Текст книги "Золотой век Испанской империи"

Вальдес был высокопоставленным государственным чиновником. В 1522 году он еще занимал скромную должность нотариуса в канцелярии Гаттинары, но вскорости станет генеральным инспектором всего секретариата. Он был протеже Петра Мартира и испытывал едва ли не религиозный восторг по отношению к Эразму. Один из его диалогов, «Меркурий и Харон», написанный в конце 1520-х годов, начинается с размышлений первого из поименованных относительно того, что причиной войны, охватившей, кажется, весь христианский мир, являются происки врагов императора. Однако его мысли постоянно прерываются прибытием новых душ, перевозимых через Стикс на лодке Харона. Души эти по большей части не злы, а лишь невежественны, и чрезвычайно потрясены тем, что оказались на пути к вечным мукам после жизни, в течение которой они не сделали ничего худшего, чем следование общепринятым условностям. Возможно, при выборе сюжета для диалога на Вальдеса оказало влияние написанное несколькими годами раньше знаменитое полотно фламандского мастера Иоахима Патинира, где был изображен Харон, переправляющийся через Стикс?{79}79
  Патинир начал рисовать около 1515 года и умер в 1524 году. Он написал «Харона» в 1520-м. См. Vergara, 161.


[Закрыть] Такие примеры классической темы на службе у христианского дискурса встречались редко.

Поскольку Вальдес был эразмистом, его писания были направлены не против принципов христианства, но против Церкви и папской курии. Себя он видел советником, наставляющим государя на путь истинный, тем Erasmista, что стремится превратить своего господина в просвещенного деспота{80}80
  Fernandez Alvarez, Carlos V, 374. См. того же автора увлекательную Sombras y Luces en la Espaha Imperial, 185.


[Закрыть]. Мятежи против плохих правителей, по его мнению, необходимы всегда. Карл тем временем получил от папы большую уступку в виде буллы «Eximiae devotionis affectus» 1523 года, которая даровала ему и его потомкам, как королям Испании, право представлять кандидатов на должности архиепископов и епископов и распределять соответствующие бенефиции в Испании и по всей Испанской империи{81}81
  Pastor, XVI, 355.


[Закрыть].

У Карла всегда имелась толерантная сторона: даже в своем завещании, написанном в то время, когда из-за боли и измождения он казался непреклонным, он предлагал, чтобы инквизиторам давалось звание каноника, и таким образом они не имели бы необходимости жить от имущества, конфискованного у обвиненных{82}82
  Brandi, 631. Кажется, это было его пятое завещание.


[Закрыть]. Он часто казался эразмистом, склонным к компромиссу с Реформацией: относительно богословия он был готов уступить в вопросах, касавшихся догматов веры, доктрины оправдания верой, использования причастной чаши для мирян – и даже идеи брака для священников{83}83
  Bucer qu. Brandi, 504. Это случилось в 1541 годлу.


[Закрыть]. Однако он не желал, чтобы это выглядело так, словно в этих вопросах он пользуется советами таких людей, как Вальдес. Он всегда считал, что папы делают ошибку, не интересуясь внутренней реформой Церкви, которая, как объяснили ему его наставники во Фландрии, была совершенно необходима и которую большинство немецких правителей, включая самых рьяных католиков, так желали видеть.

Что касается церкви в Испании, Карлу вскоре предстояло оценить «потрясающую эффективность» власти инквизиции на службе Церкви и короны. Понемногу к нему приходило осознание преимуществ органа правосудия, призванного обеспечивать единство христианской веры, тем самым делая возможным построение земной утопии – всемирной христианской империи. Однако в 1522 году это было еще не так; он еще не испытывал энтузиазма в отношении этой организации, помня о том, как его отец, Филипп, примеривался к идее отмены инквизиции и даже обращался к папе Льву X с предложением покончить с ней. Затем, по-видимому, Карл решил, что инквизицию можно использовать и в добрых целях{84}84
  См. Serrano, 300.


[Закрыть]. Скорее всего именно по этой причине в сентябре 1523 года он утвердил весьма примечательное назначение, определив на пост инкисидор-хенераль своего старого друга, эразмиста Алонсо Манрике де Лара, который приходился сводным братом великому поэту Хорхе Манрике, автору известнейших строк: «Наши жизни – реки, что текут в море, и море это – смерть; туда отправляются князья, и там кончается их власть»[16]16
  Стихотворный перевод этих строк О. Савича: «Ведь наши жизни – лишь реки, и путь им дан в океан, который – смерть; туда уходят навеки потоки державных стран, покинув твердь». (Прим. перев.)


