Текст книги "Ностальгия"

18

Несмотря на режим повышенной готовности, нас все же изредка отпускают на выходные в Форт-Марв – военный городок при базе. Сегодня как раз моя очередь – мы чередуемся с Траком. Я не был в Форт-Марве с самой демобилизации. Забегаю в расположение первого третьего, повидаться с Гусом. Глупо – я на базе черт-те сколько времени, а все никак не встретимся. Мне не везет. Гуса нет на месте, и дневальный отказывается мне сообщить, куда его услали. Что ж, не судьба. В нетерпении бегу к КПП – машина уходит в город через пару минут. Как назло, по дороге натыкаюсь на взводного.

– Трюдо, – говорит Бауэр.

– Сэр! – отвечаю я, вытягиваясь. Наше общение все больше напоминает мне глупую затянувшуюся игру.

– Трюдо, вы в курсе, что база находится в состоянии повышенной готовности? – совершенно серьезно спрашивает лейтенант.

– Сэр, так точно, сэр! – ору я в никуда.

– Значит, вы знаете, что опоздание из увольнения или дисциплинарный проступок во время пребывания за пределами части могут повлечь за собой суд военного трибунала по законам военного времени?

Мой грузовик вот-вот уйдет. Как можно более спокойно я отвечаю взводному:

– Сэр, сержант об этом знает, сэр!

– Чем вы собираетесь заняться в увольнении?

Хочу ответить дежурным «сэр-не-знаю-сэр», но черт тянет меня за язык:

– Сэр, сержант хочет зайти в массажный салон и хорошенько спустить пар со специалистами по особым услугам, сэр! В моем возрасте, особенно в период гормональной перестройки организма под воздействием омолаживающих и стимулирующих препаратов, сексуальное воздержание противопоказано, сэр! – громко кричу я так, что проходящие мимо офицеры удивленно оглядываются на мой крик.

Щеки взводного наливаются красными пятнами. Сдерживаясь, он негромко, даже понизив голос, сообщает:

– Трюдо, венерическое заболевание также будет расценено как дисциплинарный проступок.

Я сбиваю взводного пинком под колено и впечатываю ботинок в его удивленную физиономию. Добавляю по ребрам. С наслаждением опускаю армированный каблук на поясницу. И еще раз. Вот он перекатывается, здоровый боров, пытается подняться, и я укладываю его назад ударом колена в лоб, а потом выхватываю лопатку. Ее приятная тяжесть вселяет в меня уверенность…

– …Трюдо, ты заснул?

Я с сожалением выныриваю из своего сладостного видения.

– Сэр, сержант будет пользоваться только услугами сертифицированных специалистов, имеющих медицинскую справку о том, что они имеют право по состоянию здоровья оказывать интимные услуги имперским военнослужащим, СЭР! – ору я так старательно, что кто-то из уходящих офицеров прыскает в кулак.

– Трюдо, я не буду лишать тебя увольнения. Но после возвращения жду тебя к себе, – говорит Бауэр. – А пока – свободен.

– Сэр, есть, сэр! Спасибо, сэр! – Я четко поворачиваюсь, делаю два уставных шага и мчусь к южному КПП.

Конечно же мой грузовик уже ушел. Ушли все грузовики. Я толкусь у ворот, перед часовым у шлагбаума, и чувствую себя полным идиотом. Все-таки взводный добился своего – в период повышенной готовности передвижения за территорией базы пешим порядком запрещены. Только на транспортном средстве. И где его взять в субботнее утро – ума не приложу. Сержант военной полиции в белом шлеме, потешно смотрящемся в комплекте сине-зеленой брони, внимательно смотрит мне в спину. Ждет, когда я сделаю три шага и пересеку, таким образом, границу базы. Нарушу приказ. Все же сволочной народ эти военные копы. Поворачиваюсь к нему. Отрицательно качаю головой – мол «ничего не выйдет, дружище». Тот пожимает плечами, с серьезным видом разводит руками – «ну нет так нет. В другой раз».

