Текст книги "Большой букет подснежников"

Селезень

С фронта пришло письмо. Оно было в большом жёлтом конверте. Сердце моё забилось, едва я увидел его у почтальона. В таких конвертах отец обычно посылал обстоятельные письма – с размышлениями, описаниями, фронтовыми историями. Я это знал так же верно, как и то, что в конвертах меньшего размера или на открытках таких историй не будет. Равно как и в письмах без конверта, из одного сложенного вдвое листа с картинкой слева от адреса.

Эти картинки изображали танковые атаки, пикирующих бомбардировщиков, красноармейцев с ружьями наперевес и подписью: «Бьём зимой, бьём и летом», бойца и женщину с девочкой в освобождённом селе…

Иногда на конвертах под строчками для адреса мелким шрифтом напоминали, что надо указать номер «полка, роты, взвода, дивизиона, батареи или военного учреждения», но что воспрещается указывать номер «бригады, дивизии, корпуса, армии, название фронта, области, города, местечка». Таков был порядок при отправлении корреспонденций.

Тот городок, в котором у отца произошла описанная им встреча, назван не был. Я мог только догадываться, что это юго-западнее Москвы, но наверняка восточнее Смоленска. Где-то в самом центре России.

Столовая для командиров размещалась в церкви. Майору она казалась не совсем обычной: центральная её часть как-то очень вызывающе возносилась на массивной подклети и оттуда, с высоты, хорохорилась наличниками, кокошниками, пилястрами – всем своим затейливым убранством, созданным прихотливой кладкой белого камня и красного кирпича никак не позже (так думал майор) семнадцатого века.

А сейчас стремился к своей середине двадцатый – и никакие другие годы тех столетий, что выстояла церковь, не могли бы с ним сравниться. Хотя прокатилась здесь когда-то с огнём и громом польская шляхта, оставили свои щербины на стенах наполеоновские ядра, и иные прочие смерчи не миновали церковь, выдув без остатка её иконостас и выдрав с корнем кресты её луковичек. Сейчас ей, как и всей окрестной земле, угрожали смерчи пострашней.

Но фронт откатился, с церковной колокольни сняли наблюдательный пост, церковь облюбовали тыловые части. В подклети оборудовали кухню, а наверху – обеденный зал. Командиры шутили: «Откушаем в трапезной».

В тот день майор попал в столовую поздно. Он протянул гудевшие от усталости ноги и долго сидел, не шевелясь, не ощущая ни голода, ни даже желания закрыть глаза.

Он глядел на вереницу святых, которых сохранила побитая штукатурка, но не видел ни их покалеченных фигур, ни лейтенанта, который сидел напротив и с аппетитом доедал свой ужин.

В мозгу продолжал крутиться промчавшийся день.

Разбудила его бомбёжка. Два «юнкерса» прорвались к аэродрому. Их отогнали – но сбросить бомбы они успели, взрывом повредило радиостанцию. На ремонт ушло несколько часов.

Потом полдня пришлось добывать провода – надо было срочно тянуть новые линии. Во второй половине дня – новая заварушка. Звено истребителей, израсходовав горючее, приземлилось бог знает где. Пока их искали, пока связывались по радио, изнервничались до предела. Была путаница в радиокодах, да и немцы порядком мешали этой работе.

И так весь день – то одно, то другое, в поездках, а точнее, в подскоках на аэродромы – на газике, на У-2…

Подошла официантка: «Вы сегодня обедали, товарищ майор?» Он махнул рукой. Но вопрос вернул к тому, что окружало его в данный момент.

Столовая опустела. Вторая официантка убирала со столов. Она была миловидной. Он даже подумал о том, что кое-кто из командиров, наверное, ухаживает за ней. Это, в общем, естественно…

Что естественно на войне, а что нет? Естественно, что человек перестаёт замечать окружающее, красоту людей, красоту природы?..

«Я сейчас голоден, – думал майор тяжело, – но голод не главное. Я в водовороте войны, и я только сейчас, кажется, сознаю, что может продолжаться такая жизнь, в которой нет этой чёртовой свистопляски, нет крови, жертв, в которой кто-то кому-то нравится, кто-то за кем-то ухаживает…»

Он огляделся.

Два красноармейца отгораживали алтарную часть церкви: на месте иконостаса возникал киноэкран. С наступлением темноты в церкви крутили кино.

