месте, куда они упали. Один из аккумуляторов рухнул на почерневший от огня стол и раздавил оплавившиеся остатки передатчика. От койки и стула почти ничего не осталось. Теперь они представляли собой обуглившиеся деревянные скелеты. С закрепленного на стенах и тоже обгоревшего до неузнаваемости радиооборудования свисали сталактиты из расплавившегося олова. Пол был усыпан каким-то оборудованием, превратившимся в груду почерневшего и искореженного металла вперемешку с деревянными головешками. Что бы ни вызвало этот пожар, он отличался необычайной свирепостью. Вода сочилась сквозь дыры в стенах, стекая по почерневшим доскам. Ветер ворошил промокший пепел и тряс жалкое строение, с завыванием гуляя по мостику.

Я медленно спустился по трапу в штурманскую рубку. Быть может, судовой журнал сможет хоть что-то прояснить? С этой мыслью я подошел к столу и обнаружил, что журнала там больше нет. Я прошел в рулевую рубку и на мгновение замер при виде огромной волны, вздымающейся из мрака за левым бортом. С гребня волны струилась пена. Она с грохотом обрушилась на железный фальшборт, а затем погребла под собой всю переднюю часть судна. Все, за исключением мачты и грузовой стрелы, скрылось в бушующей белой пене. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я снова увидел нос судна, и из моря как бы нехотя поднялись смутные очертания фальшборта.

Сбежав по трапу, я бросился в каюту капитана, но его там не оказалось. Я заглянул в кают-компанию и в камбуз и только тут догадался, что он, видимо, снова в кочегарке. Я нисколько не сомневался в том, что нам необходимо сделать. Первым делом мы должны были запустить насосы. Но в машинном отделении было темно, и я не услышал звука забрасываемого в топки угля. Я вышел на переходный мостик и закричал, но в ответ раздалось только эхо моего собственного голоса – едва слышный звук, заглушенный грохотом волн о корпус парохода и плеском воды в трюме. Внезапно на меня нахлынуло ужасающее и совершенно детское чувство одиночества и утраты. Я не хотел оставаться один на этом пустом корабле. Желание разыскать капитана обострялось с каждой секундой, и я поспешил вернуться в его каюту. Как и в прошлый раз, она оказалась пуста. Лязг металла заставил меня толкнуть дверь и выбежать на шлюпочную палубу. И тут я увидел его. Он шел ко мне, шатаясь от усталости. Широко раскрытые глаза смотрели с мертвенно-бледного лица, с которого он смыл пот и угольную пыль. Вся его одежда почернела от этой пыли, а за его спиной я увидел совковую лопату, скользящую по накренившейся палубе.

– Где вы были? – воскликнул я. – Я не мог вас найти. Что вы делали все это время?

– Это не твое дело, – пробормотал он заплетающимся от усталости языком.

Пройдя мимо меня, он скрылся за дверью каюты.

Я вошел за ним.

– Что там? – спросил я. – Насколько сильна течь? Волны уже захлестывают нос.

Он кивнул.

– Теперь так будет все время, пока не лопнет крышка люка. После этого от морского дна нас будет отделять только раскрепленная подпорами переборка.

Его монотонный голос был лишен каких-либо интонаций. Либо ему с самого начала было все равно, либо он уже примирился с неизбежным.

– Но если мы запустим насосы… – Я насторожился, заметив, что он меня не слушает, а затем взорвался: – Черт возьми! Именно этим вы и занимались, когда я поднялся на борт, верно?

– Откуда ты знаешь, что я делал? – вдруг гневно воскликнул он, хватая меня за локоть и вонзая в меня свой жесткий неистовый взгляд. – Откуда ты знаешь? – повторил он.

– Из трубы вилась струйка дыма, – поспешно ответил я. – А кроме того, вся эта угольная пыль, которой вы были покрыты. – Я не понимал, что его так завело. – Это указывало на то, что вы были в кочегарке.

