Текст книги "За темными лесами. Старые сказки на новый лад"

Фокус с бутылкой

[21]21
  “The Glass Bottle Trick” © 2000 Nalo Hopkinson. First publication: Whispers from the Cotton Tree Root: Caribbean Fabulist Fiction, ed. Nalo Hopkinson (Invisible Cities Press).


[Закрыть]

Сгустившиеся в воздухе тучи никак не могли разразиться грозой. Беатрис, сидевшая в плетеном кресле-качалке на передней веранде, легонько оттолкнулась босыми ногами от деревянных половиц и медленно закачалась взад-вперед.

Еще один знойный день сезона дождей… Казалось, от этой сухой жары из воздуха выкипел, испарился, повис в небе тяжкими, чего-то ждущими дождевыми тучами весь кислород.

О, как Беатрис любила такую погоду! Чем жарче был день, тем медленнее она двигалась, купаясь, нежась под солнцем. Она потянулась, распрямив руки и ноги на всю длину, чтобы как следует насладиться роскошью зноя, но тут же с виноватым видом села ровно. Увидел бы Сэмюэл, как она тут разлеживается, непременно бы разворчался. Ворчун Сэмми… Беатрис нежно улыбнулась, любуясь кружевными узорами от солнечных лучей, падавших на пол сквозь ажурные, будто пряники, резные карнизы, окаймлявшие крышу их дома.

– Есть что еще на сегодня, миссис Пауэлл? С мытьем посуды я закончила.

Вышедшая из дома Глория остановилась перед Беатрис, вытирая передником заскорузлые натруженные руки.

При мысли о том, что ей нужно отдавать приказания женщине намного старше нее самой, Беатрис, как всегда, охватил стыд. Ведь Глория была даже старше ее матери…

– Э-э… нет, Глория, по-моему, на сегодня все.

Глория подняла бровь, отчего ее лицо сморщилось, точно патока под зубьями вилки.

Беатрис прерывисто, смущенно захихикала. Конечно, Глория, родившая стольких малышей, поняла все сразу. И теперь ей не терпелось сообщить эту новость Сэмюэлу. Но вчера Беатрис уже решила сообщить ему обо всем сама. Ну, почти решила, и теперь была раздосадована, точно ребенок, чья хитрость не удалась. Но досаде не стоило давать воли.

– Думаю, ты права, Глория, – сказала она, стараясь сохранять перед старухой достоинство. – Может… может, я приготовлю сегодня на ужин что-нибудь особенное, накормлю его как следует, а потом обо всем и расскажу.

– Я бы сказала, давно пора. Детишки – благословение для семьи.

– Истинная правда, – как можно увереннее согласилась Беатрис.

– Тогда до свиданьица, миссис Пауэлл.

Получив нежданный выходной, Глория без лишних «разрешите-позвольте» отправилась в комнату прислуги возле черного хода, переоделась в уличное платье и уже через несколько минут вышла через садовую калитку.

– Не сложновата ли эта книга для юной леди столь нежного возраста?

– Простите?

Насторожившись, Беатрис вскинула на подошедшего язвительный взгляд. От нее не укрылось, что он поглядывал на нее с той самой минуты, как она вошла в книжный магазин, и все же ему удалось застать ее врасплох.

– Вы что-то хотите сказать? – продолжала она, по-хозяйски взяв «Анатомию» Грея под мышку, ценником к себе.

Еще два месяца экономии, и она сможет позволить себе этот учебник.

– Простите, если я чем-то обидел вас, мисс, – застенчиво ответил он. – Меня зовут Сэмюэл.

А он был бы симпатичен, если бы держался раскованнее…

Настороженность Беатрис немного оттаяла. Подумать только: жаркий солнечный день в самом разгаре, а на нем черный шерстяной пиджак и брюки! И крахмальная белая рубашка под изящно завязанным скучным галстуком застегнута до последней пуговки. Господи Иисусе, какой правильный. А ведь не намного старше нее…

– Просто… вы так симпатичны, но мне не пришло в голову ничего другого, чтоб завести разговор.

Еще более смягчившись, Беатрис улыбнулась ему и игриво поправила воротничок блузки. Казалось, он вовсе не так уж плох, если не обращать внимания на его чудаковатую чопорность.

