Текст книги "Планета под контролем"

Тело обмякло. Пиччули скрючился, прижав колени к животу, а руки к груди, не шевелясь и почти не дыша.

Половинка подошла ближе, осторожно коснулась его плеча ступней, отскочила, когда он резко сел и, поймав ее за ногу, легко похлопал по колену.

– Это была хорошая игра, – произнесла она с облегчением.

Длинные ресницы дрогнули, и ренша Глата тихо ахнула. Глаза горбуна больше не были непроницаемо-черными и мертвыми, их насыщал новый, чистый цвет. Ритуал завершился.

Тот, кого теперь звали Бет-Зана, медленно поднял голову. Длинные ресницы затрепетали, поднялись, и сияющие золотом глаза взглянули на его новую доминанту.

Шесть

– Я видела, как оно упало, – говорила Глата, осторожно переступая через ряды кустов. – С таким шипением. Пожалуйста, осторожно, не наступи на ростки… Из него выдвинулись блестящие лапы, но одна сломалась, и оно опрокинулось на пограничный холм. Тогда зашипело совсем громко, земля затряслась. И потом «Стена» исчезла… первый раз за мою жизнь.

Пиччули и ренша шли прочь от активизировавшегося репрессивного поля, приближаясь к горам. Бет-Зана то отставал, то убегал вперед, низко нагибаясь, обнюхивал землю и кусты, фыркал и становился на четвереньки. Теперь движения его тела, короткие, быстрые жесты и резкие повороты головы говорили о том, что это мужчина, самец. Ренша сразу же почувствовала это и удивилась, почему не смогла разобраться раньше.

Пиччули в два прыжка вернулся к Глате и спросил:

– Это зовется пограничными холмами?.. – Он говорил на чистой панречи, голос был глухой и временами напоминал ворчание дикого животного, хотя нотки безумия, звучавшие в этом голосе раньше, исчезли. – Вон то… – развернувшись, он стремительно вскинул руку, указав на полукруг мерцающего света, который поднимался над болотами, а затем вновь зарысил вперед, нагибаясь и раздувая ноздри. – Почему «Стена»?

Ренша шла следом, мягко ступая босыми ногами по влажной земле. Низкие облака, стремительно меняя очертания, неслись над их головами.

– Как же еще ее называть? – крикнула Глата вслед пиччули с легкой обидой в голосе. – Если она окружает мир?

– А снаружи была когда-нибудь?

– Нет, что ты! Там живут дикие. И я ведь говорила тебе, Стена исчезла впервые за мою жизнь. Но ты недослушал. В этой… этом… – Она нахмурила чистый, детский лоб, пытаясь подобрать название предмету, увиденному впервые в жизни. – В этой вещи открылась дверь, и наружу вышли люди. По-моему, это и были те дикие, что живут за Стеной. Тогда я испугалась и спряталась. Просто легла за кустами и стала смотреть на них. Они что-то делали с… вещью, в которой прилетели. Но, наверное, у них ничего не получилось, потому что они вдруг стали ругаться. Один из них очень толстый. И потом они ушли. А ты не знаешь, что это значит? Как дикие прошли за «Стену»?

– Сколько их было? – спросил Бет-Зана, остановившись. Кусты здесь заканчивались, впереди открылась узкая земляная дорога со следами гусениц. По другую сторону вновь начиналось поле кренча, дальше виднелись склоны и распадок между ними.

– Я не разглядела, – сказала Глата. – Может быть, десять. И они пошли в сторону долины, туда же, куда теперь идем мы. Долина – это место, где мы живем. Как ты думаешь, что они делают сейчас?

– Кто тут ездит? – спросил пиччули, насупившись.

– Мастер Гора.

– Кто такой Мастер Гора?

– Друг тех, кто живет за небом. Они называются Властными.

– Друг?.. Жрец? У вас есть машины?

Она покачала головой:

– Только у Мастера Горы. На ней гусеницы и воздушная подушка. Он так говорит, когда машина задувает под себя воздух. Это вездеход. После сбора урожая Мастер Гора садится на него и делает объезд. У вездехода есть такие руки… ма-ни-пу-ля-то-ры, которые могут собирать оставшиеся клубни. Оп-ти-ка вездехода их видит, а если клубни посреди поля, то Мастер включает воздушную подушку и машина едет по кустам, но не ломает их. Пойдем быстрее, скоро начнется дождь. Вот это, на твоей спине… что это?

