Текст книги "Неизбежность лжи"

Игорь Симонов
Неизбежность лжи

Глава 1

Иногда человеку необходимо просто посмотреть в глаза. Особенно, если раньше ты этого человека никогда не видел. Особенно, если ты собираешься доверить ему какую-нибудь тайну. Или он собирается доверить тебе тайну – и не всегда свою, и даже почти наверняка не свою. Никакие современные средства коммуникаций, вместе взятые, не заменят вот такого полуторачасового разговора ни о чем в бизнес-лаунже аэропорта. Например, в городе Цюрихе.

Тут, конечно, сразу возникает много вопросов – и про полтора часа, и про аэропорт, и не обойти вопроса конкретно о городе Цюрихе. Но некому эти вопросы задавать, а, стало быть, и нет необходимости на них отвечать. Хотя для себя самого объяснения очевидны. Есть люди, которые хотят продемонстрировать, что у них настолько мало времени, что нигде, кроме как в аэропорту, и встретиться они не могут, хотя это лукавство, – просто аэропорт такое место – случайно сели рядом, случайно разговорились и не случайно разлетелись, каждый в свою сторону. Цюрих очень для всего этого подходит с точки зрения логистика, а полтора часа – это как получилось. В этот раз получилось, что полтора часа определил клиент.

Костя всегда помнил, как один приятель рассказывал ему, что домработницу нужно интервьюировать примерно полтора часа. Была у него такая теория, подтвержденная, впрочем, впоследствии специалистами, что простую историю можно без сбоев выдавать собеседнику в течение пятидесяти минут-часа, а потом начинается потеря концентрации и полезет изо рта соискательницы этой непрестижной работы такое, что враз все и поставит на место. Но для этого ее нужно постоянно держать вопросами в напряжении – и непременно случится потеря концентрации. Или не случится, и тогда ее спокойно можно брать на работу. Спокойно не в том смысле, что она идеальная домработница, а в том, что рассказанная ею история правдива. Что само по себе можно считать огромным достижением, потому что разве часто нам в повседневной нашей жизни приходится слушать правдивые истории?

Сегодняшний Костин собеседник, так и просидевший все полтора часа с одним бокалом красного вина, ни на какую должность, конечно, не нанимался. Впрочем, как и Костя, который пока еще чувствовал себя не очень уверенно в подобного рода делах и считал необходимым посмотреть в глаза человеку, вместе с которым собирался реализовать многомиллионный проект со степенью сложности значительно выше среднего. Место выбрал удачное – у бара, где никто почти не садится, потом пересел в угол, где освободились два кресла, второе из которых любезно разрешили занять Косте. Газета International Herald Tribune как опознавательный знак.

– Excuse me, are you from Russia? – Ну да, из России и извиняться тут особо нечего. – It is so interesting. – И что же тут, позвольте узнать, интересного. А то, оказывается, интересно, что сколько нас русских стало по миру путешествовать. – I’m not saying that… – Да ладно, чего уж там, все понятно, сейчас включит политкорректность на полную, но уже сказал то, что хотел сказать. Работать с русским было не его решением, и он это решение не одобряет, но как человек дисциплинированный, будет оказывать всяческую поддержку. Но и контролировать будет по полной. – Are you really sure that you can successfully manage all? – Не скрывая недоверия и убивая последние минуты до посадки на свой рейс, спрашивает Костин собеседник.

– Да, – вежливо и безразлично отвечает Костя, – мы считаем, что с большим процентом вероятности справимся с этой задачей. – Он тоже поддерживает разговор исключительно из вежливости, главная цель достигнута, он посмотрел в глаза этому человеку и принял для себя решение, что этот человек реальный, и он будет платить. «Ну, давай, вставай уже, посадка началась, – улыбнулся Костя своему собеседнику, – сделай последний глоток этого кислого вина и вставай».

