Текст книги "Падение Берлинской стены. Из записок советника-посланника посольства СССР в Берлине"

Вечером 13 февраля 1945 года над Дрезденом появилась первая волна британских и канадских бомбардировщиков типа «Ланкастер». Их бомбы обрушились на исторический центр города, где начался так называемый «огненный смерч», в котором горит асфальт, плавится железо и превращается в прах камень. После полуночи 14 февраля подошла вторая волна самолетов, которые бомбили жилые районы, остававшиеся до того незатронутыми. В огне гибли пожарные команды и медики скорой помощи. Была полностью нарушена подача электроэнергии. В полдень третья волна сбросила еще 783 тонны бомб. «Огненный смерч» стал неуправляемым. Он продолжался четыре дня. От пожара не было спасения ни в бомбоубежищах, ни на берегу реки Эльба. Точное число жертв среди гражданского населения так и не удалось установить. Предполагается, что оно составляет не менее 245 тысяч человек. Исторический центр столицы саксонских королей с его всемирно известными дворцами и музеями («Цвингер») был полностью разрушен и выгорел дотла. «Флоренция на Эльбе», как на протяжении веков называли Дрезден, перестала существовать. Дрезденский «огненный смерч» стал провозвестником атомного ада Хиросимы.

К 1956 году, когда я впервые посетил Дрезден, завалы в центре города были расчищены, но остовы домов продолжали стоять – настоящий лунный пейзаж. Не хватало денег и рабочих рук; в первую голову нужно было жилье. В последующие годы власти ГДР восстановили практически все, что было разрушено в 1945 году. В том числе «Цвингер», в котором размещена знаменитая Дрезденская галерея с «Сикстинской мадонной» Рафаэля. Развалиной оставался лишь храм Девы Марии (Frauenkirche), который решили оставить в таком состоянии как напоминание о войне (в Западном Берлине с такой же целью не стали восстанавливать храм Поминовения, Gedächtniskirche, в самом центре города). После присоединения ГДР к ФРГ храм Девы Марии был реконструирован по старым чертежам, и сейчас посетители Дрездена могут вновь любоваться этим изумительным памятником германского зодчества.

Не прошло и полугода с момента нашего приезда в Лейпциг, не успели мы еще как следует приспособиться к совершенно непривычной для нас обстановке, как осенью 1956 года грянули венгерские события. В ноябре дело в Венгрии дошло до реального применения вооруженной силы. Жители ГДР (и мы вместе с ними) были благодаря истерическим передачам западногерманских радиостанций в курсе всех деталей происходившего. Тогда граница между обоими германскими государствами была по большей части чисто номинальной. В Берлине границы между западными секторами и восточным сектором вовсе не существовало. Что уж говорить о «границах» в радиоэфире! Глушить «вражеские голоса», как это происходило в СССР, здесь было бесполезно – нечего и думать перекрыть работу радиостанций целого государства. О возможности нового 17 июня никто не говорил вслух, но о ней все помнили. В период пика венгерских событий ночью по улицам Лейпцига стали демонстративно ездить бронетранспортеры Группы советских войск в Германии – «для профилактики». Впервые ночной грохот успокаивающе действовал на меня и моих коллег – и не только на нас. Беспорядков в ГДР не случилось, однако настроение людей оставалось неважным. Мы с женой сами слышали во время посещений киносеансов в городе, как выходящая из кинотеатров немецкая молодежь выкрикивала: «Russen raus!» («Русские вон!»).