В этот момент маленький джип козликом выпрыгивает из боковой аллеи и с визгом тормозит у шлагбаума. Часовой встряхивается и идет проверять документы. Автоматическая турель над моей головой едва слышно гудит, разворачиваясь в сторону машины.

– Вам в Форт-Марв, сержант? – слышу я звонкий голос из джипа.

– Так точно, мэм! – кричу я в ответ.

– Садитесь, нам по пути, – отвечает русая бестия О'Хара.

Перед тем как запрыгнуть на заднее сиденье, поворачиваюсь к сержанту и делаю ему наиболее пристойный из имеющихся вариантов знака «ну что, съел?». Сержант, словно не замечая меня, смотрит в сторону. О'Хара поджимает губы, скрывая улыбку. Джип рвет с места так, что я чуть не вылетаю кувырком через задний борт.

– Легче, Курт, у нас гость, – кричит лейтенант водителю.

Тот кивает круглой макушкой и так вжимает педаль в пол, словно желает продавить его насквозь. На всякий случай я обеими руками ухватываюсь за что придется и крепко упираюсь ногами. Легкую машинку так швыряет на виражах и подъемах, что поездка на «Томми» по бездорожью представляется мне сущей прогулкой. Такое ощущение, что штабной водила в принципе не знает, где у его машины педаль тормоза. Но дама с голубыми глазами рядом со мной сидит спокойно, и я смиряюсь, решив, что умирать в присутствии женщины, пусть даже так бессмысленно, нужно достойно.

– Значит, к девкам собрались, сержант? – громко интересуется лейтенант сквозь шум ветра.

Кажется, у меня покраснели уши. Мычу в ответ что-то невразумительное.

– Нет? – удивляется О'Хара. – А пять минут назад вы кричали об этом на всю базу.

Встречный ветер не в силах остудить мои уши.

– Я отвечал на вопрос офицера, мэм! – стараясь не прикусить язык от немилосердной тряски, кричу я.

– Странная тема для беседы, не находите, сержант?

Я пытаюсь что-то сказать, но вдруг краем глаза вижу ее улыбку. Поворачиваю голову – точно. Лейтенант беззвучно смеется, наблюдая мои мучения.

– Мне нужно отвечать, мэм? – все же интересуюсь я.

– Необязательно, Трюдо. Я пошутила.

Я улыбаюсь ей в ответ. Все-таки есть в ней что-то притягательное. Что-то, от чего не знаешь, как себя вести в ее присутствии. И дело вовсе не в офицерском звании. Скрывая неловкость, спрашиваю:

– Мэм, кажется, я знаю, откуда ваш водитель.

– В самом деле? И откуда же?

– В Зеркальном есть клуб экстремалов. Они прыгают с верхушек городских башен на паракрыле. Смертность у них – процентов двадцать, не меньше. По-моему, ваш самоубийца как раз оттуда.

О'Хара смеется. Я улыбаюсь в ответ. Отворачиваюсь, как будто от ветра. Определенно эта женщина меня смущает. Чувствую ее изучающий взгляд. Заставляю себя разозлиться. Подбор в отдел по работе с личным составом организован что надо. Такая вызнает все, что ей нужно, ты и не заметишь как.

– Курт мечтал стать морским летчиком. Летал на малых самолетах в любительском клубе. В военную авиацию не прошел по здоровью. Вот теперь отрывается на нас. Не беспокойтесь, Курт водит быстро, но аккуратно, – громко поясняет лейтенант. Видимо, так, чтобы ее слова были слышны водителю. А тот знай себе покачивает своей круглой башкой и продолжает давить на педаль.

– Не то чтобы я слишком боялся, мэм, но все же за вас я беспокоюсь. Этот маньяк своего добьется, – продолжаю я никчемный треп.

– Вы преувеличиваете, Трюдо. – Она мягко улыбается и одной рукой умудряется поправить свои короткие волосы. – У вас ведь нет родственников в Форт-Марве? Вас призвали из резерва?

