Текст книги "Темная сторона изобилия. Как мы изменили климат и что с этим делать дальше"

В 1996-м компания Monsanto, производившая Roundup, вывела на рынок семена «подготовленных» к его действующему веществу кукурузы, соевых бобов и хлопка. В них был введен ген, нивелировавший воздействие пестицида: ткани растений снова могли делиться. Если использовать модифицированные таким образом семена, больше не нужно заливать Roundup точечно между рядами: достаточно распылить его на все поле – и сорняки погибнут, а ГМ-культуры выживут. С тех пор как улучшенные семена вышли в продажу, использование глифосата в мире резко возросло – более чем в 15 раз за последнее двадцатилетие. Сейчас на наших полях пестицидов столько, сколько не было никогда.

Но история на этом не заканчивается. С порывами ветра, пролетающего над ГМ-посевами, их пыльца переносится в соседние экосистемы и включается в процесс опыления. В 1998 году было известно только об одном виде сорняков, устойчивом к глифосату. Сегодня таких насчитывается уже больше 15. Пестициды, как и все вещества, сходные с антибиотиками, становятся менее действенными по мере того, как объекты их действия эволюционируют, вырабатывая резистентность к основному токсину. И тут мы возвращаемся к древней истине: чем чаще мы полагаемся на пестициды, тем меньше от них эффекта.

Есть и еще один повод для беспокойства. В 2015 году Международное агентство по изучению рака постановило, что глифосат (Roundup) – возможный канцероген, ведущий к росту заболеваемости неходжкинскими лимфомами. Поскольку риск увеличивается прямо пропорционально дозе, страдают от этого в основном люди, вынужденные иметь дело с большими объемами пестицида, – наши фермеры.

Странно, но стоит мне заговорить о сельском хозяйстве, как это неизбежно приводит меня в Айову. И дело не только в том, что я выросла в маленьком городке, большинство дорог которого вели туда вполне буквально. Просто именно этот штат всегда нес на себе тяжкую ношу сельскохозяйственных работ всей Америки. Я росла в 1970-х, когда Айова несколько лет производила почти четверть главных культур страны. Эти земли всегда были – и, вероятно, будут – самой урожайной фермой в мире.

Когда я училась в старшей школе, пашни занимали больше 80 % штата. Сегодня, 30 лет спустя, 80 % Айовы – все еще пашни, потому что меньше они здесь не занимали никогда.

Однако отличие все же есть. В 1970-х в Айове было в два раза больше частных хозяйств, чем сейчас; со временем средние фермы уменьшились, а крупные – разрослись. В год моего рождения обычная ферма в Айове занимала около 80 га. Спустя 50 лет это число сократилось вдвое, зато вдесятеро выросло количество ферм размером 80 га и больше (представьте рядом четыре Центральных парка, чтобы оценить этот размер). Крупнейшие фермы Айовы в два раза превышают размерами остров Манхэттен и ежегодно приносят больше миллиона бушелей кукурузы.

Сейчас в Айове чуть меньше 90 000 «основных операторов сельского хозяйства» (то есть фермеров). Это примерно 3 % населения штата, отвечающие за 10 % его экономики. Тяжкая ноша, без иронии.

Теперь немного о деньгах. Если вы хотите заплатить больше за пищу, которая ровно настолько же питательна, насколько ее привычная копия, вам поможет метка «органический продукт» от министерства сельского хозяйства США. Требования к получению такого сертификата основаны на необходимости долгосрочного поддержания плодородности почв, а потому тесно связаны с методами культивации и пробами земли. Другой важный момент – предпочтение механических, а не химических способов борьбы с вредителями, хотя существует длинный список разрешенных для органического земледелия синтетических пестицидов. Согласно документам, отвечающая требованиям продукция создана с целью помочь «восстановить, поддержать и расширить экологическую гармонию». Заметьте: ни слова о качестве самой пищи. Впрочем, независимые исследования показывают, что остаточный уровень самых ядовитых из используемых сегодня пестицидов в органических продуктах значительно ниже, чем в традиционных.

Теперь «органическая» продукция, которую министерство сельского хозяйства считает более подходящей для наших полей, в ассортименте продается в магазинах как более дорогая альтернатива – овощи и фрукты класса люкс, доступные очень немногим.

Я, как всегда, была одновременно права и неправа, говоря своему напарнику по опытам, что в Хартленде выращивают еду для таких, как он. Если быть предельно честной, там используют зерно для разных целей, но по большей части – не для того, чтобы кормить людей.