– Горб, – ответил он.

– Что это – «горб»?

Пиччули наморщил нос, вспоминая, потом произнес то, что слышал раньше от сопровождавших его лекарей:

– Искривление грудного отдела позвоночника выпуклостью назад. Деформация грудной клетки.

Они перешли через дорогу и вновь углубились в поле.

– Откуда ты знаешь, что будет дождь? – спросил Бет-Зана, приглядываясь к небу, где ничего не менялось: все тот же сплошной облачный покров, а под ним, гораздо ниже, – отдельные клубящиеся облака, темно-коричневые, почти черные.

Глата пожала плечами:

– В это время всегда идет дождь. Так хотят Властные. А откуда ты?

Вопрос заставил пиччули сбиться с шага. Он остановился, замер на мгновение, потом развернулся, оказавшись нос к носу с Глатой. Она чуть испугалась, глядя в наполненные золотом, почти светящиеся глаза. Затем отвела взгляд – долго в эти глаза смотреть было невозможно.

– Где я? – вдруг тоскливо забормотал пиччули. – Как сюда попал? Что было раньше?.. – Он отстранился и громко фыркнул. – Не спрашивай. Я – сильный. Я могу защитить тебя. Но чтобы защищать, мне надо знать, что вокруг. Расскажи мне. Кто вы? Где живете? Кто такие Властные? Кто такие дикие?

– Мы живем в Долине. Там наш город. Мы – избранное племя, которое Властные считают достойным того, чтобы продолжать род, – произнесла Глата. – Так говорит Мастер Гора. Властные – боги, которые живут за небом. Мы произошли от диких. Но дикие – жестокие и злые, боги оставили их за Стеной, потому что они недостойны. А избранное племя доброе. Дикие хотят попасть в Долину, но «Стена» не пускает их… раньше не пускала. Дикие все умрут от гнева Властных. Потом, когда-нибудь. Властным нужен кренч. Я не знаю, для чего он им нужен. Тот, кто ест кренч, живет долго, может быть, он им нужен, чтобы жить вечно? Если мы будем добрыми друг к другу и к кренчу, то после смерти Властные заберут нас за небо. На небе тоже поля… – Она показала вверх, и пиччули невольно поднял голову. При известном воображении можно было действительно представить, что облачный слой плотен и материален и над ним, по другую сторону, есть что-то еще, кроме воздуха.

– …поля с золотым кренчем, – продолжала Глата. – Там яркий свет от… – она пошевелила губами, – от звезды. Солнца. Там красиво. Мы будем бродить по полям, никогда не испытывая голода, потому что там мы сможем есть золотой кренч.

– А этот вы не едите? – спросил пиччули.

Ренша отшатнулась, рассерженно глядя на него, словно он сказал что-то грубое и неприличное. Казалось, сейчас она закричит на Бет-Зану, но половинка лишь вздохнула и произнесла с укоризной:

– Кренч нужен Властным. Как же мы можем есть его?

– Зачем им кренч, если там, где они живут, есть поля с золотыми клубнями? – рассеянно спросил Бет-Зана, не ожидая ответа. Пока Глата растерянно моргала, он искоса рассматривал ее.

Она была невзрачна, с незапоминающимися чертами лица. Тело под балахоном казалось тщедушным и слабым. В то же время во всем облике присутствовало наивное, инфантильное обаяние. Только такие, как она, могли без сомнений верить в ту чушь, которую выслушал сейчас пиччули.

– Сколько тебе лет? – спросил Бет-Зана.

– Что такое «лет»? – удивилась она. – Мой… возраст? Иногда небо чуть темнеет. Время между двумя потемнениями называется циклом. Мне девятнадцать циклов, через цикл я рожу ребенка, а еще через два цикла умру.

– Почему?

– Потому что все избранные умирают, когда им наступает двадцать два цикла.

– Просто так никто не умирает. Отчего ты умрешь?

