Текст книги "Цеховики"

ОХОТНИКИ НА КАБАНОВ

Мы зашли в столовую управления железной дороги. Нас пропустили туда по удостоверениям. Кормили там, конечно, похуже, чем в «Октябре», но вполне пристойно. Во всяком случае, удар по моему гастритному желудку был не слишком тяжелым, а по карману тем более.

– Как тебе это нравится? – промычал Пашка, пережевывая свежую булку.

– Не нравится.

– Информация моментально ушла. Кто армянину насвистел, что мы взяли Бородулю? Неплохо бы узнать. Не забудь, он сам нам Бородулю и подсунул.

– Точно. Думаешь, с самого начала рассчитывал свалить все на Кузьму? – Пашка принялся за виноградный сок и шоколадное пирожное.

– Кто знает. Во всяком случае, он меньше всего хочет, чтобы мы копали вокруг Новоселова… Пятнадцать тысяч на брата. По «жигулям» третьей модели. Смотри, как нас ценят! – ухмыльнулся я.

– Могли бы и поторговаться. – Пашка вытащил из кармана японский диктофон, сделал звук поменьше, щелкнул клавишей и прислонил его к уху. – Отлично записалось.

– А, все равно звукозапись не доказательство.

– Ничего, так спокойнее. А то потом наплетет, что мы явились в ресторан и вымогали у него деньги.

Пашка привык все скользкие разговоры записывать на японский диктофон, который его дядя привез ему из Финляндии. Он уже собрал приличную фонотеку с голосами преступников.

Пообедав, мы отправились в прокуратуру. Там меня ждал Сережа Шапкин – оперуполномоченный из ОВД, прикрепленный к нашей бригаде.

– Нашли мы этого лесовика, – сказал он.

– Изложи доходчиво, – предложил я, усаживаясь за свой стол.

– Все сходится. И отчество. И «ремингтон». И описание внешности.

– Как зовут? – осведомился Пашка.

– Зовут, – оперативник потянулся за записной книжкой. – Оя… Ою… Оюшминальд Егорович Ельцов.

– Ою… Как, говоришь? – прищурился Пашка.

– Оюшминальд.

– Скандинав какой-нибудь? – спросил я.

– Или негр, – улыбнулся Пашка.

– Он не узнал, что вы им интересуетесь?

– Нет, вряд ли.

– Адрес?

Шапкин продиктовал адрес. Поселок Кенарево Заозерного района.

– Поехали к нему, – сказал я. – Ищи, Паш, машину.

Пашка стал накручивать телефон. Это заняло мину: сорок. Во втором отделе на машине укатил шеф. В РОВД угрозыск вообще остался без транспорта – их «жигуль» встал на прикол. Нашей прокуратурской машины тоже не было На ней уехал заместитель прокурора.

– Все, пешком пойдем.

– Туда еще добраться надо, – сказал Пашка. – Такс дыра.

– Чертова система! – ударил я кулаком по столу. – на хрен такое государство нужно, если для задержания преступника машину не найдешь!

– Давай у Григоряна по «жигулю» попросим, – хмыкнул Пашка. – Или по «волге».

Представить себе американского полицейского, дожидающегося рейсового автобуса, когда дорога каждая минута и нужно проводить срочные мероприятия по розыску убийцы, я, как ни старался, не мог. Чертова нищета! Никакой помощи. Паши, следователь, раскрывай, расследуй, не жалей времени и сил. А тебе кукиш с маслом. Меньше двух сотен зарплата и лимит бумаги, не дай Бог его исчерпаешь – будешь вести уголовные дела на обрывках газет. Какая сволочь установила такие порядки? Хорошо оснащенные правоохранительные органы никому не нужны. Голодный сотрудник – оно надежнее. Того и гляди начнет хапать, и тогда легко будет им управлять и помыкать. Такого нетрудно усадить на крючок и крепко держать на нем. Нищие милиция и прокуратура не так опасны. Нет квартир, нормальных помещений – куда прокурору или начальнику ОВД податься? В исполком, райком, обком. Если захотят, то дадут кое-что на их усмотрение. Они хозяева, а ты, шестерка, делай что говорят, глядишь, перепадут крохи с барского стола. И знай, прокурор, хоть ты по закону и подчиняешься только Москве, но секретарю обкома выкинуть тебя с работы – что муху раздавить. Не зазнавайся, следак, все равно ничего не изменишь.

