Текст книги "Фабрика мертвецов"

– Я бы не позволила тебя убить. – донесся сверху скрипучий, будто старушечий, голос, и в жаркое летнее утро на Митю дохнуло острым и влажным, до ломоты костей, пахнущим землей холодом. – Тебе еще рано умирать. Пока рано.

Митя медленно поднял глаза. Восседающая на крыше дома рыжая мара ощерилась в клыкастой усмешке, так что провалились и без того обтянутые бледной кожей щеки. Плеснула угольными крылами – и прянула в яркую голубизну, словно истаяв черным пятном в ослепительном свете подбирающегося к зениту солнца.

Глава 11. Преступление на месте преступления

Живые кони дичились автоматонов. Только меланхоличный каурый урядника покорно рысил на полкорпуса позади отцовского паро-коня.

– Прощенья просим, ваш-высокблаародие… – хмуро бормотал сам урядник, – Все Юхимка, бес, попутал: «понаехали, ледве утек…» – передразнил он и погрозил кулаком тащившемуся в хвосте стражницкой кавалькады сторожу. – И сынка вашего я б ни за что не стрелил. Так, попугал только.

Отец многозначительно обернулся к Мите, а тот стал еще мрачнее: а что отец ожидал услышать? «Всю жизнь мечтал начальство перестрелять, желательно с семейством»?

– Тут еще я с убийством налетел… – с другой стороны бубнил исправник. – Уж простите великодушно, ваше высокоблагородие, уверен был, что по следам убийцы скачу! У здешних-то паро-коней нету, а кто мог убить, как не пришлые?

– Любопытные методы в уездной полиции: чуть что не так, пробежался по отелям, да и набрал подозреваемых. – усмехнулся отец.

– Нема у нас готелей, токмо в уездном городе! – отрапортовал урядник.

– И методов тоже нет, ваше высокоблагородие. Мы, как вы сами изволили заметить, полиция уездная, все больше сбором недоимок занимаемся.

– А ще беззакониями всякими! – радостно сообщил урядник.

Отец уставился на него настороженно, а исправник так и с явной опаской.

– Колы без законов всяких, без цих… статей, пропишешь кому трэба в морду за ругань матерную, або к властям неуважение – и все дела! – пояснил урядник.

– Места наши тихие. – словно извиняясь за недостачу, развел рукам исправник.

– Ни одного человека. – пробурчал Митя.

Трое всадников уставились на Митю, будто слышать от него живую человеческую речь было также удивительно, как от его паро-коня.

– А и верно! – с нарочитым оживлением согласился отец. – Сколько едем – никого, как вымерли все!

– Та Господь з вамы, ваше высоко-блаародь! То ж омороченное имение, шо тут людишкам делать?

– Омороченное? – напрягся отец.

«Какой же на этих руинах морок? Обычно руины роскошными кажутся, упыри так доверчивых путников заманивают. А тут – наоборот? Чтоб отпугивать? Зачем отпугивать?»

– Выморочное, Гнат Гнатыч. – поправил исправник, лучше понимающий своего подчиненного. – Кому тут быть? Как последний хозяин помер, так и стоит в запустении. А имение отличное, ваше высокоблагородие, без малого три тысячи десятин.

– Зовите Аркадием Валерьяновичем, мы ж не в армии. – отмахнулся отец. – Неужели землю даже в аренду не сдавали? Был же здесь какой-то управляющий от казны?

– Благодарю, ваше… Аркадий Валерьянович. А я, значит, Зиновий Федорович, честь имею… – поклонился исправник. – Вам бы насчет аренды в Екатеринославе, в губернской управе поспрашивать, или в земской.

Занятно. Митя повернулся в седле, оглядывая россыпь пеньков, некогда бывших не иначе как рощей. Может, поля в аренду за деньги никто и не брал, а вот лес бесплатно в отсутствии хозяев свели подчистую. Странно, что вон та роща уцелела.

– Там их и нашли. – урядник указал хлыстом на эту самую уцелевшую рощу.