[Закрыть]{85}85
  «Nuestras vidas son los rios que van a dar en el mar, que es el morir: alii van los senorios derecbos a se acabar y consumir».


[Закрыть].

Став епископом Бадахоса в 1499 году, Алонсо Манрике занимался в основном тем, что обращал в христианство мусульман, многие из которых взяли в крещении имя Манрике. Король Фернандо заключил его в тюрьму, сочтя его действия «вредоносными», но тот все же в конце концов сумел добраться до Фландрии, где присоединился ко двору Карла. Там он в 1516 году отслужил мессу в кафедральном соборе Святой Гудулы в Брюсселе, которая предшествовала провозглашению Карла королем Испании. После того как он подружился с кардиналом Сиснеросом (регентом Испании в 1516 году), который увидел в нем человека надежного и радеющего за дело Испании, его перевели в епархию Кордовы, где он предпринял достопамятное начинание, затеяв строительство христианского собора посреди великой Мескиты[17]17
  Mezquita, бывшая соборная мечеть Кордовы. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Также он приложил все усилия, чтобы содействовать Магдалене де ла Крус, приорессе клариссинок, претендовавшей на удивительный дар общения со святыми. В 1520 году в Ла-Корунье он был провозглашен главным капелланом императора, а в октябре того же года принял участие в коронационном шествии императора в Ахене.

Во всех этих деяниях Манрике следовал идеям Карла, несмотря на противодействие его нового духовника, доминиканца Гарсии де Лоайсы. В последующие годы, однако, Карл сожалел, что в 1520 году предоставил Лютеру гарантию неприкосновенности на Вормсском рейхстаге – последней крупной дискуссии между протестантами и католиками, и частенько бормотал по-испански: «Muerto el perro, muerta la rabia»[18]18
  «Прикончи собаку – прикончишь и бешенство» (исп.).


[Закрыть]{86}86
  См. биографию в Martinez Millan, La C orte, II, 225. Манрике утратил большое влияние, защищая доктора Хуана де Вергара Толедо. Он умер в 1538 году, оставив четырех незаконнорожденных сыновей, один из которых, Херонимо, в конце века стал инкисидор-хенераль.


[Закрыть]. Он позволил Гарсии де Лоайсе и другим консервативным прелатам оттеснить Манрике де Лара в сторону, убеждая его посвятить все время своему архиепископству в Севилье, а управление делами инквизиции оставить совету{87}87
  См. Lorenzo Vital, Relacion del Primer Viaje de Carlos V a Espaha, Garcia Mercadal, 711.


[Закрыть].

Уже в 1522 году с Карлом постоянно заводили разговоры о том, что ему необходимо жениться. Императору нужен был наследник. Тем не менее, весьма возможно, что у него была любовница в Испании – в неожиданном варианте Жермены де Фуа, неправдоподобно молодой вдовы его деда, Фернандо Католика. Разве в завещании деда не предписывалось, чтобы Карл озаботился ее благополучием? Предположение, что между ними двумя существовала по меньшей мере amitiй amoureuse[19]19
  Сердечная дружба (фр.).


[Закрыть], оспаривалось Фернандесом Альваресом – в то время как Лоренсо Виталь вспоминает, что император велел выстроить небольшой деревянный мостик между своими и ее покоями, который позволял ему навещать ее втайне{88}88
  См. Fernandez Alvarez, Carlos V, 97–9. Фернандес Альварес провел лучшие годы своей жизни за редактурой, и весьма хорошей, бумаг Карла V.


[Закрыть].

В 1522 году, после того как Карл покинул Фландрию, девушка, которую он необдуманно соблазнил в Нидерландах, Иоханна ван дер Гейнст, дочь гобеленного мастера из Ауденарде, родила девочку, которую ее отец впоследствии признал своей дочерью. Это была будущая Маргарита Пармская, которая благодаря воспитанию и обучению, предоставленными ей ее тезкой-эрцгерцогиней, тридцатью годами позже станет регентшей в Брюсселе.

И еще две девочки, отцом которых был, очевидно, Карл, родились в это время. Во-первых, это Хуана Австрийская, дочь одной из дам, сопровождавших Генриха Нассауского; позже ее отдадут в августинский монастырь в Мадригаль-де-лас-Альтас-Торрес, где она станет монахиней. И во-вторых, Тадеа, итальянская дочь Карла, чьей матерью была Орсолина делла Пенья, «краса Перуджи», прибывшая к императорскому двору в Брюсселе в 1522 году и впоследствии жившая в Риме; в 1562 году она была еще жива{89}89
  Ibid., 264–9.