Было тихо, только звякала посуда, переговаривались укреплявшие экран бойцы да снаружи изредка шумел мотор автомашины. Словно и не было нигде никакой войны. А вся окрестная земля, включая и эту церковь, мирно остывала после жаркого дня и готовилась к прохладе августовской ночи.

Это было так странно, так неожиданно отрадно, что он в какой-то момент отрешился от прожитого и не хотевшего утихать в нём дня. Он вдруг забыл о нём, словно его никогда и не было. Словно и этот день, и другие, с самого начала войны, были наваждением, и надо было сделать усилие, чтобы обрести давно утраченное состояние покоя и умиротворённости.

Оно, бывало, всегда охватывало его на исходе лета, когда вот так, медвяно плавилось солнце, преображая в сказку обыкновенные предметы: бревенчатую стену избы, старый колодец, брошенный детьми в траве обруч. И запахи отовсюду текли медвяные. И звуки – звон кузнечиков, басовитый пролёт жука, стон горлиц…

Он всё-таки очень устал. Неимоверно устал за весь этот сумасшедший день, который начался, когда только-только брезжило, а на аэродроме стали рваться бомбы.

Но день отгремел, и уже ничто не предвещало никаких сюрпризов.

А потом он услышал селезня.

Этот звук был так же странен, как и вечерняя тишина: откуда тут взяться селезню?

Майор подошёл к окну.

Во дворе церкви несколько командиров обступили белоголового мальчонку, босого, в залатанной рубахе и с холщовой торбочкой через плечо. Мальчонка сложил возле рта ладошки и несколько раз крякнул по-утиному.

Майор спустился вниз.

Командиры уходили со двора. Мальчик стоял, передвинув торбочку на живот, и что-то в ней сосредоточенно перекладывал.

– Это ты сейчас крякал? – спросил майор.

Мальчик поднял голову, посмотрел на майора. Тот поразился бледному цвету его лица – даже в этом вечернем свете бледному.

– Ты? – повторил майор, стараясь придать голосу мягкость.

– Я, – ответил мальчик.

– Здорово у тебя получается, – одобрительно сказал майор. – Ну-ка я послушаю.

Мальчик выпростал руки из торбочки, сдвинул её на бок, сложил ладошки у рта и крякнул.

Звук был сильный, с хрипотцой, как у заправского селезня, который, не обращая внимания на весь белый свет, ухаживает за своей уточкой. Этот крепкий, раскатившийся по всему двору звук плохо вязался с голосом самого мальчика, который только что едва слышно ответил майору.

– Подожди, – сказал он, собираясь вернуться в столовую.

– Не надо, – понял мальчик, – мне уже хватит.

– Где ты этому научился?

Мальчик не ответил и стал тихонько отходить. Майор почувствовал: мальчик не хотел бы его обидеть, отказываясь продолжать разговор, но и стоять больше он тоже почему-то не хотел.

Ещё несколько мгновений, и его босые ноги, старенькая рубаха и белый суслончик головы пропали в проёме церковной ограды.

Подошла миловидная официантка.

– Жалко мальца, – сказала она.

– Вы его знаете? – спросил майор.

– У него здесь сестрёнка и бабка, – голос официантки был болезненно строг и не вязался с её привлекательным лицом. – Мать у него убили. На его глазах. Пуля в горло попала. Хрипела она, когда умирала. Вот точно, как селезень, когда голос подаёт. А мальчонка совсем маленький, не понимает, поди, всего до конца.

– Не понимает? – машинально спросил майор.

– По-нашему, по-взрослому не понимает, – с ожесточением сказала молодая женщина. – Я, как узнала, всю ночь не спала. Вы только подумайте, товарищ майор, на глазах детей… Она, говорят, сутки помирала, мучилась…

Медвяного, умиротворённого вечера не существовало.

Майор расстегнул ворот гимнастёрки – он давил его.

Солнце, казалось, прожигало всё насквозь. Оно зло выжелтило мир, сделав неестественными, бутафорскими деревья, дома, церковь. Всё становилось декорацией какого-то жуткого спектакля, который должен был устрашать зрителя.

У майора возникло такое чувство, будто и его вовлекли в этот спектакль, заставили произнести какие-то слова, а тот, другой, которого, как в сказке, он должен был уберечь, исчез, так и не узнав, что его хотят защитить.

Майор вернулся к себе на узел связи совершенно разбитый, лёг, но долго не мог уснуть. Перед глазами стояла высвеченная беспощадным солнцем картина в церковном дворе. В ушах звучал короткий разговор и те страшные, с хрипотцой звуки, которые – он знал – нельзя будет забыть до конца жизни.