Протестный настрой части населения ГДР не выплеснулся на улицы. Он выразился в феномене, который западногерманская пресса назвала «голосованием ногами». Растущее число граждан восточногерманской республики бросали все и уходили на Запад. Бурно развивающаяся экономика Западной Германии нуждалась в рабочих руках, поэтому бежавших из ГДР там принимали с распростертыми объятиями, им выплачивались пособия, выдавались льготные ссуды, у них не было проблем с гражданством ФРГ (любой немец, вступив на территорию ФРГ, автоматически становился ее гражданином в соответствии с законодательством страны). Существовала и официальная возможность для восточных немцев переехать на жительство в Западную Германию. Как правило, подобные разрешения выдавались по мотивам воссоединения семей. Война и эвакуация, выселение с утраченных немцами по Потсдамским соглашениям территорий, общее послевоенное неустройство – все это раскидало людей по разные стороны границы между обоими германскими государствами. Раскол Германии еще более осложнил поддержание семейных связей. Но официальный путь был долгим и не очень надежным, особенно для молодых людей, – чиновники всегда могли сказать: «Пусть лучше твои родственники приезжают к тебе». Преобладал неофициальный и противозаконный путь – люди собирали самое необходимое, что могли унести с собой, добирались до Берлина, садились в вагон метро или городской электрички и выходили из него уже в другом государстве. Пересечь границу можно было и в иных местах, но самым простым и поэтому популярным способом была именно «берлинская тропа».

Результат был катастрофическим для ГДР, причем не только для ее экономики. По традиции, заведенной еще в оккупационный период, лейпцигское консульство продолжало ежедневно получать полицейские сводки о происшествиях за сутки. Все большее место в них занимали сведения о гражданах ГДР, ушедших на Запад. Бежали прежде всего квалифицированные специалисты – инженеры, врачи, юристы, учителя, бухгалтеры, рабочие высших разрядов. Ряду предприятий, учреждений, поликлиник, школ грозило скорое закрытие из-за нехватки кадров. Лейпциг не был исключением. Точно такая же ситуация царила и во всех остальных округах ГДР. Это не могло не сказываться на психологии людей, постепенно теряющих веру в будущее. Все понимали, что надо что-то делать, но никто не знал, что именно. До готовности отказаться от идеологической догмы еще не доросли, хотя и видели, что она заводит в тупик.

Вот в такой обстановке в окружении Н.С. Хрущева возникла концепция, согласно которой для укрепления положения ГДР стоило рискнуть определенным обострением международной обстановки, чтобы в ходе урегулирования усугубленного по нашей воле кризиса перекрыть пути ухода населения республики через Западный Берлин – островок чуждого мира в глубине территории ГДР. Дело в том, что кризис уже был налицо – практическая политика ФРГ, поддерживаемая в официальном порядке остальными державами Запада, была нацелена на ликвидацию Германской Демократической Республики, в защиту которой был готов выступить всей своей мощью Советский Союз. Непризнание ГДР со стороны западных держав и ФРГ, выливавшееся на практике в непрерывное вмешательство во внутренние дела республики, угрожало стабильности на континенте. Претензия ФРГ на то, что Западный Берлин «принадлежит» ей, также расшатывала ситуацию, поскольку противоречила послевоенным межсоюзническим соглашениям об особом статусе этой территории.

Ко времени второго берлинского кризиса[27]27
  Первый берлинский кризис (так называемая «блокада Берлина»), возникший вследствие сепаратной денежной реформы в западных зонах оккупации, состоялся в 1948–1949 годах. Тогда Советский Союз в очередной раз попытался предотвратить раскол Германии.


[Закрыть] состоялся мой перевод в посольство СССР в ФРГ. Мы прибыли в Бонн в мае 1958 года прямо из Лейпцига, без заезда в Москву. Вскоре посол Андрей Андреевич Смирнов сделал меня своим личным переводчиком. В принципе он не нуждался ни в какой лингвистической помощи, поскольку владел немецким языком лучше, чем все переводчики вместе взятые. Однако посол считал, что при важных встречах присутствие переводчика полезно: во-первых, пока тот переводит, появляется время для обдумывания ответа; во-вторых, если ответ вызовет нежелательную реакцию собеседника, всегда можно сказать, что перевод был неточным; в-третьих, переводчик готовит черновую запись состоявшегося разговора, экономя тем самым время посла. В качестве «толмача» я стал свидетелем интереснейших бесед посла с западногерманскими деятелями, в частности с первым федеральным канцлером Конрадом Аденауэром, личность которого произвела на меня сильное впечатление: это был политик, что называется, от Бога. Из разговоров советников посольства в моем присутствии я узнал также, что идею перекрыть «берлинскую тропу» путем придания Западному Берлину статуса «вольного города» подсказал именно Смирнов, видевший, что без радикальных мер по пресечению оттока населения из ГДР единоборство за центр Европы будет Советским Союзом безнадежно проиграно.