– Так точно, мэм.

– И что, на самом деле собираетесь в массажный салон?

– Это ведь не запрещено, мэм. Они для этого и созданы.

– Мне вдруг стало интересно, что будет делать в городе человек, который не был там пятнадцать лет, – поясняет О'Хара.

– Вы интересуетесь по службе, мэм, или мы просто болтаем? – на всякий случай уточняю я.

Она пожимает плечами:

– Откуда мне знать? Просто интересуюсь.

– В вашем ведомстве просто так ничем не интересуются, мэм. Я понимаю – служба такая, у каждого своя работа, – быстро добавляю я, видя, как она начинает хмурить брови. – На самом деле, мэм, я обожаю воду. Я сто лет не плавал. Я могу сидеть в воде часами. Если бассейн на Сентрал-Парк еще действует, я хочу искупаться.

Вертикальная складочка между ее бровями разглаживается. Она с интересом смотрит на меня.

– В вашем личном деле этого нет, – сообщает она.

– В моем личном деле, наверное, сказано, что я преступник и зачинщик уличных беспорядков, мэм.

– Для Корпуса это неважно, сержант.

– А для вас, мэм? – неожиданно для себя спрашиваю я. И тут же смущаюсь своей дерзости.

– Для меня тоже, сержант. – Она выделяет мое звание, проводя незримую границу.

Внеслужебные отношения между сослуживцами, а тем более между начальниками и подчиненными, в Корпусе не приветствуются. Настолько, что можно кубарем вылететь дослуживать срок где-нибудь в охране полярной метеостанции.

Я прекрасно понимаю намеки. Сгоняю улыбку и отвечаю, насколько позволяют условия, выпрямив спину:

– Спасибо, лейтенант, мэм!

– Да будет вам, Трюдо! – Она досадливо отворачивается и смотрит на мелькающие мимо нас деревья на обочине.

До самого Форт-Марва мы больше не произносим ни слова. За КПП я соскакиваю через борт. Отдаю честь:

– Спасибо за помощь, мэм!

– Морская пехота своих не бросает, сержант, – улыбается О'Хара. – Счастливо отдохнуть!

– Благодарю, мэм. И вам того же, – произношу я в корму с ревом стартующего джипа.

19

Военный городок Форт-Марв все такой же. Все как раньше – чистенький, цветущий, зеленые живые изгороди скрывают растяжки с колючей проволокой, разноцветная брусчатка рисует на дороге замысловатые узоры. Вот только вместо увешанных ракетами беспилотников высоко в небе раньше кружили орлы. Что поделать – состояние повышенной готовности. Усиленные патрули на улицах – в активированной броне, с оружием наперевес. У меня тщательно проверяют документы, держа под прицелом пулеметной турели патрульного джипа. Лица пехотинца под синеватой лицевой пластиной не разобрать. Возвращают жетон. Рядовые отдают мне честь.

Не спеша прогуливаюсь, разглядывая вывески в поисках знакомых названий. В городе малолюдно. Детей почти нет. Редкие, несмотря на выходной, женщины деловито толкают перед собой гравитележки с кучами съестного из супермаркетов. На крайних улицах среди деревьев в скверах натянуты маскировочные сети. Сквозь колыхание зеленой рванины тускло отсвечивают стволы автоматических турелей. Война дышит в затылок. Ощущения праздника, присущего военному городку в выходные, когда все свободные от службы выбираются отвести душу, нет и в помине. Что ж, попробуем искупаться. Старенькое, но вычищенное до блеска такси в пять минут проносит меня по ухоженным улочкам и высаживает у купола спорткомплекса.

