Текст книги "История мировых религий: Буддизм. Христианство. Ислам. Иудаизм"

Вся жизнь христиан была образцом умеренности. Заботясь преимущественно о внутреннем величии и благородстве и дорожа только духовными сокровищами, они осуждали все то, что изобрела роскошь в преисполненном богатствами Римском государстве, как например, построение пышных зданий, обзаведение богатой мебелью, столами из слоновой кости, ложами из серебра, обтянутыми пурпуровою и вышитою золотом материей, золотую и серебряную посуду, украшенную резьбою и драгоценными камнями (свт. Климент Александрийский, «О воспитании детей»). Вот что нашли мучители в горнице, в которой жила св. Домна, богатейшая девица Никомидийская: Распятие, книгу Деяний Апостолов, рогожу на полу, глиняную кадильницу, лампаду и небольшой деревянный ящичек, в котором хранились Св. Дары для приобщения (Бароний, «Деяния мучч. Никомидийских», Летопись 29).

Христиане не носили одежд яркого цвета; свт. Климент Александрийский одобрял белый («О воспитании детей»), как знак чистоты, и притом сей цвет был в общем употреблении у греков и римлян. Христиане не любили также весьма тонких материй, особенно шелковых, (бывших тогда в такой ценности, что они продавались на вес золота); перстней, драгоценных камней, завивания волос, опрыскивания себя духами, слишком частого посещения бань, излишней опрятности – словом, всего, что может возбудить чувственную любовь и вожделение (свт. Климент Александрийский, «О воспитании детей»; «Постановления апостолов»). Пруденций полагает первым знаком общения с христианами – перемену во внешности и отказ от украшений. Аполоний, древний писатель Церкви, делает следующий упрек монтанистам, говоря о их лжепророках: «Скажите мне, пророк напрыскивается ли духами? Любит ли наряды? Играет ли в кости? Отдает ли в рост деньги? Пусть скажут, позволительно ли сие, или нет? Я докажу, что их пророки то делают» (Евсевий, «История…»).

Некий мученик, желая обличить в измене одного лжехристианина, указал судьям, что этот обманщик завивал волосы, пристально смотрел на женщин, что ел много и издавал винный запах (Бароний, «Деяния св. Севастиана», Летопись 289). Вообще, внешне христиане держали себя сурово или, по крайней мере, просто и степенно. <…>

Забав у них почти вовсе не было. Они не ходили ни на какие народные зрелища, ни в театр, ни в амфитеатр, ни в цирк («Постановления апостолов»; Тертуллиан, «О зрелищах»). В театре играли трагедии и комедии, в амфитеатре происходило сражение на мечах или травля зверей; цирк был предназначен для состязания на колесницах. Все эти зрелища составляли часть идолопочитания и бесовских празднеств, – сего уже довольно было для христиан, чтобы чувствовать к ним отвращение; но кроме того они смотрели на них как на главный источник развращения нравов. «Можно ли, – говорит Тертуллиан, – любоваться изображением того, что делать не должно?» («О зрелищах»). Театр представлял собой зрелище бесстыдства, амфитеатр – бесчеловечности, тогда как христиане от этого были столь далеки, что не хотели смотреть даже на казни, совершаемые правосудием. Обе эти забавы служили пищею страстей (блж. Августин, «Исповедь»). И даже посещение цирка, сколь невинным оно не казалось, было строго запрещено свв. отцами из-за возмущений, которые там господствовали и которые ежедневно приводили к ссорам, дракам, нередко даже кровопролитию. Сверх сего великие издержки, шедшие на эти зрелища, праздность, которую они питали, встреча мужчин и женщин, которые сидели здесь вместе и могли друг друга рассматривать с полною свободою и любопытством, – все это в глазах христиан было предметом, достойным порицания.

Христиане не менее порицали игру в кости и другие сидячие игры, как вредные и к тому же развивающие леность (свт. Климент Александрийский, «О воспитании детей»). Они осуждали громкий смех и все то, чем он возбуждается, т. е. постыдными телодвижениями и словами (свт. Климент Александрийский, «О воспитании детей»; свт. Ириней, «Постановления апостолов»). Они не хотели видеть в жизни христианина ничего неприличного, низкого, недостойного честных людей, ни слышать от него глупых речей и бесполезной болтовни, свойственной простонародью и, особенно, женщинам, которых обвиняет ап. Павел, говоря: Слово ваше да будет всегда с благодатью (Кол. 4, 6). Против сих-то беспорядков, как предохранительное средство, предписывалось молчание.