Логика предложений Смирнова была такова. Создание двух германских государств поставило под вопрос право западных держав держать свои войска в Западном Берлине и управлять им, ибо, расколов Германию, они нарушили четырехсторонние договоренности военного и послевоенного времени, исходившие из принципов единства германской территории и общего управления ею со стороны четырех держав. Эти договоренности перестали существовать на практике, хотя каких-либо решений об их денонсации не принималось. Военное присутствие трех западных держав в Западном Берлине базировалось именно на четырехсторонних договоренностях, так как «первоначальными правами» на присутствие в данном регионе обладали только советские войска, взявшие Берлин штурмом в апреле – мае 1945 года и безраздельно осуществлявшие оккупацию всего города в первые месяцы после штурма. (Войска трех западных держав разместились в «своих» секторах Берлина лишь в июне – июле 1945 года, параллельно с отводом американских войск из Саксонии в порядке реализации достигнутого ранее соглашения о разграничении зон оккупации). Новые реальности ситуации в Германии (ее фактический раскол вследствие политики Запада) давали Советскому Союзу определенное основание потребовать вывода войск западных держав из Берлина. Такой шаг можно было бы предпринять в юридических рамках подписания мирного договора с Германией, который оставался все еще незаключенным. С тем чтобы заранее отвести обвинения в том, что СССР намерен попросту захватить западную часть Берлина, предусматривалось не добиваться ее возвращения в состав ГДР (что было бы логично), а наделить ее статусом «вольного города» под присмотром ООН. В интересах поддержания безопасности в центре Европы «вольный город Западный Берлин» должен был сохранять свой демилитаризованный характер (по настоянию западных союзников в нем с самого начала не действовал закон ФРГ о всеобщей воинской повинности). Таким образом, ликвидация западноберлинского гордиева узла должна была одновременно способствовать закреплению послевоенного статус-кво на континенте.

В речи Хрущева 10 ноября 1958 года западным державам был предъявлен ультиматум – им отводилось полгода на ликвидацию оккупационного статута Западного Берлина и его преобразование в самостоятельную политическую единицу «вольный город». 27 ноября 1958 года МИД СССР детализировало предъявленные Хрущевым требования, направив правительствам США, Великобритании и Франции ноту с предложением в течение 6 месяцев заключить мирный договор с обоими германскими государствами и предоставить Западному Берлину статус демилитаризованного «вольного города». Пояснения к предложению о статусе «вольного города» подразумевали введение для Западного Берлина «нормальных» государственных границ, контроль и охрану которых взяла бы на себя ГДР, поскольку других соседей у Западного Берлина не было и не могло быть. Естественно, ни мирный договор, ни «вольный город» не были самоцелью советской политики. Предпринятая операция имела целью принудить Запад вступить в переговоры с СССР для нахождения определенного модус-вивенди в Центральной Европе, который, будучи приемлемым для обеих сторон, ослаблял бы западное давление на СССР и ГДР. Понимавший это Запад отклонил советские предложения.

