Текст книги "Чары"

– Merci beaucoup, Monsieur.[27]27
  Большое спасибо, мсье (фр.).


[Закрыть]

Магги была тронута и польщена. Не успела она покинуть дом, как с ней уже обращаются, как со взрослой – это было потрясающее чувство. Она вспомнила, что Зелеев неожиданно подарил ей похожее ощущение ее собственной индивидуальности и значимости – но хотя ей это и понравилось, она понимала, что это был один из атрибутов своеобразного шарма русского. Но сейчас, глядя на этого незнакомца, этого человека в униформе, она почувствовала, что действительно очаровала его, что он в самом деле увидел в ней не просто подростка, а молодую женщину.

Это было немножко странно, подумала Магги – что она так мало жалеет, что покидает свою родную страну. Она любила саму Швейцарию, ее красоту и великолепие – она уже думала об этом в Цюрихе и знала, что, может, была бы счастлива среди ее людей, не родись она в семействе Грюндли. Но ее жизнь там была уже в прошлом. Она двигалась вперед – еще и еще, оставляя позади край виноградников и плавно скользя на северо-запад по Иль-де-Франсу. К новой жизни.

Поезд медленно въехал на Лионский вокзал вскоре после шести, и Магги, бодрая и оживленная, но все же еще не позабывшая свои вчерашние бесполезные блужданья, взяла в правую руку чемодан и поводок Хекси – в левую, и пошла сквозь бурлящий, шумный нетерпеливый людской поток из здания вокзала на бульвар Дидро. Магги знала, что она с головы до ног покрыта пылью, что она растрепанная – ее густые непослушные волосы давно уже выбились из-под атласной ленты, которой она завязала их рано утром. И еще она понимала – если она чувствовала себя одинокой, беззащитной и потерянной в Цюрихе, то по логике вещей она в десять раз больше подвергается риску здесь, в этой terra incognita,[28]28
  Неизвестная, неизведанная земля (лат.).


[Закрыть] столице чужой страны. Но все же она никогда еще не чувствовала себя более уверенной в себе, более убежденной в правоте того, что она делает.

Инстинкт подсказал ей свернуть налево на многолюдный широкий бульвар и привел ее на набережную де ла Рапе. Здесь, по ту сторону улицы, текла Сена. Река ее детских стишков и песенок, которые они пели в доме дедушки в те счастливые дни, которые она никогда не забудет.

– Это – добрый знак, Хекси, – сказала она таксе, которая, чувствуя ее восторг, вертелась, как юла, и радостно подскакивала. – Подожди немножко – нам нужно перейти улицу.

Она перешла, сначала – улицу, потом – свой первый Парижский мост, потому что увидела на другом берегу каменные ступеньки, ведущие вниз к реке. Ее ожидания и нетерпение возросли – это определенно был добрый знак – и новые силы влились в ее длинные ноги, когда она сбежала вниз и опустила Хекси на дорожку. Она была широкой и усыпанной галькой, с островками травы и деревьев, и маленькая собачка, вне себя от радости, что ее спустили с поводка, носилась кругами, обнюхивала землю, скакала, смешно встряхивая ушами и часто подбегая к Магги и заливаясь тонким пронзительным счастливым лаем.

Было уже темно и довольно холодно, но Магги по-прежнему не чувствовала ничего похожего на ту тревогу и грусть, которую она ощущала в этот же час в Женеве. Она чувствовала себя в безопасности, свободной – никто не станет искать ее здесь. Пусть она даже и упомянула вскользь Париж – когда она взорвалась перед ними в библиотеке (разве могло это быть всего два вечера назад?) и выплеснула им в лицо всю правду о ее отце и их встречах, о Зелееве и его приключениях и рассказах. Ведь упомянула-то она этот город просто в качестве своеобразной словесной иллюстрации к своему рассказу. Кому взбредет в голову, что она может быть здесь? Если ее семья и ищет ее, они будут искать в горах, потому что знают, что именно там она была счастливее всего. Кожаный чемодан в ее правой руке вдруг стал казаться легче, и ее интуиция, сильная и естественная, отчетливая, как чей-то явственный человеческий голос, подбадривала и воодушевляла ее: иди вперед, говорила она ей. Все будет хорошо – иди, иди вперед.