Потом он вспомнил плакат, который не раз приходилось видеть и который всегда заставлял его переживать чувство собственной вины и думать о том, что им, мужчинам, военным, на войне, наверное, не так трудно и страшно…

Плакат изображал женщину, прижимающую к себе ребёнка, и нацеленный на них плоский штык фашистской винтовки. Слова плаката взывали коротким криком: «Воин Красной Армии, спаси!»

Утром пришёл приказ о перебазировании. Предстояло срочно налаживать на новом месте связь.

В тот городок майор больше не вернулся.

Через несколько дней, в спокойную минуту он сел за письмо. У него вошло уже в привычку делиться с родными всем, что больно задевало сердце, что заставляло обострённо думать. Ему необходим был такой разговор, пусть лишь на бумаге. Он знал, что и им, в тылу, спасшимся от смертельной опасности, тоже нужен этот разговор, эти вести с фронта, которых не могли заменить ни газетные информации, ни радиопередачи.

* * *

Продолжаю дневник.

14.08. д. Ватулино

Здесь я часто бываю. Часами здесь ярко выражается пульс войны. Прилетают девятки ПЕ-2[19]19
  Пикирующий бомбардировщик.


[Закрыть] за своим прикрытием – ЯК-1, МИГ-3 и улетают на фронт. Горит Ржев. Ржев мы бомбим. Немец, как ящерица, держится нашей земли… Но всё-таки мы его тесним. На юге дела идут плохо.

23.08 д. Болото

Вчера в 17-м часу немец бомбил наш аэродром. Бросал 250,100 кг и осколочные. У меня 2 убитых, 1 ранен тяжело и б ранено. Как и надо было ждать, получилась паника. Люди метались, искали щели, а их около себя не было. Ринулись в сторону от боевого курса, было страшно смотреть. Идиотски всё было вместе – техническое имущество БАО[20]20
  Батальон аэродромного обслуживания.


[Закрыть] и автотранспорт. В БАО тоже есть потери. В полках тоже. За наше растяпство мы расплачиваемся кровью.

Вчера видел над аэродромом воздушный бой. Два МЕ-109 пришли и стали ждать, когда взлетят наши. Так называемая блокировка аэродрома. По-моему, это были хорошие, испытанные лётчики. Эта пара ходила кругом. Чтобы бить в хвост, надо войти в круг. Входя в круг, ты сам подставляешь свой хвост другому. Это и надо противнику. Это понимал и наш лётчик. У них было преимущество в высоте, и это преимущество они не отдавали. Удивительно спокойно ходили над нашим аэродромом.

Нужно признать, работают эти асы хорошо. Сбили на наших глазах ЯК-1. Лётчик выпрыгнул из самолёта, охваченного пламенем, но парашют не раскрылся. До конца смотрел его падение. Смотрел эту жертву. Видимо, был ранен в воздухе. Следствием чего не выдернул кольцо.

26.08 Москва

Подольск проспал, сидя в машине. Москва грандиозный город. Всюду наблюдается глубокий след войны: пустые магазины, население несёт пайковый хлеб и отоваривают июльские карточки. Трудно, очень трудно стране. Немец лезет всё дальше и дальше на юг. Болит сердце за Родину. Плохо воевали прошлый год…

11.09

Еду к новому месту службы помощником к Птицыну. Сборы были недолги, но барахла у меня противно много и всё надо. Погода облачная, настроение тоже, а дела? Ориентировочно знаю, что буду делать, мало импонирует, я хотел остаться на своём старом месте. Считают, что пора работать на большем масштабе. Буду работать так же, как и работал, это мой принцип. А теперь особенно этого требует Родина[21]21
  Отец был переведён помощником начальника связи 1-й воздушной армии Западного фронта.


[Закрыть].

Страничка дневника.

15 апреля 1942 года.

16.09 01.20

Живу 3-й день на новом месте. В землянке пол деревянный и стены тоже. Денно и нощно палим дрова. Тепло. Сухо. Электросвет. Свет точками везде виден. Все говорят о светомаскировке и все её нарушают. Рассейская расхлябанность всюду говорит за себя. Нас, русских, учит только кровь и то ненадолго. Был генерал Куцевалов, так, говорят, он очень крепко гонял всех за малейшую светящуюся точку. Но мне кажется, это оттого, что он здесь жил с женой и ради жены наводил «железную» светомаскировку. Его быстро убрали за неудачу операции.