– В кочегарке? – Он медленно кивнул. – Да, конечно.

Он выпустил мою руку, и все его тело обмякло, утратив запал.

– Если насосы удержали ее на плаву в Гибралтарском проливе… – снова начал я.

– Тогда у нас был экипаж, и мы шли на всех парах. – Его плечи уныло ссутулились. – Кроме того, тогда воды в переднем трюме было гораздо меньше.

– В борту пробоина? – спросил я. – Дело в этом?

– Пробоина? – Он уставился на меня. – С чего ты…

Он запустил всю пятерню в волосы, а затем медленно провел ладонью по потному, землистому и очень усталому лицу. Корабль накренился и задрожал под ударом очередной волны. Я увидел, как все его мышцы напряглись, как будто нападению подверглось его собственное тело.

– Долго она не продержится, – прошептал он, говоря о «Мэри Дир», как о женщине.

Меня затошнило, и я ощутил ужасающую пустоту в душе. Он утратил последнюю надежду. Об этом говорили его безвольно опущенные плечи и безразличие в его голосе. Он настолько устал, что ему уже было все равно.

– Вы говорите о крышке люка трюма? – уточнил я. Он кивнул. – А что будет потом? – не унимался я. – Удержится ли судно на плаву с полным трюмом воды?

– Возможно. Пока не лопнет переборка котельного отделения.

Он произнес это спокойно, без малейших эмоций. Этот трюм был затоплен уже давно. Когда мы сквозь туман разглядели теплоход, у него был опущен нос. Кроме того, вчера вечером… Я вспомнил марку осадки на торчащей из воды корме и лопасти винта, срезающих верхушки с волн. Он уже успел свыкнуться с этой мыслью.

Но я не собирался сидеть сложа руки в ожидании конца.

– Сколько времени уйдет на то, чтобы раскочегарить котлы и запустить помпы? – спросил я. Но он меня, похоже, не слушал. Он прислонился к краю стола, и его веки были опущены. Я схватил его за руку и с силой встряхнул, как будто выводя из транса. – Помпы! – заорал я. – Если вы покажете мне, что я должен делать, я их запущу.

Его глаза распахнулись, и он уставился на меня, но не произнес ни слова.

– Вы измочалены, – продолжал я. – Вам необходимо хоть немного поспать. Но вначале вы должны показать мне, как обращаться с топкой.

Казалось, он колебался, но затем устало пожал плечами.

– Ладно, – произнес он, а затем собрался с силами, вышел и по трапу спустился на главную палубу.

Ветер всем весом навалился на корабль, накренив его на правый борт. В таком накрененном положении судно продолжало раскачиваться странными рывками. Время от времени его сильно встряхивало. Волоча ноги, капитан шел по темному коридору. Казалось, что ему стоит большого труда сохранять равновесие, а временами он и вовсе как будто не понимал, где находится.

Мы вошли в двери машинного отделения, прошли по переходному мостику и по железному трапу спустились в черный колодец машинного отделения. Лучи наших фонарей выхватывали из мрака очертания огромных, но неподвижных и безжизненных двигателей. Гулкое металлическое эхо наших шагов по железному настилу заполнило тишину. К нему примешивался шорох воды.

Мы прошли мимо машинного телеграфа и подошли к дверям в кочегарку. Обе двери были распахнуты, и за ними высились массивные и величественные очертания остывших котлов.

Капитан, поколебавшись мгновение, шагнул вперед.

– Вот этот, – произнес он, показывая на крайний левый из трех котлов. Дверь топки обрамляло тусклое красноватое сияние. – Уголь там. – Он качнул лучом фонаря в сторону черной кучи, высыпавшейся из шахты угольной ямы. Он обернулся было к топке, как вдруг застыл, зачарованно глядя на уголь. Он медленно поднял фонарь, поочередно выхватывая из мрака почерневшие от угольной пыли плиты, как будто проводя пальцем по линии угля, сыплющегося из расположенного на уровне палубы люка. – Мы будем работать по два часа, – быстро произнес он, глядя на часы. – Сейчас почти двенадцать часов. Я сменю тебя в два.