[Закрыть]. Не стоит забывать и вероятность того, что Изабелла, дочь Жермены де Фуа, вдовы короля Фернандо, также была рождена от императора. Последние упоминания о ней относятся к 1536 году{90}90
  Ibid.


[Закрыть].

Карл был поразительной фигурой. Никто из его предшественников не обладал такими амбициями. Хоть его дед Максимилиан был истинным правителем эпохи Возрождения и гордился своими бургундскими предками, его нельзя было назвать интеллектуальным государственным деятелем, это скорее был просто немецкий политик. Карл же был многонациональным королем, которому служили и савояры наподобие Гаттинары. Он был ведущим государственным деятелем своего времени и принимал свое величие как должное. Новый Свет, по-видимому, был для него чем-то, чего он заслуживал и в чем нуждался, но Карл не был удивлен его открытием. Очевидно, Новая Испания казалась ему естественным развитием его империи.

Глава 3
Кортес и восстановление Мехико-Теночтитлана

Я заверяю ваше Императорское величество, что эти люди настолько непокорны, что при любом нововведении или возможности для мятежа они начинают бунтовать.

Письмо Кортеса Карлу V, 1524 год

Жизнь Эрнандо Кортеса была победоносной в смысле, едва ли знакомом кому-либо из других военачальников{91}91
  В 1522 он был известен как Эрнандо, а не Эрнан.


[Закрыть]. Кортесу, считавшему себя лишь посланником Карла, довелось открыть и завоевать великую империю, сочетавшую изощренную культуру с варварством. В 1522 году он командовал небольшой, но победоносной армией испанцев численностью примерно в 2000 человек, которой оказывали содействие многочисленные союзники-туземцы, радовавшиеся возможности поднять мятеж и отомстить своим прежним сюзеренам – ацтекам (мешикам){92}92
  См. главу 39 в моем Conquest of Mexico.


[Закрыть]. Его окружала гвардия телохранителей, состоявшая примерно из 500 человек кавалерии и 4000 пехотинцев – причем все последние были индейцами{93}93
  Martyr, II, 358.


[Закрыть]. У него не было никакого звания, которое позволяло бы ему командовать, однако в его руках была сосредоточена вся власть на руинах старой мексиканской столицы, Теночтитлана – хотя в 1524 году все уже называли ее «Мехико».

Новый Свет зеркально отражал старый; Кортес был великим европейским военачальником, завоевавшим новую страну. Он назвал ее «Новая Испания», ни больше ни меньше, и это название оставалось за ней последующие 300 лет.

Его старшие офицеры – братья Альварадо, Густаво[20]20
  В действительности – Гонсало, так он именуется и далее. (Прим. перев.)


[Закрыть] де Сандоваль, Андрес де Тапия, Франсиско Вердуго, сын Понсе де Леона Хуан Гонсалес Понсе де Леон, Алонсо де Авила, капитан его телохранителей Антонио Киньонес – были его помощниками и подчиненными не только в военном, но и в политическом отношении. У кое-кого из этих командиров имелись хорошие связи в Испании: например, Херонимо Руис де ла Мота был двоюродным братом императорского наставника, епископа Паленсии, а Бернардино Васкес де Тапия – племянником одного из членов Совета Кастилии, Педро Васкеса де Оропеса. Некоторые из таких имеющих связи командиров Кортеса вернулись в Испанию, чтобы распространить там вести о его деяниях, – к примеру, Франсиско де Монтехо из Саламанки и Алонсо Эрнандес Портокарреро, кузен графа Медельина и племянник Сеспедеса, судьи меняльного рынка в Севилье, и Диего де Ордас из Леона, который вернулся в Испанию еще в предыдущий год, надеясь найти для себя выгодную должность.

Кортес сознавал, что то, что он сделал, достойно удивления, и понемногу начинал вести себя как преемник Александра Великого, Юлия Цезаря и даже аргонавтов. Побежденная Мексика была усмирена, а несколько членов семьи покойного императора Монтесумы признали испанцев своими новыми правителями. Сын Монтесумы, дон Педро Монтесума, которого, казалось бы, следовало считать его наследником, и его дочь донья Исабель (известная также под своим мешикским именем Течуипо), были первыми из таких коллаборационистов. Был также Сиуакоатль (его второе имя было Тлакотцин), управляющий при старом правительстве, а теперь работал совместно с Кортесом в разрушенном Теночтитлане.