Беатрис с сомнением погладила слегка набухший живот. Четыре месяца… Она ужасно стеснялась сообщить Сэмюэлу эту новость, но теперь-то только слепой не заметит. Глупо откладывать дальше, верно? Поэтому сегодня она собиралась порадовать мужа на славу и наконец-то разбить тонкую скорлупу скорби, до сих пор отделявшую его от нее. Нет, он не говорил об этом ни слова, но Беатрис-то знала, что он никак не может забыть трагической гибели жен – первой, а за ней, что еще ужаснее, и второй. Как ей хотелось вновь отогреть его и вернуть к жизни!

Солнечный луч блеснул в листве гуавы на дворе. Беатрис с наслаждением вдохнула аромат согретых солнцем плодов. Ветви гуавы гнулись под тяжестью бледно-желтых шариков, гладких и круглых, как яйца. Отблески света заиграли на двух синих бутылках, висевших на ветках, среди листвы заплясали кобальтовые зайчики.

Впервые придя в дом Сэмми, Беатрис озадаченно уставилась на пару бутылок, насаженных на ветки гуавы.

– Просто суеверие, дорогая, – пояснил он. – Разве ты никогда не слышала? Старики говорят: если кто-то умрет, повесь на дерево бутылку, чтоб заключить в ней дух покойного, не то его призрак вернется и не отвяжется. А бутылка должна быть синей, чтобы держать дух в прохладе: тогда он не набросится на тебя, разгоряченный яростью оттого, что мертв.

И вправду, Беатрис приходилось слышать что-то подобное, но уж от Сэмми подобных суеверий она никак не ожидала. Для этого он был слишком сдержан и рассудителен. Впрочем, скорбь часто толкает людей к самым странным поступкам. Может, с этими бутылками ему уютнее? Может, они внушают ему ощущение, будто частица души покойных жен – здесь, рядом?

– А этот Сэмюэл – просто прелесть. Приличный такой, трудолюбивый. Не как те голоштанники, с которыми ты все гуляла до него.

Подхватив мясницкий нож, мамуля принялась ловко рубить на кубики козлятину для карри. Беатрис помолчала, глядя на красные комья мяса, рассекаемого ножом. По разделочной доске растеклась багровая лужица.

– Мамуля, – со вздохом сказала она, – но Сэмюэл такой скучный! Вот Майкл с Клифтоном – эти умеют развлекаться. А Сэмюэл, кроме загородных покатушек, и знать ничего не желает. Постоянно старается увести меня от людей.

– Тебе не развлекаться надо, а за учебниками сидеть, – сердито буркнула мать.

– Мамуля, – взмолилась Беатрис, – ты же прекрасно знаешь: у меня одно другому не мешает.

Мать только раздраженно хмыкнула в ответ.

Однако Беатрис говорила сущую правду. За ней постоянно ухаживало множество парней. Точно птицы, вились они вокруг, всегда готовые сводить ее потанцевать или выпить. И все же ей как-то удавалось успевать в учебе, хотя для этого частенько приходилось, несмотря на тошноту и гудящую с похмелья голову, сидеть за учебниками ночь напролет, пока рядом, в ее постели, храпит какой-то мужчина. Что делать: если не учиться на медицинском на круглые «Эй»[22]22
  Высший балл в пятибалльной системе оценок, принятой в США.


[Закрыть], мамуля убьет.

– Придется тебе, Беатрис, учиться содержать себя самой. Мужчина за тебя этого не сделает. Этим бы только свое получить – тут-то ты их и видела.

– Пару котлет и кинг-колу, пожалуйста.

Книзу широкая грудь парня, сделавшего заказ, плавно переходила в тонкую талию. И лицом миловиден… Беатрис лучезарно улыбнулась, склонилась вперед и нежно провела пальцами по его запястью, передавая ему сдачу.

– Ди, ди, кес-кель ди?! – злобно заверещала с ветвей гуавы крохотная питанга.

Небольшая змейка, обвившаяся вокруг одной из верхних веток, подняла голову из птичьего гнезда. В широко разинутой змеиной пасти белело краденое яйцо. Змея заглотила яйцо целиком, горло ее страшно вздулось. Хозяйка разоренного гнезда порхала над ее головой все с тем же жалобным:

– Ска-жи, ска-жи, что он говорит?!

– Пошла прочь! – прикрикнула Беатрис на змею.