«Хейнкеля»[22]22
  Немецкий бомбардировщик «Хейнкель-111».


[Закрыть] ходят над нами, они ищут всё, подходящее для бомбёжки.

Я не забываю работу в дивизии. Здесь меня ещё ничего не привлекает и не увлекает. Хотя и много что сделал.

01.10

Скоро месяц, как живу и работаю в штабе ВА[23]23
  Воздушная армия.


[Закрыть]. Живём в лесу, в землянках. Мне не нравится работа в большом штабе – много бумаг, разговоров и далеко от строевых частей. Я потерял былую самостоятельность.

05.10 д. Поливанове

Прилетел сюда «из дому». Было промозгло. Долетев до Оки, пошёл искать по ней нужное мне направление. В берёзовой роще, сбросившей с себя листву, нашёл самолёты. Проверял металлизацию, экранизацию и радио в воздухе.

Встретил, как и ждал, своих старых друзей до войны: Василевского Вик. Мих., Козлова Анд. Лавр., Елизавету Фёдоровну Маркову, Ро-манченко Дим. Карп., Плотника. Вот и все старики 12 авиадивизии, Витебской дивизии.

В прекрасной берёзовой роще сидели два старика – Василевский и Козлов. Сел и я. Вокруг шумела листва сухим скучным звуком. Рябило в глазах от берёз. Толковали обо всём и главное о войне.

Виктор Михайлович Василевский – начхим 12-й дивизии. С ним отец дружил и после войны. Он был редким по тем, сталинским временам человеком. Отец рассказывал, что Виктор Михайлович не мог простить своему старшему брату, что тот «отказался» (был в ту пору такой юридический термин) от их отца, сельского священника. Надо сказать, что так поступало немало людей в то нелёгкое время, чтобы не ломать своей карьеры. А старший брат стал крупным военачальником: в годы Великой Отечественной – заместитель начальника Генерального штаба Вооружённых Сил СССР, командующий 3-м Белорусским фронтом…

Младший брат не желал его протекции ни до Великой Отечественной войны, ни во время её, ни после. Он оставался рядовым командиром Красной Армии.

Рисунок на открытке, посланной отцом с фронта.

Дневник.

11.11

Праздник встретил и проводил очень хорошо. Мне понравился Худяков[24]24
  С.А. Худяков принял командование 1-й воздушной армией после смещения Куцевалова. В 1944 году – маршал авиации.


[Закрыть] (командующий), остроумный, весёлый.

На неделю отца отпустили в Куйбышев повидать семью.

17.11

В поезде. Кузнецк остался позади. Скоро Сызрань, а за ней Куйбышев. Скоро, скоро буду в семье. 16 месяцев войны! Сколько было смертей и всё мимо проходили. Воспоминания, думы нахлынули ярко, остро. Не спится. Дорогие мои, нет слов. Скоро увижу вас живыми, а не в мечтах. Фонарь еле дышит. Поезд во тьме. Ложусь и думаю о вас. Всё захватывает близость встречи.

18.11

В Куйбышев прибыл с опозданием на 4 часа. Никто не встречал…

Мы получили телеграмму, и меня «командировали» на вокзал.

Я устроился на «колбасе» трамвая. В ту пору так было можно – из-под заднего вагона выступала железная «балясина» для прицепа. Мороз, помню, был за двадцать. На голову я надел лётный меховой шлем. Он прибыл к нам в посылке от отца. В этом шлеме мне не был страшен никакой мороз. Утренний город утопал в морозной мгле. Сзади меня пристроился на остановке ещё один безбилетный пассажир. Вдруг он сдёрнул мой шлем (я не застегнул его под подбородком) и пропал во мгле. А на мне и шарфа не было…

Я вернулся домой.

24.11

Ну, вот, сегодня уезжаю обратно на фронт. Твёрдо верю в скорое возвращение домой – скорое по отношению к тому, что пройдено.

Тебе, Игорёк, и тебе, Инночка, один наказ: берегите мать, это значит, слушать её, оберегать от раздражений и слёз, до которых вы можете довести. Будет мать здорова, будет и у вас вполне сносная жизнь как минимум. Будет мать здорова, будете учиться, будете образованными людьми, а это значит жить вам будет легче. Обещайте мне каждый отдельно и свято выполнять это обещание. Помните, отца может и не быть скорее, чем матери, и поэтому ещё надо беречь мать…

Примерно об этом отец говорил нам при расставании. Но о записи в дневнике, обращённой к нам, не сказал, разумеется, ничего.