Густой туман спустился на Париж. На берег реки, освещенный только случайными газовыми фонарями, легли глубокие тени, он стал более темным и менее гостеприимным. Плакучие ивы грациозно наклонились над широкой дорожкой, и время от времени мимо проходили пары, двигаясь довольно быстро и тесно прижимаясь друг к другу – может, они пришли к реке в поисках романтики, но поняли, что для прогулки слишком холодно. Хекси, опять уставшая и все еще не дождавшаяся обеда и уюта, прыгала у ног Магги, требуя, чтобы ее взяли на руки. Проходя мимо стоявших на якоре барж, Магги почуяла запах, который нельзя было спутать ни с чем – запах готовящейся пищи, и остановилась – теплый воздух, выливавшийся из открытой двери одной из барж, окутывал ее, слышался смех и громкие звуки голосов. Магги пошла дальше, ее желудок стал неприятно поднывать – после утренних хлеба и сыра она не съела еще ничего. Такса ерзала на ее правой руке, а чемодан стал опять казаться тяжелее.

– Нам нужно принять решение, – сказала она Хекси чуть попозже, увидев в нескольких ярдах впереди ступеньки, ведущие от реки на одну из улиц, и поднялась по ним, надеясь обнаружить какое-нибудь приветливое симпатичное местечко, которое бы ее воодушевило и вернуло пошатнувшийся оптимизм. Но вместо этого она почувствовала себя потерянной и встревоженной и уныло спустилась вниз на насыпь реки; чемодан бил по ее ногам, а ступни замерзли и начали болеть. Наверно, это потому, что Сена – такой знаменитый ориентир, подумала Магги; она почувствовала, что пока она рядом с рекой, ей не будет казаться, что она заблудилась в этих туманных темных улицах.

Ее уверенность стала таять. Был февраль – один из самых малоприятных месяцев в году почти во всех странах. Париж, о котором так восторженно рассказывал Зелеев, был городом весны – городом веселых нарядных бульваров и уличных кафе, где девушка может сидеть за единственной чашечкой кофе или бульона столько, сколько ей захочется, глядя, как мимо проплывает мир импрессионистов…

– Я должна была обдумать все еще на вокзале, – пожаловалась она Хекси. – Мне нужно было обменять часть денег на французские франки. Я должна была купить карту и попросить у кого-нибудь совета.

Она разозлилась на саму себя; она всегда такая импульсивная, вечно куда-то спешит вместо того, чтоб сначала понять, что ей нужно делать дальше – или заранее задуматься о последствиях своих поступков.

Большой, ярко освещенный пароход проплыл мимо нее, и Магги увидела сквозь окна иллюминаторов мужчин и женщин, которые пили и ели. Они казались счастливыми – в тепле, в безопасности… Голыши под ногами Магги казались большими и отшлифованными временем, ей было трудно идти. Чемодан теперь казался просто набитым кирпичами, плечи болели. Она опустила Хекси на землю, но собачка скулила и яростно царапала ее ноги, требуя вернуть ее назад на руки.

– Нет, – сказала Магги, и Хекси резко залаяла и даже куснула чуть-чуть, но Магги не стала обращать на нее внимания. Какой-то человек приближался к ней сквозь туман – он шел, ссутулившись, на голове его была кепка. Когда он подошел ближе, она увидела, что одежда его была изношенной, и большой шрам пересекал его щеку; от него пахло застарелым потом, чесноком и плесневелыми овощами, словно он ночевал в куче отбросов, И его тяжелый взгляд, изучавший ее с головы до ног, заставил Магги занервничать. Ускорив шаги, она подтянула Хекси на поводке поближе к себе, и такса сердито залаяла, ковыляя на коротеньких лапках. Ее лай был воинственным – словно она угрожающе предупреждала незнакомца, и Магги с облегчением увидела, что он уходит.