Другие поверженные властелины старого Мехико – такие как Тетлепанкецальцин, правитель Тлакопана и Такубы, его коллега Иштлильшочитль, правитель Тескоко, и прежде всего несчастный Куаутемок, преемник Монтесумы на месте владыки Теночтитлана – были пленниками Кортеса. Куаутемока непосредственно сразу же после испанской победы подвергли пыткам по приказу королевского казначея Хулиана де Альдерете, чтобы заставить его открыть местонахождение спрятанного золота и других сокровищ, и Кортес не противился этому, поскольку отчаянно нуждался в чем-нибудь, что можно было бы предложить своим победоносным, но неуемным соратникам-конкистадорам. Впрочем, судя по всему, эта жестокость была сотворена помимо его воли.

Кортес стал диктатором новой завоеванной им территории. В сражениях, имевших место между маем и августом 1521 года, погибло огромное множество людей, большей частью мексиканских туземцев, но возможно, также и около пятисот испанцев. Это не входило в намерения Кортеса: он желал контроля, власти, повиновения – но не кровопролития и резни{94}94
  См. главы 16 и 17 в моем Conquest of Mexico.


[Закрыть]. Он думал, что сможет овладеть Мексиканской империей, захватив ее властелина, и что впоследствии император Карл сможет править Новой Испанией через Монтесуму. Однако осуществлению этого плана помешал Панфило де Нарваэс, соперник Кортеса, а также схватки, начавшиеся между индейцами и испанцами после того, как Педро Альварадо решил, что сможет предотвратить индейское восстание, ударив первым, – в конечном счете его действия как раз и привели к бунту.

В начале 1522 года Кортес все еще ожидал реакции Карла на известие о своих ошеломительных успехах, детали которых он послал ему письмом, написанным собственноручно, как и всё, что присылалось из Индий{95}95
  См. Renate Pieper, «Cartas, Avisos e Impresos», in Martinez Millan, Carlos V y la Quiebra, IV, 434.


[Закрыть]. Задержка была не удивительной, поскольку, хотя падение Теночтитлана произошло 13 августа 1521 года, доклад об окончательном завоевании Мексики достиг Испании лишь в марте 1522 года{96}96
  См. мое Conquest of Mexico, 568ff.


[Закрыть]. Карл в это время еще пребывал в Нидерландах и вернулся в Испанию только летом того же года.

По расчетам Кортеса, этот доклад должны были сопровождать, помимо Алонсо де Авилы, его секретаря Хуана де Риверы и начальника его телохранителей Киньонеса, еще и значительные сокровища, захваченные в Мексике: 50000 песо золотом, из которых корона должна была получить 9000, много крупного жемчуга и нефрита, несколько обсидиановых зеркал в золотых рамах и даже три ягуара. Было отправлено также множество подарков – мозаики из переплетенных перьев, бирюза, одеяния, хлопковые ткани, разрисованные карты, изукрашенные щиты и искусно сделанные из золота и серебра фигурки попугаев и сверчков. Все это предназначалось для друзей Кортеса, испанских чиновников и представителей знати, а также для святых мест – монастырей и церквей.

Много других конкистадоров тоже воспользовались возможностью послать золото своим родственникам, оставшимся в Испании. В исторической перспективе наиболее многообещающим подарком был, пожалуй, каучуковый мяч из тех, какими пользовались индейцы для своих странных, но подробно разработанных игр у стены: он представлял собой один из самых достопримечательных даров, принесенных Америкой Старому Свету. Увы, значительная часть этих богатств была перехвачена между Азорскими островами и Испанией французскими авантюристами под водительством пирата Жана Флорина, действовавшего по поручению своего судовладельца Жана Анго. Помимо этого, обратной экспедиции пришлось столкнуться и с другими трудностями{97}97
  См. Cortes, 575, n. 119.


[Закрыть].