Отец пустил паро-коня вниз с холма, Митя последовал за ним – дела отцовские ему не интересны, но не со стражниками же дожидаться! Он выбрался из седла, когда отец уже отбрасывал темное полотно, сквозь которое угадывались очертания двух тел.

«Спокойнее… – Митя сглотнул клубок тошноты. – Тебе уже приходилось видеть покойников.»

А также беспокойников, вместо пристойного лежания в гробах бойко гоняющихся за живыми. Но… Лица этих двоих были чудовищны! Жутко раздутые, с обвисшими складками кожи, выпирающими над синюшными полосами на шеях. Но даже страшно исковерканные черты не могли скрыть выражение застывшего на лицах ужаса. И того… что оба эти лица Мите знакомы.

– Да, они. – кивнул отец, набрасывая покров обратно на несчастных.

– Вы что же, их знаете? – в голосе исправника снова звучало подозрение.

– Попутчики наши, в поезде. Инженер-путеец с сыном. Где их вещи?

– Так нету ничего, Аркадий Валерьянович! Я ж потому, прощенья просим, вас и заподозрил: бумаг никаких, а ежели по описанию, так вы с сынком дюже на этих двоих схожие. Если б не паспорт…

– Бумаг никаких. – повторил отец.

Митя и впрямь не интересовался отцовской службой, но… что ж поделать, если ты умен и враз догадываешься, что сейчас отец подумал о докладе. Том самом, что путеец вез в канцелярию губернатора. Про приписки, недостачи, и даже археологию. Кто-то весьма не хотел, чтоб доклад добрался до места назначения. И навряд из-за археологии.

– Надо послать телеграмму в Управление дороги… выяснить… – задумчиво пробормотал отец. – На чем они приехали?

– Кто ж знает? – удивился исправник.

– Митя… – отец повернулся. – Ты говорил, в окно видел.

– Одноколка. С кучером. Чемодан и саквояж. – нехотя процедил Митя. После всего случившегося у него не было и малого желания разговаривать с отцом!

– Я отнюдь не следопыт, Зиновий Федорович… – ничуть не усовестившийся отец вернулся к исправнику. – Но ежели вы смогли найти нас по следам паро-коней, то и следы от коляски жертв тоже должны быть.

– Не могу знать! – исправник растерянно принялся осматривать землю.

– Ваше высок-блаародь, дывыться, у меньшого-то – голова пробита! – отгибая край наброшенного на мертвецов покрова, заорал урядник. – Хтось мальчишку по башке – тюк! – а потим и вдавыв! – урядник для выразительности стиснул короткие, поросшие рыжим волосом пальцы.

Отец метнул быстрый взгляд на сына… и поморщился.

– На голове – повязка. Не думаете же вы, урядник, что убийца сперва ударил, потом перевязал, а после уж душить принялся?

– И справди… Якось воно… не тогось! Алеж хтось ему по голове вдарил? – озадачился урядник.

– Я, пожалуй, проедусь. – ни на кого не глядя, Митя полез в седло.

– Оно, конечно, зрелище не для юношества. Только одному ездить, да после такого… – исправник выразительно покосился на тела и обернулся к уряднику. – Гнат Гнатыч, может, сопроводите…

– Нет! – выпалил Митя. – Я сам. Я далеко не поеду. Так, в окрестностях!

– Эх, панычу… – урядник развел руками, намекая, что он бы с радостью и помог, и сопроводил, но кто ж виноват, что паныч такой злопамятный – пистолет в физию никак простить не может.

Митя только фыркнул, и нажал на рычаг, отгоняя своего паро-коня. За его спиной отец требовательно спросил:

– Откуда вы узнали о преступлении?

– Так девчонка прибегла, говорит: возле рощи убитые!

– Где эта девчонка? Что вы молчите, Зиновий Федорович? Вы что, ее даже не задержали?

