Текст книги "Гарики на все времена. Том 1"

И вечная память. И шумный успех.

И мнимореальные доски.

714

К чужой судьбе, к чужой мольбе

кто не склонял свой слух,

тот будет сам пенять себе,

что был так долго глух.

715

Нас будто громом поражает,

когда девица (в косах бантики),

играя в куклы (или в фантики),

полна смиренья (и романтики),

внезапно пухнет и рожает.

Чем это нас так раздражает?

716

Конечно, я пришел в себя потом,

но стало мне вдруг странно в эту осень,

что грею так бестрепетно свой дом

я трупами берез, осин и сосен.

717

От точки зрения смотрящего

его зависит благодать,

и вправе он орла парящего

жуком навозным увидать.

Но жаль беднягу.

718

Давно заметил я: сияние

таланта, моря, мысли, света —

в нас вызывает с ним слияние,

и мы в себе уносим это.

719

Время поворачивая вспять,

как это смешно – не замечая,

тянемся заваривать опять

гущу из-под выпитого чая.

А близость с тем, а нежность к той

давно мертвы,

и память стала – как настой

разрыв-травы.

720

Вновь себя рассматривал подробно:

выщипали годы мои перья;

сестрам милосердия подобно,

брат благоразумия теперь я.

721

То утро помню хорошо:

среди травы, еще росистой,

тропой утоптанной российской

я меж овчарок в лагерь шел.

722

Порою поступаю так постыдно,

как будто не в своем слегка уме;

наследственные корни, очевидно,

воюют меж собой в душевной тьме.

723

Всегда, мой друг, наказывали нас,

карая лютой стужей ледяной;

когда-то, правда, ссылкой был Кавказ,

но там тогда стреляли, милый мой.

724

Эта мысль давно меня терзает,

учит ее в школе пятый класс:

в мире ничего не исчезает;

кроме нас, ребята, кроме нас.

725

Крушу я ломом грунт упорный,

и он покорствует удару,

а под ногтями траур черный —

по моему иному дару.

726

Любовь и пьянство – нет примера

тесней их близости на свете;

ругает Бахуса Венера,

но от него у ней и дети.

727

Есть кого мне при встрече обнять;

сядем пить и, пока не остыли,

столько глупостей скажем опять,

сколько капель надежды в бутыли.

728

Свободы лишь коснуться стоит нам,

я часто это видел на веку:

помазанный свободой по губам

уже стремится к полному глотку.

729

И не спит она ночами,

и отчаян взгляд печальный,

утолит ее печали

кто-нибудь совсем случайный.

730

В жизни этой, суетной и краткой

(так ли это, кажется ли мне),

вижу я то мельком, то украдкой

явное вмешательство извне.

Но чье – не знаю.

731

Что сложилось не так,

не изменишь никак

и назад не воротишь уже,

только жалко, что так

был ты зелен, дурак,

а фортуна была в неглиже.

732

Не чаши страданий, а чашки

хватает порой для лечения,

чтоб вовсе исчезли замашки

любые искать приключения.

733

Пою как слышу. А традиции,

каноны, рамки и тенденция —

мне это позже пригодится,

когда наступит импотенция.

734

Если так охота врать,

что никак не выстоять,

я пишу вранье в тетрадь

как дневник и исповедь.

735

Окунулся я в утехи гастрономии,

посвятил себя семейному гнезду,

ибо, слабо разбираясь в астрономии,

проморгал свою счастливую звезду.

736

Великие событья – тень назад

бросают очертаньями своими,

но наши аккуратные глаза

не видят нежелаемое ими.

737

Нет, я в рабах не долго хаживал,

я только пять прибавлю скудных

в те миллионы лет подсудных,

Россией съеденные заживо.

738

Поверь мне, грустный мой приятель,

твои терзания напрасны:

на Солнце тоже много пятен,

но и они на нем прекрасны.

739

Чего хочу, того ищу,

хочу уйти от власти Рима,

и щуплых пращуров прищур

во мне участвует незримо.