Мне показалось, он торопится уйти.

– Минутку, – остановил его я. – Вы не объяснили мне, как работает топка.

Он раздраженно покосился на котел с температурным датчиком и рычагами, при помощи которых открывалась дверца топки и дымовые заслонки.

– Все очень просто. Ты и сам легко разберешься. – Он уже отвернулся и шагал прочь. – А я пойду посплю, – пробормотал он, и это было последним, что я от него услышал.

Я открыл рот, чтобы окликнуть его, но решил, что действительно справлюсь сам, а он уже валится с ног, и поэтому его лучше не задерживать. Он прошел мимо двери кочегарки, и на мгновение я отчетливо увидел очертания его тела в свете его собственного фонаря. Я прислушался к звуку его шагов, гулко стучащих по металлическим ступеням трапа. Слабый отсвет его фонаря еще несколько мгновений окрашивал черный дверной проем котельной. Затем все стихло, и я остался один, внезапно осознав окружившие меня странные звуки – шепот воды, зловещий гул волн, разбивающихся о корпус судна, шорох сыплющегося сверху угля. Я почувствовал, как на меня надвигается приступ клаустрофобии, вызванной полным одиночеством в этом темном помещении глубоко под водой. За котлами виднелись деревянные распорки, поддерживающие переборку. За этими ржавыми листами железа была вода. Я видел, как она просачивается и стекает по швам.

Я стащил с себя чужой свитер, закатал рукава и подошел к топке. Она была едва теплой. Я мог положить на кожух ладонь. Разыскав нужный рычаг, я распахнул дверцу. Внутри была куча пепла, отсвечивающего красноватым сиянием. Я не увидел ни языков пламени, ни вообще каких-либо признаков того, чтобы за последние несколько часов кто-нибудь подбрасывал сюда уголь. Я поднял валяющуюся на полу лопату и потыкал ею в переливающуюся красными отсветами массу. Пепел – и ничего более.

Я осмотрел две другие топки, но их вытяжки были открыты настежь, весь уголь прогорел, а котлы остыли. Жизнь едва теплилась лишь в одной из трех топок, и это объяснялось тем, что ее дымовые заслонки были плотно закрыты. И тут я вспомнил шаркающие шаги, которые услышал, впервые стоя на мостике и взывая к бездне под ногами. Он прошел мимо машинного отделения. Он не был внизу ни тогда, ни раньше, ни позже. И все же он был измазан угольной пылью. Я стоял, опершись на лопату и глубоко задумавшись над происходящим. Наконец грохот волн о борт напомнил мне о том, что есть другие, более важные и срочные дела, и я начал забрасывать уголь в топку.

Я бросал его, пока в печи не образовалась большая черная куча, а потом закрыл дверцу и открыл заслонки. Через несколько минут в топке ревело пламя, края дверцы засветились багровым заревом. Кочегарку озарил теплый свет, и из окружающего меня мрака проступили контуры котлов. Я снова открыл дверцу и принялся подбрасывать уголь. Огненные блики окрасили лопату и черный уголь в алый цвет. Вскоре я взмок и разделся до пояса. Мои руки и грудь блестели от пота, несмотря на угольную пыль, толстым слоем покрывшую все мое тело.

Я не знаю, сколько прошло времени. Мне казалось, что я нахожусь в этой адской котельной уже много часов. Я бросал уголь и обливался потом, а топка ревела и раскалялась все сильнее, и все же прошло немало времени, прежде чем я заметил какие-то изменения на датчике давления. Но затем стрелка начала медленно, но неуклонно подниматься. Я стоял, опершись на лопату и наблюдая за стрелкой, когда сквозь рев топки я услышал лязг металла и обернулся.