Впереди, прямо перед ними, река разделялась на два рукава, отделенных друг от друга маленьким островом – вернее, двумя островами. Огни их зданий мерцали в тумане, как маяк. Магги остановилась. Огромный и красивый собор с башенками и контрфорсами вырисовывался в густой дымке, и восхитительно-прекрасные центральные островерхие башни пронзали облака тумана. Ее сердце забилось радостью узнавания. Нотр-Дам де Пари. Собор Парижской Богоматери. И остров, на который она сейчас смотрела был не просто каким-нибудь обычным островом, а Иль де ла Ситэ, островом Ситэ, сердцем Парижа, словно плывущим вдоль Сены.

Почувствовав, что внезапно ноги ее ослабели, Магги просто рухнула на скамейку. Ей было так холодно, горло словно скребли изнутри, она начала дрожать. Хекси скулила, и Магги взяла ее и посадила на колени, расстегнула жакет, и такса прижалась к ее телу. Ну, сказала сама себе Магги, сейчас самое время принять решение. Может, ей нужно вернуться на Лионский вокзал и пристроиться где-нибудь там до утра. А может, ей надо перейти через призрачный мост, который она видит сейчас впереди – соединяющий берег реки с Иль де ла Ситэ. Может, Нотр-Дам де Пари – не только один из самых больших и великих соборов Европы, но и место, где она сможет найти прибежище и уют? Как бы там ни было, она не может оставаться там, где она сейчас – здесь слишком холодно, слишком сыро…

Но когда Магги попыталась встать со скамейки, она ощутила приступ дурноты; ее голову словно пронзали иглами, ноги отказывались держать ее, и ей пришлось сесть опять. Впервые после ухода из дома у нее появилось сильное желание заплакать, и слезы начали набухать в ее глазах. Но вместо этого она сделала то, что часто делала раньше, когда чувствовала приступы отчаянья – она стала петь, мягко, сама себе. Слова песни, которой научил ее Зелеев, свободно слетали с ее губ, когда она пыталась согреться, представив себе Сену жарким августовским днем – ее воды нежно-прохладны, они мягко плещутся о камень набережной, словно слегка аккомпанируя шагам влюбленных собственной мягкой музыкой.

Она пела негромко, с легкой хрипотцой, но горячо и вдохновенно. Хекси иногда лизала своим маленьким язычком ее кожу, которая виднелась в просвете между рукавами пуловера и перчатками.

А потом Магги вдруг услышала еще один голос – мужской и очень приятный, который запел ей в унисон.

Внезапно разнервничавшись, Магги перестала петь. Голос казался затерянным в пространстве – словно он исходил от человека, лишенного тела, он шел откуда-то из тумана. Ее сердце встревоженно застучало, и она крепко прижала к себе Хекси, услышав, как собачка заскулила.

Но потом Магги увидела его – он шел к ней, сначала похожий на призрак, постепенно обретавший форму и плоть. На мужчине был просторный плащ с поднятым воротником и фетровая шляпа, руки были засунуты в карманы дождевика. Он по-прежнему пел, изо рта его вырывался пар, когда он закончил оборванную Магги песню. Он подошел и встал напротив скамейки.

– Bonsoir, Mademoiselle.[29]29
  Добрый вечер, мадемуазель (фр.).


[Закрыть]

Он улыбнулся и галантно снял шляпу. Хекси перестала скулить.

Магги взглянула наверх и увидела мужчину лет тридцати, с мягким взглядом карих глаз и темными, немного редеющими волосами.

– Bonsoir, Monsieur.[30]30
  Добрый вечер, мсье (фр.).


[Закрыть]

– Надеюсь, я не потревожил вас, – сказал он вежливо. – Я услышал ваш голос и был заинтригован – кто это поет эту летнюю песню, такую грустную, в холодный февральский вечер?

Он казался добрым, и отношение его к Магги было уважительным. Она протянула ему свою руку.

– Магдален Габриэл, – сказала она.

– Ной Леви, – ответил Он и улыбнулся на таксу. – А это ваш прелестный друг?

– Ее зовут Хекси.

– А-а, – сказал он. – Маленькая колдунья.

– Вы говорите по-немецки, мсье?

– Я родился в Берлине.

Он помолчал.

– Вы не возражаете, если я сяду?

Магги покачала головой, и он сел, на почтительном расстоянии от нее. Он посмотрел на ее чемодан.

– Вы приехали или уезжаете?