740

На мои вопросы тихие

о дальнейшей биографии

отвечали грустно пифии:

нет прогноза в мире мафии.

741

В нас посевает жизнь слепая

продленной детскости заразу,

и зрелость, поздно наступая,

уже с гнильцой бывает сразу.

742

Наука, ты помысли хоть мгновение,

что льешь себе сама такие пули:

зависит участь будущего гения

от противозачаточной пилюли.

743

Живу, ничуть судьбу не хая

за бурной жизни непокой:

погода самая плохая —

гораздо лучше никакой.

744

В надежде, что свирепые морозы

во мне произведут метаморфозы,

был сослан я в сибирские края,

где крепче стала ветреность моя.

745

По вороху надежд, сухих и ветхих,

вдруг искра пробегает временами,

и почки наливаются на ветках

у дерева с истлевшими корнями.

746

Мы от любви теряем в весе

за счет потери головы

и воспаряем в поднебесье,

откуда падаем, увы.

747

Когда вершится смертный приговор,

душа сметает страха паутину.

Пришла пора опробовать прибор,

сказал король, взойдя на гильотину.

748

Ты люби, душа моя, меня,

ты уйми, душа моя, тревогу,

ты ругай, душа моя, коня,

но терпи, душа моя, дорогу.

749

Хоть и тонешь там и тут,

грязь весны и слякоть осени —

как разлука, если ждут,

и разлука, если бросили.

750

Внезапна гибель светлых дней,

а мы ее так часто видели,

что чем нам лучше, тем страшней,

а чем темнее, тем обыденней.

751

Сибирь. Весна. Потери и уроны

несет снегам сиянье с высоты.

Орут с берез картавые вороны

о горечи и грусти красоты.

752

Тигра гладить против шерсти

так же глупо, как по шерсти.

Так что если гладить,

то, конечно, лучше против шерсти.

753

Куда б меня судьбой ни занесло,

в какую ни согни меня дугу,

высокого безделья ремесло

я правлю, как умею и могу.

754

Не мучусь я, что бытом жизнь полна,

иное мне мучительно и важно:

растления зловонная волна

с ленивой силой душу лижет влажно.

755

Мечтал бы сыну передать я,

помимо знаний и сомнения,

отнюдь не все мои проклятья,

но все мои благословения.

756

Действуя размашисто и тонко

страхом, похвалой и жирным кусом,

дух эпохи вылепил подонка

с грацией, достоинством и вкусом.

757

В те дни, когда я пал на дно,

раскрылось мне сполна,

что всюду есть еще одно

дно у любого дна.

758

Но взрыв, и бунт, и пламень этот —

избавь нас Бог увидеть снова,

минуй всех нас российский метод

лечить болезнь, убив больного.

759

Я верю в мудрость правил и традиций,

весь век держусь обычности привычной,

но скорбная обязанность трудиться

мне кажется убого-архаичной.

760

Нечаянному счастью и беде

отыскивая место в каждом быте,

на дереве реальности везде

есть почки непредвиденных событий.

761

Жить, покоем дорожа —

пресно, тускло, простоквашно;

чтоб душа была свежа,

надо делать то, что страшно.

762

Слухи, сплетни, склоки, свары,

клевета со злоязычием,

попадая в мемуары,

пахнут скверной и величием.

763

Когда между людьми и обезьянами

найдут недостающее звено,

то будет обезьяньими оно

изгоями с душевными изъянами.

764

Есть люди сна, фантазий и мечты,

их души дышат ночи в унисон,

а сутолока скользкой суеты,

творящаяся днем, – их тяжкий сон.

765

Если бабе семья дорога,

то она изменять если станет,

ставит мужу не просто рога,

а рога изобилия ставит.

766

Поверх и вне житейской скверны,

виясь, как ангелы нагие,

прозрачны так, что эфемерны,

витают помыслы благие.

767

Тускнеет радость от познания

людей, событий и явлений;

на склоне лет воспоминания

живее свежих впечатлений.

768

Думаю, что в смутной ностальгии

нас еще не раз помянут люди:

лучше будут, хуже и другие,

нас уже таких потом не будет.