– Well, – сказал мужчина и допил вино, – if it makes any difference you do not look like Russian, – последние слова он произнес, уже стоя и застегивая портфель. Заявление это осталось без комментариев, Костя еще более растянул улыбку, желая счастливого полета будто бы случайно встреченному в бизнес-лаунже собеседнику. Ему самому до посадки оставалось еще более получаса, которые можно было потратить на последний аналитический отчет по предполагаемому проекту, а можно было этого и не делать, поскольку встреча была назначена на завтрашнее утро, а до этого времени могли появиться новые материалы. Итак, впереди был двухчасовой полет и дорога домой, когда, наконец, впервые после легкого завтрака можно будет нормально поесть. Вспомнив о предстоящем ужине, Костя почувствовал, что хочет есть, перекинул через плечо сумку, подошел к стойке с едой, взял пару бананов, минеральную воду и направился в угол зала, где только что освободился диван. В конце концов, можно просто посидеть и посмотреть спортивные новости. Как бы ни была важна работа, она не должна заменять жизнь.

На эту тему он последний раз разговаривал с отцом, когда гостил у того в Тоскане. С некоторых пор он взял за правило приезжать к отцу дважды в год – весной и осенью, и для обоих это был настоящий праздник. Косте нравился отцовский дом, нравилось смотреть, как борется отец с подступающей старостью, как взрослеют, мужают и умнеют братья на настое из перемешанных в них кровей. Он не просто примирился, а по-настоящему полюбил Тессу, жену отца, ставшую неожиданно близким другом и главным советчиком по всем вопросам, не связанным с работой. Старше Кости всего на три года она воплощала для него идеал женщины, достижимый только в романах, если не считать, что дважды в год он появлялся перед глазами во плоти. Хотя она сама же любила повторять Косте: «Все не так просто, все не так, как кажется», хотя уже кому, как не ему, профессионально вовлеченному в создание параллельной реальности, было знать, что все не так, как кажется.

– Принято считать, папа, – сказал он тогда, сидя за семейным обедом и наматывая на вилку домашние тальятелли, – что самое большое счастье – это когда работа совпадает с твоим увлечением, то есть твое самое главное жизненное увлечение и есть работа. – Они говорили по-английски, лишь иногда переходя на русский, который, несмотря на все усилия, вдали от русскоговорящей среды давался мальчикам с большим трудом.

– Да, – сказал тогда отец, – мне это кажется очевидным. По своей жизни могу определенно сказать, что это так. Не представляю, чем бы еще я мог заниматься столько лет и с таким увлечением. Ты хочешь это утверждение опровергнуть на основании твоих последних профессиональных экспериментов? – он не упускал случая поддеть Константина на предмет его способа зарабатывания денег.

– Именно так, – улыбнулся Костя и посмотрел на Тессу, – а ты что скажешь?

– Мне трудно что-то сказать, моя работа для меня просто способ зарабатывания денег. Я заканчивала филологический факультет университета не для того, чтобы работать старшим менеджером в спа-отеле, пусть даже и пятизвездочном. Для меня работа – это просто работа.

– А твоя настоящая жизнь совсем в другом? – продолжал допытываться Костя.

– Ну да, – легко согласилась Тесса, – ты же сам знаешь.

Костя подмигнул братьям – сидите, ребята, сейчас мы начинаем главную комбинацию.

– Так вот, – продолжил он, обращаясь снова к отцу, – в чем состоит мое последнее открытие: человек, который вынужден зарабатывать тем, что является главным делом или главным увлечением его жизни, вынужден постоянно идти на компромисс, потому что находится в состоянии постоянного конфликта интересов…

– Что за чушь, – сердито перебил отец, но Костя был готов к такой реакции.

– Подумай, прежде чем называть это чушью…

– Правда, дорогой, это нечестно, ты сам всегда учишь детей не перебивать, – вступилась Тесса.

– Да, извини, слушаю, – отец подлил в свой бокал вина, – слушаю.