Змея оглянулась на звук, но даже не подумала убираться. Она сомкнула челюсти, проталкивая яйцо глубже. Беатрис передернуло от отвращения, а змея, будто и не замечая мечущейся над ней птицы-матери, снова выгнула шею и потянулась к гнезду. Беатрис вскочила и выбежала на двор.

– Кыш! П-шла! Убирайся отсюда!

Но змея, как ни в чем не бывало, вытащила из гнезда второе яйцо.

Сэмми оставил у ствола дерева длинный шест с крюком на конце, чтобы собирать плоды. Схватив этот шест, Беатрис просунула его сквозь листву – так близко к птице и ее гнезду, как только осмелилась.

– П-шла вон! П-шла вон, тварь ненасытная!

Крюк зацепил пару веток. Бутылки, висевшие на дереве, упали на землю и с громким звоном разлетелись вдребезги. Дунул раскаленный ветер. Змея с вздувшимся от двух яиц зобом поспешно ускользнула прочь. Бедная птица с плачем закружилась над гуавой.

Беатрис прислонила шест к стволу дерева. Больше помочь было нечем. Когда Сэмюэл вернется домой, она попросит его отыскать эту противную змею и убить.

Казалось бы, налетевший бриз должен принести с собой хоть чуточку прохлады, но вместо этого от него день стал еще жарче. Два крохотных смерчика закружились у ног Беатрис, пронеслись по двору и рассыпались в прах, разбившись о ставни на окне третьей спальни.

Беатрис поспешила вернуться на веранду и надеть сандалии. Сэмми вовсе не понравится, если она наступит на битое стекло. Вооружившись прислоненной к стене дома метлой, она принялась подметать осколки. Оставалось надеяться, что Сэмми не очень рассердится на нее. Он был из тех, кого лучше не сердить – попадись под горячую руку, становился суров и неумолим, как отец.

По большей части, этим-то и запомнился ей папка – характером, вспыльчивым, но отходчивым. Таким он и был, пока не бросил семью – Беатрис тогда едва исполнилось пять. Единственной светлой памятью о нем осталось вот что: отец раскачивает Беатрис в воздухе – взад-вперед, вверх-вниз, обе ее ручки зажаты в его ладони, а обе ноги – в другой, надежно, крепко. Качает ее отец и поет песенку из старой сказки:

 
– Глянь, Юн-Кьюм-Пьюн, ай да милая корзинка!
Маргрит-Пауэлл-Элон, ай да милая корзинка!
Глянь и ты, Эгги-Ло: ай да милая корзинка![23]23
  Песенка из ямайской сказки о хитром паучке Ананси «Юн-Кьюм-Пьюн» («Yung-Kyum-Pyung»).


[Закрыть]
 

А потом он прижал заливающуюся беззвучным смехом Беатрис к груди – да так крепко, что она едва не задохнулась. Ну и задала ему мамуля за этакие игры!

– Хочешь уронить ребенка да голову ей об пол разбить?! А?! Что за безответственность?!

– Безответственность?! – рявкнул он. – А кто у нас пашет, как вол, от темна до темна, чтобы насытить вот эти животы?

С этими словами он поставил Беатрис на ноги. Больно ударившись пятками об пол, она захныкала, но отец просто подтолкнул ее к матери и вышел из комнаты, яростно хлопнув дверью. Еще один залп в их непрестанной войне… Когда папка ушел от них, пришлось мамуле открыть в городе маленькую закусочную, чтобы сводить концы с концами. По вечерам Беатрис втирала лосьон в загрубевшие, натруженные материнские руки.

– Видишь, как мы из-за него опустились? – ворчала мамуля. – Посмотри, на что я стала похожа.

Про себя Беатрис думала, что папке, может быть, всего-то и нужно было немного терпения. Мамуля, как бы Беатрис ни любила ее, была слишком уж строга. Чтобы порадовать ее, Беатрис усердно училась до самого конца средней школы: физика, химия, биология, куча исписанных аккуратным бисерным почерком тетрадей с результатами лабораторных. Каждую новую «Эй» мать встречала невнятным ворчанием, любая другая оценка влекла за собой долгий выговор. На все это Беатрис беззаботно улыбалась, поглубже прятала боль и обиду и делала вид, что похвалы для нее ничего не значат. Училась она со всем старанием, но находила время и на развлечения. Английская лапта, нетбол, а позже – парни. Все эти парни, которых так и тянет к светлокожим мулаточкам вроде нее. Свою привлекательность Беатрис обнаружила быстро.