769

Приходя как возмещение

всех потерь за жизнь напрасную,

понимание – прощение

осеняет осень ясную.

770

1981–1984 гг.

МОСКОВСКИЙ ДНЕВНИК

Напрасно телевизоров сияние,

театры, бардаки, консерватории —

бормочут и елозят россияне,

попав под колесо своей истории.

771

Вернулся я в загон для обывателей

и счастлив, что отделался испугом;

террариум моих доброжелателей

свихнулся и питается друг другом.

772

Евреи кинулись в отъезд,

а в наших жизнях подневольных

опять болят пустоты мест —

сердечных, спальных и застольных.

773

Я вдруг оглянулся: вокруг никого.

Пустынно, свежо, одиноко.

И я – собеседник себя самого —

у времени сбоку припека.

774

Я с грустью замечал уже не раз,

что в тонкостях морального оттенка

стыдливая проскальзывает в нас

застенчивость сотрудников застенка.

775

Люблю я дни и ночи эти,

игру реалий, лепет бредней,

я первый раз живу на свете,

и очень жалко, что последний.

776

Не вижу ни смысла, ни сроков,

но страшно позволить себе

блудливую пошлость упреков

эпохе, стране и судьбе.

777

Забавно, что так озабочена

эпоха печатных клише

наличием личного почерка

в моей рукописной душе.

778

И я бы, мельтеша и суетясь,

грел руки у бенгальского огня,

но я живу на век облокотясь,

а век облокотился на меня.

779

Всегда в нестройном русском хоре

бывал различен личный нрав,

и кто упрямо пел в миноре,

всегда оказывался прав.

780

Нет, не грущу, что я изгой

и не в ладу с казенным нравом,

зато я левою ногой

легко чешу за ухом правым.

781

Забыли все в моей отчизне,

что это грех – путем Господним

идти, взыскуя чистой жизни,

в белье нестираном исподнем.

782

Становится вдруг зябко и паскудно,

и чувство это некуда мне деть;

стоять за убеждения нетрудно,

значительно трудней за них сидеть.

783

Бог очень любит вдруг напомнить,

что всякий дар – лишь поручение,

которое чтобы исполнить,

нельзя не плыть против течения.

784

Выбрал странную дорогу

я на склоне дней,

ибо сам с собой не в ногу

я иду по ней.

785

Стыжусь примет и суеверий,

но верю в то, что знаю точно:

когда стучатся ночью в двери,

то это обыск, а не почта.

786

Покуда жив и духом светел —

не жди, не верь и не жалей;

в России текст авторитетен

посмертной свежестью своей.

787

Весьма уже скучал я в этом мире,

когда – благодарение Отчизне! —

она меня проветрила в Сибири

и сразу освежила жажду жизни.

788

И женщины нас не бросили,

и пить не устали мы,

и пусть весна нашей осени

тянется до зимы.

789

Мы еще живем и тратим сочно

силы, не исчерпанные дочиста,

но уже наслаиваем прочно

годовые кольца одиночества.

790

Не нам и никому не воплотить

усладу и утеху упоения,

когда вдруг удается ощутить

материю мелькнувшего мгновения.

791

В кишении, борьбе, переполохе —

нелепы, кто пером бумагу пашет,

но чахнут величавые эпохи,

а слово отпевает их и пляшет.

792

Когда с утра смотреть противно,

как морда в зеркале брюзглива,

я не люблю себя. Взаимно

и обоюдосправедливо.

793

Он мало спал, не пил вино

и вкалывал, кряхтя.

Он овладел наукой, но

не сделал ей дитя.

794

Который год в крови и прахе

делами, чувством и пером

себе мы сами строим плахи

и сами машем топором.

795

Сталин умер, не гася свою трубку,

и, живя в ее повсюдном дыму,

продолжаем мы вертеть мясорубку,

из которой не уйти никому.

796

Столько пламени здесь погасили,

столько ярких задули огней,

что тоскливая серость в России

тусклой мглой распласталась над ней.