Возьмем, к примеру, кукурузу. Те, кто вырос в Хартленде, знают: она – не просто зерно. Ее поля – декорации и сцена спектакля нашей жизни, зеленая обстановка наших задних дворов. Среди ее стеблей мы играли в прятки воскресным днем, ожидая, пока взрослые закончат со своим картофельным салатом и наступит время пирога. Среди ее стеблей ловили садовых ужей – по штуке в каждую руку, чтобы поразить родных своей храбростью. И старые «форды» парковали здесь, и хвастались друзьям, что вот-вот уедем из этого крохотного городка, – а сами никак не могли понять, почему «взрослеть» всегда означает «оставлять дом», и все смотрели на холодные звезды над головой.

Соединенные Штаты всегда были райским садом для кукурузы. Даже в 1870 году, когда Гражданская война только закончилась и всюду царил хаос, Америка произвела миллиард бушелей. К 1890-му ежегодный урожай кукурузы вырос вдвое. После Второй мировой войны, во время экономического бума, собирали по 3 млрд бушелей в год.

В семидесятых я была ребенком, а Америка производила 5 млрд бушелей кукурузы каждый год – больше, чем объем урожая всех остальных зерновых культур, вместе взятых. Сегодня ее годовое производство в США составляет 15 млрд бушелей. За последние 50 лет оно выросло на 300 %, притом что кукурузой сейчас занято лишь на 50 % больше полей, чем раньше.

Такое изобилие стимулировало поиски все более и более странных способов пустить кукурузу в дело – точнее, протолкнуть во чрево людское неочевидными методами. Ее можно найти на полках не только в виде муки, но и в виде жвачки, кислот, воска и глутамата натрия, не говоря уже о более привычных крахмале, сахаре и масле. Несмотря на эти усилия, люди потребляют только 10 % годового кукурузного урожая Штатов. Куда же уходит остальное?

Почти половина урожая (то есть 45 % кукурузы, высаженной в удобренную почву и заботливо собранной) вообще никогда не пойдет на пищу созданиям большим и малым. Из второй половины больше миллиарда бушелей (этого хватит, чтобы год кормить 100 млн человек) сразу же превратится в навоз.

6
Вскармливаем скот

Человек и животное – как способ переработки и источник пищи – могила других животных, пристанище мертвецов, живущее за счет смерти других.

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ (ОК. 1508)

Давным-давно жила на Украине одна корова. Точнее, бык. А еще точнее – вол, кастрированный сразу после отлучения от матери. Был он молод, силен, красив и оттого имел множество поклонниц. Среди них оказалась и моя подруга.

Она, журналистка, путешествовала по Восточной Европе, собирая информацию об обрядах и традициях, сопровождающих важные для местных женщин церемонии. В тот день ее сопровождал мужчина, сестра которого готовилась выйти замуж. Они ехали через живописную долину и остановились возле маленького загона для скота, очень аккуратного и причудливо украшенного. В его середине стоял и жевал жвачку одинокий вол.

– Вот его и зарежем к свадьбе, – с гордостью сообщил спутник моей подруги, не сводя довольного взгляда с пышущего здоровьем животного. Не без труда он объяснил, что на праздник будет приглашена вся деревня. Каждый из гостей приготовит к столу свои лучшие угощения, но именно стоящее здесь животное станет главным блюдом церемонии.

Моя подруга смотрела на кроткое создание в загоне и думала о его смерти. Вол на минуту поднял на нее глаза, потом повесил голову, шумно выдохнул в землю под ногами и сорвал новый пучок травы.

В Айове на одного человека приходится девять домашних свиней. Я сомневалась, стоит ли делиться с вами этими данными, благодаря которым перед внутренним взором сразу предстает счастливое семейство, состоящее из мамы, папы, двоих детей и тридцати шести резвящихся вокруг них поросят. Этот образ, пусть и бесспорно очаровательный, несколько далек от истинного положения дел в штате. Суровая реальность такова: большинство жителей Айовы не знакомо ни с одним из 22 млн своих хрюкающих соседей.

В наши дни это вообще большая редкость – чтобы американцы встречались с будущей отбивной, пока она еще бегает. При этом среднее количество блюд, так или иначе включающих мясо, составляет около десяти на душу населения в день. Да и само мясо часто принадлежало раньше минимум десяти разным особям. Каждый час в Соединенных Штатах убивают около миллиона животных. Для этого приспособлены здания размером с аэропорт, а «жертвы» разнятся в зависимости от региона. На Великих равнинах Небраски, Колорадо и Канзаса ежегодно идет под нож 30 млн голов крупного рогатого скота. На так называемом Перьевом поясе, протянувшемся от Арканзаса до Джорджии, каждый год режут по 9 млрд цыплят – невероятное количество! В штатах Верхнего Среднего Запада, окружающих Айову, убивают свиней – по 120 млн за год.