– Итак, – продолжил Костя, – мы остановились на конфликте интересов. В чем конфликт, спросите вы, – он сделал театральную паузу, – конфликт между профессиональным желанием зарабатывать больше денег и профессиональным же желанием изготовить продукт наилучшего качества, поскольку, как мы знаем, между наилучшим качеством и максимальной доходностью нет прямой связи, скорее даже наоборот, чему существует масса примеров, которые я не собираюсь приводить.

Все присутствующие за столом слушали его внимательно, и даже отец расстался с безразличием пятиминутной давности.

– Вы, конечно, скажете мне, что все это относится к сфере потребления и не касается профессий творческих. Напротив, мои дорогие, – он уже вошел во вкус и говорил с интонациями американского бизнес-гуру, вещающего со сцены, – сколько режиссеров по настоянию продюсеров меняют концовку фильма и перемонтируют его в угоду кассовым сборам, сколько писателей дописывают и переписывают главы своих книг по той же причине, соглашаются на обложки, на которые и смотреть бы не стали, будь они финансово независимы. Сколько ты, отец, таких примеров вспомнишь из своей жизни, особенно той ее части, которая пришлась на советские годы?

– К сожалению, не только на советские, – сказал отец и запил сожаление вином.

– И ты переживал, думал об этом по ночам, спорил и все-таки в ряде случаев шел на компромисс.

– Да, – сказал отец, – и что из этого следует? Конфликт между художником и обществом существует с момента возникновения общества.

– Все правильно, – радостно согласился Константин, – конфликт между обществом и художником, который хочет признания и хочет вознаграждения от общества за это свое признание. Если же он не хочет вознаграждения и признания, то никто не мешает ему писать стихи в стол, романы в стол, сценарии в стол, картины в чулан, а теперь даже и не в стол, а в Интернет – выкладывай, получай свою сотню читателей и почитателей, и никакая цензура тебе не грозит, в том числе и внутренняя. Делай что хочешь, если у тебя есть средства к существованию, а средства к существованию можно добыть или работой, никак не связанной с творчеством, или участием в бизнесе, который тоже никак не связан с твоим творчеством. Отсюда следует вывод, – он с улыбкой оглядел свою недавно обретенную семью, – вывод, что работа и творчество должны быть разделены. Что и требовалось доказать. – Он посмотрел на братьев, – так вас в школе учат доказывать теоремы? Можете найти ошибку в моем доказательстве?

Вместо них ответил отец, последние минуты затянувшегося монолога уже не изображавший скуки или нетерпения.

– Значит, это и есть твоя новая жизненная концепция?

– Лишь часть, папа, всего лишь часть.

– И создана она, по-видимому, для того, чтобы оправдать твой новый род занятий?

Как все это напоминало добрые старые времена с их не всегда добрыми спорами о смысле жизни. Однако сейчас Костя был подготовлен куда лучше, чем двадцать лет назад.

– Папочка, – сказал он и поднял бокал, – мои занятия не нуждаются в оправдании, твое здоровье.

– За тебя, мой милый, – подняла бокал Тесса, не желавшая перехода спокойного семейного обеда в яростный спор русских интеллигентов, для которого родственные узы всегда являются дополнительным катализатором.

Отец тоже поднял бокал и улыбнулся. Он понял настроение Тессы и решил не ожесточать дискуссию в присутствии младших сыновей. Но это лишь отодвинуло начало серьезного разговора до момента, когда ребята пошли спать, и они остались втроем в небольшой уютной, как и весь дом, гостиной с потрескивающим поленьями камином и графином граппы на столе. И все трое были готовы к тому, что разговор не окончен, и все трое, особенно Тесса, были благодарны друг другу за проявленный за обедом такт, растянувшийся и на десерт, и на просмотр матча «Ювентус» – «Рома».

– Мы всегда говорили, и ты соглашался с этим, – начал отец, – что любые занятия допустимы, если они не причиняют сознательного вреда окружающим. Так?

– Так, – согласился Костя.