Сему всему не следует удивляться, ибо любители забав часто порицаются и даже проклинаются Св. Писанием (см.: Притч. 3, 34; 12, 18), а св. Павел осуждает именно то, что греки называли евтрапелией: забавные разговоры и поступки (см.: Еф. 5, 4), из которых Аристотелю угодно было составить особенную добродетель. В самом деле, вся жизнь христианина состояла в том, чтобы заглаживать прежние грехи покаянием и предотвращать будущие умерщвлением страстей. Кающийся, поскольку хочет наказать себя за неумеренное наслаждение удовольствиями, должен это начать отречением от самых дозволенных удовольствий, ибо, чтобы истребить страсть или, по крайней мере, ослабить ее, должно сколько возможно менее поблажать ей. Посему истинный христианин никогда не должен искать чувственного удовольствия, а разве мимоходом получать то, которое сопряжено с необходимыми потребностями жизни, как например, вкушением пищи и сном. Если он наслаждается чем-нибудь, то это наслаждение должно быть истинное: таков отдых после трудов, удовлетворяющий слабости нашего естества, которое бы изнемогло, если бы тело находилось в непрестанном действии и душа в неослабном напряжении. Но искать чувственного удовольствия и ставить его целью жизни – это совершенно противно обязанности самоотвержения, которая составляет сущность добродетелей христианских. Телесный труд или прекращение занятия возвращают бодрость душе; отдых, пища и сон восстанавливают телесные силы; забавы же ни к чему не нужны.

Но сколь ни сурова представляется нам жизнь первых христиан, не должно, однако же, воображать, что она была горестная. Св. Павел требовал от них, конечно, не невозможного, когда побуждал их к радости (см.: Флп. 4, 4). Если они и лишены были чрезмерных удовольствий, за которыми гоняется большая часть людей, то, с другой стороны, свободны были от печалей и других страстей, их терзающих, поскольку жили без честолюбия и корыстолюбия. Не имея привязанности к благам настоящей жизни, они легко переносили неприятности, их сердце исполнялось спокойствием чистой совести, радостью благих дел, через которые они старались угодить Богу и, наипаче, сладкою уверенностью в будущей жизни, в которой не будет никаких огорчений.

По этой причине забота о потомстве не тревожила их. Они желали своим детям, как и самим себе, одного блага – скорее отойти от мира (Тертуллиан, «О зрелищах»). Если они покидали их сиротами, как то часто случалось с мучениками, то знали, что Церковь будет их Матерью и что они ни в чем не потерпят нужды. Таким образом они жили своим рукоделием или доходами, часть которых уделяли нищим, без забот и нужд, чуждые не только низкой и сколько-нибудь неправедной корысти, но и всякого желания собирать и богатеть. Так, когда между гонениями некоторые из христиан стали собирать недвижимость и искать сокровищ в земле, – это отцами почиталось беспорядком, достойным оплакивания (св. Киприан, «О падении»). Люди, настолько холодные ко всему земному, не могли быть пристрастными к удовольствиям чувственным. «Какое удовольствие, – говорит Тертуллиан, – может сравниться с тем, которое происходит от презрения к миру, от истинной свободы, от чистой совести, от навыка довольствоваться малым и не страшиться смерти? Попирать ногами языческих богов, изгонять демонов, целить болезни, испрашивать откровений, жить для Бога, – вот утехи, увеселительные зрелища христиан!» («О зрелищах»).