Я шлю вам привет из своеобразного эпицентра свиноиндустрии. Мой родной город, возможно, не тянет на колыбель цивилизации хрюшек, зато вполне может претендовать на звание ее могилы: из общего числа этих животных, каждый год отправляющихся на скотобойню в США, как минимум 6 % перестало дышать в пределах Остина. На северо-западе, аккурат между Четвертой и Восьмой улицами, 1300 человек каждый день убивает 19 000 свиней.

Я ни разу не была на скотобойне: это не такое место, где можно просто постучать в дверь, и тебя пустят. Наша начальная школа одно время водила туда детей на экскурсии – мои старшие братья еще застали их, – но к тому моменту, как я перешла в третий класс, от этого отказались. Среди моих знакомых тем не менее всегда было достаточно людей, работающих или работавших на бойне, поэтому я легко могу описать процесс в деталях в застольной беседе. Реакция остальных гостей на такие истории обычно описывается словом «жалко». Трудно сказать, меня или хрюшек, но одно точно – никто не завидует. Забой скота (как и сами бойни) представляется большинству людей, с которыми мне доводилось обедать последние 20 лет, печальным, если не отвратительным.

Их реакция вызывает у меня удивление, и я пытаюсь защитить честь родного города, с полным правом жительницы этих мест доказывая: скотобойня – место на самом деле приятное и достойное, по крайней мере полное нормальных милосердных людей. Рассказываю им о Тэмпл Грандин, которая лично помогала создать оборудование, позволяющее свиньям отправляться в лучший из миров по одной каждые пять секунд, не травмируя себя и окружающих. Перетаптываясь с ноги на ногу в медленно ползущей, вьющейся змеей длинной очереди (примерно как мы в аэропорту), они и понятия не имеют, что в конце ее их ждет слава, уверяю я слушателей. Боже, да хрюшки, наверное, оказываются в своем поросячьем раю, не успев толком осознать, как туда попали и в чем дело.

Теперь о тех, кто работает на этом производстве… Видите ли, убой скота достойно оплачивается, продолжаю я, гораздо лучше, чем работа официанта в придорожном кафе для дальнобойщиков. И не забывайте про полный соцпакет. А еще на предприятии есть больница, где работники могут получить бесплатное лечение острых и хронических заболеваний. Да, я ни разу не встречала мясников, которым бы нравилась их работа, но, позвольте, все мы поздновато приходим к пониманию, что можно делать то, что любишь, и получать за это деньги, – и все равно продолжаем относиться к этой идее весьма скептически.

Рассказывая об этом, я прикладываю максимум усилий, но ни на шаг не приближаюсь к достижению цели – убедить окружающих в необходимости и гуманности Quality Pork Processors, Inc., корпорации, специализирующейся на убое скота и производстве мяса. На эту тему писал еще Эптон Синклер, и, как бы я ни живописала современный производственный процесс, до нарисованных им в «Джунглях» (1906) картин мне далеко. Но самое абсурдное в этих беседах – то, что мы обсуждаем забой скота и едим мясо. Я не раз рассказывала свои истории, одновременно откусывая от куска свинины. Пару раз это были ломтики прошутто, прекрасной итальянской ветчины, которую в моем родном городе не производят. А вот тушенки, этой полужидкой ветчиноподобной субстанции, на наших тарелках не было ни разу, хотя ее-то и делают на моей малой родине. Да что говорить, ее именно там и изобрели.

Из 7 млн свиней, каждый год прибывающих в Остин, большая часть покидает его в виде тушенки, которую съедят потом в 80 странах мира – по одной банке за каждые 78 миллисекунд. До этих данных я за обедом обычно не добираюсь, остановленная безжалостным требованием этикета – «давайте сменим тему», но при каждой возможности настаиваю: мы должны говорить о мясе больше. Мы обязаны говорить о нем, ведь мы так много его едим.