Его силуэт выделялся на фоне прямоугольного проема двери. Несколько секунд он не двигался, а затем подошел ко мне, покачиваясь, как пьяный, в такт качке судна. Но я понял, что дело не в качке, а в его крайней усталости. Я, как зачарованный, смотрел на приближающегося ко мне человека. Дверца топки была открыта, и в ее зареве я видел осунувшееся и покрытое потом лицо и запавшие глаза.

Он остановился, заметив мой пристальный взгляд.

– В чем дело? – спросил он. В его голосе слышалось волнение, а глаза, в которых отражалось пламя топки, светились безумным блеском. – На что ты смотришь?

– На вас, – ответил я. – Где вы были?

Он не ответил.

– Вы ведь не спали, – произнес я, хватая его за руку. – Где вы были? – закричал я.

Он вырвал свою руку и смерил меня неистовым взглядом.

– Это не твое дело! – Он потянулся к лопате. – Дай мне эту штуку. – Он выхватил у меня лопату и начал бросать уголь в открытую топку. Но он был так измучен, что шатался, будучи не в силах противопоставить что-то качке корабля. Его движения становились все медленнее и медленнее. – Нечего меня разглядывать, – заорал он. – Иди спать.

– Вам сон нужнее, – ответил я.

– Я сказал тебе, что мы будем меняться через каждые два часа, – внезапно потухшим голосом произнес он. Я понял, что спорить с ним бесполезно. Вдруг из желоба посыпался уголь, завалив его обутые в резиновые сапоги ступни. Он с каким-то безумным восхищением уставился на образовавшуюся кучу. – Убирайся отсюда, – произнес он. И тут же сорвался на крик: – Убирайся! Ты меня слышишь? – Он оперся на лопату, по-прежнему не сводя глаз с сыплющегося из желоба угля. Все его тело обмякло, и он провел рукавом по потному лицу. – Заклинаю тебя всем святым, пойди поспи. Оставь меня здесь. – Эти последние слова были произнесены почти шепотом. А затем он добавил, как будто это имело отношение к этому странному разговору: – Там уже настоящий шторм.

Я колебался, но в этом зловещем освещении он казался мне почти безумцем. Подняв свитер, я направился к двери. Перед тем как выйти, я остановился и оглянулся. Он продолжал смотреть на меня. Его изможденное лицо было ярко освещено пламенем топки, а тело отбрасывало огромную тень на угольный желоб за его спиной.

Взбираясь по трапу, ведущему к выходу из машинного отделения, я слышал скрежет лопаты, а от самой двери еще раз взглянул на капитана. Он трудился над углем, загружая его в топку с таким ожесточением, как будто это был его враг, которого надлежало уничтожить, на что он и бросил последние запасы своей энергии.

По мере того как я поднимался наверх, звуки бури менялись. Тяжелые звучные удары волн о борт теперь заглушал пронзительный вой ветра и шипение рвущейся ткани моря. Я шагнул в коридор, ведущий к моей временной каюте, и ураган обрушил на меня всю свою ледяную мощь. Я умылся и упал на койку.

Я был измучен и закрыл глаза, но сон не шел. В этом человеке было что-то зловещее, как и в его судне. Эти два пожара, полузатопленный трюм, поспешность, с которой отсюда бежала команда…

Должно быть, я задремал, потому что, открыв глаза, я напрягся, обводя взглядом темную незнакомую каюту и пытаясь понять, где я нахожусь. А потом я подумал о той другой каюте. Как ни странно, но мне почему-то вспомнились два плаща на ее двери, два плаща, которые должны были принадлежать двум разным людям. Я сел, чувствуя себя грязным и потным. Я опустил ноги на пол и сел, уставившись затуманенным взглядом на стол.