– Я приду к Мастеру, и он отправит меня в пещеру, куда опускается посланник Властных. Он забирает кренч и тех, кому пора уходить в золотые поля… Послушай, у тебя глаза тоже из золота! – воскликнула она. – Может быть, ты с неба?

Это вновь заставило пиччули сбиться с шага.

Некоторое время он о чем-то размышлял, ссутулившись и тоскливо глядя по сторонам, потом сказал:

– Да, я с неба. Но не так, как ты думаешь. Кто будет отцом твоего ребенка?

– Мастер Гора назначил мне Итара.

– Ты любишь его?

– Я… всех люблю.

Наступила пауза, в течение которой Бет-Зана обдумывал это заявление. Затем фыркнул и спросил:

– Что ты делала возле «Стены»?

Бледное лицо Глаты порозовело, она опустила глаза и тихо сказала:

– Я не такая, как все. Меня… тянет в разные места. Посмотреть. Мастер Гора сердится и говорит, что это плохо. Что Властные могут разгневаться. Он говорит, хорошо, что я добрая, самая добрая из всех избранных. То поле, за которым ухаживаю я, приносит больше всего кренча. Если бы не это, боги уже давно забрали бы меня из Долины.

– Разве для вас наказание – попасть в золотые поля?

– Нет, тех, кто провинился, отправляют за «Стену». К диким.

Пиччули попытался представить, что значит для половинки попасть в жестокий кочевой мир глифанов. Дети часто бывают агрессивны и почти всегда эгоистичны. Но избранные были детьми, начисто лишенными агрессии и преисполненными альтруистичной жалости ко всему миру. Даже смерть для кренчика была бы лучше такого наказания.

Он подскочил, вдруг сообразив, что мысленно употребил эти словоформы – «кренчики», «половинки» и «глифаны». Глата не произносила ничего похожего, это было воспоминание о… Бет-Зана завертелся волчком, потом схватил реншу за плечи. Золотые глаза впились в нее, словно призывая помочь. Глата остановилась, глядя себе под ноги, на короткие стебли, покрытые колючими шариками. Каждый раз, когда взгляд этих глаз без видимых зрачков и белков обращался к ней, половинка испытывала непонятное ей самой смущение.

– Смотри… – тихо произнесла она, ногой осторожно дотрагиваясь до стеблей. – Это называется колючками. Они вредные. Душат кренч. В полях мы вырываем их.

Бет-Зана засопел – он не мог вспомнить. Его жизнь началась здесь, сейчас, посреди полей кренча. То, что было раньше, превратилось в яму, заполненную вязкой черной грязью.

Ренша осторожно убрала его руки со своих плеч и сказала:

– Мы почти пришли. Ты все время спрашиваешь, но не ответил, когда я спросила тебя. Те дикие, которых я видела… Как ты думаешь, что они делают сейчас?

Пиччули переступил с ноги на ногу, пытаясь вникнуть в смысл словоформ. Под воздействием ментального усилия со дна ямы поднялись аморфные образы, расплылись у черной поверхности и вновь исчезли. Мысленно он привел в порядок те сведения, которые успел узнать от нее. Потом сказал:

– Думаю, они убивают половинок.

* * *

Широкая повозка двигалась медленно – на Глифе не водилось животных, которых можно было бы приучить и впрячь в нее. Повозку тянули старики, дети и несколько женщин, самых некрасивых, слабых и наименее ценных для табора. Скрипя, крутились колеса, очень широкие, чтобы не проваливались в мягкий грунт. На повозке лежали связки сушеных стеблей, котомки, тюки грубой ткани и шесты, из которых во время стоянки собирали шатры. В задней части стояла клетка из кривых деревянных прутьев. Внутри нее кто-то сидел на корточках. Еще несколько стариков и женщин тащилось следом, а по сторонам шли мужчины. Кочевники были одеты в подобие штанов, мешковатые рубахи без рукавов, обуты в сандалии – все из толстых, грубых, непрочных стеблей. Женщины носили что-то вроде мешков с прорехами для головы и рук, старики – всего четверо – только набедренные повязки, а дети вообще шли голыми.