Я купил в армейской лавке в холле очки для плавания и совершенно отвязные – ядовито-голубые, с алой полосой, ну сами понимаете где, плавки. Фосфоресцирующие в темноте к тому же. Продавец объяснил мне, что в таких плавках со мной ночью на пляже никто не столкнется. Что я мог ему сказать? Других все равно не было. Другие были еще хлеще. Их можно было надевать в стриптиз-клуб для выступлений, но плавать в них в бассейне, да еще там, где почтенных матерей семейства полно, – нет уж, увольте. В них все мое скромное хозяйство кажется втрое больше, и притом выпячивается так, что лучше уж вовсе голым искупаться. Так что пришлось напялить на себя этот ядовито-голубой с красным флаг. Не возвращаться же теперь в супермаркет.

И вот я обрушиваюсь в прозрачную прохладную воду и с наслаждением прохожусь до противоположной стенки кролем, потом разворачиваюсь и изображаю брасс, мое тело здорово окрепло за последнее время, я рассекаю воду, словно жеребящийся тюлень, волна от меня – что от торпедного катера. Я не тренируюсь, нет. И не выкладываюсь намеренно. Просто я действительно соскучился по воде. Я прохожу туда-обратно несколько раз. Потом сбрасываю темп и гребу уж совсем лениво, сравниваясь в скорости с почтенной матроной, тихо бултыхающей по соседней дорожке. Она медленно водит руками, смешно надувает щеки и боится опустить голову в воду, чтобы не замочить сложную высокую прическу. Ее большое белое тело величаво дрейфует к бортику, она замечает мой взгляд и виновато, словно извиняясь, улыбается мне, жена какого-нибудь служаки-штаб-сержанта из снабженцев, делающая вид перед мужем и подругами, что плавает для поддержания фигуры. Я демонстрирую ей широкую улыбку, переворачиваюсь на спину и устремляюсь дальше.

Наш бассейн – для младших чинов и членов их семей. За невысоким бортиком – такой же, но с надписью «для господ офицеров». Ничем от нашего не отличается, но принцип раздельного снабжения для разных категорий служащих соблюдается. Он соблюдается всюду, в том числе и в местных борделях. Попробовал бы рядовой ввалиться в бар для сержантов! И наоборот – сержанту не место среди рядовых. Правило может быть нарушено, если кто-то из имеющих необходимый статус пригласит гостя. С этим смиряются. Поэтому изредка можно увидеть офицера в кафе для младшего состава, а сержанта – в ресторане «только для господ».

Теплая вода струится по мягкому упругому полу. Шлепаю по ней к расположенному тут же мини-бару с водяными ваннами рядом. Перешагиваю через тело разомлевшего от пива лысого крепыша с полупустым бокалом на пузе. Лысый придерживает его одной рукой, закинув вторую за голову, и с довольной полуулыбкой щурит в никуда осоловелые глаза. Занимаю свободную ванну-лежанку. Откидываю затылок на мягкий высокий подголовник. Закрываю глаза. Теплая вода струится по мне, унося мысли. Хорошо!

– Что-нибудь закажете, сэр? – раздается голос служащего.

– Если можно, горячего чаю. С лимоном. С сахаром. Большую кружку, – произношу, не открывая глаз.

Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень мужчин. На их жен или подруг разной степени толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается – делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. «Корпус заботится о тебе» и «Делай, что должен…». Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется – сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему – о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. А потом я снова плаваю. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре, и уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения «для господ» свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И, улыбаясь, говорит:

– Привет, сержант! Расслабляетесь? – и, пока я тупо перевариваю увиденное и услышанное, замерев со стаканом бренди у рта, добавляет: – Пригласите даму? Сюда без приглашения офицерам нельзя.

И выжидающе смотрит на меня, слегка склонив голову набок.

– Мэм, я… – начинаю я в панике.

– Будем считать, что вы меня пригласили, Трюдо, – смеется лейтенант и перелезает через ограждение на нашу сторону.

Смотрит на мое озадаченное лицо и добавляет:

– Трюдо, если вас смущает мое общество, то я просто выпью глоток и переползу обратно. Не пугайтесь. Я не кусаюсь.