– Сейчас попробую достать машину, – сказал Пашка. – Подожди.

Пашка куда-то исчез. Через полчаса появился и гордо сообщил:

– Лимузин подан.

– Где взял?

– Достал.

Выйдя из здания прокуратуры, я огляделся, пытаясь высмотреть машину, которую достал Пашка. Между тем он уверенной походкой направился к стоянке.

– Норгулин, это что?

– А ничего, надежный аппарат.

– Помесь примуса с самокатом, – вздохнул я.

– Еврейский броневик, – поддакнул Шапкин.

Я не представлял себе, как амбал Пашка заберется в горбатый, неопределенного цвета ржавый «запорожец». А влезть в него втроем – все равно что втиснуть баранью ногу в банку из-под килек. И уж совершеннейшей нелепицей казалось, что эта машина способна тронуться с места.

– Ну, чего смотришь? – осведомился Пашка. – Отличный экземпляр. Коллекционный. Таких в мире больше не выпускают.

– На какой свалке нашел?

– У братана взял. Не ной, залезай – и от винта.

К моему удивлению, нам удалось упаковаться. Внутри машина оказалась просторнее, чем выглядела снаружи. Сергей сжался на втором сиденье, перебравшись через откинутое кресло. Я устроился впереди. Пашкины колени упирались ему почти что в подбородок, поэтому он отодвинул сиденье в крайнее положение.

– Ну, с Богом. – Пашка включил зажигание. Мотор недовольно зарычал и заглох. – Давай, родимый. – Пашка снова крутанул ключом. Казалось, мотор сонно матюкнулся и снова замолк. – Заведется, – неуверенно сказал Пашка, в третий раз поворачивая ключ в замке зажигания. – Ну, зараза, работай, а то сдам в утиль.

Эти слова подействовали. Мотор заурчал. «Запорожец» напрягся, а потом довольно резво бросился вперед.

Как ни странно, бежал он по шоссе вполне бодро. Опасения, что он развалится километра через два, не оправдались. Машина была сделана на совесть, железо как в броневик.

До Кенарева мы добирались часа полтора. В «запорожце» даже оказалось радио, которое отчаянно трещало, когда мы пересекали линии электропередачи, но в остальном вел себя нормально. Размяв слух песнями в исполнении Аллы Пугачевой, я смог узнать массу нового из выпуска послед них известий.

"Сегодня член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе встретился с прибывшим в Москву Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром и имел с ним продолжительную беседу по широкому кругу международных проблем. Эдуард Амбросиевич изложил позиции СССР по новому подходу к вопросам построения безъядерного мира и создания системы всеобъемлющей безопасности… На заседании Политбюро ЦК КПСС было указано на необходимость повысить гласность и требовательность в деятельности народного контроля… Полгода находится на орбитальном комплексе «Мир» экипаж Юрия Романенко и Александра Лавейкина. По сообщениям ЦУПа, космонавты за прошедшие сутки занимались биологическими экспериментами… Ускорение – это слово должно стать знаменем преобразования производства, было отмечено на собрании рабочих рижского завода ВЭФ…»

Ускоренье – важный фактор, Но не выдержал реактор. И теперь наш мирный атом Вся Европа кроет матом.

Шапкин с удовольствием процитировал этот образец народного творчества и перекрутил веньер радио. Зыкина пела «Гляжу в озера синие», а наш «броневик» несся по российским полям навстречу нашей судьбе.

Я перебирал в голове факты и пытался выяснить для себя, к кому же мы едем – к свидетелю или к убийце. Так и не выяснил.

Последние два километра до Кенарева пришлось ехать по ухабам. Здесь начинались наши знаменитые леса. Чуть дальше – заповедник. Машина наша чуть не застряла, но мы вытащили ее из грязи. И вот за поворотом открылся вид на «ранчо» – добротный дом, штабеля досок, сараи, стойло для лошади. Мы остановились неподалеку.

– Добрались. – Пашка вытер пот и выключил мотор, потом вынул из кобуры пистолет, взвел его и поставил на предохранитель.

– Пошли, – скомандовал я.

Вылез из машины, лениво потянулся и… Увидел направленное на нас ружье.

Широкоплечий седой мужчина лет пятидесяти был похож на фермера с Дикого Запада. Рубашка с закатанными рукавами, сапожищи сорок шестого размера в грязи и навозе. Он стоял в дверях дома, широко расставив ноги, и держал в руках ружье. Ствол пятизарядного «ремингтона» смотрел мне прямо в живот.