– Иш-шь, рас-спустила перья… сучка…

Шипение донеслось со стороны нескольких девчонок, прошедших мимо Беатрис, присевшей на ступени перед библиотекой в ожидании Клифтона, обещавшего заехать за ней. Хотелось зажать уши, заглушить жгучую боль этих слов. Она же знала многих из этих девчонок! Маргарита, Дебора… Они же были ее подругами! Беатрис гордо расправила плечи, но пальцы сами собой потянули книзу край короткой белой юбки. Чтобы немного прикрыть бедра, она опустила на колени объемистый том учебника физики.

Мысли прервал рев и фырканье мотора мотоцикла Клифтона. Ослепительно улыбнувшись, он сбросил газ и картинно развернул мотоцикл прямо перед Беатрис.

– На сегодня учебе конец, дорогая. Пора поразвлечься!

В тот вечер он выглядел потрясающе – впрочем, как и всегда. Облегающая белая рубашка, мышцы бедер распирают джинсы, тонкая золотая цепочка вокруг темно-коричневой шеи… Беатрис поднялась, сунула учебник физики под мышку и одернула юбку. Взгляд Клифтона опустился книзу, вслед за движением ее рук. Видите, как мало нужно, чтобы с тобой хорошо обращались! Беатрис улыбнулась ему…

Сэмюэл не терял надежд и время от времени появлялся, чтобы пригласить ее прокатиться с ним за город. Он был настолько старше всех остальных ее ухажеров! И настолько скучнее… Прокатиться за город, бог ты мой! Несколько раз Беатрис приняла приглашение: он был так настойчив, что она просто не смогла придумать, как ему отказать. Намеков на то, что ей нужно учиться, он словно бы не понимал. Однако, говоря откровенно, со временем она начала находить его спокойствие и непритязательность успокаивающими. Его «BMW», белый, как яичная скорлупа, катил по щебню загородных дорог так тихо, что без труда можно было расслышать, как щебечут питанги в ветвях манговых деревьев, снова и снова спрашивая об одном и том же:

– Ди, ди, кес-кель ди?

Однажды Сэмюэл принес ей подарок.

– Это тебе и твоей маме, – застенчиво сказал он, протянув Беатрис смятый бумажный пакет. – Я знаю, она их любит.

Внутри оказались три пухлых баклажана, выращенных им своими руками на собственном огороде. Беатрис вынула скромный подарок из пакета. Туго натянутая кожица баклажанов отливала глубокой глянцевой синевой. Позже она поняла, что с этого и началась ее любовь к Сэмюэлу. Такой надежный, основательный, ответственный… Уж с ним-то и она, и мамуля будут счастливы!

Шло время, и Беатрис все больше и больше поддавалась застенчивым ухаживаниям Сэмюэла. Образованный, культурный, с правильной речью… Он бывал за границей и много рассказывал об экзотических видах спорта вроде хоккея на льду и горных лыж. Он водил ее в шикарные рестораны, о которых она раньше только слышала: ее другие, молодые, еще не нашедшие себя в жизни поклонники ни за что не смогли бы позволить себе такого, а если бы и решились, то, пожалуй, только смутили бы ее этим. Другое дело – блестящий, элегантный Сэмюэл. Но в то же время он был и скромен: сам выращивал овощи на огороде, и эта самокритичность, с которой он всегда говорил о себе… Неизменно пунктуален, неизменно учтив с ней и с матерью. Всегда готов забрать Беатрис после учебы или отвезти мать к парикмахерше. С другими всегда приходилось держаться настороже: дуться, чтоб пригласили куда-нибудь вместо еще одного дармового ужина в закусочной матери, упрашивать пользоваться презервативами, никогда не раскрывать перед ними душу до конца. А вот с Сэмюэлом можно было расслабиться. Сэмюэлу можно было доверять.

– Беатрис, иди сюда! Живей, живей!

Услышав крик матери, Беатрис, возившаяся на заднем дворе, поспешила в дом. Неужто с мамулей что-то случилось?

Мать сидела за кухонным столом, перед миской с тестом для фунтового кекса на продажу, держа в руке занесенный над яйцом нож. Замерев с разинутым от изумления и восторга ртом, она смотрела на стоявшего перед ней Сэмюэла, с нетерпением крутившего в руках букет кроваво-алых роз на длинных стеблях.