– Мэм, я, э-э-э, я просто не сразу сообразил, что это вы. Это так неожиданно… – Потом спохватываюсь, принимаю сидячее положение и делаю приглашающий жест рукой: – Прошу вас, мэм.

Я стараюсь не смотреть на ее фигуру, хотя мне страсть как хочется увидеть, из чего слеплена эта непонятная женщина, и, пока она усаживается в соседней лежанке, смотрю на ее лицо, на немного шкодливую улыбку, но краем глаза все равно ухватываю ее длинные, со слегка резковатыми мышцами, но все же великолепные ноги, овал бедер, контрастирующий с сильной, тонкой талией, ее проступающие через мокрый купальник холмики грудей, и мне становится немного неловко, словно я подсмотрел в школьной раздевалке, как одноклассница надевает чулки. Я понимаю, что надо быть вежливым, и злюсь на себя, потому что пребываю в тихой панике, я абсолютно не представляю, что ей нужно от меня и как мне с ней себя вести, тем более что она – офицер моего батальона, и все это вместе слепляется в моей башке в липкий ком и никак не хочет никуда проталкиваться.

– Что-нибудь выпьете, мэм? – наконец, когда молчание становится невежливым, спрашиваю я.

– То же, что и вы, сержант.

– Это бренди.

– Отлично. Пусть будет бренди. – Она усаживается поудобнее, опускает руки в воду и наблюдает за игрой водяных струй вокруг них.

Когда бармен подает ей бокал, она делает символический глоток, едва смачивая губы в янтарной жидкости. Говорит:

– Вообще-то, Трюдо, я просто заскочила сказать вам спасибо.

– Мне? За что, мэм?

– Знаете, сержант, мы сейчас не на службе… Если вас не затруднит, называйте меня Шар. Уставом это не воспрещено. Без чинов, Ивен. Видите, мое знание вашего досье избавляет вас от церемонии представления. – Она немного отстраненно улыбается.

– Хорошо… Шар. Прошу извинить, у вас такое необычное имя…

– Моя мать с индийской планеты. Мое полное имя – Шармила. В переводе с санскрита оно означает комфорт или радость. Мать так назвала меня, потому что была счастлива с отцом и я была зачата в радости, – охотно поясняет лейтенант. – Теперь вот приходится расплачиваться.

– Черт возьми, – только и могу я сказать.

В наше время все национальные традиции практически нивелировались и любое их проявление вызывает немалое изумление пополам с любопытством. Как у меня сейчас, например.

О'Хара делает еще один глоток.

– Вы так увлеченно говорили о плавании, что я не удержалась и тоже решила искупаться. Тут и вправду здорово. Очень расслабляет. Спасибо вам, Ивен. Правда, я не так дружна с водой, как вы. Я подглядывала за вами, – признается она.

– Не стоит благодарности, Шармила. И давно вы тут?

– Пару часов. Ваши состязания выглядели просто потрясающе. Я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво плавал. Вы извините меня, Ивен. Мое любопытство не связано со службой, – поспешно добавляет она.

– Ну что вы, Шар. Я просто смущен вашим вниманием.

– Вам тут хорошо? – интересуется она.

– Не то слово. Прошу извинить за грубость, мэм… Шар, я просто балдел от удовольствия. Тут что-то такое, – я пошевелил в воздухе пальцами, – не описать. Возможно, это все моя ностальгия. Знаете, идеализируешь то, что было с тобой очень давно. Я не был в Марве пятнадцать лет. И эта вода, и люди… все это как-то накладывается. Мне хорошо.

Лейтенант смотрит на меня с задумчивой улыбкой. Прикасается губами к бокалу. Глаза у нее просто бездонные. Из-за них я никак не могу определить ее возраст.

– Я вам завидую, Ивен. Хотела бы я быть так же беззаботна.