Ушастый попытался воскресить в памяти информацию о кочевниках, которую под нажимом Миссии Объединения согласились предоставить халгане.

Основной проблемой был голод. Изначально глифанов кормил дикий кренч, но после начала Затемнения его питательные качества стали ухудшаться. Кочевники приспособились есть листья – у одного из видов болотных кустов имелся определенный набор веществ, способных некоторое время поддерживать организм. Еще в пищу употреблялись длинные кольчатые пиявки.

На планете насчитывалось три крупных табора и множество небольших. Пиявки водились в топях, полукругом охватывающих Южный архипелаг, и за места их обитания в течение двух десятилетий велась кровопролитная война между племенами. Она закончилась воцарением в самой богатой части топей табора Арка Вега, который сумел даже окружить свой район подобием пограничной стены – изгородью из срубленных стволов карликовых деревьев. Арка выставил сильную по глифским меркам охрану. На топях трудились рабы; обнищавшие, вымирающие от голода таборы обменивали их на съедобных пиявок. Добыча была делом опасным, поскольку пиявок ловили на живца – раздетого догола глифана обвязывали плетенной из стеблей веревкой и запускали в болото, где он сидел неподвижно, постепенно погружаясь в трясину. Затем его вытягивали и снимали с тела присосавшихся пиявок. Организм живца постепенно загрязнялся продуктами метаболизма кровососов, и глифан умирал в течение одного-семи планетарных циклов, преследуемый кошмарными видениями.

Свой живец – и необязательно раб – имелся у любого табора. Даже на южных островах, посреди более-менее твердой земли, попадались топкие места, и мелкие безымянные племена вели нескончаемую войну за право подольше оставаться возле них.

Дзен замер, ожидая развития событий. Языком глифанов была несколько видоизмененная панречь, и Ушастый надеялся договориться.

Повозка встала, тянувшие ее побросали концы длинных веревок и поспешно отошли назад, боязливо поглядывая на него. Вооруженные мужчины разошлись полукругом. Заан был на две головы выше среднестатистического гуманоида расы землян, самый высокий глифан – на голову ниже. Шагнувший вперед атаман табора доставал теменем лишь до груди Ушастого.

– Приветствую тебя… – настороженно произнес атаман. Сквозь грязные волосы на его макушке проглядывала круглая белая лысина – не знавшая солнечных лучей кожа глифанов была очень светлой.

Атаман сказал, старательно выговаривая слова и широко открывая рот, так что дзену были видны пеньки зубов:

– Как тебя зовут?

– Заан, – представился дзен. – А ты?..

– Гира… – Глифан, склонив голову, искоса окинул взглядом снаряжение и одежду Ушастого. – Мы видели огонь и дым. И что-то упало с неба около гор. Два раза что-то пронеслось из облаков к земле. Не ты ли это был, Заан?

– Только один раз, – откликнулся Ушастый. – Я из фаланги, патрулирующей атмосферу. Если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Очень плохо, но я понимаю тебя.

– Тогда ты, наверное, сможешь понять и это. Я преследовал пиратов. Подбил их, но и они меня подбили.

Ушастый заметил, как при упоминании пиратов все мужчины уставились на него. Атаман спросил, тщательно подбирая слова:

– Куда ты направляешься теперь?

Заан не видел смысла врать кочевникам. Все, что ему требовалось сейчас, – это как можно быстрее добраться до мачты радиорелейной связи и связаться с орбитой. Темнить было незачем, и он сказал, делая шаг вперед:

– Вы видели когда-нибудь очень длинные шесты, торчащие из земли? Под ними стоят небольшие… – Он замялся, соображая, знакомы ли глифанам понятия зданий, строений. – Небольшие домики. И все это окружено полем… стеной, как вокруг Парника. То есть похожей на ту, что находится возле гор, только поменьше и синей…

– Стеной? Мне неясно, что значит «синей». То же, что и «поменьше»? Зачем два раза говорить одно и то же? Небесные шесты, это ты имеешь в виду? Конечно, мы видели их. Один недалеко… – Глифан махнул рукой в сторону, откуда двигался табор.