С 2011 года мировое производство мяса превысило 300 млн т в год – это в три раза больше, чем в 1969-м. 97 % мясопродуктов получены в результате забоя коров, кур и свиней. Пятьдесят лет назад они же обеспечивали почти 90 % от общего количества мяса. Бремя прогресса, однако, для них неравнозначно. По сравнению с 1969 годом количество говядины удвоилось, а количество убитых коров уменьшилось вдвое, производство свинины выросло в 4 раза, а убитых свиней – только в 3 раза, курятины стало больше в 10 раз, а убитых куриц – в 6. Добавим более триллиона яиц, которые несушки откладывают каждый год, – вчетверо больше, чем в 1969-м. Невольно возникает ощущение, что XXI век запомнится как очень мрачный период в истории куриного царства.

Для остальных продуктов животного происхождения эта статистика тоже справедлива. Особенно поражает молоко: в Штатах его сейчас в 3 раза больше, чем 50 лет назад, а молочных коров – на 3 млн меньше. Что вообще происходит?

Подсказка: с урожаем та же история. Помните, почему мы выращиваем в три раза больше зерна на увеличившихся всего на 10 % территориях? Здесь то же самое: мы лучше кормим животных, защищаем их, и, да, мы усовершенствовали самих животных.

Ветеринария развивалась и обогащалась новыми открытиями; теперь мы можем лечить животных от многих болезней и понимаем, как кормить скот, выращиваемый на мясо для рынка. Но куда сильнее впечатляют открытия в области физиологии животных, сделанные благодаря семи десятилетиям спонсируемых государством наблюдаемых скрещиваний на экспериментальных базах. Благодаря изумительным достижениям нескольких тысяч преданных делу ученых любая корова, свинья и курица, идущие под нож в современном мире, в среднем на 20–40 % крупнее, чем их предки полвека назад. Меньше животных, больше мяса – вот неожиданный результат странного сочетания противоречащих друг другу на первый взгляд характеристик, в числе которых быстрое взросление, высокая фертильность и медленный метаболизм.

Полагаю, значение слова «детство» в течение ХХ века изменилось для всех, но сильнее всего – для телят. В пятидесятых они обычно преодолевали отметку в 45 кг на третьем месяце жизни, сейчас норма – вырасти до 90 кг за 50 дней. Современная корова каждый день дает более 20 л молока – в два раза больше, чем 50 лет назад, и оценить эту цифру возможно, только вскормив собственной грудью ребенка.

Американские семьи изменились, причем не только у людей. Например, у свиноматок начался бесконечный день сурка: в 1942 году в помете одной свиньи было в среднем пять орущих поросят, теперь – десять, причем бедняжки приносят приплод уже не один, а два раза в год. Что до скромного жареного цыпленка, он являет собой существо, кардинально отличающееся от своего предка 60 лет назад. В 1957-м на одного килограммового цыпленка нужно было столько же корма, сколько сейчас хватает на пятикилограммовую курицу.

Какие здесь красивые созданья! О дивный новый мир, что нами покорен.

Мне понадобилось время, чтобы втолковать подруге-журналистке: ее украинский провожатый остановился у загона не ради животного. Он демонстрировал результат трех лет тяжелой работы.

Хозяйств, не требующих внимания и ухода, попросту не существует. Здоровый, готовый к убою вол когда-то был зародышем в утробе коровы, которая на протяжении 280 дней беременности требовала дополнительного питания и ухода. Родившегося теленка нужно кастрировать, а потом на протяжении 18 месяцев давать ему сено, убирать стойло, чинить забор, выгонять вола на пастбище, поить, лечить от глистов и, в конце концов, откармливать. Решив зарезать вола к свадьбе сестры и подарить ей все его мясо, крестьянин дарил ей и несколько лет труда, необходимых, чтобы подготовить животное к бойне.

Производство мяса требует вложения огромного количества ресурсов; это процесс сосредоточения совершенно неправдоподобного объема сырья в относительно небольшом конечном продукте. 30 % всей свежей воды, используемой человечеством, уходит на уход, содержание и убой скота. Мы содержим 25 млрд коров, свиней и кур, и в ожидании очереди на забой они получают огромное количество лекарств. По данным на 1990 год, две трети всех антибиотиков в Соединенных Штатах задаются скоту с кормом, чтобы ускорить рост и снизить смертность, хотя исследования показали, что эти препараты не годятся ни для того, ни для другого.

Большая часть антибиотиков покидает организм животных в неизмененном виде, с мочой, а затем попадает в стоки и оттуда – в подземные воды, где заставляет попотеть множество различных микроорганизмов. Так в глубинах земных бактерии учатся противостоять нашим фармацевтическим достижениям древним способом проб (и ошибок) на целых поколениях микробов.