В январе 1959 года МИД СССР разослало ноты, в которых несколько смягчались заявленные первоначально жесткие сроки подписания мирного договора и выдвигалось предложение о создании конфедерации ГДР и ФРГ, а также о запрете на производство в ФРГ и ГДР ракетно-ядерного оружия и на оснащение им вооруженных сил обоих германских государств. В случае несогласия Запада СССР пригрозил подписать отдельный («сепаратный») мирный договор с ГДР и передать ей контроль над стратегическими коммуникациями, связывавшими Западный Берлин с территорией ФРГ, что западные державы сочли неприемлемым для себя, поскольку это не соответствовало их пониманию своего статуса победителей во Второй мировой войне. В ходе последовавших контактов СССР принял предложение Запада о проведении совещания четырех министров иностранных дел для обсуждения германского вопроса (Женева, 11 мая – 20 июня и 13 июля – 5 августа 1959 года[28]28
  Тогда в Женеве СССР в последний раз представил развернутые предложения относительно содержания мирного договора с Германией, а также путей германского объединения. Москва продолжала настаивать на внеблоковом характере единой Германии, но допускала, что после создания германской конфедерации ФРГ и ГДР могли бы на какой-то период оставаться членами, соответственно, НАТО и ОВД


[Закрыть]). На май 1960 года в Париже намечалась четырехсторонняя конференция на высшем уровне с той же повесткой дня (она не состоялась, поскольку СССР потребовал от США извинений за полет американского разведывательного самолета над советской территорией). В июне 1961 года в Вене прошли двусторонние встречи Хрущева и нового президента США Джона Кеннеди. Несколько раз нащупывались возможности компромиссного решения, однако все раунды переговоров не дали практических результатов. И Женева, и Париж, и Вена были провалены в результате бездарной «личной дипломатии» советского вождя, проявившего заносчивость и неоправданное высокомерие. В итоге загнавший себя в тупик Хрущев был вынужден прибегнуть к «запасному» варианту решения неотложной для ГДР проблемы ухода населения на Запад, гораздо более проигрышному в пропагандистском отношении для социалистического содружества, чем все остальные.

Этот вариант состоял в возведении перекрывшей свободное сообщение между западными и восточным секторами города стены, которая появилась в Берлине 13 августа 1961 года[29]29
  С 29 сентября 1961 года началось оборудование разделительной («мертвой») полосы вдоль всей границы между ГДР и ФРГ.


[Закрыть]. Берлинскую стену возводили строительные отряды ГДР под охраной солдат Национальной народной армии республики (солдаты ННА стали затем выполнять функции пограничников), но само решение о строительстве стены принималось руководителями всех социалистических стран сообща. Стена решила задачу-минимум, которая с самого начала преследовалась выдвижением предложения о «вольном городе», однако разрядку в отношениях Запада и Востока пришлось отложить на потом. В то же время строительство стены было встречено западными столицами, включая Бонн, с явным облегчением, поскольку в атмосфере нарастающего обострения обстановки в ход были пущены не танки, а всего лишь строительные краны. Это, однако, не помешало Западу развернуть острую пропагандистскую кампанию против СССР и ГДР, которая затем превратилась в постоянную составную часть пропагандистской войны против СССР и ГДР. Инциденты у стены, через которую отдельные граждане ГДР время от времени пытались прорваться в Западный Берлин, подогревали эту кампанию. (Трудно сказать, чего было больше в этих попытках – склонности к риску, желания побравировать, бросить вызов властям или стремления привлечь к себе внимание западной прессы; к несчастью, дело иногда заканчивалось смертельным исходом для смельчаков.) Стена превратилась в помеху для нормализации отношений между обоими военно-политическими блоками.

Впрочем, в одном, причем немаловажном, пункте немцы должны быть благодарны стене: объективные исследователи на Западе признают, что в известном смысле она предотвратила гражданскую войну в Германии. Английский историк Фредерик Тейлор констатировал недавно, что из трех стран, испытавших раскол после Второй мировой войны (Корея, Вьетнам, Германия), только последняя избежала кровавого братоубийственного конфликта: «Строительство стены покончило с размышлениями западных держав на тему о том, как следует относиться к Восточной Германии»[30]30
  Taylor F. Die Mauer. 13. August 1961 bis 9. November 1989, Berlin, 2009; «Süddeutsche Zeitung», 4. Februar 2009.