Ушастый уставился на атамана. Потом обвел взглядом окружающий пейзаж, про себя перечисляя краски и оттенки, замечая то, на что не обращал внимания раньше, и с изумлением начиная понимать.

Серый цвет преобладал. Были еще серо-зеленые оттенки растительности, черные и бледно-лиловые поверхности топей, темно-коричневые пиявки и коричнево-зеленые ткани, белые, еще не успевшие потемнеть зубы детей, красный цвет, когда они зажигали костер, – и красная кровь… но не синее небо над головой.

Вместо неба – лишь тучи, облачный слой, тоже серый, возможно – черный или лиловый в бурю… С началом Затемнения синий цвет исчез из этого мира. Искусственные красители, конечно же, отсутствовали, а на всей планете нечему было отражать и преломлять свет именно таким образом.

Он подумал: чего же лишили их халгане? Ни разу за свою короткую жизнь не увидеть небо, солнце… Они могли еще помнить, что такое орбита, космический корабль, Ось – одно поколение должно было передавать другому рассказы о Вселенной, обязательно мифологизируя ее, наполняя сказочным смыслом окружающее Глиф пространство… Но вряд ли отец рассказывал сыну, что такое синий цвет. Или каков он. Ведь это не то, что можно связно выразить словоформами, – лишь увидеть собственными глазами или нарисовать, изобразить, а красок здесь не встречалось…

Пораженный этим, Заан подумал: как же так? Гармоники репрессивного поля Парника были, в зависимости от погоды, бежевыми или молочно-белыми. Но мачты радиорелейной связи защищало более энергоемкое силовое поле. Его свечение имело синий окрас и, если они видели его… Ушастый покачал головой, размышляя. Или, возможно, поля вокруг мачт все же не силовые? Он не знал точно, он только предполагал. Если халгане решили сэкономить… Но что тогда они использовали для защиты мачт? А защита имелась, без нее кочевники уже давно распотрошили бы все оборудование…

– Вы проведете меня к ней? – спросил Ушастый.

Тот, кто сидел в клетке, выпрямился, и Заан смог разглядеть старика, тощего и голого, со множеством гнойных ранок по всему грязному телу. Старик пристально смотрел на него.

– Мы можем навлечь на себя гнев Властных, – сказал атаман.

– Властным сейчас нет дела до вас. И они…

Атаман поднял руку, призывая дзена к молчанию. Потом произнес:

– Ты отдашь нам то, на чем прилетел сюда?

Заан развел руками:

– Я не могу. К тому же вам не будет от него никакой пользы. Оно обуглилось, остался только остов да спутанные стропы… – Он замолчал, увидев, что атаман не понимает. Словоформы «стропы» Гира не знал, к тому же для глифанов бесценны даже эти останки. Ремни, крепкая, синтетическая ткань парашюта… он понял, что пытается вспомнить, были ли на геометрическом узоре купола синие фрагменты.

Заан с сожалением покачал головой.

– Не могу, – повторил он. – Там все сгорело.

Атаман произнес:

– Вряд ли сгорело все. Не можешь? Нет, ты не хочешь. Тебе запрещают Властные.

– Может быть, тебя порадует хотя бы эта новость: Властные теперь не столь сильны, как раньше. Возможно, очень скоро их совсем изгонят с орбиты Глифа. Ты ведь понимаешь, что такое орбита? Как только это произойдет, к вам начнут опускаться корабли с помощью.

Гира покачал головой с сомнением и смирением.

– Я не верю в это. Скажи, Заан, для чего нам помогать тебе?

– За мной опустятся, чтобы подобрать. И тогда я отдам вам то, что у меня есть при себе.

– На глазах у тех, кто спустится за тобой?

– Да. Это, скорее всего, будут люди из моей фаланги. Я отдам вам большую часть одежды, паука…

– И это? – Грязный палец указал на рюкзак с плазменным генератором на плече дзена.

– Извини, – сказал Ушастый. – Это я отдать не могу. Но все остальное, оно ведь тоже будет ценным для вас.

Атаман шагнул назад. Кочевники-мужчины приблизились к Гире, они склонили головы, тихо разговаривая. За повозкой женщины и дети стояли молча.