– Приехала.

– И вам негде остановиться?

– Вы угадали. Пока что негде.

Он был вежливым, внимательным, с ним было легко – человек, несколькими словами и без всякого усилия вызвавший доверие и желание быть с ним откровенной. За те десять минут, что они просидели вместе на скамейке, он понял ее затруднительное положение и предложил простое разрешение ее проблем.

– Одно дело, если вы хотите сами провести такую трудную и неприятную ночь на этой скамейке в незнакомом городе, да еще и в такую погоду – если вы, конечно, уже выбрали именно это. Но совсем другое – такса, которую вам поневоле придется втравить в это дело.

Таксы, напомнил он Магги, особенно прихотливы в том, что касается комфорта; хотя, конечно, Хекси уже постаралась найти для себя самое теплое и уютное место, какое только можно было обнаружить при сложившихся обстоятельствах. Уж кто-кто, а он-то хорошо знает такс – он вырос вместе с ними, потому что у его родителей были две такие собачки.

– Прежде чем я буду продолжать, думаю, мне следует назвать вам свой полный титул – чтобы вы не истолковали неверно мои намерения.

– У Вас есть титул?

– Я – его преподобие Ной Леви.

– Священник? – Магги была удивлена.

Он покачал головой.

– Un chantre, – сказал он. – Кантор.

Магги улыбнулась.

– Вы поете в синагоге.

– Exactement.[31]31
  Именно так (фр.).


[Закрыть]

Леви сделал паузу.

– У меня есть большая квартира в районе Оперы, с двумя пустыми спальнями. Для меня будет огромным удовольствием предложить вам и Хекси постель и крышу над головой – пока вы не найдете себе что-нибудь подходящее.

– Я не могу, – в замешательстве быстро ответила Магги.

– Я понимаю, – продолжил он сразу же, – что прекрасно воспитанная молодая барышня из хорошей швейцарской семьи, естественно, отвергает двусмысленные предложения незнакомого мужчины, но…

– Наоборот, – перебила его Магги.

– Правда?

– Что-то подсказывает мне, что могу принять его, – сказала Магги и внезапно покраснела. – Но я всегда следую своим чувствам… а я обещала себе, что впредь не буду такой импульсивной.

– Понимаю, – сказал его преподобие Леви и задумался на мгновение. – Но в данном случае, Магдален, какая у вас есть альтернатива? Конечно, нельзя оставаться здесь – вы до смерти замерзнете.

Магги закусила губу.

– Я думала, может… церковь.

Он перехватил ее взгляд.

– Нотр-Дам? – он улыбнулся. – Немножко великоват, не правда ли? Хотя я подозреваю, что ваша мама предпочла бы священника или пастора, а не кантора.

– Я не понимаю, почему вы так подумали – мы не особо набожны.

– Тогда, значит, вы пойдете со мной?

Он посмотрел на Хекси – собачка дрожала.

– Если не ради себя, то ради la petite.

Магги внимательно посмотрела на него.

– Вы так добры, – сказала она мягко.

– Просто обычный парень. Из тех, кто понимает.

* * *

И Магги провела свой первый вечер в Париже, ужиная куриной лапшой, жареной печенкой и заливной рыбой в уютной квартире иудейского кантора в доме номер 32 по бульвару Осман.

Ной Леви, как он рассказал Магги, родился в Берлине в 1925 году и провел первые тринадцать лет своей жизни в изяществе и комфорте, живя вместе с родителями, обожавшими музыку, двумя сестрами и двумя таксами – пока нацисты не стерли с лица земли всю его семью. В живых остался только юный Ной. Его прятал до конца войны бельгийский мясник-протестант. И Ной узнал, что еврей может существовать и на свиных отбивных, если нет другого выбора – и вообще много чего об искусстве выживания. У этой прелестной молодой девушки, – с ее непослушными золотистыми локонами и замечательными глазами, и странным меццо-сопрано – впереди вся жизнь, и Ной Леви был просто не в состоянии оставить ее на улице, где она подвергалась такому риску.