Однако прежде чем детальный отчет Кортеса в «третьем письме» достиг двора в ноябре 1522 года, король и император Карл принял несколько весьма важных решений. После совещания императора с членами Совета Кастилии, которым в итоге пришлось разбираться с вопросами, имеющими отношение к Индиям, Кортесу 11 октября 1522 года (т. е. за месяц до того, как прибыл его доклад) были присвоены звания аделантадо (главнокомандующий с проконсульскими полномочиями), репартидор (распределяющий) индейцев, а также губернатора и капитан-генерала Новой Испании. Очевидно, что для Кортеса это означало полный политический триумф, поскольку отныне он был формально освобожден от любого подчинения своему бывшему начальнику, губернатору Кубы Диего Веласкесу. Это было победой также и потому, что таким образом признавалось великое имя, данное Кортесом новой земле: «Новая Испания» – имя, указывавшее на наднациональный характер новой кастильской монархии. Кроме того, по всей видимости, этим решением Кортесу предоставлялось абсолютное командование: «губернатор» и «капитан-генерал» были верховными званиями{98}98
  Второй раз в 1520 году, третий – в 1522 году, и еще два раза впоследствии (CDI, XXVI, 59). Седула от 15 октября 1522 сообщает о «las tierras y provincias de Aculuacan e San Xoan de Olua llamada La Nueva Espana».


[Закрыть].

Тем не менее, территория, на которую распространялись полномочия Кортеса, была неопределенной; никто не знал точно, где начинались и заканчивались его владения{99}99
  См. AGI, Justicia, leg. 220, no. 2, f. 128.


[Закрыть]. Но предполагалось, что он по крайней мере сможет контролировать своих союзников, оказавших ему такую помощь в его завоеваниях, – не только правителей долины Мехико, освобожденных теперь от мешикского ярма, но также тотонаков, Тласкальтеков и большую часть из 500 других племен, расположенных на территории прежнего государства мешиков.

Через четыре дня после того, как Кортес получил основные указания, был выпущен декрет, в котором говорилось о должном обращении с индейцами, а также выделялись дотации из государственных денег на финансирование представителей (прокурадорес), которые будут представлять Новую Испанию в Кастилии{100}100
  CDI, XXVI, 65–70.


[Закрыть]. Характерным моментом этого декрета было то, что он подтверждал точку зрения Кортеса на прибытие Нарваэса в Новую Испанию в 1520 году: «…поход Панфило де Нарваэса с флотом явился причиной мятежа и временной утраты великого города Теночтитлана-Мехико…»{101}101
  Ibid., 66.


[Закрыть] Карл также написал Кортесу теплое письмо, восхваляя его достижения{102}102
  Ibid., 65–70. Text also in CDIHE, I, 97.


[Закрыть]. Тот больше не мог жаловаться на недостаток признания на родине – впрочем, королевская почта и письмо императора достигли Новой Испании лишь к сентябрю 1523 года. Виной тому частично была странная нерасторопность посланников – кузенов Кортеса, Родриго де Паса и Франсиско де Лас Касаса, – которые потратили невероятное количество времени на сборы в дорогу, а затем решили ехать через Кубу, где доставили неприятное известие об успехах «Кортесильо», как называли Кортеса в тех краях, Диего Веласкесу. Как и следовало ожидать, тот был чрезвычайно расстроен услышанным.

Император Карл сопроводил признание заслуг Кортеса и принятие его в качестве губернатора Новой Испании назначением четырех должностных лиц, в чьи задачи входило «содействовать» Кортесу в управлении новыми провинциями. Это были казначей Альфонсо де Эстрада, фактор, или главный управляющий новой империи, Гонсало де Саласар, инспектор администрации Педро Альварес де Чирино[21]21
  В других источниках (в частности, у Берналя Диаса) он именуется Педро Альминдесом де Чирино; ниже здесь он назван Перальминдесом де Чирино. (Прим. перев.)


[Закрыть] и счетовод Родриго де Альборнос.

Это были значительные люди. Эстрада бывал во Фландрии, был адмиралом в Малаге и затем коррегидором (представителем правительства) в Касересе. Он занимал постоянную должность советника в своем родном городе, Сьюдад-Реале. Эстрада хвалился, что является незаконнорожденным сыном покойного короля Фернандо – возможно, так оно и было. Саласар был гранадец, но его семья происходила из Бургоса. Он был служителем при королевском дворе и прибыл в Новую Испанию в сопровождении немалой свиты. Альварес де Чирино происходил из Убеды, где был известен в качестве агента королевского первого секретаря, Франсиско де Кобоса, который был в этом городе самым влиятельным лицом, как в политическом, так и в социальном отношении. Четвертый из назначенных чиновников, Родриго де Альборнос, возможно, был родом из города Пардиньяс в провинции Луго и, судя по всему, занимал какую-то незначительную должность при испанском дворе. Итальянец-придворный Петр Мартир, который, несмотря на почти восьмидесятилетний возраст, по-прежнему являлся советником короля в вопросах, относящихся к Индиям, просил его присылать домой шифрованные отчеты о деятельности Кортеса. Мартир как-то высказался о Кортесовом лукавстве, алчности и «частично обнаружившей себя склонности к тиранству»{103}103
  Martyr, De Orbe Novo, II, 406. Четверо человек должны были выплатить: Эстрада – 510 000 мараведи; Альборнос – 500 000; Альварес де Чирино – 500 000; Салазар – 170 000.