– Да нет, Шармила, вы меня не совсем поняли, – начинаю я, и мне так хочется сказать ей, что проблем у меня – как у собаки блох, и что они ждут меня сразу за порогом, и я вовсе не пофигист, который все проблемы решает, просто не обращая на них внимания, но здесь я все как-то позабыл на время, отрешился, что ли. Но то ли меня смущает ее статус офицера по работе с личным составом – рефлекс, мать его, то ли слов не подберу никак, я мямлю что-то невразумительное под ее внимательным взглядом. И еще эта ее улыбка, черт подери!

– Я вас понимаю. Не надо ничего объяснять, – спокойно говорит она. Прикасается к моей мокрой руке. Это так неожиданно, что я чуть не отдергиваю руку. – Спасибо вам за компанию, Ивен. Не буду больше вас смущать. Было очень приятно с вами поболтать. До встречи!

Она отставляет почти нетронутый бокал, легко поднимается и, улыбнувшись мне на прощание, грациозно качнув бедрами, переступает через барьер. И я чувствую себя полным болваном, лежа в теплой проточной воде с бокалом бренди в руке. Словно мне дали подержать, а потом отняли красивую игрушку, не позволив как следует ее разглядеть.

А потом я иду в какую-то недорогую харчевню, где на углях жарят совершенно умопомрачительную, особенно после наших стандартных рационов, баранину, и жадно уписываю блюдо горячего острого мяса и запиваю его легким вином. И пешком, не доверяя такси, разглядывая знакомые и незнакомые дома, добираюсь до квартала фонарей и захожу в дверь, которую не открывал так давно, и по-свойски улыбаюсь незнакомой женщине-распорядителю. Под впечатлением имени лейтенанта, а может – просто по неведомому капризу, я выбираю девушку восточного типа – полнобедрую, большегрудую, с тонкой талией и крепкими короткими ногами, словом, такую, которую ни в жизнь бы не выбрал. И девушка Зульфия разубеждает меня в моих заблуждениях, она потрясает меня своим искусством массажа, она смачивает меня душистым маслом, и ее сильные ладошки вминаются в мое тело и разминают, разминают, давят и трут его до тех пор, пока мне не становится легко и беззаботно и я вот-вот размякну и стеку на пол, и одновременно мне неловко оттого, что такие долгие усилия оплачиваются по стандартной таксе. А потом Зульфия омывает меня, расслабленного, как тесто, и вытирает мягкими полотенцами, и зажигает ароматные палочки, и переворачивает меня на спину, и под резкий запах пряного дыма делает мне такой фантастический минет, что душа моя отрывается от тела и вместе с дымом воспаряет вверх. И за мгновение до того, как я разряжаюсь в кольцо горячих мягких губ, я представляю вместо восточной девушки русую голову с необычным именем, и я приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше ее видеть, и в этот миг башню мою окончательно срывает под мой победный крик.

20

База продолжает наполняться народом. Дивизия разбухает, как на дрожжах. Сегодня мимо нас провели колонну «свежего мяса» – резервистов второго призыва. В отличие от нас эти ни разу не носили формы. Это сразу бросается в глаза. Просто окончили месячные курсы армейского резерва во время обучения в колледже. Худые, толстые, патлатые, бородатые, словом, разномастные, в свободных цветастых одежках, они расхлябанно телепают не в ногу, идут скорее не строем, а толпой, жуют стимулирующие пастилки и в любопытстве крутят головами по сторонам, не обращая внимания на вопли сопровождающего сержанта. Для них тут все в новинку. И плац, и казармы, и рев «Томми» из жерла подземного бокса. Да и мы тоже, в сказочной амуниции, грозные, вооруженные до зубов. Жалкое зрелище! Эти самые курсы резерва – не просто блажь Императора, окончившие их получают специальное пособие из имперской казны, так что тех умников, кто несколько лет получал денежки ни за что и посмеивался при этом, вскоре ждет неприятное открытие – учебный батальон Корпуса. Это, дамочки, скажу я вам, – тот еще курорт. При воспоминании о том, как я выжил во время шестимесячного курса, у меня до сих пор мурашки по спине. Учебный батальон, или, как мы еще его называем – чистилище, осиливают не все. Некоторые покидают его вперед ногами. Некоторые – с окончательно съехавшей крышей. Зато оставшиеся запросто могут жрать кирпичи и запивать их болотной водой.