[Закрыть]. Действительно, появление Берлинской стены предопределило признание ГДР со стороны ФРГ и всего Запада.

К моменту возведения стены я уже вернулся в Москву на работу в Центральный аппарат МИД. В качестве атташе 3-го Европейского отдела (референтура по ФРГ) я с лета 1960 года следил за перипетиями германских дел с высоты 9-го этажа небоскреба на Смоленской площади. Надо признаться, острота восприятия при этом значительно снизилась. Одно дело жить на вулкане, другое – наблюдать за его активностью с безопасного расстояния. Берлинскую стену я впервые увидел в январе 1966 года, когда мы всей семьей (теперь с нами было трое детей) проследовали через «фронтовой город» по пути в Париж, где я, по наметкам посла Валериана Александровича Зорина, должен был вести в посольстве вопросы франко-западногерманских отношений. Из окна железнодорожного вагона стена не выглядела такой уж страшной; впечатляло лишь полное безлюдие как на ярко освещенной границе, так и на прилегавших к ней улицах Восточного Берлина (поезд Москва – Париж пересекал границу поздно вечером). Поражал также контраст между слабым уличным освещением в восточной части города и морем света в западной – гораздо более бедная ГДР экономила на электричестве; кичащийся своим богатством Западный Берлин пускал пыль в глаза.

В ГДР продолжал действовать механизм выдачи официальных разрешений на переселение в ФРГ, и число таких разрешений росло год от года. Однако существовал целый ряд ограничений, так что выезжать на постоянное жительство в другое германское государство могли, как правило, лишь пожилые граждане ГДР, достигшие пенсионного возраста. Сама же стена была на практике настоящей строго охраняемой межгосударственной границей. Юридически, однако, Западный Берлин оставался не государством, а особой политической единицей, носившей до октября 1990 года все правовые признаки оккупированной территории – высшей властью в городе оставались военные коменданты трех держав. В то же время ФРГ практически считала его своей землей, и в нем действовали все обычные для ФРГ органы муниципального и земельного уровня.

С тем, как на практике функционировали контрольно-пропускные пункты германо-германской границы и Берлинской стены, мне довелось познакомиться много позже, когда я в начале 80-х годов несколько раз приезжал в ГДР из Бонна по медицинским делам вместе с очередной группой страждущих из посольства СССР в ФРГ. Дело в том, что услуги медиков и особенно дантистов на Западе фантастически дороги, и для экономии государственных средств МИД предписало нам пользоваться возможностями, которыми располагали медицинские учреждения Группы советских войск в Германии, лечившие нас, естественно, бесплатно. Договоренности о дате приема достигались через коллег в нашем посольстве в Берлине. Военные врачи обладали высочайшей квалификацией, и поэтому направление к ним воспринималось не как «дискриминация», а как редкая удача. Центральный госпиталь ГСВГ в Беелитце заслужил репутацию, не уступающую лучшим клиникам Москвы и Ленинграда.

На КПП государственной границы и внешнего обвода Западного Берлина нашу автомашину с ее дипломатическими номерами пропускали вне очереди, а очереди были, как правило, немалыми. Для нас в этом смысле никаких проблем не возникало. Достаточно было вразумительно объяснить, что мы едем из одного советского посольства в другое. Проверяли документы пограничники ГДР внимательно, но без излишних придирок. Трудности начинались в Берлине, где наши водители, не знавшие города, не всегда сразу находили нужный контрольно-пропускной пункт стены. КПП было довольно много, но пограничники ГДР требовали, чтобы мы пользовались только одним – «Checkpoint Charlie» («Чек-пойнт Чарли») на Фридрих-штрассе[31]31
  Точный перевод этого названия должен был бы звучать как «контрольно-пропускной пункт № 3», так как «Чарли» – принятое в армии США обозначение буквы «С», третьей в английском алфавите. Американские военные КПП «А» («Альфа»), то есть № 1, и «В» («Браво»), то есть № 2, стояли при въезде из бывшей американской зоны оккупации Германии на территорию ГДР (Мариенборн) и при выезде с этой территории в Западный Берлин (Драйлинден).


