Текст книги "Бьянка"

Игорь Куберский
БИАНКА

Рассказ

В одну из первых командировок в Испанию по делам фирмы я добирался до Барселоны поездом. Такси доставило меня до мадридского вокзала «Чамартин». Я сел в сидячий вагон – до Барселоны было семь часов пути. Вечерело.

Я сидел в кресле у огромного окна, тихо наблюдал за входящими. Мне еще не надоело наблюдать. Жаль, что я не стал художником. Поезд неслышно, словно по воде, взял с места и потек. Пейзаж за окном мне не нравился, впервые видел в Испании такой пейзаж, или, скорее, его полное отсутствие – как будто прошлись бульдозером по лунному ландшафту, добавив кое-где помойные кучи. Вскоре, слава Богу, смерклось – поздняя осень все-таки, – и поезд пошел во тьме. В вагоне появилась проводница в красивой форме и сама красивая. Она несла связку наушников. Телевизионный экран ожил. Крутили фильм ужасов о первобытных временах. Первобытные люди спасались от первобытных монстров, монстры схватывались между собой, обливаясь ведрами крови. За наушники полагалась плата. Но все было понятно и без слов, и я не взял наушники. Да и на экран я смотрел только время от времени. Еду не несли. В поездах, в отличие от самолетов, не кормили, хотя ехать много дольше. В поезде все-таки безопаснее, чем в самолете. Наверно, там и кормят для того, чтобы отвлечь от неприятных мыслей. Или впрок, на всякий случай, а вдруг… Хоть сытым сверзишься с небес. Второй фильм был о чем-то смешном, и я пожалел, что у меня нет наушников. В салоне то и дело прыскали, глядя на экран.

Два фильма уже проехали. Это значит – почти полпути. За окном была чернота. Экран погас, поезд стал притормаживать. В динамике раздался мужской голос. То, что он сказал, я понял только в следующее мгновение, когда все в вагоне вдруг разом с досадой вздохнули и стали подниматься со своих мест. Мой сосед-студент тоже поднялся, краем глаза проследив, понимаю ли я происходящее. Я понял. Я понял, что что-то случилось и необходимо немедленно выйти из вагона. Все брали свои вещи, и я тоже достал с полки свою сумку. Поезд остановился, и в проходе выстроилась очередь. Никто не суетился, но и не медлил. Динамик снова ожил. На сей раз я понял лучше – я понял, что в поезд заложена мина. Паники не было, мне даже показалось, то пассажиры восприняли известие без особого удивления.

Поезд стоял у темной платформы, и из открытых освещенных дверей всех пяти или шести вагонов выходили люди. Поодаль виднелось помещение станции. Станция называлась «Мората-де-Халон». Никто туда не пошел, все остались на платформе, словно чего-то ожидая. В иноязычной обстановке надо делать как все. И все-таки мне хотелось знать, что же дальше. Я побрел, сумка на плече, вдоль платформы, прислушиваясь к разговорам. Это, конечно, проделки террористов. Опять чего-то добиваются. Для этого надо дестабилизировать обстановку. Террористы могут быть и левые и правые, в зависимости от того, чего хотят. Но действуют одинаково. Подонки, черт бы их подрал! Тут даже и переночевать негде. А что, если мины нет и это просто кто-то пошутил? Говорят, что есть. Говорят, позвонили по телефону диспетчеру и предупредили, что поезд заминирован. Тот связался по радио с машинистом…

На платформе появился человек со станции в полувоенной форме и попросил нас покинуть платформу, так как здесь небезопасно. С сумками, рюкзаками, чемоданами все стали спрыгивать на пути и перебираться поближе к станции. Редкие лампочки на столбах светили жидко, и местность выглядела мрачновато, хотя и знакомо – что-то развалено, но не убрано, что-то строят, но не достроили, вонь из пристанционного нужника, мусор, тоска… Вот только звездное небо. Хотя всего восемь часов. В двенадцать я должен быть в Барселоне, там меня встречает Кармен, секретарша фирмы, пышная тридцатипятилетняя брюнетка, с которой я успел завязать командировочный роман. Что же дальше?