797

Благодарю тебя, отечество,

за изживаемые начисто

остатки веры в человечество,

души тоскливое чудачество.

798

Во тьме и свечка без усилий

подобна пламенной звезде;

гнилушки светятся в России

гораздо ярче, чем везде.

799

Эпическая гложет нас печаль

за черные минувшие года;

не прошлое, а будущее жаль,

поскольку мы насрали и туда.

800

Люблю слова за лаконичность:

луч лаконической строки

вдруг так высвечивает личность,

что видно духа позвонки.

801

Крича про срам и катастрофу,

порочат власть и стар, и млад,

и все толпятся на Голгофу,

а чтоб распяли – нужен блат.

802

Ко мне вот-вот придет признание,

меня поместят в списке длинном,

дадут медаль, портфель и звание

и плешь посыпят нафталином.

803

Зря моя улыбка беспечальная

бесит собутыльников моих:

очень много масок у отчаянья,

смех – отнюдь не худшая из них.

804

Двух миров посреди мой дворец из досок,

двух миров я изгой и приблуда;

между злом и добром есть пространства кусок

и моя контрабанда – оттуда.

805

Любовь с эмиграцией – странно похожи:

как будто в объятья средь ночи

кидается в бегство кто хочет и может,

а кто-то не может, а хочет.

806

Самим себе почти враги,

себя напрасно мы тревожим —

с чужой начинкой пироги,

мы стать мацой уже не можем.

807

Я счастлив одним в этом веке гнилом,

где Бог нам поставил стаканы:

что пью свою рюмку за тем же столом,

где кубками пьют великаны.

808

В каждый миг любой эпохи

всех изученных веков

дамы прыгали, как блохи,

на прохожих мужиков.

809

Учился, путешествовал, писал,

бывал и рыбаком, и карасем;

теперь я дилетант-универсал

и знаю ничего, но обо всем.

810

Дух осени зловещий

насквозь меня пронял,

и я бросаю женщин,

которых не ронял.

811

Россия красит свой фасад,

чтоб за фронтоном и порталом

неуправляемый распад

сменился плановым развалом.

812

Россия нас ядом и зверем

травила, чтоб стали ученые,

но все мы опять в нее верим,

особенно – обреченные.

813

То ли с выпивкой перебрал,

то ли время тому виной,

только чувство, что проиграл,

неразрывно теперь со мной.

814

Запой увял. Трезвеют лица.

Но в жажде славы и добра

сейчас мы можем похмелиться

сильней, чем выпили вчера.

815

Очень грустные мысли стали

виться в воздухе облаками:

все, что сделал с Россией Сталин,

совершил он ее руками.

И Россия от сна восстала,

но опять с ней стряслась беда:

миф про Когана-комиссара

исцелил ее от стыда.

816

Россияне живут и ждут,

уловляя малейший знак,

понимая, что наебут,

но не зная, когда и как.

817

В душе осталась кучка пепла,

и плоть изношена дотла,

но обстоят великолепно

мои плачевные дела.

818

Земная не постыла мне морока,

не хочется пока ни в ад, ни в рай;

я, Господи, не выполнил урока,

и Ты меня зазря не призывай.

819

Ни успехов, ни шумных похвал,

ни покоя, ни крупной казны —

я не знал, ибо все отдавал

за щемящий озноб новизны.

820

Я ловлю минуту светлую,

я живу, как жили встарь,

я на жребий свой не сетую —

в банке шпрот живой пескарь.

821

Жаль тех, кто не дожил до этих дней,

кто сгинул никуда и навсегда,

но, может быть, оттуда им видней

кошмарные грядущие года.

822

К добру или к худу, но все забывают

шумливые стайки юнцов,

и дети убитых легко выпивают

с детьми палачей их отцов.

823

А мы, кто боится дороги другой,

скользим по накатанным рельсам,

легко наступая привычной ногой

на горло собственным пейсам.

824

Свобода с творчеством – повенчаны,

тому есть многие приметы,

но прихотливо переменчивы

их тайной связи пируэты.