– Эй, шпана, стойте где стоите! – заорал «фермер». Шапкин потянулся к кобуре под пиджаком, но Пашка прошептал:

– Стой тихо.

Ну, влипли. Положит он нас сейчас. С десяти метров только косорукий, промахнется. Пяти зарядов на троих вполне хватит. Заорать, что мы из правоохраны? Так, может, он к встрече с нами и подготовился. Ждал, когда прилетим, чтобы в расход пустить. А что, ему терять нечего – вышка на носу.

– Мужик, ты чо, сдурел, мать твою? – Пашка развел руками и сделал шаг навстречу «фермеру».

– Я говорю – стой! – заорал тот.

– Да чего стой-то? У нас бумага из исполкома – полтора гектара леса вырубаем у тебя. Для мебельного комбината.

– Какой такой лес?

– Какой-какой? Сам предисполкома Рагозин утвердил.

– Прав он таких не имеет – на вырубку леса первой категории разрешение давать! – ствол ружья чуть опустился.

– Как не имеет? Вот бумага. Смотри. В облисполкоме утверждена. Все печати на месте.

Пашка вытащил из кармана бумаженцию и, разворачивая ее, пошел к «фермеру». Тот на миг отвел ружье, но все еще был настороже.

– Стой, грю.

– Да чего стой. Ты в бумагу сначала загляни, а потом ружьем размахивай.

Пашка сделал еще шаг. Теперь он стоял напротив «фермера».

– Такая бумаженция – не фунт изюму! Пашка ткнул в сторону «фермера» бумажкой. Тот на миг опустил ружье и протянул левую руку, чтобы взять ее.

Молниеносный бросок. Пашка отвел от нас ствол и, резким движением выбив ружье из рук хозяина, отбросил его в сторону.

– У, гадюка! – «Фермер» бросился в атаку. Пашка отошел на шаг, саданул ему носком по колену, сблизился… Удар локтем по почкам, рука на залом.

– Уя-а-а! – заорал «фермер», пытаясь вырваться. Но он уже был припечатан к земле, Пашка держал его за волосы.

Шапкин выхватил пистолет и бросился вперед, оглядываясь – боялся, как бы кто-то другой не выскочил из дома и не шарахнул из базуки… Я же стоял, как фонарный столб, глядя на происходящее и даже не додумавшись прикрыть товарищей.

Выстрела не последовало. Оттуда выскочила сухонькая женщина и с воплями налетела на Пашку:

– Отпусти, так твою растак! Сволочь!

Ругалась она знатно.

Шапкин рывком отбросил ее от Пашки и крикнул:

– Тихо, милиция!

"Фермеру» связали руки ремешком – наручников ни у кого из нас не было. Недопустимая роскошь для уголовного розыска! Слишком жирно. У Пашки имелась одна пара, подаренная ему английскими полицейскими, но он утром отдал их своему коллеге, отправлявшемуся на задержание.

Тетка продолжала ругаться, но уже сбавила тон.

– Ну все, отпусти! – прогундосил «фермер».

– Я тебе отпущу! – Пашка поставил его на ноги и пристально оглядел с ног до головы. – Ельцов?

– Да.

– Ошминальд.

– Какой те Ошминальд. Оюшминальд!

– А, большая разница. Поехали.

– Куда? Вы чего?

– В райотдел.

– За что?

– Самое меньшее – за вооруженное нападение на сотрудников милиции.

– А я знал? Тут шпана всякая бродит. Кур воруют. Сарай на прошлой неделе подожгли. И еще туристы. Нахальные. Костры жгут. К нам лезут.

– Будет еще время поплакаться. В машину.

Ельцов встряхнул головой и удивленно уставился на «запорожец», впервые внимательно рассмотрев этот образчик отечественного автомобилестроения.

– В эту?

– В эту.

Тетка начала причитать, но мы не обращали на нее никакого внимания. У меня руки тряслись, и я никак не мог унять эту дрожь. Следователь – существо кабинетное, книжный червь, чернильница, ему непривычно стоять под стволами и ждать, когда грянет выстрел.

Как ни странно, удалось затолкаться в «запорожец» и вчетвером. Но дышать стало почти невозможно.

– Мужики, зря вы меня. Я ничего не делал.