[Закрыть].

Назначение этих четырех аристократов в Новую Испанию несомненно показывало, что корона относится к завоеваниям Кортеса серьезно. Вместе с тем было понятно, что их задачей было контролировать завоевателя и предотвращать любое чрезмерное утверждение своей власти с его стороны. Однако подобно Пасу и Лас Касасу до них, эти советники потратили слишком много времени на то, чтобы добраться до новой провинции. Задолго до их прибытия Кортес принялся за свое грандиозное произведение искусства, величайшее достижение Испании в Америках в XVI столетии – возрождение Мехико-Теночтитлана{104}104
  Теночтитлан был переименован в Мехико в 1523-м или 1524 году.


[Закрыть].

Некоторые из друзей и соратников-конкистадоров советовали Кортесу отстроить столицу Новой Испании где-нибудь вдали от озера Теночтитлан, например в Такубе или Койоакане. Как им стало известно, прежняя столица часто подвергалась опасности наводнений, одно из которых, весьма масштабное, случилось в 1502 году. Поскольку окружающая местность была болотистой, можно было ожидать неизбежных трудностей с питьевой водой. Критики доказывали, что Койоакан будет гораздо более удобным местом для столицы – и Кортес, несомненно, внял их доводам, поскольку немедленно вслед за своей победой в 1521 году выстроил там, на южном берегу озера, большой, прохладный, просторный особняк, ставший его резиденцией{105}105
  Я не думаю, что этот дом имеет какую-то связь со старым особняком, который ныне показывают туристам как «дом Кортеса».


[Закрыть].

Однако уже в январе 1522 года Кортес возвращается к своему плану все равно отстроить заново старый город. Некоторые из его противников сочли, что он пытается создать укрепления, чтобы противостоять любым попыткам лишить его власти. Однако мотивы, стоявшие за решением Кортеса, были другими: он не хотел, чтобы место, где располагался легендарный Теночтитлан, оставалось памятником былой славе столицы. Индейцы тоже были за строительство, так что собрать необходимое количество рабочей силы не составляло труда.

Ключевую роль в возрождении города сыграл некий «геометр» по имени Алонсо Гарсия Браво, рожденный в местечке Ривьера, что располагается на дороге между Малагой и Рондой в Андалусии, и получивший образование в области городского строительства еще до того, как покинул Кастилию в 1513 году, вместе с Педрариасом – Педро Ариасом Давилой. Он добрался до Новой Испании вместе с экспедицией Франсиско де Гарая и тотчас же примкнул к армии Кортеса. Приняв участие в нескольких битвах в качестве конкистадора, Гарсия Браво затем отправился в Вилья-Рика в Веракрусе, где ему предложили спроектировать крепость, которую планировалось построить в этом городе, – двухэтажную, как утверждает бургосец Андрес де Росас, свидетельствуя о своем проникновении в жизнь и достижения нашего архитектора{106}106
  Probanza of Garcia Bravo, p. 57.


[Закрыть].

Успех строительства Гарсия Браво в Веракрусе привел к тому, что Кортес предложил ему управлять работами по восстановлению Теночтитлана{107}107
  Benitez, 7–9.


[Закрыть]. Браво прибыл в столицу летом 1522 года и принялся изучать местность вместе с самим Кортесом, выясняя, какой вред был нанесен городу, за который шла такая отчаянная борьба. Чтобы помешать индейцам бросать сверху камни на его людей, Кортес приказал разрушить ряды двухэтажных домов, кое-где это было сделано при помощи артиллерии. Но хотя два главных храма древних мешиков, расположенные в сердце Теночтитлана и Тлателолько, были серьезно повреждены, местоположение дамб, главных улиц и остатков многих строений было очевидным.

Первым поручением, данным Гарсии Браво, было строительство крепости с двумя башнями в восточном конце города, рядом с развалинами старого темпло майор[22]22
  Имеется в виду главный храм мешиков, иногда его называют также «пирамидой Уицилопочтли». (Прим. перев.)