– Так вот на предыдущей своей работе, – вздохнул отец, – ты вместе со своими коллегами приносил вред, так сказать, опосредованный, продавая людям то, без чего они вполне могли обойтись. Но от того, что вы продавали, непосредственного вреда покупателям не было. Теперь же, насколько я могу понять из твоих отрывочных объяснений, ты зарабатываешь деньги тем, что причиняешь людям зло. И это я принять не могу, при всей моей к тебе любви. Я и подумать не мог, что ты когда-нибудь будешь заниматься подобными вещами. Это хуже, чем, – он на мгновение замолчал, подыскивая наиболее уничтожающее сравнение.

– Ну? – спросил Костя. – Давай, хуже, чем что? Проституция, политика, торговля оружием, наркотики? Что там еще в списке? Хуже, чем работать адвокатом, налоговым консультантом или налоговым инспектором, ментом, журналистом? Депутатом?

– Да, – грустно сказал отец, – ты перечислил почти полный список уважаемых профессий. По-видимому, твоя не хуже, она в этом списке.

– Да, – сказал Костя, – это так.

– И тебя это устраивает?

– Да, меня это устраивает. Меня устраивает то, что я перешел от бессознательного причинения вреда большим группам людей к сознательному причинению вреда выборочным индивидуумам, которые этого заслуживают. Впрочем, заслуживают они гораздо больше, но это не в моих силах.

– То есть ты позиционируешь себя как Робин Гуд?

– Папа, как и ты, я понятия не имею, чем там на самом деле занимался Робин Гуд, если он вообще жил на свете. Но я отвечу на твой вопрос. Я не считаю, что приношу в мир добро. Я приношу строго дозированную рецептом определенную долю зла, которая компенсирует другое зло и в результате его нейтрализует. Я вот так натренируюсь, и, может быть, когда-нибудь удастся и добро приносить, – он улыбнулся внимательно слушающей, притихшей, закутанной в плед Тессе.

– А кто тот доктор, который определяет допустимую меру зла? – спросил отец.

– Я и есть тот доктор, у меня и диплом всегда под рукой, – засмеялся Костя, – хочу сказать вам обоим, – он посмотрел сначала на Тессу, потом на отца, – что в результате моих действий никто не покончил жизнь самоубийством, никто не разорился, просто в некоторых местах очень локально, иногда даже незаметно, восстановился баланс в природе. Стало быть, не такой уж я плохой доктор.

– И ты действительно веришь в то, что говоришь?

– Конечно, папа, я давно уже не врал тебе, и с чего бы мне сейчас начинать. А Тессе, – он снова улыбнулся, – и вообще никогда не врал.

– Милый, – тихо сказала она, – я никогда не поверю в то, что Костя делает какие-то плохие вещи.

– Ты не веришь потому, что не хочешь верить, и потому, что он умеет так складно говорить, – отмахнулся отец.

– Папа, – уже серьезно продолжил Костя, – я сейчас живу в гораздо большем согласии с самим собой, чем раньше. Я больше не являюсь винтиком, пусть даже и заметным, в большой машине, которая едет неизвестно куда и неизвестно зачем. Я всегда могу отказаться от предложения, если оно плохо пахнет…

– С возрастом люди теряют обоняние, по себе знаю, – перебил отец.

– Неправда, – снова вступила Тесса, – ты мне сам говорил, что все хуже чувствуешь запах цветов, но дерьмо чувствуешь за милю.

– О, – миролюбиво простонал отец, – как всегда заканчивается тем, что вы оба против меня, хорошо еще ребят нет, а то пришлось бы мне против четверых одному, и это в моем преклонном возрасте.

– Да, – сказал Костя, – конфликт поколений, обычное дело.

– И ты, Тесса[1]1
  «Et tu, Brute?» (лат.) «И ты, Брут?» – по распространенной версии, последние слова Юлия Цезаря, обращенные к его убийце – Марку Юнию Бруту (Здесь и далее прим. автора).