Райс! Так звали хозяина каюты. Менее двадцати четырех часов назад он был на борту, в этой самой каюте. Возможно, он сидел за столом. И вот здесь нахожусь я. Я одет в его одежду, я занял его каюту, и судно все еще держится на плаву.

Я собрался с силами и встал, охваченный сочувствием к бедняге. Возможно, он до сих пор сидит в спасательной шлюпке, которую море бросает из стороны в сторону, как скорлупку. Или он благополучно добрался до берега? Что, если он утонул? Я открыл верхний ящик. В нем лежали книги по навигации. Райс был бережливым человеком, который дорожил своей собственностью, потому что его имя было проставлено на форзаце всех без исключения книг.

Джон Райс, – было написано тем же мелким неровным почерком, которым были сделаны почти все записи в судовом журнале на капитанском мостике. Тут были и художественные книги в бумажных переплетах, по большей части детективы, тетради, заполненные тригонометрическими расчетами, логарифмическая линейка, несколько разрозненных листов миллиметровки.

Именно под миллиметровкой я нашел новехонький несессер для письменных принадлежностей с открыткой внутри. «Моему дорогому Джону. Пиши мне чаще, милый. С любовью, Мэгги», – гласила открытка. Жена или любимая девушка? Я этого не знал, но прямо на меня смотрело последнее письмо, которое он ей написал. «Моя дорогая Мэгги, – начиналось письмо, но мое внимание тут же привлекло начало второго параграфа: – Теперь, когда самое худшее осталось позади, я могу сказать тебе, дорогая, что это плавание было ошибкой. С самого начала все пошло наперекосяк. Капитан умер, и мы похоронили его в Средиземном море».

Далее говорилось, что, едва выйдя в Атлантический океан, они попали в шторм. Шестнадцатого марта они легли в дрейф – это был настоящий ураган – насосы не справлялись с откачкой воды. Первый и второй трюмы затопило, а пока они пытались укрепить переборку в кочегарке, в радиорубке начался пожар. Среди экипажа началась паника, потому что этот ублюдок Хиггинс заявил, что, вопреки тому, что записано в декларации, часть груза составляет взрывчатка. В ту же ночь упал за борт и утонул некий мистер Деллимар, которого Райс называл судовладельцем.

О Пэтче он писал, что тот поднялся на борт в Адене, в качестве первого помощника, чтобы заменить заболевшего старину Адамса. Я благодарю Бога за этого человека, – продолжал Райс. – Если бы не он, я вряд ли сейчас писал бы тебе письмо. Он отличный моряк, что бы там ни болтали насчет того, что несколько лет назад по его вине «Белль-Айл» налетел на скалы. И вот наконец последний параграф. – Теперь первым помощником стал Хиггинс, и должен тебе признаться, Мэгги, мне это не по душе. Я уже писал тебе о том, как он третировал меня с тех пор, как мы вышли из Йокогамы. Но дело не только в этом. Он слишком дружен с некоторыми членами экипажа, причем все его дружки отпетые мерзавцы. И, наконец, наше судно. Иногда мне кажется, что оно знает, что обречено на слом. Когда речь идет о сломе, некоторые суда…

На этом месте письмо резко обрывалось. Что произошло?

Раздался ли крик «Пожар!»? В моем мозгу теснились вопросы, вопросы, ответить на которые мог только Пэтч. Я сунул письмо в карман и бросился бежать в кочегарку.

Я успел добежать до машинного отделения, но остановился, чтобы немного подумать о человеке, которого собирался забросать вопросами. Он был один на этом судне. Все, кроме него, сбежали. Таггарт умер, как и владелец судна. По моей спине пополз холодок ужаса. На нижнем мостике я остановился и прислушался, напрягая слух и зрение. Меня окружали звуки, издаваемые кораблем, сражающимся со стихией, многократно усиленные мрачным и гулким помещением, в котором я находился. Но того звука, который я рассчитывал услышать, звука лопаты, соскребающей уголь с железного пола, среди этих шумов не было.