825

За чувство теплого комфорта,

слегка подпорченного страхом,

я здесь жилец второго сорта,

опасность чувствующий пахом.

826

У нищей жизни – преимущество

есть в наших сумерках стальных:

за неимением имущества

я чуть вольнее остальных.

827

Устав от свар совместной жизни,

взаимной страсти не гарант,

я импотент любви к отчизне,

потенциальный эмигрант.

828

Дым Отечества голову кружит,

затвори мне окно поплотней:

шум истории льется снаружи

и мешает мне думать о ней.

829

В уцелевших усадьбах лишь малость,

бывшей жизни былой уголок —

потолочная роспись осталась,

ибо трудно забрать потолок.

830

Верна себе, как королева,

моя держава:

едва-едва качнувшись влево,

стремится вправо.

831

Несясь гуртом, толпой и скопом

и возбуждаясь беспредельно,

полезно помнить, что по жопам

нас бьют впоследствии раздельно.

832

Возросши в рабстве, я свободен

душой постичь его края;

в неволе сгнивши, я не годен

к иной свободе, чем моя.

833

Но если слова, словно числа,

расчислишь с усердьем слепым,

то сок внесловесного смысла

струится по строчкам скупым.

834

Я легкомысленный еврей

и рад, что рос чертополохом,

а кто серьезней и мудрей —

покрылись плесенью и мохом.

835

Порой мы даже не хотим,

но увлекаемся натурой,

вступая в творческий интим

с отнюдь не творческой фигурой.

836

Пока душа не вынеслась в астрал,

сидел я и в цепях, и на ковре,

а выиграл я или проиграл —

неважно, ибо цель в самой игре.

837

Странно я жил на свете,

путь мой был дик и смутен,

мне даже встречный ветер

часто бывал попутен.

838

Из России съезжать не с руки

для живущего духом еврея,

ибо здесь мы живем вопреки,

а от этого чувства острее.

839

В час, когда, безденежье кляня,

влекся я душой к делам нечистым,

кто-то щелкал по носу меня;

как же я могу быть атеистом?

840

Все минуло – штормы и штили,

теперь мы судачим часами,

во что они нас превратили

и что мы наделали сами.

841

Есть люди, которым Господь не простил

недолгой потери лица:

такой лишь однажды в штаны напустил,

а пахнет уже до конца.

842

Пробужденья гражданского долга

кто в России с горячностью жаждал —

охлаждался впоследствии долго,

дожидаясь отставших сограждан.

843

За то, что столько опыта и сил

набрался, – лишь России я обязан;

тюрьмой, однако, долг я погасил,

теперь я лишь любовью с нею связан.

844

Повсюду, где евреи о прокорме

хлопочут с неустанным прилежанием,

их жизнь, пятиконечная по форме,

весьма шестиконечна содержанием.

845

Когда у нас меняются дела,

молчат и эрудит, и полиглот;

Россия что-то явно родила

и думает, не слопать ли свой плод.

846

Неясен курс морской ладьи,

где можно приказать

рабам на веслах стать людьми,

но весел не бросать.

847

Сгущается время, исчерпаны сроки,

и в хаосе, смуте, кишении —

становятся явными вещие строки

о крахе, конце и крушении.

848

Гегемон оказался растленен,

вороват и блудливо-разумен;

если ожил бы дедушка Ленин,

то немедленно снова бы умер.

849

Слава Богу – лишен я резвости,

слава Богу – живу в безвестности;

активисты вчерашней мерзости —

нынче лидеры нашей честности.

850

Не в хитрых домыслах у грека,

а в русской классике простой

вчера нашел я мудрость века:

«Не верь блядям», – сказал Толстой.

851

Русский холод нерешительно вошел

в потепления медлительную фазу;

хорошо, что нам не сразу хорошо,

для России очень плохо все, что сразу.

852

Легчает русский быт из года в год,

светлей и веселей наш дом питейный,

поскольку безыдейный идиот

гораздо безопасней, чем идейный.