– Так уж и зря? – спросил я. На переднем сиденье мне было довольно комфортно. А вот Шапкину я не завидовал. Спереди он был спрессован креслом водителя, а сбоку – плотным и кряжистым лесничим.

– Конечно, зря, – в голосе его не было уверенности.

– Каяться будете? – спросил я.

– Не буду.

– Напрасно. Все равно придется.

– Мужики, я же правда ничего…

– Э, ковбой, что у вас за имя? – неожиданно спросил Пашка.

– Имя как имя.

– А откуда?

– И не спрашивай… Так оно мне надоело за пятьдесят лет жизни. Когда я родился, в Арктике дрейфовала станция «СП-1». А времена вон какие были, все белены объелись, разучились детей по-человечески называть. Вот и обозвали меня – Отто Юльевич Шмидт на льдине. Оюшминальд.

– Повезло, – улыбнулся Шапкин.

Машина снова попыталась увязнуть, но Пашка прибавил газу, и мы вылезли на бетонное шоссе.

– Мужики, а вы из какой милиции?

– Областной уголовный розыск, – сурово произнес Пашка.

– А чо у вас за машина? Лучше не нашлось?

– Не нашлось, – буркнул Пашка. – Новая модель. По заказу МВД и Комитета госбезопасности. Маскировка. Кто подумает, что это оперативная машина?

– Только дурак может подумать.

– На это и расчет. Между тем форсированный двигатель, бронированные пуленепробиваемые стекла.

– Да ну?

– Вот тебе и ну.

– А сколько по шоссе дает?

– На таком шоссе много разве сделаешь? Вот в Москву ездили, так там, на новой западной трассе, до двухсот спокойно дотягивали.

– До двухсот. Вот Ведь что делается. А по виду не скажешь…

В Заозерском РОВД на работе уже никого не было, кроме дежурной группы и еще парочки оперативников, задержавшихся допоздна. Дежурный был тупым и упрямым, пришлось несколько минут объяснять ему как и что, пока он не соизволил предоставить нам служебный кабинет.

– Ну что, теперь поговорим?

– Завсегда рад милиции помочь.

– Знаете такого – Новоселова?

– Не знаю, – скукожился Ельцов, будто пес, ожидающий, что ему перетянут палкой промеж ушей.

– Интересно… Что вы делали четвертого августа?

– А я помню?

– В тот день «Спартак» сделал три – один киевскому «Динамо».

– В город ездил.

– Зачем?

– Просто так. Лески, блесну подкупить в магазине «Охотник». Просто побродить.

– Свежим воздухом подышать, – кивнул Пашка.

– Свежим… И как вы в этом городе до сих пор не передохли?

– Привыкли. Вспоминайте точно, как провели тот день

– Побродил по магазинам. Пивка попил.

– Где?

– У вокзала в пивной.

– Очередь большая была?

– А где ныне за пивом очереди маленькие?

– Потом?

– Кино смотрел.

– Где?

– Не помню. В «Валдае», кажется.

– Что за фильм?

– Не помню. Какая-то чепуха.

– Во сколько?

– Часов в двенадцать началось. В два закончилось. Ага, как раз то время, когда он, по нашим расчетам, должен был быть в гостях у Новоселова.

– В тот день в «Валдае» шел фильм «Фальшивое алиби».

– Во-во. Его я и смотрел.

– И о чем фильм?

– Я такие вещи не запоминаю. Детектив.

– Интересно. Фильм я сам придумал. Фальшивое у вас алиби, Оюшминальд Егорович.

Ельцов почесал щетинистую щеку.

– Может, и не был в кино. Так чего?

– А где были?

– Да не помню я!

– А были вы, мой дорогой, у Новоселова. В поселке Сосновка, где у этого товарища дача. И были вы не один, а с неким лицом. Так?

– Ох…

– Ну, я жду.

– Был, а чего?

– С кем?

– Да так, с мужиком каким-то. Он у Новоселова уже присутствовал, когда я пришел.

– О чем беседовали?

– Обо всем. – Он еще раз почесал Щеку, на этот раз с яростью, оставляя на ней красные полосы.

– Я не собираюсь вытягивать из вас по слову. Устал. Сейчас запру вас в камеру, и вы оттуда больше не выйдете. Надоело, – махнул я ладонью.