[Закрыть]. Здесь располагалась озерная пристань Атарасанас, где Кортес собирался держать на причале свои тринадцать бригантин, построенных под руководством умелого, хотя и озлобленного севильца Мануэля Лопеса[23]23
  У Берналя Диаса и ниже по тексту он именуется Мартином Лопесом. (Прим. перев.)


[Закрыть], сыгравшего столь значительную роль в закреплении испанской победы над мешиками. Башни были построены под присмотром Сиуакоатля, который, хоть в это и трудно поверить, теперь сотрудничал с победителями. Внутри одной, более высокой, располагались покои; другая предназначалась для защиты кораблей. Враги Кортеса впоследствии имели глупость доказывать, что якобы строительство башен было действием, направленным против королевской власти.

При разработке генерального плана реконструкции Гарсия Браво предложил придерживаться основной структуры старого мексиканского города с его обнесенным стеной центром, где в прошлом располагалась священная территория с великой пирамидой, видной со всех сторон, и святилищами при ней. К священной территории можно было приблизиться по трем дамбам – с севера, с запада и с юга; на востоке связи с материком не было. Северная дамба планировалась по эстетическим соображениям, поскольку прямой путь (через Тепейак, нынешнее местопребывание базилики Девы Марии Гуаделупской) прошел бы параллельно и слегка к востоку. К югу, за стенами города, располагался большой рынок, где индейские покупатели и продавцы кишели уже через несколько дней после завоевания города 13 августа 1521 года.

Вокруг этого открытого пространста располагались дворцы старой знати. Улицы внутри городских стен в прошлом зачастую представляли собой наполненные водой каналы, как в Венеции. В центре города эти каналы были прямыми, однако, как и в Европе, за пределами великого сердца города встречались и кривые закоулки. К северу от священной территории, за стенами, лежал город Тлателолько с собственным крупным рынком и развалинами собственной пирамиды. Возможно, что при строительстве нового города Кортес и Гарсия Браво вдохновлялись примером Санта-Фе – искусственного города, выстроенного Фернандо и Изабеллой под стенами Гранады в 1491 году, – хотя он и был меньше{108}108
  Инструкция от 26 июня 1523, Jose Luis in Martinez, docs. I, 270.


[Закрыть].

Хотя великие храмы Теночтитлана и Тлателолько лежали в руинах, это не относилось ко многим другим. Пятнадцатью годами позже, в 1537 году, епископы Мехико, Гватемалы и Оахаки писали в Испанию императору Карлу, что многие индейцы до сих пор пользуются своими старыми храмами для совершения обрядов и вознесения молитв, хотя уже без жертвоприношений – после 1521 года они резко прекратились. Кортес не препятствовал проведению старых обрядов, хотя и поощрял миссионерство, сперва со стороны францисканцев, а затем доминиканцев. Епископы искали поддержки короля в своем намерении разрушить эти здания и сжечь находящихся в них идолов, а также его согласия на то, чтобы использовать камень от ацтекских храмов для постройки новых церквей. Король – или же Совет Индий – в ответном письме, пришедшем на следующий год, писал, что действительно, эти здания должны быть разрушены «без большого шума», а идолы сожжены. Камень от древних храмов, несомненно, должен быть использован для постройки церквей{109}109
  Cited in Toussaint, El Criterio Artistico,


[Закрыть].

Кортес решил сохранить два главных дворца Монтесумы в качестве правительственных зданий. Один стал национальным дворцом, где располагались его личные апартаменты и канцелярии; впоследствии здесь размещались апартаменты и канцелярии вице-королей, а еще позднее – президентов независимой Мексики. Другой, бывший его штаб-квартирой на протяжении счастливых месяцев, проведенных им в городе с ноября 1519 по июль 1520 года, должен был стать национальным ломбардом. Кроме того, они с Гарсией Браво приняли важное решение: в центре города должен был расположиться испанский квартал, где конкистадорам и побладорес («поселенцы», название, обычно применявшееся к тем, кто прибыл позже) выделялись участки земли для строительства или реконструкции имеющихся домов в соответствии с так называемым траса – слово, означающее «план». Между 1524-м и 1526 годами городской совет Мехико-Теночтитлана в соответствии с этим решением выделил 234 соларес (участка), а также 201 приусадебный участок внутри города.