853

В летальный миг вожди народа

внесли в культуру улучшение:

хотя не дали кислорода,

но прекратили удушение.

854

Сейчас не спи, укрывшись пледом,

сейчас эпоха песен просит,

за нами слава ходит следом

и дело следственное носит.

855

Нас теплым словом обласкали,

чтоб воздух жизни стал здоров,

и дух гражданства испускали

мы вместо пакостных ветров.

856

Мне смотреть интересно и весело,

как, нажав на железные своды,

забродило российское месиво

на дрожжах чужеродной свободы.

857

Край чудес, едва рассудком початый,

недоступен суете верхоглядства;

от идеи, непорочно зачатой,

здесь развилось несусветное блядство.

858

К нам хлынуло светлой волной

обилие планов и мыслей,

тюрьма остается тюрьмой,

но стало сидеть живописней.

859

Настежь окна, распахнута дверь,

и насыщен досуг пролетария,

наслаждаются прессой теперь

все четыре моих полушария.

860

Привыкши к рабскому покорству,

давно утратив счет потерям,

теперь мы учимся притворству,

что мы опять во что-то верим.

861

К исцелению ищет ключи

вся Россия, сопя от усердия,

и пошли палачи во врачи

и на курсы сестер милосердия.

862

Россия – это царь. Его явление

меняет краску суток полосатых.

От лысых к нам приходит послабление,

и снова тяжело при волосатых.

863

Частичная российская свобода

под небом в засветившихся алмазах

похожа на вдуванье кислорода

больному при обильных метастазах.

864

Вдруг ярчает у неба свет,

веют запахи благодати,

и, приняв просвет за рассвет,

петухи поют на закате.

865

Вновь поплыли надежд корабли

под журчанье чарующих звуков;

наших дедов они наебли,

будет жаль, если смогут и внуков.

866

Извечно человеческая глина

нуждается в деснице властелина,

и трудно разобраться, чья вина,

когда она домялась до гавна.

867

Тому, что жить в России сложно,

виной не только русский холод:

в одну корзину класть не можно

на яйца сверху серп и молот.

868

Лишенное сил и размаха,

остыло мое поколение,

душевная опухоль страха

дала метастазы в мышление.

869

Увы, сколь женственно проворство,

с каким по первому велению

у нас является покорство

и женский пыл к употреблению.

870

Опять полна гражданской страсти

толпа мыслителей лихих

и лижет ягодицы власти,

слегка покусывая их.

871

Не всуе мы трепали языками,

осмысливая пагубный свой путь, —

мы каялись! И били кулаками

в чужую грудь.

872

Мы вертим виртуозные спирали,

умея только славить и карать:

сперва свою историю засрали,

теперь хотим огульно обосрать.

873

Все пружины эпохи трагической,

превратившей Россию в бардак,

разложить по линейке логической

в состоянии только мудак.

874

У России мыслительный бум

вдоль черты разрешенного круга,

и повсюду властители дум

льют помои на мысли друг друга.

875

Всем загадка и всем беспокойство,

тайна века, опасность во мраке —

наше самое главное свойство,

наслаждение духом клоаки.

876

Россия очнулась, прозрела,

вернулась в сознанье свободное

и смотрит спокойно и зрело

на счастье свое безысходное.

877

Живу в неослабном внимании

к росткам небанальной морали,

что весь наш успех – в понимании

того, что мы все проиграли.

878

Жаль тех, кто не дожил до этих дней,

кто сгинул никуда и навсегда,

но, может быть, оттуда им видней

кошмарные грядущие года.

879

Боюсь, что вновь обманна весть

и замкнут круг,

и снова будем сено есть

из властных рук.

880

Не стоит наотмашь и с ходу

Россию судить и ругать:

Бог дал человеку свободу

и право ее отвергать.

881

Вожди протерли все углы,

ища для нас ключи-отмычки,

чтоб мы трудились, как волы,

а ели-пили, как синички.

882

Разгул весны. Тупик идей.

И низвергатели порока

бичуют прах былых вождей

трухлявой мумией пророка.