Принадлежавшие к той же церкви собирались в воскресный день, называемый у язычников днем солнца, который у христиан был во всегдашнем уважении, ибо он напоминает о сотворении света и воскресении Христовом (Св. Иустин, «Апология первая»). Собирались также в пятницу, называемую у христиан днем приготовления. Местом собрания был какой– нибудь частный дом, в котором отделялась одна из столовых комнат в верхнем жилье. Такова была горница, из которой упал юный Евтих во время полнощной проповеди ап. Павла в Троаде. Она была в третьем этаже, достаточно освещена, и верные туда собирались в ночь на воскресение для преломления хлеба, т. е. для Евхаристии, за которой следовала в ночь на воскресение вечерня (см.: Деян. 20, 7–11). Часто гонение заставляло христиан укрываться в подземельях за городом, как то подтверждают каменные пещеры, находящиеся близ Рима, известные под названием Рима подземного (Бароний, Летописи 224, 245). Так было при императорах Филиппе и Гардиане (Евсевий, «История…»), а после низложения Павла Самосатского император Аврелиан приказал дом церковный отдать тем, кому присудят италийские и другие правоверные епископы (Евсевий, «История…»). Некоторые из этих открытых церквей находились в частных домах, как то известно о домовой церкви сенатора Пуденса. Иногда же для сего строились особые здания. Незадолго перед гонением Диоклетиана церкви во всех городах, начиная с основания, были перестроены и гонение началось их разрушением (Евсевий, «История…»).

В этих собраниях совершалось молитвословие, определявшееся, как указано выше, разными часами дня и ночи, приносилась бескровная Жертва, как действие, исключительно принадлежавшее священникам. Оно называлось или именами, взятыми из Св. Писания, как напр., вечерней, Преломлением Хлеба, Жертвой, или именами, принятыми Церковью: синаксом, что значит собрание; Евхаристией, что значит благодарение; Литургией, что значит общественное служение. Оно совершалось иногда перед восходом солнца, особенно во время гонений, во избежание помехи, которую могли устроить неверные (Киприан, «Письмо к Целилию»). В каждой церкви или в каждом приходе совершаема была лишь одна Литургия, отправлял ее всегда епископ, а за отсутствием или болезнью его – священники, которые были тут же и служили с ним вместе.

Устав Литургии, проходя разные времена и места, изменился через прибавление и отмену некоторых важных обрядов, но в существе своем остался неизменным. Вот что мы находим об этом у древних писателей.

После некоторых молитв читали Св. Писание сперва Ветхого, затем Нового Завета, чтение заключалось Евангелием, которое изъяснял настоятель, прилагая к сему наставления, сообразные с нуждами своей паствы (Св. Иус тин, «Апология»). После сего все вставали с мест и, обращаясь к востоку с воздетыми к небу руками, молились за людей всякого рода: христиан, язычников, знатных и бедных и, преимущественно, за пленных, больных и прочих страдальцев. Диакон побуждал предстоящих к молению, священник произносил возглас, а народ в знак согласия отвечал: аминь («Постановления апостолов»; св. Киприан, «Письмо к Цецилию»). За сим следовало приношение Даров, т. е. хлеба и вина, растворенного водою, служивших веществом таинственной Жертвы. Предстоящие давали друг другу лобзание мира: мужчины мужчинам, а женщины женщинам – в знак совершенного единения; потом каждый относил дары священнику, который от лица всех приносил их Богу (свт. Климент, «О воспитании детей»). Тогда, приступая к тайнодействию, он внушал предстоящим возвысить сердца свои к Богу, благодарить Его и славословить с Ангелами и всеми небесными силами, потом, вспоминая установление Евхаристии и повторяя слова, изреченные при сем Иисусом Христом, совершал самую тайну (Таинство – ред.), после чего читал с народом молитву Господню и, причастившись первый сам, чрез диаконов раздавал Причастие всем предстоящим (Св. Иустин, «Апология»). Ибо все, кто входили в Церковь, обязывались причащаться, особенно же служители алтаря («Правила апостолов»). Тело Господне принимаемо было с величайшей осторожностью и опасением, дабы ни малейшая крупица Причастия не упала на землю.

Тем, кто не мог присутствовать при совершении Литургии, Причастие отсылалось чрез диаконов или служителей церковных – аколуфов. Часть Причастия сохранялась для напутствия умирающих, как дорожный запас на дальнейший путь, их ожидающий. Позволялось верным брать Причастие домой (Тертуллиан, «К жене»), дабы каждое утро приобщаться до вкушения пищи или в случае опасности, например, когда надлежало идти на мучение, потому что не всякий день можно было собираться для слушания Литургии. Причастие, отлагаемое для здоровых или больных, заключалось под видом только хлеба, между тем как в собрании все приобщались под двумя видами, кроме малолетних детей, которых причащали одним вином. Трапеза любви, следовавшая в древности за Причащением Св. Тайн, состояла из обыкновенных яств, от коих все присутствовавшие вкушали на том же самом месте. Впоследствии она была предоставлена только вдовицам и нищим. За столом известная доля откладывалась епископу, хотя бы он и отсутствовал. Священники и диаконы получали по две доли, чтецы, певцы и привратники по одной («Постановления апостолов»; Тертуллиан, «О посте»).