Неподалеку от меня, расставив туго обтянутые джинсами ноги, на рюкзаке сидела негритянка. Она выходила из вагона как раз передо мной. Негритянки обязательно говорят или по-французски, или по-английски. Негритянка курила, а я позабыл зажигалку. Я подошел и попросил огонька. Мне повезло – она была из Нигерии. Уже четыре года, как она в Испании, а все не привыкнет к этому бардаку. Я кто: немец, швед? Русский? Ого, она еще не встречала русских. Да тут русским и делать нечего. Тут вообще никому нечего делать. Какого лешего она связалась с Испанией! Везде люди как люди – в Германии, Англии, Франции, в Нигерии, наконец, а здесь – одни лохи. Козлы гремучие. А эти террористы… Задолбали, заколебали. Пьешь кофе, а на дне чашки террорист сидит. Тут как-то решила сэкономить время, взяла билет на самолет из Малаги до Мадрида, уже все, трап убрали, пошли на взлет, и вдруг тормозим, на всем ходу тормозим, вещи с полок на голову, а сосед – мордой в переднее кресло, кровища, и все на ее белую юбку, а ей в белой юбке выступать! Опять террористы, бомба в багажнике. Совсем оборзели. Сама не понимает, как еще до сих пор жива. Мрак! Нет, пора возвращаться в Нигерию к родной мамочке…

– А чем вы здесь занимаетесь? – спросил я.

Она подумала и сказала:

– Танцую.

– В варьете?

– Вроде того. В ночном клубе. – Она бросила сигарету и зло ввинтила ее в землю туфлей на высоком остром каблуке. – Если я сегодня опоздаю в Сарагосу…

– Тут где-нибудь есть телефон?

– Откуда в этой вонючей дыре телефон!

– Я думаю, все-таки есть.

– Если есть, то там, – неопределенно махнула она рукой в сторону слабо освещенных домов за темным павильоном станции.

– Хотите пить? – спросил я и достал из сумки банку «кока-колы».

Негритянка протянула руку. Запястье у нее было длинное и тонкое. Волосы туго убраны назад. В темноте она казалась миловидной.

– Сейчас приду, – сказал я и пошел искать телефон.

Поселок Мората-де-Халон уже спал. Жителей не было видно. Только кучки пассажиров толпились здесь и там, да добрая их часть перебралась в павильон станции. Я пошел дальше. На первом этаже одного из пристанционных домов горел свет – за окнами было что-то вроде конторы. Несколько человек, по виду – с поезда, стояли в очереди к телефону. Я толкнул дверь и вошел, поздоровавшись по-английски. Иностранцу не должны отказать. Говорившие оставляли хозяйке конторы деньги. Я положил перед ней триста песет и набрал барселонский номер. В трубке раздался теплый, низкий, бархатный голос Кармен.

– Добрый вечер, – сказал я. – Это я, Борис.

– Ты где, что случилось? – удивилась она.

– На пути к тебе, – сказал я. – Только нас высадили. Говорят, в поезд заложена мина. Террористы.

– О Дева Мария! – сказала Кармен.

– Я звоню, потому что не знаю, когда мы поедем дальше, – сказал я. – И поедем ли вообще…

– Поедете, – сказала Кармен. – Ты, главное, не волнуйся. Все будет о'кей.

– Я не волнуюсь, – сказал я. – Я звоню, чтобы ты не волновалась. Встречать меня не надо. Если я приеду, я тебе позвоню. И возьму такси. Ты не выходи. Жди меня дома. Адрес у меня есть.

– Где вы сейчас?

– Мората-де-Халон…

Кармен помолчала, словно стараясь припомнить, потом сказала:

– Не знаю такого места. Это где-то до Сарагосы?

– Да. До Сарагосы мы еще не доехали.

– Все будет о'кей, Борис. Я уверена, что все будет о'кей.

– Только боссу не звони. Это лишнее. – Я опасался, что вмешательство босса лишит меня ночных объятий Кармен.

– Конечно, я не буду звонить. Все будет о'кей.

– Надеюсь, – сказал я. – Только неизвестно, сколько мы простоим. Не надо меня встречать. Договорились?

Что это была за контора, я не понял. На стене висел календарь с цветными рисунками птиц из семейства фазанов. Я и не знал, что павлин тоже фазановый.

Негритянки на прежнем месте не было. Состав стоял в ночи, светя квадратами окон и прямоугольниками раскрытых дверей. Два человека, то и дело нагибаясь, медленно продвигались из вагона в вагон к хвосту поезда. Еще один человек шел снаружи, приседая и освещая фонарем колесную подвеску. Можно было себе представить их самочувствие.

На небе добавилось звезд. Было свежо, но не холодно. Я поискал глазами, где бы присесть. Неподалеку темнела трансформаторная будка, возле нее на ступеньках кто-то сидел. Я подошел ближе – это были две женщины. Они курили. В одной из них я узнал мою негритянку.

– А, это ты, – сказала она. – Ну что, позвонил? Похоже, мы здесь будем ночевать. А мне так нужно в Сарагосу…

– Мину пока не нашли, – сказал я, проверяя, правильно ли понимаю ситуацию.