Я начал спускаться очень медленно, осторожно переступая со ступеньки на ступеньку, надеясь все же услышать скрежет лопаты. Но его не было, и когда я подошел к двери в кочегарку, я увидел, что лопата валяется на куче угля.

Я позвал Пэтча, но в ответ услышал лишь эхо собственного голоса, едва различимое на фоне рева моря, избивающего корпус судна. Распахивая дверцу топки, я успел усомниться в том, что этот человек вообще существует, а не является плодом моего воображения. Все, что я увидел, это кучку раскаленного добела пепла. Похоже, с тех пор как я ушел, уголь сюда не подбрасывали.

Схватив лопату, начал лихорадочно бросать уголь в попытке заглушить страхи физическими усилиями. Шорох сыплющегося из желоба угля и рев топки принесли мне некоторое утешение.

Но окончательно избавиться от страха мне не удавалось. Он засел глубоко внутри меня. Я бросил лопату, захлопнул дверцу топки и помчался наверх. Я должен был его найти. Мне было необходимо убедиться в его существовании.

Не забывайте, что я адски устал.

На мостике его не было. Но на карте виднелись карандашные пометки – наше новое положение. Кроме того, меня немного успокоил вид моря. По крайней мере, оно было настоящим. Бог ты мой! Настоящие волны! Я вцепился в подоконник под остеклением рулевой рубки и, как зачарованный, наблюдал за вздымающейся за левым бортом волной. Она ударила в корпус корабля и рассыпалась, выбросив в воздух огромный столб пены, в следующее мгновение рухнувшей на палубу и скрывшей из виду все, что на ней находилось. Зеленое море металось на носу корабля. Когда из-под пены снова показались очертания фальшборта и судно попыталось выпрямиться, избавляясь от струящегося во все стороны многотонного груза морской воды, я увидел, что люк переднего трюма представляет собой черное прямоугольное отверстие, зияющее посреди палубы.

Разбросанных досок рядом с ним уже не было, равно как и остатков крышки люка. Судя по всему, все это исчезло уже давно. Я смотрел, как судно качается на волнах, выплескивая из люка воду. Но разгневанное море спешило немедленно восполнить эти потери, снова и снова захлестывая палубу волнами. Нос уже практически ушел под воду. Корабль под моими ногами стал тяжелым и неуклюжим. Я чувствовал, что держаться на плаву ему осталось совсем недолго.

Я оглядел мостик, показавшийся мне особенно пустынным, и меня охватила уверенность в том, что пройдет совсем немного времени, и корабль пойдет ко дну. Штурвал вращался в разные стороны, описывая бесцельные и бессмысленные круги. Поблескивал медью нактоуз. Стрелка телеграфа по-прежнему указывала на «Полный вперед». Эта пустота давила и угнетала. Я развернулся и направился вниз, в каюту капитана. Он сидел в расслабленной позе, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. На столе у его локтя стояла полупустая бутылка рома. Стакан лежал на полу, и выплеснувшаяся жидкость коричневым пятном впиталась в ковер. Сон разгладил морщины на его лице и смягчил его выражение. Сейчас он казался намного моложе, но по-прежнему выглядел очень измученным, и его правая рука, лежащая на темном подлокотнике кожаного кресла, нервно подергивалась. Два странных синих плаща по-прежнему висели на двери каюты. Из серебряной рамочки мне по-прежнему радостно улыбалась незнакомая девушка.

Огромная волна ударилась о борт, залив иллюминаторы и заслонив от нас дневной свет. Его веки распахнулись.

– Что случилось?

К нему мгновенно вернулась вся его бдительность и осторожность, хотя раскрасневшееся от выпитого им алкоголя лицо все еще было сонным.

– Люк переднего трюма исчез, – произнес я, испытывая странное облегчение.