Как отец и предполагал, вернувшись на фронт, он получил новое назначение – начальником связи 4-го истребительного авиационного корпуса. В этой должности он воевал до конца Великой Отечественной.

На новом месте был начат и новый дневник, то есть новый блокнот. Я упоминаю об этом потому, что у нового обложка была изготовлена из карты. Старая военная карта, очень подробная. Ею, видимо, отец пользовался в самом начале войны. На ней – часть Лепельского района Витебской области. Хорошо знакомые отцу места – здесь он служил до войны, здесь воевал: речки Выня и Лоша, посёлки Корзуны, Старица, Свинка… Сюда он больше не вернулся. Его военные дороги на запад пролегли южнее, там, где двигался Степной, а затем 2-й Украинский фронт.

1943 год

Год начался с трудных недель формирования нового соединения, истребительного авиакорпуса.

10.02.43 20.30 Борисоглебск.

Тушино-Рязань-Борисоглебск летели 2 часа 25 минут – 610 км. В Рязани сели вынужденно – било масло. В 24-м часу неожиданно получили приказ и в 9.00 утра опергруппа вылетела. С собой я взял 3-х морзистов-девушек и 2-х красноармейцев. Все они в воздухе первый раз. Держали себя прекрасно, осознавая всю опасность нашего рейса. Немчура очень «любит» наши «Дугласы» – это большая братская могила.

Ночью спал 1 час 20 минут, дремалось, надоело бороться, лёг на лавку и спал добрых 30 минут, проснулся от холода. Мы подходили к Рязани… Било масло, надо было спешить вернуться на землю.

Аэродром Рязани бил интенсивной лётной жизнью. Училась молодёжь на «ИЛах» и «ишаках» – «И-16»… Ремонт мотора занял 40 минут. На земле мы ещё больше окоченели, особенно те, кто летел в шинелях.

«Отоспавшись», я пробовал читать Эренбурга «Падение Парижа», но тоже скоро бросил, не читалось. Мысли были направлены к конечной точке маршрута. Летели над степями, лесов давно уже не было, они остались там, у Москвы.

11.02

Лечу в Миллерово на «Дугласе». Спим на соломе, разложенной в четыре ряда большого клуба, здесь же в уголке наши девчата; играет гитара. День ясный, солнечный, тёплый, утренний мороз растопился. Трёпки нервов и сил будет в достатке. Помощников у меня пока нет…

13.02

Сидим, привязанные к земле погодой… Сегодня идём в театр смотреть «Машеньку»[25]25
  Пьеса драматурга А.Н. Афиногенова.


[Закрыть].

Бойцы батальона связи. 1943.

14.02

Всё ещё сидим. Есть высота и видимость, но обледенение мешает. Может быть, после обеда. Полки ещё не прилетели, они рассыпались по городам, оставляя по 1-2-3 самолёта в пути…

Вчера смотрел «Машеньку». Хорошая вещица, неплохо играли, за исключением доктора, молодого верзилы, играющего пожилого, который играл отвратительно и бездарно.

16.02 Старобельск

Вчера вылетели из Борисоглебска в Старобельск. Шесть дней бездельничали в Б-ке. Три раза садились в самолёт и опять разгружались. Всё не было погоды. В 10 км от Старо-ка захватила пурга, лётчик по природе своей нерешительный долго ходил над аэродромом, давали ракеты всех цветов, посадочное «Т» было выложено, виражил очень низко. «Держись, Смольников, сейчас начнёт ломать дрова», – говорит мне инспектор техники пилотирования. Лётчик продолжал ходить на большой скорости с креном, едва не задевая крылом землю. Не хватало ещё сломать голову, думалось мне, при таких обстоятельствах.

Из письма в Ленинград сестре от 19 февраля.

Украину знал по книгам, а теперь познаю её в действительности, Живу в малюсенькой мазанке, где пол земляной без единой соринки и где стены до того белые, что режет глаза. Печь топят соломой и жар нагоняют, как в бане. Народ здесь гостеприимный и ласковый. Когда-то жили (до войны) богато и не скупясь. Молодёжи нет – иные бьются смертным боем на фронтах, иные забраны и увезены на каторгу в проклятую страну, имя которой Германия. Остались одне маты с детьми да стары.