[Закрыть], через который в Восточный Берлин въезжали расквартированные в Западном Берлине военнослужащие США, Великобритании и Франции, а также граждане ФРГ (остальные КПП теоретически предназначались для жителей обоих Берлинов). Мотивировка: «У вас боннские номера». Предъявление советских паспортов не помогало, формализм неизменно одерживал верх. Формализм побеждал и в другом – при посещении в Берлине ресторанов, чтобы позавтракать или поужинать (мы останавливались в гостевых помещениях посольства в ГДР или в заранее забронированных номерах гостиниц), мы не могли отделаться от ощущения, что за нами достаточно открыто ведется наблюдение. Когда мне позже говорили, что госбезопасность ГДР (Штази) не верила даже самой себе, я был склонен принимать это за истину. Тем не менее мы чувствовали себя в ГДР значительно более спокойно, чем в ФРГ, которая, при всей своей стабильности, воспринималась где-то в подсознании все-таки как территория «вероятного противника».

Снова в ГДР

Многие детали прибытия нашего поезда Москва – Берлин на Восточный вокзал столицы ГДР днем 9 мая 1987 года напоминали нам первое соприкосновение с Германией 31 год тому назад. То же мрачноватое закопченное здание вокзального ангара, такой же встречавший нас хмурый водитель из посольства, то же ощущение, что вступаешь на политическое минное поле. Но были и существенные различия. Во-первых, должность посланника (заместителя посла) обещала не только неизмеримо более высокую степень информированности, но и теоретически кое-какие возможности влиять на принимаемые внешнеполитические решения в области отношений с нашим важнейшим союзником в Европе. Во-вторых, опыт дипломатической работы, а также объем моих знаний о Германии и об истории отношений с этой страной не шел ни в какое сравнение с тощим багажом, с которым в свое время приехал в ГДР вчерашний студент (наличие «красного диплома» не могло гарантировать обратное). Кое-что было сделано и в научной сфере. «Без отрыва от производства» я защитил диссертацию, мне была присвоена степень кандидата исторических наук, в 1981 году я опубликовал книгу о советско-германских отношениях в период 1933–1939 годов (она была затем переведена на немецкий язык), подготовил к печати исследование истории франко-германских и франко-западногерманских отношений (оно вышло в свет в 1988 году). В-третьих, хотя нас снова было трое, но сопровождал нас на этот раз четырехлетний внук Павел, родители которого (переводчики французского языка) находились в долгосрочной командировке в Алжире по линии Спорткомитета СССР.

С послом «сферы деятельности» были разграничены таким образом, что В.И. Кочемасов поручил мне практически полностью ведение проблематики Западного Берлина и поддержание контактов с представителями трех западных держав в нем, а также с действовавшими достаточно автономно западноберлинскими властями. Посол изредка встречался с послами трех держав, приезжавшими из Бонна: по традиции, сложившейся в первые послевоенные годы, вопросы «Германии в целом и Берлина» входили в компетенцию западных послов в ФРГ и советского посла в ГДР. На меня возлагалась также работа с дипкорпусом в ГДР (включая послов западных держав) и все, что касалось внешней политики ГДР и внутреннего положения в республике, за исключением контактов с правительством и высшим руководством правящей Социалистической единой партии Германии.