– Господи боже, Беатрис, Сэмюэл говорит, что хочет на тебе жениться!

Беатрис вопросительно взглянула на Сэмми.

– Сэмюэл, – недоверчиво спросила она, – что ты говоришь? Вправду?

– Да, Беатрис, – кивнул Сэмюэл. – Вправду.

В груди что-то мягко дрогнуло. На душе вдруг стало легко-легко, будто долго сдерживаемый вздох наконец-то вырвался наружу. Будто до сих пор ее сердце было заключено в стеклянном яйце, а теперь Сэмми выпустил его на волю.

Два месяца спустя они поженились. Мамуля ушла на покой. Сэмюэл купил для нее домик в пригороде и нанял прислугу, приходящую трижды в неделю. В радостных предсвадебных хлопотах Беатрис совсем запустила учебу и, к собственному разочарованию и ужасу, окончила выпускной курс университета, едва дотянув средний балл до «Си».

– Чепуха, радость моя, – сказал на это Сэмюэл. – Мне все равно не нравилась эта твоя учеба. Это все для детишек. А ты теперь взрослая женщина.

Мамуля тоже согласилась с ним, заявив, что теперь Беатрис все это ни к чему. Беатрис пыталась возражать, но Сэмюэл недвусмысленно дал понять, чего хочет, и, не желая разногласий, она прекратила спор. Несмотря на безупречные манеры, терпением Сэмюэл не отличался, и перечить ему не стоило. Ему так мало нужно было для счастья! К тому же, он был ее любимым, единственным человеком на свете, кому она могла верить.

Вдобавок, ей пришлось учиться быть хозяйкой дома, осваивать надлежащую – в меру властную, в меру шутливую – манеру общения с горничной Глорией и мальчишкой-разнорабочим Клетисом, являвшимся дважды в неделю для стрижки газонов и прополки сорняков. Как странно и непривычно это было – распоряжаться людьми: ведь Беатрис привыкла к тому, что в мамулиной закусочной распоряжения отдавали ей. Как неудобно было приказывать другим делать за нее ее работу! Но мамуля сказала, что к этому нужно привыкать: теперь у нее на это полное право.

В небе прогремел гром, однако дождь все никак не начинался. Конечно, теплый денек – это хорошо, но и самое хорошее в конце концов может надоесть. Беатрис раскрыла рот и сделала глубокий вдох, стараясь набрать в легкие побольше воздуха. В последние дни у нее началась легкая одышка: ребенок уже давил на диафрагму. Она понимала, что от жары можно скрыться в доме, но кондиционеры у Сэмюэла постоянно работали на пределе – внутри было так холодно, что масло могло храниться прямо на блюдечке на кухонном столе. И никогда не портилось. И даже насекомых в доме не водилось. Порой Беатрис казалось, что на самом деле их дом стоит вовсе не в тропиках, а где-то совсем в другом месте. Постоянная борьба с муравьями и тараканами была для нее делом обычным, но только не в доме Сэмюэла. От холода внутри пробирала дрожь, а глаза пересыхали так, будто вместо них в глазницы вставили вареные яйца. Поэтому Беатрис старалась при любой возможности выходить наружу, хоть Сэмюэл и не хотел, чтобы она проводила слишком много времени на солнце. Говорил, что опасается, как бы ее нежную кожу не попортил рак, что очень боится потерять и ее. Но Беатрис знала: он просто не хочет, чтобы она сделалась слишком смуглой. Стоило солнцу коснуться ее кожи – и сепия с корицей в ее крови одолевали молоко и мед, и Сэмми больше не мог делать вид, будто она белая. А ему нравилось, чтоб ее кожа оставалась как можно более бледной.

– Посмотри, ты же просто сияешь в лунном свете, – говорил он среди нежных, едва ли не благоговейных ночных ласк на огромной кровати с балдахином.

Его рука скользила по коже, трепетно ложилась на грудь, а обожание во взгляде становилось таким, что порой даже пугало. Как же он ее любит!

– Красавица… Бледная Красавица для моего Чудовища… – шептал он, и его прохладное дыхание, щекотавшее нежные слуховые перепонки, заставляло вздрагивать от наслаждения.