– Так ведь торопились, ваше высокоблагородие! Сразу на коней и сюда, а девчонка… я уж и не помню, что за девчонка была… Может, с Николаевки, а может, и с Васильковки…

А вы думали, батюшка, тут как в столице – вышколенные городовые, да антропометрическая картотека преступников? Вы еще пожалеете о Петербурге, как жалеет ваш несчастный сын. После ночи на рояле травля в светских салонах уже не казалась страшной. А еще убийца поблизости затаился. Отец не имеет права ни рисковать Митиной жизнью, ни держать его на развалинах… без ванной.

Топчущиеся вокруг убитых стражники и закипающий на манер парового котла отец остались позади, а впереди не было ничего, кроме плоской, как стол, равнины. Где же знаменитая гоголевская степь с миллионом цветов, о которой так прочувственно декламировал его домашний учитель? Прокаленная солнцем земля, изрезанная канавами и овражками будто физиономия старой селянки – морщинами. Он, конечно, ничего не понимает в делах сельских – еще недоставало! Но вполне в отцовском духе: получить за труды землю, с которой никакого толку. Митя приподнялся в седле, пытаясь увидеть хоть что-то, кроме торчащего на горизонте чахлого куста… и так и замер, вцепившись в стальную шею паро-коня.

– Ne serait-ce pas charmant? – привычно пробормотал он. Хозяев у имения нет, людей тут тоже нет… а у овражка с застоявшейся дождевой водой отчетливо виден отпечаток колеса. Такие же отпечатки Мите доводилось встречать лишь на мостовых Петербурга. Тут проехала паро-телега! В Петербурге их раз, два – и обчелся, а в заброшенном имении на окраине мира так и шмыгают? В пыльной пожухшей траве тянулась широкая наезженная колея.

«Мне вовсе не интересно, я просто катаюсь. Какая разница в какую сторону ехать?» – Митя повел паро-коня вдоль колеи, закладывающей петли меж ямами и овражками. Куст на горизонте приблизился, остался за спиной – впереди простиралась такая же выгоревшая степь, с таким же кустом на горизонте. Митя обернулся – роща по-прежнему была неподалеку. Митя выпрыгнул из седла, огляделся – и искренне понадеявшись, что вокруг и впрямь пустынно как кажется, зажмурился и завертелся на месте. Круг, второй, третий… В голове поплыло, ноги подкосились, он плюхнулся в пыльную траву… и торопливо открыл глаза. На краткий миг почувствовал себя мышью в барабане – степь крутанулась, роща придвинулась совсем близко, куст за спиной и куст на горизонте слились в один… а цепочка свежих отпечатков стальных копыт свернулась кольцом. Головокружение прекратилось, кусты разделились, словно разбегаясь в разные стороны, а следы снова вытянулись цепочкой. Но Митя уже увидел все, что нужно.

– А ведь прав урядник. Имение и впрямь… омороченное. Я думал, такое только в театрах бывает!

Как в знаменитой оперы Глинки о кровном потомке Переплута-Путаника, второй личины Симаргла-Проводника, запутавшем в лесах ляшский отряд, что явился убить Михаила Даждьбожича. Здесь затаился один из Переплутовых внуков? Отец ничего не говорил о Кровной Знати в губернии.

«Справедливости ради, я и не спрашивал» – Митя тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли. К нему справедливым не были, и он не собирается! Достаточно, что с отцом все же придется переговорить: два трупа, мара в имении, запутка на следах загадочных паро-телег… Не вовсе ж отец рассудок потерял, чтоб оставить единственного сына и наследника среди таких опасностей. Сегодня же – на станцию и в Петербург!

– Славься, славься, Переплутыч-герой… – тихонько напевая из оперы, Митя погнал паро-коня обратно по колее. Накатанный след паро-телег доходил до самой рощи… и обрывался. Митя снова остановился, недоуменно озираясь по сторонам. Колея не заворачивала ни вправо, ни влево, а исчезала, будто здесь паро-телеги просто расправляли крылья и… фррр! – взмывали в воздух. Пару мгновений Митя серьезно обдумывал такую возможность – куда-то же они должны были деться? Не в рощу же? Уже злясь, он снова полез из седла. Надо все ж в рощу заглянуть, а то отец начнет с обычной въедливостью выспрашивать: что за колея, да где, вместо того, чтоб пойти да посмотреть!