– В какую камеру? Ты чего, в какую камеру?.. Ну, поговорили о том о сем… Чего ко мне-то пристали? У Новоселова спросите.

– А вот это не получится.

– Почему?

– Потому что вы его убили.

– Что?!

Я бросил на стол фотографии с места происшествия.

– Узнаете? Вот он. С ножом в сердце… Мы практически все знаем. Остается лишь уточнить, кто из вас двоих всадил нож. Кто?

– Хмы-ы, – Ельцов поперхнулся, будто проглотил воздушный шарик.

– Дело расстрельное, теперь надо за жизнь свою бороться. Рассказывайте, – в сотый раз завел я сказку про белого бычка. Надавить на психику, заставить трястись за собственную шкуру. Принудить к сотрудничеству… Для острастки я зачитал ему сто вторую статью. «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет со ссылкой или без таковой или смертной казнью». Потом перешел к статье тридцать восьмой. «При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются чистосердечное раскаяние, а также активное способствование раскрытию преступления». Я говорил и говорил, слава те Господи, научился этому ремеслу за годы работы, а Ельцов все бледнел и бледнел. Голова его склонялась все ниже, а заскорузлые, похожие на сучки дерева пальцы сцеплялись все сильнее. – Так что единственный выход для вас, Оюшминальд Егорович, рассказать всю правду. Как на духу. Вам же самому легче будет. Человеку трудно нести такой груз одному. Рассказывайте. Если не хотите, я вас не неволю. Мы все равно поставим все на свои места, но вам очень туго придется.

Тут Ельцов поднял голову и рванулся ко мне. Я невольно отпрянул. Получить медвежьей лапой по зубам не слишком приятно. Пашка подскочил и положил руку на плечо Оюшминальда, пытаясь усадить его на место. Но тот вывернулся и… бросился на колени.

– Слышь, сынок, – забормотал он. – Мне уже пятьдесят. Браконьерил, да. Деньги брал за лес, за доски – да. Но убивать… Не убивал я никого! Не убивал! Зачем мне Степаныча ножом пырять? Зачем?! – Он в отчаянии стукнул кулаком по полу. – Поверь… Не убивал!

– Сядьте на место, – прикрикнул я. – Что вы тут клоунаду устраиваете? Все рассказывайте, а потом посмотрим, насколько вы откровенны.

– Я Степаныча, ну, Новоселова, лет пять знаю. Серьезный мужик был. Богатый.

– Подворовывал?

– Вот уж чего не знаю… Приезжал ко мне иногда охотиться.

– Без лицензии?

– Без лицензии, – вздохнул Ельцов. – У меня столько кабанья развелось, а отстреливать не дают. Жалко, что ли?

– Кому как. Дальше.

– Мы с Николаем Алексеевичем договорились четвертого, когда «Динамо» продуло, заглянуть к Новоселову, решить со следующей охотой.

– Ну и что?

– Приехали, потолковали. Выпили чуток. И уехали.

– Что пили? Небось коньяк?

– Какой коньяк? Я эту дрянь на дух не перевариваю. Клоповья настойка. Кто ее пьет!

– Встречаются любители.

– Водку. Чистейшую. С собой прихватил.

– Выпили всю?

– Полбутылки. Остальное забрали.

– А потом пивком закушали?

– Точно. Раздавили пару бутылок на станции. А вы откуда знаете?

– Я еще и не то знаю.

– Я не убивал, – вздохнул Ельцов.

– Опять за старое. Продолжайте.

– А чего продолжать? Уехали – и все. Николай Алексеевич к себе домой поехал, а я к себе.

– Кто такой Николай Алексеевич?

– Дружок Новоселова. Как фамилия – не знаю, не помню. То ли Клюквин, то ли Смородин. Сами знаете, на охоте по фамилии не величают. «Колян, водку будешь?» – и вся вежливость.

– Кто он? Где работает?

– Какой-то начальник на «Подшипнике».

– Понятно. Часто Новоселов с дружками бывал у вас?

– Когда как. Раз в месяц, а иногда и реже. Охота, рыбалочка, уха. У нас места знатные.

– Кто еще приезжал с ним?

– Армянин этот с собачьим именем, Ричард, – стал загибать пальцы Ельцов. – Потом Николай Алексеевич. Еще Нуретдинов – армяшкин кореш и помощник, он же у него за шофера. Еще кто-то был. Но всех не упомнишь.

– У кого была черная «волга» с тремя нулями?