[Закрыть], – сказал отец по латыни, встав со стула, подойдя к жене, снимая с нее плед и заворачиваясь в него с головой. Все засмеялись. Разговор продолжился, но не было уже того напряжения.

– И все-таки я скажу тебе по поводу винтика, машины и зла, – отец налил себе и Косте еще граппы. – Ты был заметным винтиком маленькой машины, доставляющей локальное зло, а теперь ты стал незаметным винтиком огромной машины, целью которой является постоянное распространение глобального зла. Ты стал частью системы, которую я ненавижу и презираю и которую, я полагаю, ненавидишь и презираешь ты.

– Любимый, – Тесса обошла стол и обняла отца за плечи, дотрагиваясь губами до его седой головы, – давай уже закончим, это слишком много для одного вечера, я не хочу слушать про мировое зло, я буду плохо спать.

– Я уже закончил, – отец глотнул граппы и приложил руку Тессы к своим губам, – я должен был это сказать и сказал.

– Папа, – улыбнулся Костя, – если тебе нужно было, чтобы последнее слово осталось за тобой, то оно осталось за тобой.

– Но ты с этим не согласен, – спросил отец.

– Это не тот вопрос, на который можно ответить «да» или «нет».

– Это никогда не кончится, – вздохнула Тесса, – я пошла спать. Спокойной ночи, мои дорогие.

– Спокойной ночи, Тесса, – Костя смотрел ей вслед, пока она поднималась по лестнице, – я думаю, ты не представляешь, как тебе повезло, – сказал он, обращаясь к отцу уже по-русски. Отец согласно кивнул головой.

– Это ты не представляешь, как мне повезло.

– Если бы я написал сказку про единственную оставшуюся на земле женщину или фильм бы снимал, то Тесса точно была бы главной героиней.

– Да, – сказал отец, – это является косвенным подтверждением того, что твоя личная жизнь за последние два года не сильно продвинулась вперед.

– Может, и не продвинулась, а может, и продвинулась, – сказал Костя, – мы, маленькие частицы в глобальной системе зла, обречены на то, чтобы сталкиваться на своем пути с другими частицами все той же системы.

– У-у, – протянул отец, – это что-то новое, слышу в твоем голосе легкое раскаяние, сожаление, грусть или это у меня что-то со слухом?

– Со слухом все в порядке, папочка, есть и раскаяние, и грусть, но совсем не по тому поводу. Глобальная система зла, безусловно, существует, и ты совершенно прав про винтики и так далее, беда в том, что я не вижу, где прячется глобальная система антизла. Я бы в нее самым маленьким винтиком пристроился, но никак следов найти не могу. Ты, да Тесса, да Никита с Андреем, да этот дом – силы не равны.

– Неужели все так плохо?

– В том мире, папа, о котором ты ничего не хочешь знать, все именно так плохо и даже еще хуже, если копнуть глубже, чем достает моя персональная лопата. А ты про личную жизнь… Ну какая там личная жизнь среди глобального зла…

– …частью которого ты являешься, – продолжил отец гнуть свое, хоть уже и вполовину не с тем напором.

– Частью которого все являются, папочка, потому что глобальное зло это и есть окружающий нас мир, и те крупицы добра, которые прячутся в душах тех, кто еще душу не продал, а таких все меньше и меньше, эти крупицы добра, даже собранные вместе, …в общем, ты сам все понимаешь.

– Два года назад, когда ты уезжал отсюда, казалось, что тебе удастся найти какой-то другой путь, – задумчиво сказал отец.

– И мне казалось, и поверь, что я нашел не самый худший путь. По крайней мере, я знаю, что делаю и зачем, а этим мало кто может похвастаться.

– И ты не можешь, сынок. Это ты думаешь, что знаешь, какие А и Б сидели на трубе и кто их туда посадил и откуда взялась сама труба.

Костя засмеялся.

– Это смешно – про трубу. Сейчас придумал?

– Да, – сказал отец.