Под зелено-золотым пологом пронизанных солнцем листьев царила влажная духота. Бесшумно ступая по пружинящему ковру слежавшихся листьев, Митя скользнул меж застывших в сонном жарком мареве стволов. За пологом ветвей сонными рыбинами в аквариуме плавали тени и слышались голоса:

– Покажите, как они лежали, когда вы их обнаружили? – негромко прозвучал голос отца, а в просвете меж листьями, похожем на глазок «волшебного фонаря», торжественно и важно проплыл курносый и вислоусый профиль урядника. Митя усмехнулся и протянул руку, собираясь отодвинуть ветки…

Сзади точно дубиной по голове, ударило смрадом. Не оглядываясь, Митя шарахнулся в сторону.

Тяжелое тело пролетело мимо… и рухнуло наземь, мгновенно исчезнув в толстом слое листьев. Точно впиталось в них. Шороха за спиной Митя не услышал, но запах мертвячины заставил его обернуться, выхватывая закрепленный в перевязи на запястье нож.

Палая листва вскипела и из нее бесшумным прыжком взвилась скособоченная фигура в темных вонючих лохмотьях. На сей раз Митя не успел – тварь мгновенно оказалась рядом. Удар! Митю точно конь лягнул в грудь – воздух вышибло мгновенно и сразу. Тварь сомкнула почерневшие, разбухшие пальцы у него на шее.

В пустых глазницах копошились черви. Жирные кольчатые тела омерзительно извивались, и черные их «головки» тянулись к Мите. Желтый череп, проглядывающий сквозь полусгнившую кожу склонился над юношей, будто тварь вглядывалась ему в лицо… Острозубая пасть распахнулась, обдав его смрадом…

Митя ударил – коротко, без замаха, метя посеребренным ножом под торчащие из-под лохмотьев кольца ребер.

Его швырнуло на колени и тварь взвилась вверх, мгновенно исчезнув в кронах деревьев.

«Умрун. Нежить четвертого порядка, отсутствие проявлений прижизненного разума восполняются силой и скоростью.» – промелькнуло в голове. Он прямо как отец – будто классификация сейчас поможет!

Отец! Митя попытался закричать, но из передавленного горла вырвался только слабый хрип. Он рванулся вперед, туда, где за тончайшей ажурной завесой листьев был отец, люди, оружие…

Умрун рухнул сверху – обрушившаяся на плечи тяжесть вдавила Митю в землю, палая листва облепила лицо, лезла в рот. Митя забился, извиваясь под навалившимся на него умруном…

– На станции телеграф есть? – за лиственной завесой негромко и спокойно говорил отец. – Надо отбить запрос в Управление Екатерининской железной дороги…

Крик захлебнулся на губах – когти умруна впились Мите в лоб, и мертвяк принялся отгибать ему голову назад, точно злой мальчишка, уродующий сестрину куклу. Боль! Чудовищная, мутящая разум! Алые колеса полыхнули перед глазами, но Митя уже высвободил руку, слепо, безнадежно ударил ножом…

Попал! Посеребренная сталь скрежетнула по кости, и тяжесть на спине исчезла. Но Митя только и мог, что перекатиться на спину – его скорчило в приступе выворачивающего наизнанку кашля.

– Хто там перхает – водички хлебнить та не заважайте его высокоблагородию! – из-за деревьев строго прикрикнул урядник.

– Нихто, Гнат Гнатыч, як бог свят – нихто! – донеслись голоса стражников.