– А, чуть не забыл. Сергей то ли Викторович, то ли Владимирович… Серьезный мужик, скажу я вам. Перед ним все на задних лапках ходили. Он из партейных. Из тех, которые в пиджаках, при шляпах и галстуках. Серьезны-ый, – покачал головой Ельцов.

Я подробнейшим образом допросил его обо всем, что происходило четвертого августа. Вытянул все, что можно.

Я дописал протокол уже за полночь и сказал Пашке.

– Седлай своего мустанга. Поехали в контору. Когда мы усаживались в «спецмашину», я спросил у Пашки.

– Что за бумагу ты совал ему в нос на заимке? Какой-такой отвод земель?

– Это была справка на моего ребенка для детсада…

ОДНОКАШНИКИ

До УВД мы добрались в третьем часу. Двери были закрыты, пришлось жать на звонок, пока ошалевший сержант из комендантского взвода не отодвинул засов.

– Три часа, – удивленно покачал он головой.

– А милиция по ночам уже не работает, товарищ сержант? – спросил Пашка.

Сержант только пожал плечами.

Мы провели Ельцова в Пашкин кабинет. В пустых коридорах управления было жутковато.

– Ну чего, еще поболтаем? – спросил я, усаживаясь за письменный стол.

– Как, опять? – горько вздохнул Ельцов. – Я же вам все рассказал. Не убивал я. Не убивал!

– Опять та же песня. Разберемся. А сейчас вернемся к четвертому августа. Во сколько, говорите, вы выехали из дома?

Пашка включил магнитофон. Мы снова и снова заставляли его повторять всю историю. Подробнее и подробнее. Я смотрел, собьется ли он на деталях, как держится. Если человек врет, при многократном повторении это бывает видно.

Заварили чай. Глаза у меня слипались. Ненавижу работать по ночам. Как хочется залечь в теплую постель и спать, спать, спать. А я сижу за этим столом и допрашиваю, допрашиваю, допрашиваю. Хорошо бы еще знать, кого – убийцу или простого свидетеля. А я этого не знал.

Рассвело. Ночь ушла. Вместе с солнцем пришло второе дыхание. Наполнились людьми коридоры еще недавно безжизненного, отданного во власть ночных призраков здания. Отворились двери кабинетов. Начинался обычный рабочий день областного Управления внутренних дел.

Мы усадили Шапкина с Оюшминадьдом Егоровичем в соседнем кабинете.

– Надо идти к Самойличенко докладывать о блестящем завершении операции, – сказал Пашка.

– Пошли, – без энтузиазма согласился я.

Мы пробились в четыреста одиннадцатый кабинет через строгую секретаршу. Самойличенко хмуро выслушал Пашкин доклад и тут же принялся за свое любимое занятие – стал распекать и пропесочивать. То не то, се не се. Так не положено. Так не по инструкции… Надоел незнамо как, и я наконец взорвался.

– Степан Самуилович, а по какой инструкции в дальний район на задержание подозреваемого добираются на своих двоих? Мы полдня не могли машину найти.

– Где я вам машину возьму? Вам здесь что, УВД или автомагазин?

– А на чем ваши тыловики на дачу ездят? Что у вас вообще здесь творится?

– А у вас в прокуратуре? Почему же у прокурора машину не взяли?

– Потому что у нас почти нет машин.

– А у меня есть?

– Два дежурных «жигуля», где они?

– Что вы себе позволяете? Я доложу о вашем поведении прокурору области.

– Прекрасно. А я внесу представление на имя начальника УВД. С указанием виновных. Годится?

– Ладно, не пугай, пуганые, – тоном ниже произнес Самойличенко. Он относился к людям, которые затухают, получив отпор.

– Когда-нибудь эта неразбериха всем боком выйдет, – проворчал я. – Попомните мои слова. Позорище – опер-группа на горбатом «запорожце».

– Ладно, следователь, чего раздухарился? – махнул рукой начальник розыска. Пар из него уже вышел. – Все-таки не забывай, с кем говоришь. Что намерены делать дальше?

– Будем отрабатывать эту парочку, – сказал я.

– Вы считаете, они убийцы?

– Не знаю. Разберемся. Нужно брать второго. И еще – на сегодня нам нужен эксперт-криминалист. Специалист по дактилоскопии.