Для большего свидетельства своей уверенности в воскресении, христиане прилагали великое старание о погребении умерших и на такие случаи тратились гораздо более, нежели на прочие нужды. Они не сжигали тел, как греки и римляне, не следовали суеверному любопытству египтян, у которых хранились мумии в домах, набальзамированные и открыто лежащие в ложах. Св. Антоний вывел это обыкновение, еще существовавшее в его время.

Христиане в обрядах погребения подражали иудеям. По омовении умершего, они его бальзамировали, и в этом случае, как замечает Тертуллиан («Апология»), употребляли гораздо более благовоний, нежели язычники в своих жертвоприношениях. Потом обвивали тело тонким полотном или шелковой материей, иногда же облекали в драгоценную одежду. После сего оставляли его на три дня открытым, имея, впрочем, неусыпный за ним присмотр и стоя подле него на молитве. Наконец, несли его в могилу, сопровождая тело множеством свечей и факелов, пением псалмов и гимнов, в коих прославляли Бога и изображали надежду воскресения («Постановления апостолов»). Здесь молились за покойного и приносили Св. Жертву. В заключение давали бедным обед и прочие милостыни. По истечении года совершались поминки в доме умершего, и в это время повторяли их каждый год. Между тем Церковь за божественной службой поминала покойного каждый день (Тертуллиан, «О венце»).

Для зарывания в землю умерших были в Церкви особенные люди, гробокопатели, и также бывшие некогда в клире. Часто, из особенного почтения к умершим и для сохранения о них памяти, вместе с ними зарывали разные вещи: как то знаки их достоинства, орудия их мученической смерти, склянки или губки, наполненные их кровью, акты их мученичества, надгробные надписи или, по крайней мере, их имена, медали, листы лавровые или другого неувядаемого древа, кресты, Евангелия. Язычники для сохранения праха умерших строили великолепные гробницы по сторонам больших дорог, на открытом поле; христиане, напротив, скрывали тела, зарывая их просто или ставя рядом в пещерах, как то известно о пещерах Рима. <…> Большая часть этих горниц, подобно церквям, имеет стенную живопись, изображающую разные сцены из Ветхого и Нового Заветов, а кое-где находятся и церкви подземные. Во многих местах стоят мраморные продолговатые ящики, украшенные резьбой с изображеним тех же предметов, что и на стенах. Это гробы людей знаменитейших. Некоторые из подземных кладбищ столь велики, что имеют 2–3 этажа в высоту. Здесь– то христиане во времена гонений находили безопасное прибежище, чтобы хранить останки мучеников, чтобы собирать и отправлять обряды богослужения. Сии древние кладбища по причине заваленных к ним входов долгое время оставались неизвестными, и уже в конце XVI века удалось их открыть.

Великой честью почиталось быть погребенными близ мучеников; и вот почему стали впоследствии многих хоронить в церквях, тогда как прежде обыкновенно хоронили за городом («Постановления апостолов»). Поклонение мощам и твердое упование воскресения истребляли между христианами тот неосновательный страх, какой поселялся в древних, даже самих израильтянах, при воззрении на мертвые тела и похороны.

Говоря о пастырях и служителях Церкви, Ориген сравнивал народные собрания с церковными и утверждал, как несомненное, что управляющие Церквами на самом деле показывают добродетели и достоинства, тогда как правители народа носят одно только их имя («Против Цельса»). И это он утверждал в споре с язычниками, которым, без сомнения, показалось бы это смешным, если бы он говорил совершенную неправду. Великое число епископов Рима и Иерусалима первых трех веков были среди мучеников, и история свидетельствует, что они почти все прославились своими добродетелями. Император Александр Север ставил в пример христиан, когда хотел показать, с какой строгостью должны быть испытываемы люди, назначенные для общественной службы. В самом деле, на степени церковные избирали между христианами, людьми по своему званию уже добрыми, тех, коих святость была совершеннейшая и добродетели блистательнейшие (Тертуллиан, «Апология»). Это избрание падало преимущественно на исповедников, показавших величайшую твердость среди мучений. Так св. Киприан поставил чтецами Аврелия и Целерина. Последний имел шрамы многих ран на своем теле, не говоря уже о том, что его бабка и двое дядей были знаменитыми мучениками. Так получил священство Нумидик, который за склонение многих к мученичеству, между прочими и собственной своей жены, сам был оставлен мучителями замертво.