– И не найдут, – презрительно усмехнулась негритянка.

Ее собеседница тоже говорила по-английски. Когда она глубоко затягивалась, огонек сигареты освещал ее высокие резкие скулы. У нее был низкий, еще ниже, чем у Кармен, голос. Он звучал интеллигентно, во всяком случае интеллигентнее, чем у негритянки.

– Это мой знакомый, – кивнула ей на меня негритянка. – Он из России.

– Из России? – удивилась собеседница. – Русский?

Глаза мои привыкли к темноте, и я наконец разглядел ее. Она показалась мне красивой. Узкое лицо, нос с горбинкой, крутой подбородок и живой взгляд.

– Вы не шпион? – спросила она.

– Думаю, что нет, – сказал я.

– Он нормальный парень, – сказала негритянка.

– А вы откуда? – спросил я.

– Из Кейптауна.

Я только присвистнул.

– А что вы тут делаете? – спросила она.

– Путешествую, – сказал я.

– Подумать только, русский. Впервые вижу русского.

– Он свой парень, – сказала негритянка.

– Присаживайтесь, – сказала южноафриканка, отодвигая один из своих баулов. Ее звали Бианкой, а негритянку Мартой.

– Я не поняла, где ты работаешь? – спросила Бианка, возвращаясь к прерванному разговору.

Марта замялась:

– Потом скажу.

Время шло, и небо уже задыхалось от звезд. Возможно, придется под ним переночевать. Я вспомнил вагончик строителей, на который наткнулся в поисках телефона. Если даже дверь закрыта, ее можно чем-нибудь поддеть. Там и скоротаем время. А утром поедем дальше. К утру уж точно что-нибудь придумают.

Тут прямо к нашим ступенькам подкатили две машины – автофургон и микроавтобус – прибыла из Сарагосы специальная команда по борьбе с террористами, точнее – с их минами. У команды была овчарка, натасканная на мины. Она вытянула своего хозяина из микроавтобуса, повизгивая от нетерпения. Хозяин, молодой невысокий парнишка, одетый не в полицейскую форму, как остальные, а в спортивный великоватый ему костюм, строго прикрикнул, и пес разом послушно оцепенел, потом на пробу коротко взвизгнул и лег возле колеса, положив голову на лапы. Но глаза его продолжали следить за хозяином. Что-то напевая, парнишка поковырялся в своем освещенном внутренней лампочкой хозяйстве, захлопнул дверь, заметив нас, вежливо поздоровался и, на лету подхватив поводок рванувшегося вперед пса, поспешил за ним к составу.

– Ни хрена они не найдут, – проворчала негритянка Марта. – А у меня в Сарагосе выступление накрывается…

Вслед за командой народ потянулся к платформе.

– Не подходить, не подходить! – замахал кто-то руками, и пассажиры выстроились вдоль железнодорожного полотна как зрители.

Хозяин собаки, присев на одно колено, отстегнул поводок, и пес, порыскав, уверенно побежал вдоль вагонов. За ним на расстоянии следовал его хозяин – теперь он не отрывал взгляда от пса. Вдруг пес остановился у моего вагона, сунулся носом туда-сюда, в нетерпении подскочил и, присев на лапах, полез мордой под вагон.

– Ап! – страшным голосом крикнул ему хозяин и высоко бросил в сторону пса что-то вроде легкой палки.

Пес мгновенно развернулся, подпрыгнул, на лету поймал палку, а хозяин быстро подошел к тому месту, возле колесной подвески, и, нагнувшись, вытащил из-под вагона какой-то плоский предмет в полкнижки величиной. Он пошел по платформе навстречу остальным полицейским, держа перед собой то, что было, видимо, пластиковой миной, а пес бежал рядом с палкой в зубах.

– Нашел! – первым очнулся кто-то в толпе, и вдруг все зааплодировали, все, кто стоял и смотрел. Это было как цирковой номер.

– Уф, теперь, кажется, поедем, – поднялась Бианка. – Вы поможете мне с моими баулами? Я их сюда еле дотащила. Тут мои костюмы. Мне тоже выступать, как и Марте. Только в Барселоне.

Бианка оказалась высокой и стройной. На ней были тонкий свитер и цветное трико. Волосы у нее были черные, прямые и на вид жесткие. Втроем мы подошли к освещенному составу. Я нес два баула Бианки.

– Я вон там, – кивнула она на предпоследний вагон.

– У меня крыша едет, – сказала Марта. – Они сунули мину под наш вагон…

– Все хорошо, – сказала Бианка. – Теперь все хорошо. Встретимся в баре, выпьем за то, что мы живы. За наше знакомство. – На свету она оказалась смуглой.