Умрун стоял над Митей. Из-за выщеренных зубов казалось, что тварь улыбается. Почерневшие пальцы с когтями, торчащими сквозь ошметки плоти, точно сквозь порванные перчатки, ухватили Митю за шею. Тот попытался ударить снова… пальцы умруна намертво сомкнулись на запястье, удерживая руку с ножом, и мертвяк вздернул Митю в воздух. Заполненные червями глазницы уставились на дергающегося в хватке юношу, умрун подождал мгновение, словно наслаждаясь беспомощностью своей жертвы… И со всей немалой силы приложил им об дерево. Прижал к стволу – и над Митей снова распахнулась вонючая пасть.

Митя отчаянно ударил ногой – попал, старая кость треснула под ударом сапога. Мертвяку было все равно. Его перекосило набок – перебитая нога плохо держала – но пальцы сомкнулись на горле жертвы. Пятки Мити судорожно замолотили по стволу…

Потревоженные листья негромко зашелестели…

– Кажись, стукает хтось? – совсем рядом, чуть не над самым его ухом неуверенно спросил урядник.

– Делом занимайся, Гнат Гнатыч, а не дятлов слушай! – раздраженно буркнул исправник.

Полузадушенный Митя обвис в лапах умруна: сведенные пальцы еще сжимали нож, но поднять руку он уже не мог.

– Баю-баюшки-баю, не ходи в нашем краю… – мешающийся с шорохом листвы беззвучный шепот сочился сквозь гул крови в ушах. – Придет страшный мертвячок…

Последним усилием Митя изогнулся в умруновых когтях – так выгибается полураздавленный червяк… Уперся спиной в древесный ствол…

– …схватит Митю за бочок!

…и всадил подошвы ботинок умруну в живот.

– Аргх!

Толчок! Хватка мертвых пальцев исчезла с его горла – с хриплым криком Митя пролетел сквозь свисающий полог ветвей… солнце хлестнуло по глазам, и он кубарем покатился по земле, взметая за собой тучи пыли!

Последнее, что он успел увидеть там, в глубине рощи – разлетающегося в грязь, в липкие склизкие брызги умруна, и растрепанную крестьянскую девчонку лет двенадцати… сжимающую в кулачке истекающее чернотой и гнилью мертвое сердце! Сердце мертвяка судорожно дернулось в перепачканных тощих пальцах… и сомкнувшиеся ветки скрыли девчонку.

Митя распростерся на земле у начищенных сапог урядника.

Сладкий, кружащий голову воздух, хлынул в широко распахнутый рот. Каждый вздох отзывался невыносимой болью, но он дышал, дышал!

«Живой… И не упокоил! Нельзя… Я живой и не упокоил нежить! Живой и не упокоил! Живооой! Обошлооось!» – Мите казалось, что он кричит, орет, задыхаясь от счастья и ужаса разом, но на самом деле он только хрипел, царапая ногтями горло, пока усатая физиономия урядника не нависла над ним:

– Так то сынок ваш, ваш высоко-блаародь!

– Вижу. Митя… Что случилось?

– Може, собака бешена покусала? – громким шепотом поинтересовался урядник. – Ач, як слюни-то текуть!

– Меня… – Митя схватился руками за горло, комкая шейный платок – может, только благодаря ему сразу не удавили? – Пытался убить… Мертвяк…

– Митя, это было вчера ночью…

– Сейчас! – прохрипел он, с трудом выдавливая слова. – И то была навь… а это – умрун! Прыгнул на спину… Задушить пытался…

– Убери руки. – отец принялся распутывать шейный платок. – Урядник, посмотрите, что там.

Козырнувший Гнат Гнатыч нырнул в рощу:

– Тихо все, ваше высокоблагородие! – донеслось из-за ветвей. – Тобто… нема ничого!

Митя рванулся у отца из рук: как это – ничего? Да они там всю рощу перепахали, пока дрались!

– А ни следочка! – выбираясь из-под ветвей, объявил урядник. – Та и яки тут умруны – сроду у нас их не водилося! Хиба що анерал Попов, так поместье у него далече отсюда, и не умрун он вовсе даже, а упырь!