Вдоль дорог разбитые танки и наши и немца. Я ревниво подсчитываю, которых больше. Спесь войскам «Великой Германии»[26]26
  Отборная танковая дивизия СС.


[Закрыть] сбили и в этих местах – обходным манёвром, стремительно и без пощады дали т-а-к-о-е, что бежал он хвалёный и «непобедимый» без танков и, прости меня, без штанов до тех пор, пока встречная часть из тыла не остановила своих же пулемётным огнём. Заградительные отряды он стал применять всё чаще. Плохи стали у него дела.

Дневник.

23.02 00.25

Только что кончили праздновать годовщину Красной Армии, 25 л-е-т. Нас было четверо и все майоры – два Фёдора, Михаил Коротков, Сергей Стражов. На квартире Ф. Олейникова была только одна дивчина Халина (Галина), она имеет два класса ветеринарного техникума. Милая приятная дивчина. Все четверо как-то подтянулись и вели себя исключительно корректно. Хозяйка изготовила к празднику, как своему сыну (Олейникову).

Да, украинцы гостеприимный народ.

27.02

Подгорный[27]27
  И.Д. Подгорный, командир авиакорпуса.


[Закрыть] производит впечатление спокойного, умного и дальновидного командира, но и барина, доводов, не токмо возражений не терпит.

01.03

Лозовая опять у немцев. В Донбассе мы опять застряли. Кое-где немец просочился и угрожает нашим тылам. Тылы наши по всему юго-западному фронту растянулись на 300 км. Идут ожесточённые бои на нашем участке фронта.

05.03

Всё то же. Понемногу немец лезет вперёд. Донбасс для него отдать смерти подобно. Любой ценой он хочет встать на берегах Северного Донца.

06.03

Моя хозяйка делала уборку квартиры, сняла занавеску с иконы. В углу у неё было сделано нечто вроде алтарика, где вверху икона Девы Марии, а внизу на треугольном столике всевозможные фото. Столик стал открытым.

«Что смотритэ?» – «Да, стало лучше. Да вот только икона не на месте, её или вместе с фото, или убрать. В Бога ведь ты не веруешь». – «То так, а сняты страшно».

12.03

Вчера вылетели в ст. Уразово. Дальше лететь командир корабля отказался без прикрытия. В районе Белый Колодезь рыщут вражеские истребители, специально охотясь за «Дугласами»…

Белый Колодезь. Уже видны многострадальные харьковчане, они опять уходят из Харькова. Там дела у нас неважны. Немец жмёт, его силы больше, чем наши.

13.03 д. Юрченко

Ночевал в сельсовете, холод волчий. Два раза просыпался и грелся гимнастикой.

Утром уборщица отвела меня в одну хату – старушка 70 лет, Сильвестровна, и дочь Таня. Их приём удивил меня и растрогал. Сготовили великолепный завтрак, денег ни за что не хотят брать, обижаются.

Советские наши люди.

14.03

Немец занял 1/2 Харькова. В Харьков осталась одна дорога, он зажимает наши войска… А Харьков ждёт прикрытия[28]28
  То есть прикрытия нашими самолётами.


[Закрыть].

На Украине. Ф.М. Смольников (стоит слева, в гимнастёрке) со своими связистами. 1943.

21.50

Наконец приехали и мои и Юдина люди. Авиация наша явно провалила дела под Харьковом – он имеет угрожающий для нас успех. Как мы неповоротливы, в этом весь секрет наших неудач…

Воздух бороздят немецкие самолёты, они пока нас не трогают, хотя мы стоим на большой дороге. Ложусь спать, устал. Как хочется знать, что дома и получают ли они мои письма.

Письма мы получали, отец писал нам в общем часто. Он умудрялся выкраивать время и для писем, и для дневника. Даже в тот злосчастный март, когда под Харьковом наши войска попали в трудное положение. Немцам удалось создать временный перевес и в авиации (трёхкратный), и в танках (семикратный), нанести нам сильный удар и вновь захватить отбитый у них за месяц до этого Харьков. Но их победа оказалась и временной, и непрочной, и добытой слишком дорогой для них ценой. Гитлер хотел взять реванш за Сталинград и окружить в Харькове наши войска. Ничего из этого не получилось, кроме временного нашего отступления на этом участке фронта.

Что касается интереса отца к нашему житью-бытью, то я, как мог, рассказывал ему о наших делах. К сожалению, мои письма тех дней и месяцев начала сорок третьего года отец не сумел сохранить. Я отчасти компенсирую это одним своим рассказом.