– Свежее мясо! – хохочут морпехи из ближайшей курилки.

Они издевательски орут домашним овечкам: «Добро пожаловать, бифштексы!» И: «Попрощались с мамочкой, сладкожопые?!»

Во втором отделении тоже пополнение. Двое, оба из бывших. Один из них явно из мест не столь отдаленных. Руки, которые еще не успел покрыть медно-красный загар, сплошь в замысловатых татуировках. Парень явно времени зря не терял. Все время недоуменно озирается, словно никак не может поверить, где оказался.

– Ты откуда? – спрашиваем во время короткого перекура у того, что поприличней.

– Из Стоуна, – отвечает новичок.

– Ну и как там?

– Полный абзац, – отвечает, – латино совсем на уши встали. Листовки кругом. Полиция даже днем в броневиках катается. Стреляют часто. Без толку. Черные совсем работу забросили, шляются толпами, цепляются к женщинам, магазины грабят. В нашем районе лавочника насмерть забили, когда с ружьем к ним вышел. Ночью на улицу вообще лучше не высовываться.

– Во б…– в сердцах говорит Паркер. – Ну а вы-то что?

– Народ трусливый пошел, – жмет плечами боец. – Все по домам норовят отсидеться. Кто посмелее, с оружием ходит. Толку мало, правда. Они всегда стаями. И тоже при стволах.

– Нас так скоро совсем выживут, а мы и не почешемся, – замечает, выдыхая безникотиновый дым, Трак.

Мы молчим, потому что сказать-то и нечего. Гадаю, куда, к чертям, подевался за сотню лет тот непередаваемый дух фронтира, всегда присущий новым территориям. И где те дикие, необузданные толпы авантюристов и отморозков, рвавшиеся сюда с переполненных центральных планет? Те, которым пальнуть из револьвера или ткнуть ножом было проще, чем уточнить, чем вызван косой взгляд соседа по столику. Неужто за сто лет, обложившись компьютерами и бумажками, мы так обросли жирком, что даже головы не отвернем, когда нам хлещут по морде?

– Бойня скоро будет, чуваки, – сообщает второй новенький, тот, что похож на зэка. Никак не могу разглядеть его имя на табличке – он все время сидит ко мне боком. – Флот систему закрывает, верняк. У меня земля на флотской базе. Полная блокада. И внепланетные каналы отключили. Еще на той неделе.

– Значит, постреляем, – резюмирует Кол. – В прошлый раз на Форварде такая же хрень была. Сначала спутники поотключали, потом Флот систему закрыл, а потом нас сбросили.

– Давно пора, – сплевывает Паркер, играя желваками. – Передавить их всех, на хер. Ненавижу ублюдков!