– Мы можем вернуться туда, если вы захотите, – сказал он за едой, – когда наступит день, и вы увидите рыбаков и торговые баржи, разгружающие свои товары по всей Франции. А потом вы увидите clochards – самых избранных и снобистских бродяг на свете. В такую погоду, как сегодня, они частенько забираются на баржи, когда нет владельцев, и спят там, и даже готовят.

– Мне кажется, я проходила мимо них вчера вечером.

Магги вспомнила чудесный аромат, который так усилил ее голод.

– Но вчера вы чувствовали себя такой беззащитной и немного нервничали, – заметил Леви. – Через день или два вы почувствуете себя совсем иначе… теперь, когда у вас есть дом, куда вы можете вернуться в любой момент, когда захотите. Вы будете чувствовать себя настоящей парижанкой.

Магги смотрела на un chantre, когда он пел свои странные звучные молитвы после ужина, когда он стелил свежие чистые простыни на кровать, которая была теперь ее кроватью. Потом пристегнул поводок к ошейнику Хекси, чтобы они все вместе могли пойти на последнюю в этот день прогулку. Она увидела, как он улыбнулся искренней снисходительной улыбкой, когда сконфуженная собачка сделала большую лужу на паркетном полу в холле перед входной дверью. Никогда еще Магги не чувствовала себя так легко и не радовалась такому гостеприимству с тех пор, как дедушка встречал ее на пороге дома в Давосе в минувшем сентябре.

И она опять подумала, что была права – уехав из Цюриха, права, что приехала в Париж. Здесь она сможет сама построить свою жизнь. Она найдет Константина Зелеева, а через него – своего отца.

Его преподобие Ной Леви был вторым добрым знаком.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАДЛЕН
Париж

8

Когда в свое первое утро в Париже Магги вышла из своей спальни, она увидела его преподобие Ноя Леви сидящим на крохотном узком балкончике, примыкающем к его petit salon;[32]32
  Маленькая гостиная (фр.).


[Закрыть] большая чашка кофе с молоком стояла на белом крашеном металлическом столике, справа от него. На коленях его сидела Хекси и поедала щедро намазанные маслом рогалики.

– Bonjour, Maggi.

– Bonjour, Monsieur.

Какой-то момент она стояла в нерешительности. Такса завиляла хвостом в знак приветствия, но не сдвинулась с места.

– Разве мы не договорились, что вы будете звать меня Ной? – хозяин указал на второй стул за столиком. – Пожалуйста, будьте как дома. Налейте себе кофе и съешьте небольшой завтрак.

Магги протиснулась наружу и села на стул. Было холодное утро, и она была рада, что как следует оделась, прежде чем выйти из комнаты. На ней был еще один пуловер, из тех, что она захватила с собой. Но несмотря на невысокую температуру воздуха, солнце сияло, и поток людей под балконом уже спешил на работу по широкой мостовой. Магги ощущала, как от них исходит заряд жизненной силы и энергии, поднимавшийся наверх и окутывающий ее, и ей захотелось спуститься и присоединиться к ним.

– Voici Paris, – улыбнулся Ной. – И он вам уже понравился.

– Он чудесный, – Магги взяла чашку с кофе обеими руками. – Я так хорошо сегодня спала, и в тот момент, когда проснулась, я знала, где нахожусь, и была так счастлива. И я не могу поверить в свою удачу – что встретила вас.

– C'était le bon Dieu,[33]33
  Это добрый Боженька (фр.).


[Закрыть] – сказал Ной. – Всемилостивейший Господь послал мне вечернюю прогулку, на которую я сам бы не отправился, по крайней мере, раньше марта.

Он был тишайший и спокойнейший человек из всех, кого она только видала, готовый принять любые карты, которые раскинет ему bon Dieu – хотя и необязательно без борьбы. В отличие от других взрослых, он не суетился и не поднимал шума. Когда Магги сказала ему, что хочет продать часы – чтобы заплатить за свое пребывание в квартире, если, конечно, Ной по-прежнему позволяет ей остаться, пока она не найдет работу и свое собственное место, где жить, – он не стал спорить.

– Я уже сказал вам вчера вечером, что вы и Хекси можете жить здесь столько, сколько захотите… или будете вынуждены.

Он помолчал.