Епископ часто ставил клириков по просьбе народа, по крайней мере, с его согласия и всегда по совещанию со своим клиром, особенно с опытнейшими из священников о том, способны ли избранные к исполнению той или другой должности. Хотелось или не хотелось сим последним занять назначаемую должность, на это мало обращали внимания; и так как прошение о местах тогда не принималось, то часто определяли на место совершенно против воли. Епископ избираем был в присутствии народа областными епископами в числе по крайней мере 2–3 («Постановления апостолов»), ибо в те времена неудобно было собираться большему числу, разве лишь когда гонения прекращались. Случалось, что престолы епископские стояли долгое время праздными. <…>

Епископ ставил у себя священников, диаконов и прочих клириков не более, чем это нужно было для его Церкви, т. е. его духовного стада. Число их было очень невелико, ибо во время св. Папы Корнилия в 250 г. Римская Церковь имела только 46 священников и 154 клирика, хотя паства была многочисленнейшая (Евсевий, «История…»). Число епископов, по сравнению с другими духовными особами, было гораздо больше. Ибо их ставили в каждом городе, где только находилось значительное число христиан. Не позволялось посвящать в одной области тех, которые крещены были в другой, по той причине, что поведение их было неизвестно. После посвящения клирики обязывались пребывать на своем месте до конца жизни, если только епископ не отсылал их к другому. Ибо они находились в совершенной от него зависимости, как ученики, которых он старался просвещать, образовывать и совершенствовать для будущих должностей, соответствующих их способностям. Юные мученики, пострадавшие со святыми Вавилою, Власием и прочими, были, без сомнения, из числа тех, кого они готовили для духовного звания. Таким образом, клирики, посвященные одним епископом, не могли без его позволения перейти служить к другому, и тот, кто бы их принял, подвергался опасению прослыть святотатцем («Правила святых апостолов»).

Впрочем, власть, какую епископы имели над своим клиром, отнюдь не походила на доминирование или деспотизм; это было самое кроткое начальство. Клирики разделяли власть с епископом, поскольку он без их совета не предпринимал ничего важного, особенно без совета священников, составлявших как бы сенат Церкви. С одной стороны, священники были столь уважаемы, с другой епископы – столь скромны, что по внешности и различить их было почти невозможно («Постановления апостольские»). Клирики имели некоторую власть над самим епископом, будучи всегдашними свидетелями его учения и жизни. Они находились при нем на всех общественных службах, как исполнители судейских приказаний или как ученики, следующие за своим учителем, ибо они привязаны были к своему епископу так же, как апостолы к Иисусу Христу (там же). Таким образом, если епископ начинал чему-либо учить или вводить что-то новое, вопреки преданиям апостольским, то престарелые священники и диаконы не оставляли этого без внимания, но, во-первых, злоупотребляющему епископу делали дружеское увещевание, потом, когда он не исправлялся их советами, жаловались на него другим епископам и, наконец, обвиняли его на Соборе.

Клирики большей частью жили подвижнически, употребляя в пищу только овощи и сухие яства, соблюдая частые посты и налагая на себя другие подвиги, насколько позволяли им трудные занятия по должности. Всего же более от епископов, священников и диаконов требовалось сохранение целомудрия. Это не значит, что никогда не возводили женатых на эти степени, ибо невозможно было между иудеями и язычниками, обращавшимися ежедневно, набрать для этого людей, имеющих одну жену (см.: 1 Тим. 3, 2) при свободе иметь их много, какою пользовались язычники, и при всеобщем употреблении развода, который давал повод к частой перемене жен. Но это означало то, что когда избранный епископ, священник и диакон имел у себя жену, то с этого времени начинал обращаться с нею не иначе, как со своей сестрой. Позволялось, впрочем, им заботиться о своих женах и не покидать их как чуждых («Правила святых апостолов»).