Народ поддерживает его одобрительными возгласами. Я тоже молча киваю в знак согласия. Название «Форвард», правда, не добавляет мне настроения. На этой горнодобывающей планетке с поганым воздухом экспедиционная армия, куда вошел и сводный полк из нашей Тринадцатой, здорово села в лужу. Через день после высадки, толком не развернув тылы, наш батальон оказался прижатым к морю у какой-то мелкой деревушки без имени. У них там деревням и поселкам просто порядковые номера давали вместо имен. Ощущение бессилия – вот что мне запомнилось больше всего. Когда по тебе бьют из примитивных минометов осколочными, ты слышишь, как мина сверху воет, и деваться некуда, и ты лежишь в своей высокотехнологичной скорлупе, которая стоит, как хорошая спортивная тачка, и ничего против куска железа с простенькой взрывчаткой внутри поделать не можешь. И пули стригут так, что головы не поднять, а у тебя осталось только пара магазинов да последняя граната – на случай атаки. И пустые фляги, и хор обколотых анальгетиками, истекающих кровью раненых, которым мы не можем ничем помочь, кроме как сочувствием. А всей поддержки – два измочаленных взвода тяжелого оружия без боеприпасов, потому как наши «Томми» все еще болтаются на орбите в брюхе транспорта. Нас выбивали на ракушечном пляже, провонявшем хлоркой, целыми пачками и пулеметным огнем не давали высунуться из неглубоких окопчиков. Мы долбили и долбили мягкий камень под тонким слоем гальки, стараясь зарыться поглубже, матерясь в голос, чтобы заглушить звук приближающейся мины, и набивали мешки камнями, сооружая временные укрытия, но у нас так ни хрена и не вышло ничего стоящего. Нас бы всех и перебили, если бы не поддержка с воздуха. Через почти сутки глухой обороны и бессмысленных контратак командование нашло-таки для нас время, и звено «гремящих ангелов» свалилось с орбиты и выжгло к матери полосу прибрежных джунглей на добрых полкилометра, а мобильная пехота под огнем высадилась и оседлала высотки в тылу у повстанцев. Ух и оторвались мы тогда! Ротный дал команду на дурь, нас сразу наширяло по самые брови. Поднялись в атаку, кто мог, даже легкораненые, и в клочья порезали штыками всех, кто еще шевелился, а потом с ходу ворвались в ту самую номерную деревушку при руднике, и по ней как надо прошлись, и по руднику, и лес прочесали, и, все черные от лесной дряни и копоти, через пару часов вышли к точке назначения. Моя винтовка все время норовила выскочить из рук – такая вся была скользкая от крови. По-моему, в той деревушке после нас никого не осталось. В таком состоянии разве запомнишь? А потом на берегу мы выкладывали наши трупы, или то, что от них осталось, рядами, и накрывали их изорванными пончо. Вертушки садились одна за одной, а мы все грузили, грузили… Там я и стал сержантом, потому что в моем отделении я один капрал остался. Потом много чего было – и опорные пункты, и автоматические танки в города пускали, и авиация целые острова по бревнышку раскатывала, и местное новоявленное правительство лапки кверху, и в патрули ходили, и леса прочесывали, но запомнились почему-то только первые сутки. Ряды изувеченных тел на ракушечном пляже. А меня даже не ранило тогда. И мне вовсе не улыбается вот так, снова, в самое пекло. На войне всегда находится мишень, которая в ответ пальнуть норовит. Это, скажу я вам, то еще разочарование для больших мальчиков, обожающих пострелять на свежем воздухе.

Новичок тем временем продолжает:

– Я, как откинулся, в дружину вступил, чтобы от копов отмазаться. Мы в нашем квартале с мужиками собрались, по ночам дежурили. Двое копов рядом жили, патруль нам в помощь подбрасывали. Ни одну сволочь к себе не пускали. Пустишь его, вроде почту разнести, глядь – уже мину пристроит в подъезд, сука. Чуть что не так – мы сразу прикладом по репе. Я прямо из окна наблюдать пристроился, у меня улица как на ладони. Один раз, только отчистили стену, гляжу, шкет ихний снова свою дрянь напротив лепит. Ну я картечью сверху как дал – сшиб гаденыша. Ну и давай он верещать, и тут их много набежало, у них манера такая – сунут кого вперед, ему по соплям, тут и демонстрация, лезут из всех щелей, и орут, и плакаты тащат, а под шумок в магазинах шурудят, машины угоняют и в домах тянут, что где плохо лежит. Да копы их газом закидали сразу, и мы дробью добавили. Чего жаль, винтовочки там не было. А уж если пулемет – мы враз порядок бы навели. Такие дела…

– Черт, куда Генрих смотрит, – в запале говорит кто-то, и сразу пропадает настроение трепаться, и разговор как-то резко сворачивается. Сидим, глядя в землю, словно виноваты в чем. Боимся глаза друг на друга поднять.

– Взвод, строиться! – слышится бас взводного сержанта.