– Единственное, что я могу вам предложить взамен продажи ваших часов, это отвести вас на mont-de-piete.

– А что это такое?

– Это место, куда французы идут, чтобы заложить свои вещи. В некоторых местах вы можете пойти просто к ростовщику, ссужающему деньги под залог, и сказать, что хотите оставить часы chez ta tante, но здесь, в Париже, вы поступите более мудро, если пойдете в муниципальный ломбард. Они немедленно выдадут вам часть стоимости часов, но самое главное – вы можете им доверять. Если вы захотите потом выкупить их, будьте уверены, вы получите их назад без проблем.

Когда Леви доел свой последний рогалик, Хекси спрыгнула с его колен и забралась к Магги.

– Какая ты бессовестная.

– Все они такие, – он смахнул крошки со своего галстука. – У меня есть только одно условие, Магги: вы должны известить свою семью, что с вами все в порядке, и вы – в безопасности.

– Хорошо.

– И вы должны дать им мой адрес.

– Нет, – она покачала головой. – Я не могу этого сделать.

Леви наклонил голову немного набок и посмотрел на нее в упор.

– Вам – только шестнадцать, Магги. Они будут волноваться за вас.

– Я им напишу.

– А адрес?

– Если вы настаиваете, чтобы я дала им адрес, – сказала она твердо, – тогда мне придется уйти. Я не буду ждать, пока они приедут сюда и силой утащат меня назад.

Она сделала паузу.

– И они приедут вовсе не потому, что волнуются и заботятся обо мне. Они думают, что я – их собственность, думают, что могут распоряжаться моей жизнью.

– Они могут – по закону.

– Я им не позволю. Больше не позволю.

Они пришли к своего рода компромиссу. Магги напишет письмо немедленно, отошлет его с почтамта на рю де Лувр, а потом потратит две недели на поиски работы и Константина Зелеева. Ной попросит une dame respectable[34]34
  Одна почтенная дама (фр.).


[Закрыть] из его прихожан поселиться временно в его второй пустой комнате – чтобы Магги была должным образом под присмотром; и если до конца второй недели Магги не найдет ни русского, ни работы, ни подходящей квартиры, Ной лично свяжется с Джулиусами. Но если, с другой стороны, Магги будет настаивать на том, чтобы уйти отсюда, и Ной почувствует, что она приняла честное здравое решение, он признает ее права и не скажет ничего. Леви считал себя хорошим знатоком человеческих характеров. Эта девушка была юной, но отважной, и с решительной натурой. И она была абсолютно честной – в этом он был уверен. Он доверял ей.

* * *

Помня об их уговоре, в тот первый день, Ной не выпускал ее из виду. Он показал ей окрестности Оперы, купил ей маленький путеводитель, в котором были карты и маршруты автобусов и метро, а затем, отведя Хекси назад в квартиру, пошел вместе с Магги в муниципальный ломбард на рю де Франк-Бурже, где она рассталась со своими часами «Патек Филипп» в обмен на значительную сумму французских франков, которую Ной положил в карман своего жилета для сохранности. Оказавшись в своей любимой части города, районе Марэ, он показал ей Пляс де Вогэз, старейшую площадь Парижа.

– Я прихожу сюда, – сказал он Магги, – когда хочу немного отдохнуть от окружающей меня суеты. Она такая красивая и distingue[35]35
  Изысканная, изящная (фр.).


[Закрыть] – но не пышной, холодной красотой, а очень мирная и прелестная.

Они съели лэнч в Коконнасе, расположившись на стульях в стиле Людовика XIII и глядя из окна на площадь. Их окружали в основном бизнесмены. Магги, взглянув на цены в меню и, беспокоясь, что Ной обдуманно выбрал дорогой ресторан, какое-то время молчала в замешательстве.

– Я была бы рада съесть сэндвич, – наконец шепнула она ему.

– Ну уж нет! Вы можете есть сэндвичи – или baguettes – в любой день недели, когда вам вздумается, – улыбнулся Ной. – Но не со мной и не в ваш первый день новой жизни в этом городе ресторанов.

После ресторана они сходили в синагогу Ноя на причудливой длинной улочке недалеко от улицы Монмартр. Ной объяснил ей, что теперь они находятся в deuxième arrondissement,[36]36
  Второй округ (фр.).