– Правда, смешно, – повторил Костя, – кстати, и в том, что касается личной жизни, все тоже неплохо, можно даже сказать, хорошо. Бог даст, скоро сами увидите.

– Да ну, – развел руками отец, – так что же ты молчал. Тессе сам скажешь?

– Конечно скажу, пошли спать.

Глава 2

Недавний собеседник Константина в лаунже цюрихского аэропорта возвращался домой рейсом ВА до Лондона и, откинувшись в кресле, насколько позволял узкий проход между рядами, закрыв глаза и отложив в сторону недочитанный WSJ[2]2
  Уолл-стрит джорнал – «Газета Уолл-стрита» (The Wall Street Journal) – влиятельная ежедневная американская деловая газета.


[Закрыть], размышлял о нашествии новых варваров, вторгающихся даже в те области человеческой деятельности, где об их присутствии всего лишь пять лет назад трудно было и помыслить. Русские, скупающие весь центр Лондона, еще не скупленный арабами, русские, покупающие футбольные клубы и команды «Формулы-1», все эти яхты, виллы, двадцатилетние любовницы со страниц модных журналов – это было неприятно, но с этим можно было смириться как с неизбежным злом, которое всегда является следствием больших денег. Но весь этот разговор в аэропорту, который, судя по всему, являлся лишь началом длительной совместной работы над сложнейшим проектом, был для Дэвида, независимо от того каким именем он представлялся, настоящим вызовом. Дэвид был профессионалом и гордился этим. Для настоящего профессионала, да еще в такой специальной области человеческой деятельности, которой Дэвид посвятил полные двадцать лет своей жизни, совместная работа с любителем, да еще неизвестно откуда взявшимся, да еще русским, была почти унижением. Всемогущее воплощение зла, каким представлялся на заре профессиональной деятельности КГБ, а сейчас многие уже и не вспомнят, что такое было, так вот КГБ был достойным противником и мог бы быть достойным партнером. Но этот непонятный русский не был даже профессиональным разведчиком или контрразведчиком.

– Если любители начнут приходить в эту область, – продолжал Дэвид давний спор со своим нынешним работодателем, – то тогда…

– Что тогда? – улыбался седой загорелый никогда не унывающий Чарльз, – конец света?

– Да, – упрямо продолжал Дэвид, – тогда конец света.

– Так он и так будет, не в наших силах ни ускорить его, ни отменить, так что расслабься, мой юный друг, и получай удовольствие, – будучи на двадцать лет старше и на сорок опытнее и умнее, он имел право обращаться к Дэвиду «мой юный друг» и при случае не отказывал себе в этом малом удовольствии. – Мы с тобой профессионалы и считаем, что хорошие профессионалы, и нас учили хорошие профессионалы, но с тех пор, надеюсь, не будешь возражать, жизнь очень сильно изменилась. Наши великие учителя сейчас, подозреваю, обосрались бы в первую неделю своей активной деятельности именно потому, что кардинально изменились и задачи, которые надо решать, и те условия, в которых их надо решать. Наш мир никогда не был черно-белым, как мир обычных людей, но даже в нашем мире друзья не менялись местами с врагами в течение одного месяца. Мы всегда решали тактические задачи в предположении, что понимаем общую стратегию. От этого постулата следует отказаться. В преддверии конца света, о котором ты так любишь говорить, стратегия перестает быть актуальной. Правительства, корпорации, партии и отдельные индивидуумы, на которых мы работаем, ставят перед собой задачи исключительно тактического плана с горизонтом планирования от выборов до выборов. Все меньше власти, передаваемой по наследству, все меньше больших компаний, передаваемых по наследству. А потом президенты, хоть страны, хоть глобальной корпорации, важно лишь быть переизбранными на следующий срок. Это и есть суть глобальных перемен. Ты никогда не думал, что в этих условиях любители, не обремененные нашими, зачастую устаревшими взглядами на жизнь, могут быть весьма полезны? Как консультанты по тому перечню вопросов, где мы с тобой не очень компетентны? Ведь мы с тобой не сумеем за три дня сделать из никому не известного инженера-электрика из города Манчестер всемирно известного злодея, не правда ли? То есть мы знаем, что это делается, но не знаем, как. А они знают. И не думай о том, что они русские. Они никакие. Мы тоже скоро будем никакие.