Поддержание связей с руководством республики, с верхами СЕПГ посол оставил за собой и тщательно следил за соблюдением установленного им порядка. В МИД ГДР «потолком» для меня были заместители министра, в ЦК СЕПГ – заведующие отделами и их заместители (связи я поддерживал в основном с сотрудниками Международного отдела). Поводом для встреч служили, за редчайшим исключением, информационные сообщения из Москвы, которые следовало довести до сведения коллег из ГДР. Подразумевалось, что о реакции собеседника на эти сообщения, если таковая была, надо было сразу же докладывать той инстанции, которая направила информацию. Реже были поручения проконсультироваться с друзьями. Для серьезных консультаций (по разоруженческой тематике, по взаимодействию в ООН, СБСЕ, отношениям с Румынией, Польшей и т. д.) приезжали, как правило, эксперты из Москвы. Они встречались с коллегами своего уровня. Так что участие в таких консультациях не выводило меня за пределы моих привычных контактов. Исключение составляли лишь случаи поступления информации срочного характера во время отсутствия посла (он редко и не надолго уезжал в отпуск, но часто выезжал в Москву на пленумы ЦК КПСС и различные совещания). Одному из таких случаев я обязан уникальной возможностью обстоятельной беседы с Эрихом Хонеккером, которая состоялась у меня в 9.30 утра 25 января 1988 года в огромном здании ЦК СЕПГ недалеко от Дворца республики.

Поводом для этой встречи была информация из Москвы об итогах только что состоявшегося визита министра иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе в Бонн. Отношения наших стран с ФРГ были весьма щекотливой темой для обеих сторон, и поэтому надо было как можно скорее передать генсеку ЦК СЕПГ наш анализ обмена мнениями с западными немцами, чтобы не дать закрепиться всяческим домыслам, на которые так горазды западные СМИ. Хонеккер не ограничился обычной благодарностью за информацию, а предпринял своего рода tour d´horizon, общий обзор международных проблем. Он начал с того, что рад наличию прогресса в вопросах разоружения, и добавил: «Это началось еще во время моего визита в ФРГ [в сентябре 1987 года]. Важно, что [Франц-Йозеф] Штраус изменил свою позицию. Он опасался “сговора” СССР и США, но быстро понял, что так ничего не добьешься. Визит Штрауса в Москву привел к изменению позиции и федерального правительства. Поворот федерального правительства (практически переход на позиции СДПГ) затронул проблемы ракет среднего радиуса действия, запрещения химоружия, договора по ПРО. ФРГ занимает особую позицию в НАТО – в том, что касается ракет радиуса действия менее 500 км, оружия многоцелевого применения, модернизации ядерного оружия, она находится в определенной изоляции в альянсе. По этой причине она выступает за то, чтобы согласиться на оставление какого-то количества такого оружия. Два дня назад председатель фракции ХДС/ХСС в бундестаге Альфред Дреггер обратился к членам фракции с письмом, в котором впервые выражается поддержка тезисов моего послания Гельмуту Колю, но одновременно предлагается оставить объем размещенного в ФРГ оружия на прежнем уровне, поскольку США настаивают на модернизации и сохранении этого оружия».

Хонеккер продолжал: «Задача активизировать отношения с ФРГ остается; надо, чтобы она оказывала соответствующее влияние на своих союзников. В Западной Германии происходят большие изменения: идет жесткая дискуссия в ХДС/ХСС (противостояние Вернер – Штраус; первый проводит линию Пентагона на наращивание обычного оружия, а Штраус заявляет: “Москва не угрожает”). Штрауса поддерживает ХСС. Сдвиги наблюдаются и в ХДС, и в федеральном правительстве. Это вызвано разочарованием в позиции США. После встречи [М.С. Горбачева и Рональда Рейгана] в Рейкьявике начался процесс переосмысления, который захватил 80 % населения ФРГ. Ширятся сомнения в Нидерландах, Норвегии, Бельгии, Дании. Нам следует продолжать работу в этом направлении». Другой причиной начавшегося переосмысления Хонеккер считал кризисные явления в экономике ФРГ – «самые сильные по сравнению с другими странами (вследствие сокращения производства стали и угля, а также безработицы). Опубликованный в ФРГ доклад экспертов предсказывает нулевой рост экономики и реальный рост безработицы. Отсюда авансы Бонна в сторону СССР и Китая в надежде получить восточные рынки сбыта».