Не позволялось клирикам держать у себя в доме женщин. Так, в обвинении Павла Само-сатского между прочим сказано, что он держал у себя двух молодых и пригожих женщин и всюду водил их с собою, что позволял и своим священникам, и своим диаконам иметь подобных женщин, называвшихся прислужницами. Для предотвращения беспорядков, которые могли бы произойти в этом случае, положено было, чтобы неженатые клирики отнюдь не жили вместе с посторонними женщинами, и это правило Никейский Собор распространил даже на сестер, матерей и теток (Правило третье).

Все клирики, не исключая даже епископов, жили бедно или, по крайней мере, просто, как простолюдины. Поскольку при гонениях в первую очередь искали духовную Иерархию, то они опасались отличаться одеянием или каким– либо знаком, приличным их сану, разве только иногда походили видом на философов. Многие перед поступлением в клир раздавали нищим свое имение и продолжали по вступлении жить трудами рук своих, подобно ап. Павлу, и это не потому, что их не могла содержать Церковь. Она доставляла из своего казнохранилища все нужное для содержания клириков, и каждый получал понедельно и помесячно известную долю вещей или денег, сообразно с его нуждами и саном. Ибо для клириков, исправлявших высшие должности и поэтому обремененных трудами, и доли отлагались большие по наставлению св. Павла (см.: 1 Тим. 5, 17). Были, впрочем, в клире и такие, кто владел своим наследственным имением. У св. Киприана во время его мученичества находились еще во владении сады с домом.

Пастыри и клирики, сколь были уважаемы за описанные выше качества, столь и любимы за свое добродушие и неутолимое старание о благе подчиненных. Епископ никогда не отказывался присутствовать при общественных молитвах, изъяснять Св. Писание, служить обедню каждое воскресение и в «дни стояния» – среду и пяток. Он и его священники непрестанно занимались наставлением оглашенных, утешением больных, увещанием кающихся, примирением враждующих. Они решали всякие распри, ибо на основании слов апостола (см.: 1 Кор. 6, 1) строго воспрещалось христианам судиться друг с другом в языческих судилищах, и те, кто не хотел подчинить себя суду Церкви, отлучался от нее, как грешник нераскаянный и не обещающий исправления («Постановления апостолов»). К счастью, между христианами, как между людьми бескорыстными, кроткими и терпеливыми, редко случались распри. Епископы разбирали тяжбы обыкновенно в понедельник (там же), дабы, если тяжущиеся не удовольствуются первым судом, иметь время их примирить и успокоить до следующего воскресения, когда им надлежало молиться вместе и принимать Свв. Тайны. При решении дела епископ заседал со своими священниками, по сторонам находились его диаконы, а тяжущиеся стояли посреди. По выслушивании обеих сторон, председательствующий употреблял все возможные способы к тому, чтобы их помирить без судопроизводства; в случае же упорства произносил надлежащий приговор. Тут же принимались жалобы и на тех, которые по общему замечанию жили не по-христиански (св. Киприан, Письмо 26).

Епископ был главным распорядителем церковных сокровищ, и никто не опасался с его стороны никакого злоупотребления («Постановления апостолов»). Если же появлялось хотя бы малейшее сомнение в его честности, то остерегались бы вверять ему и правление душ, несравненно драгоценнейших, нежели все сокровища. Таким образом, к нему только обращались все нуждающиеся в помощи, он был отцом бедных и покровителем несчастных.

После сего можно ли удивляться той приверженности и тому почтению, какое питали верные к духовным властям? Замечают о св. Поликарпе, что часто происходил спор между христианами, кому первому его разуть («Послание Церкви Смирнской»). Подходя к священникам, обыкновенно повергались ниц и, прося благословение, лобызали им ноги. За счастье почиталось принять в доме даже диакона и угостить его от своего стола. Никакое важное дело не начиналось без совета пастыря, который был единственным вождем своего стада. На него смотрели как на человека Божия, как на наместника Иисуса Христа («Постановления апостолов»), так что тщеславие и надменность представлялись искушениями такими же опасными для епископов и священников, как они были опасными для обладавших даром пророчества и чудес, поскольку и сии дарования были еще нередки. Сия-то почтительность, сия-то сыновняя преданность составляла все могущество пастырей. Чтобы привести в послушание пасомых, достаточно было им одного убеждения и духовных наказаний; весь страх, который они старались произвести на виновных, падал на их совесть, а если кто– либо был столь бесчувственен, что презирал их обличения, для такого и телесные наказания считались уже бесполезными.