– Мы решили, – произнес атаман.

Позади него старик в клетке вдруг прыгнул на прутья и затряс их немощными руками, выкрикивая что-то бессвязное, неотрывно глядя в глаза дзена. Один из мужчин, вскочив на повозку, сквозь решетку ударил его. Старик упал и смолк.

– Если ты пришел сверху, то расскажешь нам, что происходит там. И отдашь свою одежду. И свой нож. А мы…

Не слушая его, Заан смотрел, как в клетке старик, приподнявшись на локте, показывает ему тощую руку, сгибая и распрямляя пальцы. Казалось, он что-то считает, при этом продолжая смотреть на Ушастого блестящими, безумными глазами.

Дзен вдруг по-новому взглянул на мужчин, полукруг которых охранял обе стороны повозки. Они были вооружены короткими дубинками и дротиками – если так можно назвать тонкие палочки с плохо заостренными концами. А еще в руках у нескольких зажаты широкие плетеные полоски, скорее всего, пращи…

Старик в клетке вновь поднял руку, показал Заану четыре пальца, затем три и два. Дзен прищурился. Разговаривая с атаманом, он не пытался удержать в поле зрения весь табор, и теперь ему показалось, что тех, кто стоял слева от повозки, стало меньше, чем вначале. Если один глифан, улучив момент, скрылся за кустами и пополз в обход…

Именно поэтому воспитанники ледовитых дзенских универсалов считались лучшими бойцами Оси. Дело не только в умении драться, в количестве всевозможного оружия и техники, которыми они владели. Важно чутье – то ощущение, возникающее за секунду до того как противник начнет действовать, когда ты знаешь, что именно он сейчас предпримет. Чутью, мгновенному просчету возможных вариантов и выявлению наиболее вероятного, как и любому другому умению, можно научиться. Существовали специальные школы для его развития, и Ушастый в свое время был лучшим из лучших.

Он присел, одновременно поворачиваясь, – и камень, который должен был ударить его в затылок, чиркнув по волосам, улетел дальше. Выхватив силовик, Заан прицелился в голову, мелькнувшую за кустом далеко позади, но не выстрелил – чутье вновь заставило его обернуться, теперь к повозке.

Все мужчины табора вращали над головами пращи. Пять или шесть камней полетели в него с разных сторон. Заан успел силовым потоком снять три из них в воздухе, один отбил рукой, от одного увернулся – но последний камень ударил его в деформированное ухо. Мир раскололся напополам и пропал.

Реальность то наливалась тусклыми оттенками, то темнела и исчезала. В промежутках между наплывами тьмы сознание улавливало разрозненные куски окружающего, и тогда дзен начинал смутно понимать, что происходит вокруг.

Он чувствовал, как его раздевают, неумело дергая застежки, с мясом вырывая петли, как снимают ботинки, ощупывают тело… Слышал голоса, звучащие то болезненно громко, то совсем тихо… Ощущал движение, толчки и щипки… Удары по ребрам, затем по голове, там, куда угодил камень… Еще сильнее… Он глухо замычал сквозь зубы.

Через некоторое время тренированное сознание взяло контроль над телом, и Заан Ушастый, упираясь во что-то твердое сначала плечом, а потом лбом и коленями, медленно сел.

Слезы мешали смотреть, рук он не ощущал. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы окружающее наконец попало в фокус и прояснилось.

Он сидел в клетке, которая стояла в задней части повозки. Заан пошевелил плечами – внезапное чувство, что ему отрубили руки, пронзило его – и понял, в чем дело. Их вывернули за спину, стянули веревками в локтях и запястьях с силой, означавшей, что плечевые суставы, скорее всего, вывихнуты. Ноги тоже были связаны, но он хотя бы видел их… обнаженные, как и все тело. Запекшаяся кровь коркой стягивала кожу на лбу и правой щеке. Тупая боль ломила виски, а левое ухо… Наверное, по ушам хлопнули ладонями, одновременно и очень сильно. Звуки, доносящиеся справа и спереди, он еще слышал, но по левую сторону царила глухая тишина. Из глубокого пореза на груди кровь уже не текла, значит, прошло достаточно много времени. Стараясь не поворачивать голову, Заан искоса огляделся.