– Не упырь, а вомпер – учишь тебя, Гнат Гнатыч, учишь, никак разницу не запомнишь. – проворчал исправник. – Упырь – то нежить низшая, а его превосходительство у самого светлейшего князя Потемкина секретарем был, матушку-государыню Екатерину видывал, от нее и поместье получил, от как их высокоблагородие прям! Э, а это что ж выходит, Аркадий Валерьянович? Ежели сынка вашего и впрямь нечисть придушить пыталась… выходит, и тех двоих… – он мотнул головой в сторону трупов. – Тоже нечисть? Значит, никакого убийства и не было? Говорил я – места у нас тихие!

Отец, наконец, справился с узлом и сдернул шейный платок прочь. И тут же лицо его словно заледенело.

– Вставай. – бросил он и едва слышно добавил. – И прекрати уже балаган!

Митя растерянно схватился за шею: какой еще балаган! Его пытались убить, горло болит так, что прикоснуться невозможно, и полоса, наверняка, синяя…

Боли не было. Под пальцами ощущалась совершенно гладкая, без малейших следов кожа. Но как же?

– На меня напали! – выкрикнул он, сам удивившись, почему от крика не заболело передавленное горло. – Я нашел следы паро-телег и Переплутов заворот! Хотел тебе сказать, а тут… на меня накинулся мертвяк! Он меня убивал! Убивал, слышишь!

– Завороту тут взяться неоткуда. Кровных, почитай, в губернии и нету. Разве что в Катеринославе… – пробормотал смущенный исправник. На Митю он старался не смотреть. – Переплутычей и вовсе ни одного.

– Хиба що пара-тройка Живичей-целителей з уездных городов наезжают, помещиков здешних пользовать! – встрял урядник.

– Посмотрим. – бросил отец и направился к оставленному за деревьями Митиному паро-коню. Местное полицейское начальство потянулось за ним. Помогать Мите никто не собирался. Цепляясь за дерево, он поднялся и на подгибающихся ногах заковылял следом. Отец прошел несколько шагов, брезгливо отодвигая так и норовящие вцепиться в полы сюртука колючки, огляделся и негромко спросил:

– И где следы?

Митя кинулся вперед, оттолкнул с дороги урядника… и ошеломленно уставился на не примятую и словно бы даже посвежевшую траву. Следов не было – ни отпечатка колес у лужи, ни накатанной колеи.

– Наверное, дальше… Возле куста! – лихорадочно забормотал он. – Я ведь верхом, верхом все быстрее…

– Ось того куста? – деловито уточнил урядник, кивая на пышный куст на горизонте. – А ну, Петро, погляди!

Придерживая одной рукой шашку на боку, а другой норовящую слететь фуражку, стражник побежал к кусту. Ему смотрели вслед, провожая глазами деловито рысящую по нагретой солнцем степи коренастую фигуру. Стражник оббежал куст сперва с одной стороны, потом с другой, наконец, сложив руки рупором проорал:

– Нема тут ничого!

– Може вам, панычу, сонечком напекло? Непривычному человеку опосля Петербурху… – жалостливо начал урядник.

– Господа… – голос отца был похож на карканье. – Не могли бы вы оставить нас с сыном наедине?

– Конечно, Аркадий Валерьянович. Мы вас с той стороны рощи обождем. – исправник кивком головы велел подчиненным следовать за ним, и они всей гурьбой двинулись вокруг рощи. «В саму рощу все же не сунулись!» – злорадно подумал Митя.

Отец схватил его за плечо и грубо повернул к себе.

– Отпусти! – Митя попытался высвободиться, но пальцы впились клещами:

– Не думал, что ты скатишься до такой отвратительной выдумки!

– Это не выдумка! – крикнул Митя. – Там еще была мара, в именье…

– Я сказал – довольно! – повысил голос отец – и Митя невольно вскрикнул, почувствовал себя как в лапах нежити – кости плеча, казалось, уже трещали. – И хватает же наглости лгать! То тебя навь душит, то мара средь бела дня является! Ты хоть понимаешь, что если бы я тебе поверил, убийство считалось бы несчастным случаем? Тебя не волнует, что убийца останется на воле?