Он был настоящим, и вся ответственность лежала на нем, а не на мне. А самое главное, я был не один.

– Я знаю, – ответил он. Он выпрямился в кресле, проводя рукой по лицу и запуская пальцы в свою черную шевелюру. – Что я должен сделать? Отправиться на палубу и соорудить новый люк? – Его язык слегка заплетался. – Один раз мы это уже сделали. – Он поднялся из кресла и, подойдя к иллюминатору, остановился, глядя на море. Он стоял спиной ко мне, слегка ссутулив плечи и засунув руки в карманы. – С тех пор как мы прошли Гибралтар, море постоянно штормило, а в трюмы набиралась вода. – Холодный дневной свет сочился сквозь стекло иллюминатора, безжалостно подчеркивая его осунувшиеся черты. – А потом поднялся такой ураган! Бог ты мой! Вот это была ночка!

Он продолжал невидящим взглядом смотреть в иллюминатор.

– Вам лучше еще немного поспать, – произнес я.

– Поспать? – Он накрыл ладонью глаза, потер их, после чего снова вонзил пятерню в волосы. – Может, ты и прав. – Он наморщил лоб и улыбнулся, отчего его лицо стало каким-то удивленным. – Знаешь, я не помню, когда я последний раз спал. – Но он тут же добавил: – Я что-то хотел… – Он сосредоточенно хмурился. – Боже мой! Я не могу вспомнить. Я хотел что-то проверить. – Он перевел взгляд на карту и книги, которые лежали на полу возле кресла. Это была карта номер 2100, крупномасштабная карта рифов Минкерс. Но в следующую секунду он снова поднял глаза на меня. – Кто ты, собственно, такой? – каким-то странным голосом поинтересовался он.

Он был слегка пьян.

– Я вам это уже говорил, – отозвался я. – Меня зовут…

– К черту, как тебя зовут, – раздраженно воскликнул он. – Как ты здесь оказался со своей яхтой? Что заставило тебя подняться на пароход? – Прежде чем я успел что-либо ответить, он добавил: – Ты имеешь какое-то отношение к компании?

– К какой компании?

– Судоходной и торговой компании «Деллимар». К людям, которым принадлежит «Мэри Дир». – Он поколебался. – Ты ожидал нас, чтобы проверить… – Но он тут же покачал головой. – Нет, этого не может быть. Мы отстали от графика.

– До вчерашнего вечера я вообще не знал о существовании «Мэри Дир», – сообщил ему я, после чего поведал о том, как пароход нас чуть было не потопил. – Что тут произошло? – спросил я. – Как так случилось, что экипаж оставил судно с работающими двигателями и вами на борту в придачу? Это все из-за пожара?

Он смотрел на меня, слегка покачиваясь на нетвердых ногах. А затем он произнес:

– «Мэри Дир» вообще не должна была дойти до Ла-Манша. – На его губах появилось подобие улыбки, но, когда я поинтересовался, что он имеет в виду, он пожал плечами и снова отвернулся к иллюминатору, глядя на море. – Я подумал, что мы спасены, когда мне удалось обогнуть Уэссан, – прошептал он. – Пропади оно все пропадом! За одно-единственное плавание на нас обрушились все мыслимые и немыслимые несчастья. А потом еще этот пожар. – Тут он снова обернулся ко мне. Ему как будто захотелось говорить. – Этот пожар меня доконал. Он начался около половины десятого вчера вечером. Мне сообщил об этом Райс. Он вбежал и сказал, что третий трюм пылает и экипаж в панике. Я распорядился вытащить шланги и приоткрыть четвертый трюм, чтобы подавать воду на переборку. Потом я спустился в смотровой люк, чтобы выяснить, что там с четвертым трюмом. Тут-то они меня и достали.

Он показал на рану у себя на подбородке.

– Вы хотите сказать, что вас кто-то ударил? Кто-то из членов экипажа? – не веря собственным ушам, спросил я.