883

Он был типичный русский бес:

сметлив, настырен и невзрачен,

он вышней волею небес

растлить Россию был назначен.

884

Наследием своей телесной ржави

Россию заразил святой Ильич;

с годами обнаружился в державе

духовного скелета паралич.

885

Российской справедливости печальники

блуждают в заколдованном лесу,

где всюду кучерявятся начальники

с лицом «не приближайся – обоссу».

886

Мир бурлил, огнями полыхая,

мир кипел на мыслях дрожжевых,

а в России – мумия сухая

числилась живее всех живых.

887

Томясь тоскою по вождю,

Россия жаждет не любого,

а культивирует культю

от культа личности рябого.

888

Империя вышла на новый виток

спирали, висящей над крахом,

и жадно смакует убогий глоток

свободы, разбавленной страхом.

889

Нельзя поднять людей с колен,

покуда плеть нужна холопу;

нам ветер свежих перемен

всегда вдували через жопу.

890

Ночь глуха, но грезится заря.

Внемлет чуду русская природа.

Богу ничего не говоря,

выхожу один я из народа.

891

Когда отвага с риском связана,

прекрасна дерзости карьера,

но если смелость безнаказанна,

цена ей – хер пенсионера.

892

Крикунам и евреям в угоду,

чтобы Запад ловчей обаять,

вопиющую дали свободу

понапрасну о ней вопиять.

893

Нельзя потухшее кадило

раздуть молитвами опять,

и лишь законченный мудило

не в силах этого понять.

894

Сквозь любую эпоху лихую

у России дорога своя,

и чужие идеи ни к хую,

потому что своих до хуя.

895

В дыму теоретических сражений

густеют очертанья наших бед,

злокачественность гнусных достижений

и пагуба растлительных побед.

896

Свободное слово на воле пирует,

и сразу же смачно и сочно

общественной мысли зловонные струи

фонтаном забили из почвы.

897

В саду идей сейчас уныло,

сад болен скепсисом и сплином,

и лишь мечта славянофила

цветет и пахнет нафталином.

898

Полны воинственных затей,

хотя еще не отвердели,

растут копыта из лаптей

российской почвенной идеи.

899

Растет на чердаках и в погребах

российское духовное величие,

а выйдет – и развесит на столбах

друг друга за малейшее различие.

900

Миф яркий и свежеприлипчивый

когда утвердится везде,

то красный, сойдя на коричневый,

обяжет нас к желтой звезде.

901

Когда однажды целая страна

решает выбираться из гавна,

то сложно ли представить, милый друг,

какие веют запахи вокруг?

902

Зыбко, неприкаянно и тускло

чувствуют себя сегодня все;

дух без исторического чувства —

память о вчерашней колбасе.

903

Немедля обостряется до боли,

едва идет на спад накал мороза,

естественно присущее неволе

зловещее дыхание некроза.

904

Всегда во время передышки

нас обольщает сладкий бред,

что часовой уснул на вышке

и тока в проволоке нет.

905

У России в крови подошвы,

и проклятие той беды —

настоящее сделать прошлым

не дают ей ее следы.

906

Тянется, меняя имя автора,

вечная российская игра:

в прошлом – ослепительное завтра,

в будущем – постыдное вчера.

907

Куда-то мы несемся, вскачь гоня,

тревожа малодушных тугодумов

обилием бенгальского огня

и множеством пожарников угрюмых.

908

Я полон, временем гордясь, —

увы – предчувствиями грустными,

ибо, едва освободясь,

рабы становятся Прокрустами.

909

Никакой государственный муж

не спасет нас указом верховным;

наше пьянство – от засухи душ,

и лекарство должно быть духовным.

910

Всеведущ, вездесущ и всемогущ,

окутан голубыми небесами,

Господь на нас глядит из райских кущ

и думает: разъебывайтесь сами.

911

Нынче почти военное

время для человечества:

можно пропасть и сгинуть,

можно воспрять и жить;

время зовет нас вынуть

самое сокровенное

и на алтарь отечества

бережно положить.