– Я не… – попытался запротестовать Митя.

– Нет, ты именно что лжешь! – рявкнул отец.

Собственно, Митя всего лишь хотел сказать, что совершенно не обеспокоен судьбой какого-то там убийцы.

– Зачем мне выдумывать? – закричал он.

– Чтобы я испугался за тебя и позволил вернуться в Петербург! На все готов, лишь бы титулованные бездельники снова снисходительно похлопывали тебя по плечу!

– Эти «титулованные бездельники» – лучшие люди империи! – выпалил Митя с возмущением. Да, он собирался напугать отца и добиться отъезда, но ведь не успел же! Слова еще не сказал! Так почему отец смеет его упрекать?

– Что ж, давай начистоту! Ты не вернешься в Петербург, к «лучшим людям империи», что бы ты ни делал. Я не для того вытаскивал тебя из этого гадюшника!

– Что? – Митя замер, на миг напомнив самому себе пойманного в луч света суслика.

Отец растянул губы в неприятной усмешке, какая появлялась у него при разговоре с подозреваемыми.

– Если бы не подвернулось это назначение, я бы сам попросился на Урал или в Сибирь – увезти тебя подальше от столь любезного тебе высшего света. Я понимаю, что виноват – слишком много времени отдавал службе, и не заметил беды у себя в доме. Но надеюсь, вовремя спохватился. Понадобится, я не только в губернию тебя увезу, я тебя в имении запру, будь оно хоть трижды в руинах! Но не позволю, чтоб мой сын превратился в манерное ничтожество, навроде младшего князеньки Волконского!

Митя словно в помрачении оглядел пыльную степь – вместо нее могла быть сибирская тайга? И выпалил единственное, на что был способен после такого потрясения:

– Младший князь Волконский – благовоспитанный человек, истинный пример для подражания!

– Другим бездельникам! Митя… – отец вдруг опустил руки, как-то разом осунувшись, словно прорвалась давно накопившаяся усталость. – Благовоспитанность для дам какое-никакое, а достоинство… Да и то – кто пожелает себе жену, если всех достоинств у нее – одна благовоспитанность? А уж для мужчины… Такие, как твой разлюбезный князь – не военные, не чиновники, не ученые, а… надо же, «благовоспитанные люди»! Порхают из гостиной в гостиную, бессмысленное занятие почему-то полагая найважнейшим. От лапотного крестьянина пользы больше, чем от твоего кумира.

«А ведь отец еще даже не знает, как этот самый кумир обошелся со мной! И как хотел обойтись с ним…» – подумал Митя… и упрямо набычившись, выпалил:

– Его принимают в лучшем обществе! Его сам государь принимает!

Потому что так и есть! И… даже оскорбления от Волконского лучше, чем то, что творит отец сейчас!

– У государя работа такая: кого только принимать не приходится! Но ты… Не хочешь идти по моим стопам – воля твоя. Будь военным, как твой дядя, или поступи в университет… да хоть в поместье хозяйствуй, хоть… мелочную лавочку заведи! Все лучше, чем светская дурь со сплетнями: кто на каком балу танцевал да на кого государь поглядел!

– Мелочную лавочку? Я… я дворянин! Ты не имеешь права держать меня здесь! Я не преступник!

– Дворянин ты только потому, что я награжден потомственным дворянством. И отнюдь не за успехи в танцевании кадрилей. И где тебе находиться, буду решать я, как твой отец. – голос отца потяжелел.

– Я… все равно сбегу! Подальше от тебя!

– Изволь. Попробуй добраться до Петербурга пешком – потому что денег на билет я тебе не дам. Да и на что ты будешь жить? На подачки княгини Белозерской? На пряники их, может, и хватит. А твои светские приятели вовсе не стремятся к дружбе с теми, у кого не хватает денег на роскошные выезды и ложи в театрах.

– У меня есть матушкино наследство!