Беатрис тоже нравилось смотреть на него: темная, как патока, кожа, широкие плечи, мощные грудные мускулы… Глядя на них, она представляла себе движение тектонических плит глубоко в недрах земли. А какой восхитительной синевой отливало его тело в игривом свете луны!

Однажды, глядя на него, нависшего над ней, чувствуя его тело собою и в себе, Беатрис увидела в его аккуратной бородке темно-синие искорки лунного луча.

– Черный Красавчик, – тихонько пошутила она, притягивая Сэмми к себе для поцелуя.

Услышав это, он отпрянул от нее, сел на край кровати и натянул на себя простыню, чтобы прикрыть наготу. Беатрис удивленно уставилась на него, чувствуя, как остывает, холодит кожу их смешавшийся пот.

– Никогда не называй меня так, Беатрис, – негромко сказал он. – Не нужно напоминать о цвете моей кожи. Знаю: я некрасив. Черен и уродлив – таким уж родила меня мать.

– Но, Сэмюэл!..

– Нет.

На простыни между ними легла тень. В ту ночь он больше не дотронулся до нее и пальцем.

Иногда Беатрис гадала, отчего Сэмюэл не женился на белой. Хотя причина, пожалуй, была ясна. Она ведь видела, как Сэмюэл держится среди белых. Его улыбка становилась слишком уж широкой, он как-то разом глупел, начинал отпускать дурацкие шутки… В такие минуты на него больно было смотреть, и, судя по отчаянию в его глазах, ему самому было больно. При всей своей любви к сливочно-белой коже, Сэмюэл, скорее всего, просто не смог бы заставить себя подойти к белой женщине и заговорить с ней так, как заговорил с Беатрис.

Вскоре осколки стекла были сметены в аккуратную кучку у корней гуавы. Настало время готовить Сэмюэлу ужин. Поднявшись по ступеням веранды к парадной двери, Беатрис вытерла подошвы сандалий о кокосовую циновку у входа. Сэмми терпеть не мог пыли. Отворив дверь, она почувствовала новый порыв жаркого ветра, дунувшего в спину и ворвавшегося в прохладу дома. Беатрис быстро переступила порог и затворила дверь, чтобы воздух внутри остался холодным, как любит Сэмми. Теплоизолированная дверь звучно чмокнула за спиной. Она была герметичной. И ни одно из окон в доме не открывалось. Однажды Беатрис спросила Сэмюэла:

– Отчего тебе так нравится жить, будто в ящике, милый? Ведь свежий воздух полезен.

– Не люблю я жару, Беатрис, – ответил он. – Не люблю жариться на солнце, как кусок мяса. А глухие окна удерживают охлажденный воздух внутри.

И Беатрис не стала спорить.

Она прошла через элегантную, чопорную гостиную в кухню. На ее вкус тяжелая заграничная мебель была слишком холодна и строга, но Сэмюэлу это нравилось.

На кухне она включила чайник и, хоть не сразу – куда же Глория могла ее засунуть? – но отыскала нужную кастрюльку. Поставив ее на плиту, чтобы обжарить ароматные зернышки кориандра для карри, она поставила рядом и кастрюлю с водой. Над кастрюлями заклубился пар. Сегодня ужин будет особым. Карри из яиц – Сэмюэл так его любит!

Взглянув на картонку с яйцами, Беатрис вспомнила фокус, секрет которого узнала на уроке физики. Как поместить яйцо в бутылку с узким горлышком, не повредив его? Для этого требовалось сварить яйцо вкрутую, очистить от скорлупы, а в бутылку опустить зажженную свечу. Если приставить яйцо острым концом к горлышку, оно закупорит бутылку, и, когда пламя свечи сожжет в ней весь воздух, давление внутри бутылки станет меньше давления снаружи. Тогда-то превосходящее наружное давление и втолкнет яйцо в бутылку – целиком. Из всего класса одной Беатрис хватило терпения довести фокус до конца. Терпение – вот и все, что нужно ее мужу. Бедный загадочный Сэмюэл потерял здесь, в этом уединенном загородном доме, двух жен. И остался болтаться в безвоздушных комнатах, точно яйцо в бутылке. Совсем один. До ближайших соседей не одна миля, и он даже не знает, как их зовут…

Но Беатрис собиралась все это изменить: пригласить мать погостить, а может, и устроить ужин для далеких соседей, пока беременность не сделала ее слишком сонной и неповоротливой для подобных вещей.