Особо остановился Хонеккер на противоречиях в отношениях между ФРГ и Францией. Он подчеркнул, что его визит в Париж «вовсе не зависел от милости Коля. Франсуа Миттеран специально уточнил, что пригласил меня самостоятельно, не запрашивая чьего-либо соизволения. Вообще мои связи с Миттераном, который находился во время войны в лагере для французских военнопленных в Рудольштадте, лучше, чем у Коля. Миттеран жаловался на заносчивость ФРГ, на недооценку ею французской промышленности. Он с удовольствием процитировал Франсуа Мориака, сказавшего: “Я так люблю Германию, что рад, что их две”. Приглашение посетить ГДР Миттеран принял без всяких оговорок».

Далее Хонеккер подробно остановился на разногласиях в Европейских сообществах и НАТО относительно дальнейших шагов в сфере разоружения. Он подчеркнул, что Рейган намерен восстановить единство Запада в вопросах политики безопасности на основе сохранения ядерного компонента в Западной Европе, компенсации грядущих сокращений в ядерной области за счет усиления сектора обычных вооружений, возобновления ядерной гарантии, предоставляемой США западноевропейским государствам. «Мы должны этому противодействовать», – добавил он.

В заключение Хонеккер затронул вопрос о так называемой «берлинской инициативе» западных держав, в отношении которой наметились определенные расхождения в мнениях между внешнеполитическими экспертами СССР и ГДР[32]32
  Более подробно по этому вопросу см. далее, с. 81–90.


[Закрыть]. Он отметил, что недавно посетивший Москву [член политбюро ЦК СЕПГ] Герман Аксен дал пояснения по поводу позиции ГДР в этой связи. «“Берлинская инициатива”, – продолжал Хонеккер, – является попыткой подорвать основы Четырехстороннего соглашения по Западному Берлину. Этот город играет особую роль в подходе ФРГ к восточным делам. Бонн всеми правдами и неправдами старается прибрать его к рукам, но он лежит на территории ГДР. Мы за то, чтобы развивать отношения с Западным Берлином, но не согласны с “правами” ФРГ на него. В то же время без помощи ФРГ Западный Берлин нежизнеспособен. В нем уже сейчас насчитывается 200 тысяч иностранцев; еще 200 тысяч его жителей имеют “двойную прописку”, то есть проживают одновременно и на территории ФРГ. С нашей точки зрения, во-первых, не следует позволять подрывать Четырехстороннее соглашение; во-вторых, Западный Берлин не должен вызывать осложнений ни в каком смысле. [Министр иностранных дел ГДР] Оскар Фишер готовится к визиту в Москву, он еще раз подробно изложит там нашу позицию».

В принципе Хонеккер не сказал мне ничего нового. Он лишь повторил то, что нам (и посольству, и Москве) давно было известно. Я даже не стал подробно излагать сказанное им в моем отчете о беседе, ограничившись лишь рабочей записью в блокноте. Однако встреча с Хонеккером запечатлелась в моей памяти. Руководитель ГДР разительно отличался от нашей геронтократии, да и от более молодых вождей тоже. Конечно, он проявлял склонность к переоценке своей роли в истории. В то же время не было сомнений, что он отлично владеет материалом. Хонеккер говорил свободно, не заглядывая в бумажку, не спотыкаясь и не делая пауз. Во время беседы мы были наедине, Хонеккеру не ассистировали ни советники, ни помощники, ни эксперты. Тем не менее он ни разу не потерял нити разговора, не испытывал трудностей с аргументацией, не упускал случая выставить свою позицию в выгодном свете, точно формулировал свою мысль, одним словом – понимал, о чем и зачем говорит. Я сочувствовал Кочемасову, который после каждой встречи с Хонеккером (встречались они часто, познакомившись еще в 1951 году, когда в качестве руководителей молодежных организаций своих стран проводили Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Восточном Берлине) возвращался в посольство так сказать «распропагандированным», и проходило некоторое время, прежде чем он вновь мог представлять те позиции, которые нам определила Москва.