– От которого ты не получишь ни копейки пока я, твой опекун, не буду уверен, что ты поумнел и остепенился. И не станешь, подобно бывшим владельцам нашего имения, вышвыривать матушкины деньги на столицы-заграницы!

– Я… я тебя ненавижу! – заорал Митя.

– Не кричи, благовоспитанный юноша. Подчиненные услышат, могут усомниться… в твоей светскости.

– Пускай слышат твои подчиненные! Я хочу… чтоб ты умер! Чтоб… князь Волконский узнал, что ты говоришь про него, и вызвал тебя на дуэль! Или один из твоих обожаемых преступников тебя застрелил, или государь отправил в твою любимую Сибирь, или… Ненавижу тебя! – не переставая кричать, Митя кинулся к своему паро-коню, вскочил в седло…

– Какая страсть к светской жизнь – родного отца ради нее уничтожить готов! – с неприятным смешком бросил ему вслед отец, но Митя не слушал его – он уже гнал коня прочь, мимо рощи, мимо исправника со стражниками… и тут же дернул стопорной рычаг, едва не вылетев из седла, когда автоматон замер, как вкопанный.

Прямо над степью – не в небе, а над самой землей – плыло белое облако. Оно стремительно приближалось, катясь над травой и перескакивая через овраги, и вдруг разлетелось в перистые клочья, точно разорванная великаном подушка. Из клубящегося пара вырвался…

– Паро-кот! – с благоговением прошептал Митя. – Спортивный!

Не иначе как французский – такие обводы делали на заводах «Рено»…

Пыхая паром и сверкая надраенным до блеска металлом, громадный стальной кот играючи перемахивал овраги, которые даже Митиному паро-коню приходилось объезжать. Лапы с крючьями когтей цеплялись за малейшие неровности почвы. Взвился на гребень холма и понесся вниз по склону с той же ловкостью, с какой настоящий кот цепляется за спинку дивана. Стальная громада ринулась прямо к толпящимся у рощи людям, клуб горячего пара ударил Мите в лицо, окутывая все вокруг, а когда распался – напротив уже торчала здоровенная, побольше тигриной, морда паро-кота. Выражение стальной морды было по-кошачьи наглым. Кот шумно спустил пар, голова его наклонилась, и из седла поднялась…

Надо признать, эдакий стиль даже на Петербургских паро-гонках без внимания бы не остался! На барышне на полгода-год старше его самого была местная рубашка с яркими узорами, только сшитая из тончайшего белого полотна, стянутая плотным кожаным корсажем на шнуровке, а вместо юбки – широченные синие шаровары, наподобие турецких. Стянутые в косу черные, как вороново крыло, волосы вместо ленты придерживали такие же как у Мити очки-гоглы.

Барышня стрельнула глазами на Митю – и тут же сделала вид, что до юноши на паро-коне ей и дела нет.

– Здравствуйте, Зиновий Федорович! И вы, господа… – звонко провозгласила она, улыбаясь и демонстрируя ямочки на щеках. – Меня матушка прислала, к обеду звать! Пулярки стынут!

– Барышня… – растерянно пробормотал исправник. – Наш долг велит…

– Доложиться батюшке как уездному предводителю дворянства. – строго сообщила барышня и тут же просияла улыбкой. – Так батюшка велел сказать. А матушка добавить, что кухарка еще и варениками грозилась, а перестоявшие вареники… – она развела руками, так что белые рукава, пышные, совсем как клубы пара из-под лап ее кота, распушились и снова опали. – Это уж и вовсе несообразно!

Растерянный исправник повернулся к вышедшему из рощи отцу. Тот еще и сорванной травинкой по голенищу сапога похлопывал – так уверен, что сын от него никуда не денется! Митя ненавидяще стиснул зубы, а отец лишь скривились в усмешке:

– У тебя появился шанс окунуться в столь любезную тебе светскую жизнь. – насмешливо бросил он. – Мы принимаем ваше приглашение, барышня…

– Зинаида Родионовна Шабельская! – поторопился вмешаться исправник.