С рождением малыша их семья обретет завершенность. Сэмюэл будет рад, обязательно будет. Да, Беатрис помнила его шутки: дескать, ни одной женщине не пристало рожать на свет его уродливых черных отпрысков, но уж она-то покажет ему, как прекрасны могут быть их дети – их смуглые малыши, свеженькие, будто земля после дождя. Уж она-то научит Сэмми любить в них самого себя…

В кухне сделалось жарко. Может, из-за плиты? Беатрис вышла в гостиную, заглянула в гостевую спальню, в спальню хозяев, в обе ванные комнаты… Во всем доме было теплее, чем когда-либо на ее памяти! Тут она осознала, что слышит звуки снаружи – громкое пение цикад перед дождем. А вот шепота охлажденного воздуха в вентиляции было не слыхать. Кондиционеры не работали.

Беатрис начала волноваться. Сэмюэл любил прохладу, и сегодня она собиралась устроить для них обоих особый, праздничный вечер, но если хоть что-то будет ему не по нраву, быть беде. Несколько раз он уже повышал на нее голос. А раз или два останавливался посреди спора с занесенной, будто для удара, рукой, глубоко дыша, с трудом удерживая себя в руках… В такие минуты темное лицо мужа становилось иссиня-черным, и Беатрис старалась не попадаться ему на глаза, пока его гнев не уймется.

Что же могло случиться с кондиционером? Может, он просто отключился? Но Беатрис даже не знала, где искать пульт управления. Обо всем в доме заботились Глория и Сэмюэл. В поисках пульта управления она еще раз обошла дом. Ничего. В недоумении она вернулась в гостиную. К этому времени в наглухо запертом доме сделалось тесно и душно, будто в материнской утробе.

Больше искать было негде. Негде, кроме запертой третьей спальни. Сэмюэл объяснил, что именно там, одна за другой, умерли обе его прежних жены. И дал Беатрис ключи от всех комнат в доме, только именно эту дверь просил не открывать – никогда и ни под каким видом.

– Такое чувство, любовь моя, как будто это принесет несчастье. Знаю, я просто суеверен, но надеюсь, ты уважишь эту блажь?

Не желая делать ему больно, Беатрис слушалась. Но где же еще может быть этот пульт? В доме так жарко!

Она потянулась к карману за ключами, которые всегда носила при себе, и обнаружила, что до сих пор держит в руке сырое яйцо. Заинтересовавшись странным теплом в доме, она совсем забыла опустить его в кастрюлю. Губы Беатрис дрогнули в легкой улыбке. Прилив гормонов сделал ее такой рассеянной! Сэмюэл непременно будет дразниться, пока она не расскажет, отчего это. Вот тогда все будет хорошо.

Переложив яйцо из руки в руку, Беатрис вынула из кармана связку ключей и отперла дверь.

Навстречу ударила стена ледяного мертвого воздуха. В спальне было холодно, как в морозилке. Изо рта густыми клубами вырвался пар. Беатрис сдвинула брови, шагнула внутрь, и прежде, чем ее мозг успел понять, что видят глаза, яйцо выскользнуло из пальцев и с влажным треском разбилось об пол у ног. На двуспальной кровати бок о бок покоились два женских тела – застывшие рты разинуты в беззвучном крике, страшные раны зияют в распоротых животах. Кожа, лишь чуть смугловатая, как и у Беатрис, покрыта тонким слоем кристалликов льда, под изморозью темнеют рубиновые потеки застывшей крови…

Беатрис тоненько застонала от страха.

– Но, мисс, – спросила Беатрис у учительницы, – как же теперь достать яйцо из бутылки?

– А как ты думаешь, Беатрис? Бутылку придется разбить; другого способа нет.

Так вот как Сэмюэл покарал тех, кто пытался родить на свет его детей – его прекрасных черных малышей! На животах обеих покоились мускульные мешочки – вынутые из чрева и взрезанные матки с багровой массой плаценты внутри. И Беатрис не сомневалась: если разморозить и вскрыть их, в каждой обнаружится крохотный зародыш. Убитые, как и она, были беременны.