Он кивнул, улыбаясь. Это была недобрая улыбка.

– Я потерял сознание, после чего они бросили на меня крышку смотрового люка и загнали запаниковавший экипаж в шлюпки.

– А вас оставили на корабле?

– Да, единственное, что меня спасло – это то, что они забыли о том, что мы разобрали часть крышки основного люка. Я нагромоздил тюки хлопка друг на друга…

– Но ведь это мятеж… убийство. Вы хотите сказать, что Хиггинс…

Он качнулся ко мне с искаженным от бешенства лицом.

– Хиггинс! Откуда вы знаете, что это был Хиггинс?

Я начал объяснять что-то насчет письма, которое писал Райс, но он меня перебил:

– Что еще он написал? Там есть что-нибудь о Делли-маре?

– О владельце? Нет. Только то, что он упал за борт. Насколько я понял, капитан тоже умер, – немного помолчав, добавил я.

– Да, будь он проклят! – Он отвернулся и зацепился ногой за перевернутый стакан. Он поднял его и налил себе рома. Его руки едва заметно подрагивали. – Выпьешь? – Не дожидаясь ответа, он выдвинул ящик стола, извлек второй стакан и наполнил его почти до краев. – Я похоронил его в море в первый вторник марта, – произнес он, подавая мне стакан. – И должен сказать, что я был счастлив от него отделаться. – Он медленно покачал головой. – Во всяком случае, в тот момент я был этому рад.

– От чего он умер? – спросил я.

– От чего он умер? – Он быстро взглянул на меня из-под темных бровей. Похоже, его снова одолели подозрения. – Кому какое дело до того, от чего он умер? – неожиданно грубо ответил он. – Он умер и оставил меня один на один со всей этой… – Он сделал неопределенный жест рукой, в которой продолжал сжимать стакан. Вдруг он как будто снова меня заметил, потому что резко сменил тему, поинтересовавшись: – Но какого черта ты вчера вечером делал посреди Ла-Манша на этой своей яхте?

Я начал рассказывать ему о том, как мы купили «Морскую Ведьму» в Морле и шли на ней в Англию, где намеревались сделать из нее водолазный бот, но он меня, похоже, не слушал. Его мысли блуждали где-то очень далеко, и внезапно он произнес:

– А я-то еще думал, как порядочно поступил этот старый ублюдок, померев и освободив место для кого-то помоложе. – Он расхохотался, как будто это была смешная шутка. – А теперь уже все равно. Переборка долго не протянет. – Он посмотрел на меня и добавил: – Знаешь, сколько лет этой посудине? Больше сорока! В «Мэри Дир» три раза попадала торпеда, она дважды терпела крушение, а потом двадцать лет гнила в дальневосточных портах. Господи! Возможно, она ожидала меня.

Он снова улыбнулся, растянув губы в хищном оскале, обнажившем его зубы.

Волна врезалась в борт, и сила этого удара как будто вернула его в настоящее.

– Ты знаешь, что такое рифы Минкерс? – Он пересек каюту и вернулся с какой-то книгой, которую бросил мне. – Триста восьмая страница. Если тебе хочется прочесть подробное описание кладбища, на котором ты будешь погребен.

Я держал в руках вторую часть «Лоции пролива Ла-Манш».

Я нашел нужную страницу и прочел: Рифы Минкерс. – Фарватер огражден бакенами. – Необходима осторожность. – Рифы Минкерс представляют собой обширную группу подводных и выступающих над водой скал и рифов, а также многочисленных песчаных и галечных отмелей… Самая высокая скала – Метресс-Иль – достигает тридцати одного фута в высоту. Она расположена в середине группы, и на ней стоит несколько домов… Далее рассказывалось о том, что рифы занимают площадь длиной около семнадцати с половиной миль и шириной в восемь миль. Параграф за параграфом подробно описывали расположение основных рифов и бакенных ограждений.