По особенностям ландшафта он не мог догадаться, в каком направлении движется табор. Особенностей просто не было – только мох, чахлые кусты и кривые стволы редких карликовых деревьев. Наверняка глифаны хорошо ориентировались здесь, не могло не существовать множества естественных примет, скрытых от глаз непосвященного, но ясно видимых кочевникам. Дзен повернул голову, стараясь не обращать внимания на боль в шее. Табор двигался тем же порядком: впереди, сжимая концы перекинутых через плечи веревок, брели женщины и дети, мужчины шли по сторонам, и только атаман сидел, поджав ноги, на передке повозки.

– Гира! – негромко окликнул его Ушастый. – Повернись ко мне.

Кочевник оглянулся. На нем была куртка дзена, слишком большая для глифана. Из закатанных рукавов торчали худые запястья, под расстегнутым воротом виднелась блестящая синтетическая материя рубахи. Рядом лежали ботинки – размер не позволял никому в таборе разгуливать в них, – силовик и раскрытый ранец, из которого торчал металлический бок плазменного генератора.

– Почему? – спросил Ушастый. – Только из-за него?.. – Он глазами показал на генератор. – Все остальное я бы отдал вам и так.

– Хорошо живется за небом? – произнес атаман, на коленях подбираясь ближе к клетке и поигрывая выключенным соническим ножом. – Там сытно и весело, а, Властный? Как включить это?

Заан уставился на кочевника.

– Властный? Но я не халганин. Неужели ты не видишь? Халгане гораздо ниже, толще, у всех высших кожа обязательно покрыта желтым веществом. Та баржа, в которой давным-давно они прилетели на Халге, была одной из первых транспортов эмиграционного Роя. Ты понимаешь, о чем я говорю? Тогда еще не изобрели защиту общего спектра, которой сейчас оснащают любой корабль, а она попала под поток излучения от сверхновой, это нарушило ферментацию. И взрослые, и дети на той барже, от пожилых до младенцев… Целых три поколения. Те, что достигли Халге позднее, летели на более совершенных кораблях, но именно первые, успев освоиться, взяли власть. Но мутация закрепилась в ДНК, из-за нее аминокислоты… В общем, потому только у ханов сверхчувствительная кожа. Даже под таким слабым светом все мое тело успело бы… – Он замолчал, увидев, что атаман не понимает.

Возможно, это поколение глифанов не знало уже даже, что такое Халге, – они слышали лишь о Властных и их летающих шариках, о вечном проклятии кочевников, от которого здесь нельзя было укрыться, потому что, взрываясь, они накрывали большую часть планеты мучительной смертью.

– Ты – оттуда… – Палец Гира указал в небо. – Остальное неважно. Вы жрали нас, а теперь мы будем жрать тебя.

Не понимая смысла его слов, Заан произнес:

– Я же помогал вам. Помнишь, как таборы пытались спасти своих детей? Ты должен помнить это, Гира. Я помогал переправить их на опустившуюся здесь баржу, а потом спас нескольких от ищеек Халге. Немногих, всего пятерых, но это были ваши дети, и они живут сейчас благодаря мне.

– Где? – спросил атаман, продолжая поигрывать ножом. – Говоришь, они живут сейчас там, откуда пришел ты? Тогда почему наши дети не пытаются помочь своим отцам? Почему ничего не сделали для нас? Я помню баржу. Одна такая, опустившаяся сюда, полная еды, могла бы прокормить все таборы несколько циклов. Разве для тех, кто живет за небом, сложно снарядить баржу с едой для нас?

– Властные не позволяли помогать вам. Но сейчас, говорю тебе, они уже не столь сильны. Скоро помощь прибудет. Вы… вы даже сможете улететь отсюда! – дзен незаметно для себя заговорил громче, идущие по бокам повозки мужчины стали оглядываться.