Вдруг под ногами что-то зашевелилось. На миг оторвав взгляд от мертвых тел на кровати, Беатрис опустила глаза. На полу, в лужице быстро застывающего желтка, копошился эмбрион, покрытый зачатками перьев. Должно быть, в курятнике мистера Герберта имелся петух. Беатрис прижала ладони к животу, пытаясь унять сжавшуюся от сострадания матку. Жуткое зрелище в спальне притягивало взгляд, как магнит – булавку. С губ сорвался новый стон.

Позади, за распахнутой дверью, прошелестел тихий вздох. Поток воздуха горячо лизнул щеку и ворвался в комнату, оставив за собой шлейф пара. Зависнув над головами убитых, шлейф разделился надвое, и обе его половины начали обретать форму. Над столбиками тумана появились лица, искаженные яростью. Те же лица, что и у мертвых женщин на кровати! Одна из призрачных женщин склонилась над собственным телом и, точно кошка, принялась слизывать кровь, оттаявшую на груди. Отведав живительной влаги, призрак стал виден немного отчетливее. Второй призрак последовал его примеру. Животы призрачных женщин слегка выдавались вперед. Беременность, из-за которой Сэмюэл и убил их… Беатрис разбила бутылки, в которые были заключены призраки его жен, а их тела оставались такими, какими были, потому что духи не могли обрести свободу. Она освободила их. Она впустила их в дом. Теперь ничто не могло остудить их ярость, и ее жар быстро согревал промерзшую насквозь спальню.

Придерживая животы, призрачные женщины устремили взгляды на нее. В глазах их полыхала жгучая ярость. Беатрис попятилась назад, прочь от кровати.

– Я же не знала, – сказала она призрачным женщинам. – Не делайте мне зла. Я не знала, как обошелся с вами Сэмюэл.

Что это? Понимание на их лицах? Или всякое сострадание им чуждо?

– Я тоже ношу в себе его ребенка. Сжальтесь хотя бы над ним.

Сзади донесся щелчок отпертой входной двери. Сэмюэл вернулся. И заметил разбитые бутылки, и почувствовал, как потеплело в доме… Беатрис охватило странное спокойствие – спокойствие жертвы, осознавшей, что ей остается одно: развернуться и встать лицом к лицу с преследующим ее хищником. Заметит ли он истину, спрятанную в ее животе, словно яйцо в бутылке?

– Не мне… не за что вам мне мстить, – с мольбой сказала она призрачным женщинам. И, сделав глубокий вдох, вымолвила слова, навсегда разбившие ее сердце: – Это… это все Сэмюэл.

До ушей Беатрис донесся звук шагов Сэмюэла. Голос мужа зарокотал – зловеще, точно гром перед грозой. Слов она не расслышала, но злость в его тоне невозможно было спутать ни с чем иным.

– Что ты говоришь, Сэмюэл? – крикнула она, осторожно шагнув за порог жуткой холодильной камеры.

Тихо притворив за собой дверь, но не забыв оставить узкую щелку, чтоб призраки жен Сэмюэла смогли выйти наружу, когда будут готовы, Беатрис с приветливой улыбкой пошла встречать мужа. Нужно отвлечь его от третьей спальни, задержать, насколько удастся. Большая часть крови в телах убитых наверняка свернулась, но, может, довольно будет и того, что она согреется? Оставалось надеяться, что вскоре оттаявшей крови хватит, чтоб призраки напились досыта и обрели полную силу.

А что будет, когда они насытятся? Придут ли они ей на помощь, спасут ли ее? Или, заодно с Сэмюэлом, отомстят и ей, узурпаторше и самозванке?

Глянь и ты, Эгги-Ло: ай да милая корзинка…

Нало Хопкинсон

* * *

Нало Хопкинсон родилась на Ямайке, росла на Тринидаде и в Гайане, а последние тридцать пять лет живет в Канаде. В настоящее время – преподает литературное творчество в Калифорнийском университете в Риверсайде, США. На ее счету шесть романов, два авторских сборника рассказов и повестей и брошюра. Нало Хопкинсон удостоена премии «Уорнер» за дебютный роман, премии Художественного совета Онтарио для начинающих писателей, мемориальной премии Джона В. Кэмпбелла и премии «Локус» (как лучший дебютант), Всемирной премии фэнтези, премии «Санберст» (дважды), премии «Аврора», премии «Гейлактик Спектрум» и премии имени Андре Нортон. Последний из ее авторских сборников – «Влюбиться в гоминида» – был выпущен издательством «Тахион Пабликейшнс» в 2015 г.