Я помог ей разместить баулы и пошел в свой вагон.

– Встретимся в баре, – сказала Бианка мне вслед.

Я сел на свое место и закрыл глаза. Мой сосед исчез.

Возможно, для безопасности перебрался в другой вагон. Платформа неслышно потекла назад. Мы опаздываем на два с половиной часа, значит – приедем около трех ночи, если не подорвемся. Бедная Кармен… Интересно, почему они решили, что это единственная мина? Я попытался расслабиться, но без особого успеха.

Поезд неслышно вошел в респектабельный вокзал Сарагосы. Мимо меня прошла к выходу Марта, волоча за собой рюкзак. Ее ягодицы играли, как ядра в руках у циркового силача. В дверях она обернулась и махнула мне рукой. Я кивнул в ответ.

После Сарагосы народу в вагонах почти не осталось, большинство посчитало за лучшее выйти, чем еще два часа испытывать судьбу. На их месте я бы тоже вышел, но в Барселоне меня ждала Кармен. В Сарагосе меня никто не ждал. Я встал, взял свою сумку и пошел в бар. Бианка в наш вагон так и не заглянула, хотя я почему-то ждал ее. Чувство опасности объединяет, а безопасности – разъединяет. Надо выпить за безопасность движения разъединенных душ. В баре Бианки тоже не было, а одному мне пить не хотелось. Я прошел еще один полупустой вагон, открыл двери в следующий и в салоне увидел ее. По телевизору крутили американский мюзикл, и она сидела с наушниками. Что у американцев получается – так это мюзиклы. Тут они всем дадут сто очков вперед. Впрочем, «Иисуса Христа» и «Кошек» написал англичанин. Англичане ставят себя выше американцев. Но это неважно. Бианка увидела меня и улыбнулась, кивнув на кресло рядом с собой. В ее вагоне вообще было пусто – только по парочке впереди и сзади. Я подошел и сел. Бианка сняла наушники.

– Хороший фильм, – сказал я. – Я его не видел, но музыку знаю. До-ре-ми… До-ре-ми… Ты слушай, я посижу и пойду.

– Я его сто раз видела, – сказала Бианка. – Лучше поговорим.

– Может, пойдем в бар?

– Может. Так ты правда путешествуешь по Испании? А где ты еще был?

– Нигде. Вру… был. Во Франции был, в Германии…

– У меня отец немец, – сказала Бианка. – Отец немец, а мать индианка.

– Теперь все понятно, – сказал я. – А то я гадаю, на кого ты похожа… Так твои предки индейцы?

– По матери.

– А у меня испанцы. По отцу. Я думал, у нас с тобой ничего общего, а оказывается, мои предки воевали с твоими. Поэтому мы и встретились. Чтобы заключить мировую.

– Мне это нравится, – сказала Бианка и переместилась в кресле, чтобы удобней на меня смотреть. У нее были узенькие бедра, в кресле им было просторно. – Ты веришь в переселение душ?

– Не знаю.

– А я верю. Наши предки – это мы сами. Мы вечны. Я знаю, что я уже была. Я знаю, что в другой жизни я была любовницей Распутина, мне было восемнадцать лет. Это я его убила.

– Распутина убил Феликс Юсупов. А Распутин хотел его жену – Ирину Юсупову, красавицу.

– Я была Ириной Юсуповой.

– А сейчас ты танцовщица?

– Да. В варьете. Но я не танцую, я хожу – гарцую. Надеваю перья и гарцую. Могу тебе показать. В этих баулах все мои наряды.

Она встала, чтобы достать сверху одну из своих сумок, и коснулась меня стройным бедром.

– Вот смотри! – Бианка стала дергать «молнию» сумки своими худыми длинными наманикюренными пальцами. Кисти у нее были сухие – кисти тридцатилетней женщины. В сумке была куча-мала из тряпок, перьев, коробочек с гримом и фотографий.

– Это я! – выгребла она одну из еще не очень помятых цветных фотокарточек. – Это я на сцене. А это она, – вонзила она наманикюренный ноготь в свою соседку, дебелую, сильно разрисованную блондинку, тоже в перьях.

– Кто?

– Любовница моего дружка. Разве она лучше меня?

– Нет, – покачал я головой. – Ты лучше.

– Он ничего не понимает. Он изменяет мне с этой бледной коровой. Что мне делать? Я не знаю, что мне делать…

– Измени ему тоже.

– Ты прав. Я ему изменю. Он свинья. Но я его люблю. Правда, я лучше?

– Гораздо.