– Ну, уж нет, мой дорогой Чарльз, – Дэвид с огромным уважением относился к мнению своего старшего партнера, товарища и учителя, но это не значило, что он готов был разделить весь этот беспредельный цинизм, который составлял основу рассуждений Чарльза по любому поводу, начиная с женщин и заканчивая большой политикой. Чарльз значительную часть своей профессиональной жизни на службе Ее Величества провел сначала полевым агентом, а затем резидентом в Южной и Юго-Восточной Азии. Более двадцати лет вербовки и перевербовки самого обширного контингента, начиная с проституток и журналистов и заканчивая членами правительства, могут привести к эрозии самых стойких моральных принципов. Дэвиду в этом смысле повезло, он большую часть карьеры провел в аналитическом отделе и сталкивался с худшими проявлениями человеческой натуры на бумаге, а не глаза в глаза. Но отдавая должное опыту, знанию людей, в особенности их пороков, мудрости и решимости, он не мог и не хотел разделять все представления Чарльза о том, как устроен мир. Иначе не стоило в нем жить. Иначе не стоило растить в этом мире четырнадцатилетнюю дочку, с которой по решению суда после развода Дэвид сможет видеться два раза в неделю, хотя два раза и не всегда получится. Мир Чарльза, живущий по тем же законам, что и сам Чарльз, был слишком иррациональным для Дэвида.

Они редко вели подобные дискуссии, которые почти совсем не мешали работе их маленькой фирмы с незапоминающимся названием с офисом, расположенным в одном из крошечных переулков северной части центрального Лондона. Кроме Дэвида и Чарльза в офисе на постоянной основе работало всего лишь пятеро сотрудников, включая секретаршу и водителя. Они не рекламировали свою деятельность, более того, не редки были случаи, когда по разным причинам они отказывались от, казалось бы, выгодных заказов. Здесь за Чарльзом всегда было решающее слово. Они могли отказаться, если у клиента была плохая репутация – плохая в том смысле, что информация об их участии в проекте могла оттолкнуть других клиентов или вызвать гримасу неудовольствия у тех политиков, судей, бизнесменов по обе стороны Атлантического океана, услугами которых они пользовались. Они могли отказаться и в ходе самого проекта, если выяснялось, что кроме них для выполнения той же задачи клиент нанял еще кого-то. Они отказывались, если клиент более одного раза не следовал их рекомендациям. Конечно, все эти пункты оговаривались с представителями клиента заранее, но на то они и представители, чтобы зачастую по-своему интерпретировать волю своего патрона. И, отказавшись, никогда уже не возобновляли сотрудничества. «Сначала ты работаешь на свою репутацию, а потом репутация работает на тебя», – эта расхожая фраза как нельзя лучше была применима к этическому коду их маленькой фирмы.

Как любил с добродушной улыбкой говорить Чарльз на первой встрече с новым клиентом «к нам приходят тогда, когда все успели уже хотя бы один раз обосраться – юристы, маркетологи, пиарщики, специалисты по связям с государственными структурами, и хорошо, если кто-то один и всего один раз». Это привычная ситуация – клиент решает, что вопрос нужно решать в юридической плоскости и привлекает юристов. Юристы дают лучший из возможных юридических советов и через полгода выясняется, что все хуже, чем было за полгода до этого. Клиент увольняет юристов и нанимает новых, чтобы в результате ситуация стала только хуже. Виноваты юристы? Конечно же нет. Они давали лучший из возможных юридических советов. Все эти сложные случаи – это как минимум пятиборье, тут надо и бегать, и плавать, и на лошади скакать. Ну нельзя же на самом деле, пригласив хорошего фехтовальщика на соревнования по пятиборью, требовать, чтобы он выиграл призовое место, если в плавании он просто любитель.