912

Мне жалко усталых кремлевских владык,

зовущих бежать и копать;

гавно, подступившее им под кадык,

народ не спешит разгребать.

913

Изнасилована временем

и помята, как перина,

власть немножечко беременна,

но по-прежнему невинна.

914

Вынесем все, чтоб мечту свою страстную

Русь воплотила согласно судьбе;

счастье, что жить в эту пору прекрасную

уж не придется ни мне, ни тебе.

915

С упрямым и юрким нахальством

струясь из-под каменных плит,

под первым же мягким начальством

Россия немедля бурлит.

916

Устои покоя непрочны

на русской болотистой топи,

где грезы о крови и почве

зудят в неприкаянной жопе.

917

Народный разум – это дева,

когда созрела для объятья;

одной рукой стыдит без гнева,

другой – расстегивает платье.

918

Ты вождей наших, Боже, прости,

их легко, хлопотливых, понять:

им охота Россию спасти,

но притом ничего не менять.

919

Какое нелепое счастье – родиться

в безумной, позорной, любимой стране,

где мы обретаем привычку гордиться,

что можно с достоинством выжить в гавне.

920

Пускай хоть липовый и квелый,

но пламень лучше темноты,

и наш король не ходит голый,

а в ярких шортах из туфты.

921

Доблестно и отважно

зла сокрушая рать,

рыцарю очень важно

шпоры не обосрать.

922

Когда приходит время басен

про волю, право и закон,

мы забываем, как опасен

околевающий дракон.

923

Все стало смутно и неясно

в тумане близящихся дней;

когда в России безопасно,

мне страшно делается в ней.

924

Пейзаж России хорошеет,

но нас не слышно в том саду;

привычка жить с петлей на шее

мешает жить с огнем в заду.

925

Бенгальским воспаляется огнем

и души растревоживает сладко

застенчивый общественный подъем

в империях периода упадка.

926

В галдящей толпе разношерстного сброда

я с краю безмолвно стою;

всего лишь на жизнь опоздала свобода —

как раз целиком на мою.

927

Я пью, но не верю сиропу:

в одну из удобных минут —

за душу, за горло, за жопу

опять нас однажды возьмут.

928

То ли правда Россия весну

заслужила на стыке веков,

то ли просто судьба на блесну

ловит мудрых седых мудаков.

929

В пучине наших бедствий

спят корни всей кручины:

мы лечимся от следствий,

а нас ебут причины.

930

Россия взором старческим и склочным

следит сейчас в застенчивом испуге,

как высохшее делается сочным,

а вялое становится упругим.

Я блеклыми глазами старожила

любуюсь на прелестную погоду;

Россия столько рабства пережила,

что вытерпит и краткую свободу.

931

Вранье – что, покинув тюрьму,

вкусить мы блаженство должны;

мы здесь не нужны никому,

а там никому не нужны.

932

Бросая свой дом, как пожарище, —

куда вы, евреи, куда?

Заходят в контору товарищи,

выходят – уже господа.

933

Уезжать мне отсюда грешно,

здесь мой дом и моя работа,

только глупо и не смешно

проживать внутри анекдота.

934

Я мечтал ли, убогий фантаст,

неспособный к лихим переменам,

что однажды отвагу придаст

мне Россия под жопу коленом?

935

Я вырос, научился говорить,

стал каплями российского фольклора

и, чтобы не пришли благодарить,

бегу, не дожидаясь прокурора.

936

Давай, дружок, неспешно поболтаем

о смысле наших странствий и потерь;

мы скоро безнадежно улетаем,

а там не поболтаем, как теперь.

937

Какая глупая пропажа!

И нет виновных никого.

Деталь российского пейзажа —

я вдруг исчезну из него.

938

Я не знаю судьбы благосклонней,

чем фортуна, что век мой пасла —

не она ли на жизненном склоне

мою душу изгнаньем спасла?

939

Мы едем! И сердце разбитое

колотится в грудь, обмирая.

Прости нас, Россия немытая,

и здравствуй, небритый Израиль!

940

август 84 – март 88 гг.