– А ты мне нравишься.

– Ты мне тоже.

– Ты правда не шпион?

– Правда.

– А кто ты?

– Поэт. В свободное от работы время.

– Ты похож на поэта.

– В России все сочиняют.

– Прочти что-нибудь.

Я прочел ей из Гамлета: «Тo be or not to be…»

– А свое?

– Я пишу по-русски.

– Прочти.

Я прочел: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…».

– Красиво. Я хочу побывать в России. У вас есть варьете?

– Сколько угодно.

– Я хочу побывать в России.

– А я хочу тебя.

– Я тоже…

Я положил руку ей на бедро и провел до колена. Под тонкой материей была теплая упругая плоть.

– Дай мне свою руку, – сказал я.

Она протянула. Я взял ее двумя руками и положил себе на бедро. Рука ее поползла наверх, нашла замок «молнии» и с ним поползла вниз. Рука ее проникла ко мне, ласковая и нетерпеливая.

– Подожди, – сказал я, застегнулся и встал.

Парочка впереди и парочка сзади смотрели телевизор.

– Я жду тебя в дабл'ю си, – сказал я и пошел к туалету.

Так уже было. Не со мной. Так было в нежной французской кинопорнухе под названием «Эммануэль». Только в самолете. Дабл'ю си был под стать салону. С зеркалом в полстены и всякими белыми блестящими подробностями. В дверь постучали. Я открыл. Это была она. Целуя, я свободной рукой спустил ее трико. Она порывалась встать на колени, чтобы помочь мне, но в этом уже не было нужды. Для двоих здесь было тесновато, и она сама повернулась ко мне своим маленьким смуглым задом. У нее были точеные шелковистые ягодицы. И узкая талия. Она была очень удобной. И так тоже уже было. У Бунина в рассказе «Визитные карточки». Он его, конечно, не выдумал. В выдумке не было нужды. И такая же поза. Только там молодой известный писатель, а тут немолодой и никому не известный поэт. Внутри она была горячей… Как вялое пламя…

Бианка откинула голову, и я услышал хриплый животный стон. В зеркале она отражалась в профиль. Она и я. По ее воздетому подбородку текла струйка слюны.

– О-ооо-оо… – хрипло стонала она и, в истоме повернув голову, вдруг глянула в зеркало, прямо мне в глаза. Ее брови ошеломленно взлетели, будто я позволил себе запретное. Но про зеркало она ничего не сказала. Она сказала о другом.

«Я не знала, что русские такие страстные».

Бианка, Бианка, страсть за собой не наблюдает.

«Such an experience… – повторяла она чуть позже, в салоне, приходя в себя. – Such an experience»[1]1
  Какое приключение (англ.)


[Закрыть]

– Дай мне свой мадридский телефон, – сказал я. – Я тебе позвоню. Я могу тебя увидеть в Барселоне?

Она покачала головой:

– В Барселоне я буду у друзей. Позвони в Мадриде. Я вернусь через три дня…

– Я тоже через три. Я тебе позвоню.

– Such an experience, Boris…

В Барселоне она вышла на остановку раньше. Поезд стоял полминуты, и я едва успел вынести все ее баулы и вскочить обратно. Она осталась на подземной платформе, высокая, смуглая, растерянная, на стройных длинных ногах, и все смотрела на меня. Следующая остановка была моей. Я взял сумку и вышел в тамбур. После черноты туннеля снова оранжево высветилась станция подземки. Было полтретьего ночи. На пустой платформе я увидел Кармен.

– Ну вот, – подставила она щеку для поцелуя, – я же сказала, что все будет о'кей.

Мы поднялись по ступенькам и вышли на улицу. Ночная Барселона была тихой и теплой. И нарядной, как Париж.

– Мы не возьмем такси? – спросил я.

– Зачем? Я живу тут недалеко, – сказала Кармен.

Она шла рядом, спокойная, добрая, уверенная, друг и товарищ, и я понемногу стал чувствовать, что я с ней. Мы свернули с широкой, в ночных акациях, улицы в узкий переулок.

Ее квартира была на третьем этаже. Мы выпили слабого чая, приняли душ и легли. Кармен была большой и мягкой. И голос у нее был добрый, миротворящий. Голос бабушки, матери и жены. В ней было не горячо, а просто тепло. Как дома. Я оставил руку на ее груди и заснул.

Ночью я проснулся. За окном плакала собака. Так уже было. Это мне приснилось. Я чуть не проспал свою остановку. Я выскочил в тамбур и увидел на платформе Кармен. «Я же сказала, что все будет о'кей».

1989

(с) 2007, Институт соитологии