[Закрыть] и что Париж разделен на двадцать таких районов, и каждый из них обладает своим собственным характером и колоритом.

– Не ждите, что быстро узнаете этот город, – говорил он Магги. – Думаю, вы часто будете теряться поначалу… но потеряться в Париже – это одно из громаднейших наслаждений. И абсолютно безопасное: все, что вам нужно сделать, это – спросить, и вскоре вы опять будете на верном пути.

На первый взгляд синагога казалась тусклой, однообразной и не вдохновляющей. Но когда Ной показал ей все помещение, со спокойной гордостью указывая на Святую Арку, шкаф для хранения свитков Торы, Магги ощутила простой и естественный дух общности и причастности тайнам. Она раньше не встречала ни одного иудея; Ной Леви казался ей христианином больше, чем кто-либо из тех, кого она знала.

Они почти не останавливались весь день. Из синагоги Ной повел Магги в метро и оттуда вверх, на Монмартр, чтобы взглянуть на Сакре-Кер, полюбоваться величественным видом с холма, и площади на холме, прелестной, усыпанной голышом площади, окруженной множеством кафе, ресторанов и очень милых кабачков, и даже в это время года здесь было много местных художников, пытавшихся продать свои работы туристам.

В шесть часов, как и сказал Ной, в квартиру приехала dame respectable. Мадам Вольфе, седоволосая женщина, строгого, но одновременно и заботливого вида, рассматривала Магги с нескрываемым подозрением, а когда Хекси сделала лужу на персидском ковре в гостиной – и с осуждением.

– Сколько они здесь останутся? – спросила она Ноя, словно они были одни, хотя Магги тоже была в комнате. – Полагаю, не больше нескольких дней?

– Две недели – по крайней мере, – ответил Ной с довольным видом, потому что он не мог припомнить дня, когда он в последний раз больше радовался жизни… – А может, и дольше.

– А ее семья это одобряет?

Мадам уже начала смягчаться – она считала его преподобие импульсивным молодым человеком, но она также знала, что он не способен на дурное.

– Как же они могут не одобрять?

Если раньше Магги он нравился, то теперь она его просто обожала.

Мадам Вольфе поужинала с ними, проследила, чтобы Магги как следует умылась и с удовлетворением пронаблюдала за ее отходом в спальню. Утром она позавтракала с Магги и его преподобием, прежде чем Ной отправился исполнять свои обязанности, а потом мадам Вольфе была свободна идти к себе домой до вечера. Магги, смотря, как закрывается за ней входная дверь, и слыша перестук ее каблуков по каменным ступенькам, улыбнулась Хекси и вздохнула от облегчения и удовольствия. Они были чудесными, добрыми людьми, но по-своему они ограничивали ее свободу, как и ее семья.

– Еще пару часов, – сказала она вслух, – и я бы просто умерла от покровительства.

Она расчесывала свои волосы до тех пор, пока они не затрещали от электричества, потом погладила Хекси по голове, пристегнула ее поводок и вышла из квартиры, вооруженная картой. Ной сказал ей, что самые элитные ювелирные магазины расположены вокруг Вандомской площади, и что большинство ювелирных мастерских находятся на рю дю Тампль в районе Марэ. Но прежде чем она начнет свою охоту на Зелеева, прежде чем сдержит свое обещание, данное Ною, найти работу, Магги хотела уделить всего несколько часов самой себе.

– Никакой цели, – сказала она Хекси. – Никакого эскорта. Никакой защитной сетки.

Когда она, выйдя из дома, оказалась предоставленной самой себе, все, что она видела вчера с Ноем, выглядело совсем по-другому. Шумный перекресток с Галереей Лафайет справа и целой кучей указателей, смущал и искушал ее. Некому было сказать ей, куда идти – это был только ее выбор.