Впрочем, никто из них, ни Чарльз, ни Дэвид, ни прочие сотрудники маленького офиса и не претендовали на владение всеми видами спорта. Они выполняли роль, аналогичную той, что в мафиозных итальянских семьях выполнял «consigliere» – советник по решению сложных вопросов в сложных ситуациях. Они находили лучших юристов, политиков, журналистов и занимались интеграцией проекта. Какая-то телекоммуникационная компания путем недружественного поглощения делала попытку выйти на рынок быстро развивающейся страны на юго-востоке Азии, а другая компания, конкурирующая с первой на других рынках, противостояла ее усилению в этом регионе. Правительство страны, ослабленное многочисленными коалиционными компромиссами, занимало выжидательную позицию. Это была работа для них. Они не занимались лоббированием интересов конкурирующей компании, их задача заключалась в формировании позиции правительства страны, отвечающей истинным интересам избирателей и донесение до избирателей этих жизненно важных интересов в том случае, если избиратели о них даже и не подозревали.

Это был первый большой проект, который Дэвид вел самостоятельно. История продолжалась почти два года. В стране прошли досрочные парламентские выборы. Министр связи и транспорта подал в отставку, потому что его любовница и мать его ребенка обнародовала их связь. В стране приняли целых три новых закона, изменяющих регулирование в области слияний и поглощений с участием иностранного капитала. FIFA выбрала страну для проведения молодежного чемпионата мира по футболу. Телекоммуникационная компания не смогла выйти на рынок страны. За это время случилось столько событий, на первый взгляд не связанных между собой, в которых непосвященный не заподозрил происки конкурента. Клиент был в восторге. «Вы превзошли наши самые смелые ожидания», – сказал представитель клиента Дэвиду, когда все закончилось. «Вы можете рассчитывать на наши самые лестные рекомендации». «Вы были прекрасным клиентом, – достойно ответил Дэвид, – терпеливым, внимательным и осторожным. Вы тоже можете рассчитывать на наши самые лестные рекомендации». Оба засмеялись и подняли бокалы с Chateau Margaux в знак признательности друг другу.

Да, это был успех успехов, и Дэвид понимал, что теперь он вошел в круг избранных, имена которых никому не известны и деяния которых меняют карту мира. Пусть экономическую. Это теперь куда важнее, как любил говорить Чарльз, чем изменение политических границ. Бескровно и прибыльно. Хотя первую часть утверждения кто-то, наверное, мог бы оспорить.

Самолет зашел на посадку. Через час он увидится с Чарльзом и доложит ему результаты встречи, заранее зная реакцию Чарльза на все его комментарии. Наиболее унизительным во всей этой ситуации было то, что именно русский настоял на этой встрече, потому что «хотел посмотреть в глаза тому, с кем придется работать». Поразительная наглость, хотя Чарльз считает, что напротив, это очень свежий подход к делу. Теперь, судя по всему, с этим свежим подходом и его последствиями придется мириться на протяжении как минимум года. «Все, хватит об этом», – принял решение Дэвид. На этого человека указал представитель клиента, с которым уже приходилось работать и который отличался чрезвычайной трезвостью мышления. И Чарльз принял решение в пользу этого русского. Теперь ничего не оставалось, как расслабиться и попытаться получить удовольствие. В долгосрочной перспективе. В краткосрочной удовольствие гарантировалось встречей с дочкой и совместным походом в кино на очередную версию вампирского трехмерного фэнтези, от которого современные подростки сходят с ума. В целом, даже при наличии в ближайшей перспективе русского партнера, жизнь в последнее время складывалась неплохо, ведь Дэвид был в одном из тех немногих бизнесов, которые по определению не испытывали влияния экономического кризиса ровно до тех пор, пока вообще можно говорить о существовании экономики.