Старым индейским кварталам, не входившим в траса, предстояло остаться без изменений, хотя к их названиям и были добавлены христианские приставки – отныне они назывались Сан-Хуан-Мойотлан, Санта-Мария-Куэпопан, Сан-Себастьян-Ацакуалько и Сан-Пабло-Сокипан. При каждом из этих кварталов должна была быть своя церковь, «иглесиа де висита», как их называли, под руководством францисканцев, которые с 1522 года имели своей штаб-квартирой просторное, крытое соломой строение неподалеку от дамбы, ведущей в Такубу (впоследствии оно станет монастырем Сан-Франсиско). Каждый из этих индейских кварталов должен был, почти как в старые времена, управляться местным старейшиной, которого завоеватели называли «сеньор». Между тем Тлателолько предоставлялся сам себе, в качестве отдельного города, носящего новое имя – Сантьяго.

Перестройка района, входившего в траса, началась летом 1522 года. Гарсия Браво старался проследить за тем, чтобы к каждому жилищу была проведена вода, чтобы все дома строились в согласии с определенной схемой и чтобы все основные дороги имели в ширину пятнадцать вар[24]24
  Ок. 12,5 метра. (Прим. перев.)


[Закрыть]{110}110
  Вара составляла 835 миллиметров и 9 децимов.


[Закрыть]. Расположение каналов должно было приблизительно соответствовать тому, что было прежде, хотя некоторые из них предстояло отрыть заново, а другие заново наполнить водой.

В этих хлопотах Гарсии Браво помогал знатный конкистадор Бернардино Васкес де Тапия. Родом из города Торральба, что возле Оропесы, Васкес де Тапия был племянником Франсиско Альвареса, аббата Торо и инквизитора Кастилии. Его отец был членом Королевского совета Кастилии.

По оценке францисканского монаха Мотолинии, в 1524 году в городе работали 400 тысяч индейцев-мешиков под руководством верховного жреца Тлакотцина, который к этому времени оставил свое мексиканское именование и принял вместо него имя Хуан Веласкес. Как утверждал Мотолиния, там работало больше людей, «чем тех, кто трудился на строительстве Иерусалимского храма»{111}111
  Motolinia in Coleccion de Documentos para la Historia de Mexico, ed. by Joaquin Garcia Icazbalceta, 2 vols., Mexico, 1980, 18.


[Закрыть]. В их число входило множество жителей соседнего города Чалько, что лежал в долине Мехико, – специалистов по строительству и штукатурным работам, чьи предки, вероятно, работали на первоначальном строительстве великого города. Прибыли несколько второстепенных архитекторов, чтобы работать под началом Гарсии Браво, таких как Хуан Родригес – в их задачу входило приспособить дворец Монтесумы к нуждам Кортеса.

Выдающиеся мешики, среди которых был и сын Монтесумы, дон Педро Монтесума, помогали испанцам набирать рабочих на строительство. Мотолиния вспоминает, что пение строителей – а в старые времена это было обычным ритуалом, сопровождавшим все подобные строительные мероприятия, – «не прекращалось ни днем, ни ночью (los cantos y voces apenas cesaban ni de noche ni de dнa)»{112}112
  Ibid., 19.


[Закрыть]. Специалист по истории имперской архитектуры Джордж Кублер указывал, что, несмотря на все горе, которое могли испытывать индейцы в связи со своим поражением, их приводили в восторг (и, возможно, в конечном счете помогли завоевать их расположение) незнакомые им прежде механизмы, привезенные в Новую Испанию завоевателями. В первую очередь это были приспособления на основе колеса – блоки, повозки, тачки; но также они восхищались при виде мулов и гвоздей, стамесок и железных молотков. Обретение вьючных животных вело к чудесной революции в технологии, однако гвозди казались не менее важными, в то время как повозки имели для них особое очарование{113}113
  Kubler and Soria, 136.


[Закрыть]. Таков был огромный вклад, сделанный Испанией в техническую культуру Нового Света.

К лету 1523 года очертания нового города начали понемногу вырисовываться. По политическим соображениям он должен был быть величественным и впечатляющим, поскольку в его задачу входило служить воплощением силы, в которой нуждались и которую обретали как завоеватели, так и завоеванные. Мехико-Теночтитлан не сводился к мостовой и горстке глинобитных лачуг, это был огромный город европейских масштабов – такая столица, какой до сих пор не обзавелась даже сама Испания. Весь год напролет окрестности города кишели рабочими, таскавшими каменные плиты и огромные древесные стволы. Уже можно было начинать восхищаться потрясающими арками на главной площади – европейская арочная архитектура, до этих пор совершенно неизвестная в древней Мексике, теперь встречалась в столице повсюду.