Независимость, думала она с растущим радостным возбуждением. Свобода. Именно так нужно жить в реальном мире. Она увидела цветочный магазинчик на углу и сказала про себя, что нужно купить большой букет на обратном пути, чтоб украсить комнату в знак благодарности. Но сейчас она пойдет дальше. Она пересекла первый бульвар, потом – рю де ла Шассе д'Антин и повернула налево, на рю Галеви, направляясь к пляс де л'Опера. О-о, площадь была огромной, величественной и красивой – как и сама Гранд Опера, с ее прелестными ступеньками, колоннами и фризами. Магги подумала было взобраться по ступенькам и заглянуть внутрь, но потом решила – не сегодня. И вообще, это занятие – для туристов, а не для нее, не для новоиспеченной парижанки. Смотреть наскоком. Сегодня она была как готовая вылететь из лука стрела, направленная в будущее; впереди еще много дней, чтоб медленно бродить и смотреть, с наслаждением рассматривать все детали и черточки, которые и есть настоящее лицо города. Но не сегодня. Не этим утром.

Она шла легко, переполняемая энергией и уверенностью, чувствуя себя в безопасности, потому что знала, что у нее есть по крайней мере на две недели уютный надежный дом и друг. И еще – у нее есть свобода, о которой она так долго мечтала и тосковала. Она потеряла своего любимого дедушку, но в это чудесное утро ей почему-то казалось, что Амадеус здесь, рядом с ней; она чувствовала его одобрение, и это было все равно, что если б он взял ее за руку и вел вперед по авеню де л'Опера к рю де Риволи и дальше, в сад Тюильри.

Здесь ей неожиданно захотелось присесть – не потому, что она устала, а просто ей так хотелось, и она села на скамейку в тихом, почти пустом саду рядом с каруселью, на которой не было ни души, и отстегнула поводок Хекси, чтоб собачка могла носиться туда-сюда и наслаждаться свободой, которую она тоже заслужила. Странно, думала Магги, что она чувствует себя так уютно в этом парадном саду, где было больше усыпанных гравием дорожек, чем зеленых лужаек. Но сидя здесь, рядом с одной из маленьких, поросших травой площадок, украшенных чудесными скульптурами, она ощущала какую-то странную интимность, покой. Утро было холодным, и только изредка кое-кто из редко забредавших сюда в это время посетителей шел по центральной аллее, но Магги чувствовала, как внутри нее разливается тепло: словно это место было для нее особенным, хотя она и не знала, почему.

Покидая Тюильри, Магги остановилась ненадолго при виде огромной пляс де ла Конкорд – площади Согласия, раздумывая, пойти ли туда и ощутить эти невероятные ширь и размах, захватывающие дух, но потом решила увести Хекси подальше от шумного транспорта, на рю де Рояль. Справа от нее был «Максим» – она помнила, как часто Зелеев с восторгом и почтением говорил о «Максиме», а потом, на другой стороне, она заметила ювелирный магазин и «Кристофль», где продавались изделия из золота. Но внимание Магги уже приковало здание в конце улицы, похожее на замок в стиле неоклассицизма. Подойдя ближе, она увидела, что несмотря на его неприветливую коринфскую колоннаду, это была церковь, стоящая посреди приятного вида площади и окруженная с обеих боков прелестным цветочным рынком.

Святой Марии Магдалины, прочла она. La Madeleine.

– Моя церковь, – сказала Магги для Хекси, которая стала выказывать признаки усталости. Она взглянула наверх и увидела уличный указатель. – Place de Madeleine.[37]37
  Площадь Мадлен (фр.).


[Закрыть]

– Моя площадь, – сказала она и улыбнулась.

На площади было два продовольственных магазина, в двери которых регулярным потоком входили и выходили из них роскошно, изысканно одетые покупатели. «Фушон» и «Хедьяр»; оба они, подумала Магги, рискнув подойти поближе, выглядели внушительно. Она постояла какое-то время возле окон «Фушона», и каждый раз, когда открывались двери, до нее доносился аромат колбас, свежеиспеченного хлеба, сыра и шоколада, заставлявший ее сглатывать слюну.

Хекси стала поскуливать.

– Мы не можем.

Это было очень дорого – ясно, как день, и Магги знала, что при ее обстоятельствах, когда она даже не знает, как долго не сможет найти работу, она должна покупать батон хлеба с ветчиной в дешевом кафе и делиться им с Хекси… Но сегодня был особый день, и к черту все правила!