– Молчи! – приказал атаман, подползая поближе к клетке. – Дети, попавшие на баржу, принадлежали к табору Арка Вега. Вега не позволили подойти к месту посадки никому другому. Мы просили их пропустить хотя бы детей, но… Говоришь, нам дадут уйти отсюда? Насовсем? Как думаешь, Властный, кем мы станем за небом? Рабами? Кем стану я? Прислужником у какого-нибудь другого Властного? Буду выполнять ту работу, которую не хочет выполнять никто больше? Здесь я бог! – зашипел он свистящим шепотом. – Я сам – Властный над этой грязью!

Дзен увидел, как пальцы Гира лихорадочно нажимают на выступы рукояти, как касаются сенсоров, включающих щадящий, активный, а потом и сверхактивный режим, и тонкое лезвие соника начинает расплываться, превращаясь для взгляда сначала в полоску, затем в матовое облачко, дрожащее над рукояткой.

– Я властен даже над тобой, Заан! – выкрикнул атаман и, просунув руку сквозь прутья, полоснул ножом.

Откинувшись назад, дзен ударил ногами по руке кочевника. Соник упал в сгнившие стебли, устилавшие дно клетки. Лезвие дрожало и расплывалось с тихим гудением. Понимая, что может лишиться обеих рук, Заан перевернулся, лег на него спиной, стараясь попасть на лезвие запястьями, не обращая внимания на большой палец левой ноги, почти перерубленный атаманом, висящий лишь на лоскутке кожи. Он поерзал, страшась лишь того, что сонический нож прорежет мускулы спины и доберется до позвоночника, чувствуя жжение и вибрирующую мощь резонанса под собой. Снаружи кричали, несколько мужчин, вскочив на повозку, пытались развязать веревки, заменяющие петли в маленькой решетчатой дверце, но они не успевали – Ушастый чувствовал, что вместе с кожей запястий лезвие вспарывает веревки, – и тут за прутьями атаман Гира, уже несколько секунд яростно щелкающий силовиком, случайно нажал нужную кнопку и ударил по клетке силовым потоком.

У Заана возникло ощущение, что кожа на голове стягивается в комок, в одну точку на лбу. Руки и ноги свело судорогой, кости затрещали, выгибаясь, сухожилия и связки натянулись до предела, почти лопаясь. Губы сами собой растянулись, оскалив зубы, на деснах выступила кровь, выпучились глаза, когда веки потянуло вверх. Тело, сломленное силовым потоком, выгнулось дугой, приподнимаясь над прутьями клетки и соником, и тут кочевники, справившись с веревками, ворвались внутрь.

Вновь начались наплывы, поток сознания прерывался и возникал, блеклые краски окружающего шли рябью, то густея, то размазываясь. Он видел кривые прутья, склонившиеся лица, чувствовал, что ему чем-то смазывают рассеченные запястья, перевязывают ступню и палец. Потом лица превратились в орбитальные станции, хороводом кружащиеся над ним; Заан увидел звезду Бенетеш, которая вставала над краем серой планеты, корабли, ежи кибернетических дронов и спираль «Эгибо». Он то плавал в невесомости, то проваливался в черную дыру, и чудовищные гравитационные потоки терзали тело.

Наверное, прошло много времени, но интенсивность света оставалась прежней, только ландшафт немного изменился. Слева от повозки возникло что-то новое. На фоне мертвых красок болот оно казалось очень ярким, насыщенным новыми цветами.

Дзена уложили на бок, прижав грудью и лицом к прутьям, чтобы тело не придавливало покалеченные руки: кочевники не хотели, чтобы пленник умер раньше времени. Стало понятно, что пятно, показавшееся ему более ярким, чем все остальное, – это топь, покрытая лиловыми и густо-зелеными разводами. Мох на низком берегу не рос, там виднелась земля. Из топи торчали стебли колючек.

В ней кипела жизнь. Иногда что-то неторопливо проплывало, в густой черной жиже лениво извивались маленькие вытянутые тела, а полосы зеленого и лилового медленно закручивались, постепенно перемешиваясь друг с другом.

Клетку открыли, дзена сбросили с повозки, и он упал лицом в грязь. Заана приподняли, он ощутил шершавое прикосновение веревочной петли, которую обвязали вокруг поясницы.

Четверо кочевников подняли его, сжимая под мышки и за локти, поставили на ноги, не отпуская, – сам он стоять не мог.