Главное же, что нужно дать животному, желая получить мясо, – это зерно, огромные горы зерна. Больше 60 млрд бушелей зерна – в основном кукурузы, соевых бобов и пшеницы – каждый год уходит на корм скоту. При этом съеденное превращается во что угодно, но в основном не в мясо.

Животные двигаются, дышат, мычат или издают иные звуки, испражняются – и с каждым сокращением мышцы, с каждой новой нейронной связью расходуют энергию, полученную из пищи. Минимизировать потерю этой энергии можно, ограничив возможность движения. Так появились батареи клеток для кур и станки для свиноматок: загоны настолько узкие, что там зачастую и головы не повернуть. И даже в таких условиях 3 кг зерна дают всего полкило мяса.

Сейчас человечество съедает ежегодно миллиард тонн зерна. Еще миллиард тонн служит кормом скоту. Благодаря этому мы получаем примерно 100 млн т мяса и 300 млн т экскрементов.

Можно я кое в чем признаюсь? Я устала спорить об этичности убийства животных, хотя меня не так просто утомить. Забой скота сейчас отличается от забоя 50 лет назад только большей частотой. За текущий год мы, люди, пустим под нож в шесть раз больше животных, чем в 1969-м, и 10 % их будет зарезано в Соединенных Штатах. Сейчас уже неважно, следуете вы Книге Бытия («И владычествуйте над… всяким животным, пресмыкающимся по земле») или Евангелиям («Все твари на земле ведут нас к Царству Небесному») или не следуете Писанию вовсе. Наша планета на перепутье, и ваши поступки, в том числе то, как вы поступаете с мясом, имеют огромное значение. Можно руководствоваться и нормами морали, но это необязательно.

Если каждый американец наполовину сократит потребление мяса животных и птицы, то есть вместо каждых 2 кг будет съедать один, мы получим 150 млн т «свободного» зерна. Жертва невелика, но килограмм мяса в неделю на человека – это довольно много, особенно в сравнении с объемами его потребления во многих развитых странах: в Америке его едят гораздо больше, чем, к примеру, на Украине. Зато зерно, которое не понадобится для производства мяса в Америке, увеличит мировые запасы на 15 %.

Посмотрим шире: если все 36 стран Организации экономического сотрудничества и развития вдвое сократят потребление мяса, мировой запас зерна вырастет почти на 40 %. Иными словами, если каждый человек в ОЭСР раз в неделю сможет обойтись без мяса, у нас появится дополнительно 120 млн т зерна в год для голодающих.

Около 800 млн человек на нашей планете не хватает еды. Речь идет о детях, женщинах и мужчинах, чей дневной рацион «ниже минимального уровня калорийности питания, необходимого для поддержания жизненной активности». Иными словами, они голодают. При этом им совершенно незачем так жить – или так умирать. Голод вызван нашим неумением делиться, а не неспособностью земли обеспечивать нас пропитанием. Даже с учетом того, что треть всего зерна в мире уходит на корм мясному скоту, каждый день мы производим 2900 калорий на каждого из 7,5 млрд людей на Земле. По стандартам министерства сельского хозяйства США этого более чем достаточно, чтобы восполнять энергию, нужную для здоровой жизни.

Согласно самым сдержанным научным расчетам скорости прироста населения планеты, численность популяции к 2100 году приблизится к 10 млрд – минимум на 2,5 млрд больше людей, чем сейчас. Получается, у вас, у меня и у всего мира осталось каких-то 80 лет на поиски способа увеличения ежегодного запаса провизии на два квадриллиона калорий – а также способа их справедливого распределения, которое позволит избежать голода.

В подобном затруднительном положении человечество уже оказывалось однажды – в 1950 году, когда стало очевидно: популяция планеты все-таки перевалит за 4 млрд. Тогда мы выкрутились, увеличив объемы урожая. Сегодня у нас впереди долгая партия с новым веком, а этот козырь уже разыгран. Отбросив варианты из научной фантастики, нам придется признать: есть предел количеству зерен в початке и объему мяса на костях, и прямо сейчас мы стремительно приближаемся к нему, потому что биология неумолимо определяет, какой может быть наша пища. Рано или поздно придется признать: человечество активно выбрасывает на ветер те 90 % зерна, что идут на корм скоту, получая в обмен немного мяса и очень много навоза.

Будущее туманно, неизменно одно: нам необходима еда. Мировая популяция растет, и пришло время разобраться, как накормить все человечество, – лучше раньше, чем позже. Пока же дело обстоит так: когда мы трижды в день решаем на время забыть о проблеме, тянемся за вилкой и откусываем еще кусочек мяса, мы живем в ущерб своим внукам.