Самойличенко поднял трубку и начал уламывать начальника экспертно-криминалистического отдела. При необходимости начальник розыска мог вытрясти из человека душу. Наконец нам пообещали прислать эксперта через часик.

– Докладывайте о результатах, – сказал Самойличенко.

– Если будет о чем, – буркнул я. Мы вышли из кабинета,

– Бой быков! – хмыкнул Пашка. – Схватка бульдогов под ковром. Хорошо вы с ним полаялись.

– Да ну его… Поехали на «Подшипник». Будем искать этого Николая Алексеевича…

Нашли мы его без труда. В отделе кадров сказали, что интересующий нас человек может быть только начальником цеха Николаем Алексеевичем Смородинцевым. Когда я спросил замдиректора, что тот из себя представляет, он криво ухмыльнулся:

– Человек, прямо скажем, нелегкий.

Мы прошли через лязгающий, пышущий разогретым металлом заводской корпус. Смородинцев сидел в закутке, отгороженном от цеха толстым стеклом. Когда мы зашли туда, он распекал кого-то по телефону. Рык у него был отменный.

– Безалаберность! Ты, Виктор Степаныч, вредитель! Твоим балбесам только водку жрать, а ты им зад готов лизать, лишь бы не увольнялись! Понабрал халтурщиков!.. – В такт своему реву он хлопал ладонью по столу. – Вредители! Вы мне чуть изделие не угробили!.. А кто отвечать будет? Ты и будешь, бракодел! Все, пока. Еще раз повторится такое, я вам устрою варфоломеевскую ночь! В дирекцию и партком за манишку вытащу!..

Он с треском бросил трубку. Видимо, трубке и раньше немало доставалось, поскольку она была вся в трещинах и замотана в двух местах черной изолентой.

– Тебе чего? – осведомился он у инспектора отдела кадров.

– Вот, сотрудников прокуратуры к вам привел.

– Еще не хватало!

Можно было ожидать, что обладатель такого рыка будет двухметровым волосатым детиной. На самом деле Смородинцев оказался невысоким лысым субъектом лет под тридцать пять со сросшимися кустистыми бровями и двойным подбородком.

– Садитесь, коли пришли, – буркнул он, указывая нам на стулья. – И так времени нет. Как белка в колесе крутишься, вокруг одни бездельники… Чего вы к Умарову не пойдете? У него в цеху жулик на жулике.

– Потому что нам нужны вы, а не Умаров.

– Ну, так говорите быстрее, зачем я вам нужен.

– У вас очень шумно, – поморщился я. – Не лучшее место для беседы по душам. Пройдемте лучше с нами.

– Еще чего? У меня на это времени нет.

– Найдете. Пойдемте с нами.

– Да никуда я не пойду. У меня совещание через полчаса. Вы и так уже столько-времени отняли.

– Вот что, вы пойдете с нами. Добровольно. Иначе я задержу вас и проведу через весь цех в наручниках, – отрезал я.

– Что?! Совсем охамели! За что это вы меня задержите?

– По подозрению в совершении убийства, например…

– Тридцать седьмой год, что ли?

– Нет, что вы, – вежливо улыбнулся Пашка. – Но если вы не пойдете с нами своими ногами, я применю силу. Имею право.

– Ничего себе! Да я на вас Генеральному прокурору жалобу напишу. И в обком, ив…

– И в ООН, и в лигу защиты насекомых, в союз феминисток, – закивал Пашка. – Собирайтесь.

– Ну и ну, как при Сталине! – Он поднялся с кресла и сунул под мышку потертый портфель. – НКВД.

– Архипелаг ГУЛАГ, – хмыкнул я.

При Сталине такие типы не возмущались, а послушно стучали на врагов народно. Подобных субъектов я хорошо изучил. Ну, везет мне сегодня на общение с полудурками. Сперва начальник уголовного розыска. Теперь этот…

– А где машина? – недовольно спросил Смородинцев, когда мы вышли из проходной и направились в сторону остановки.

– Сейчас же не тридцать седьмой год. «Воронков» не положено – хмыкнул я.

Не рассказывать же ему душещипательную историю про ржавый «запорожец», который Пашка утром возвратил своему брату.

– Какое убийство? – донимал нас Смородинцев в троллейбусе. – Вы больны, да?

– Чего вы орете на весь автобус? Приедем – поговорим.

Господи, сколько раз приходилось мне возить в автобусах вещественные доказательства на экспертизу: и черепа, и куски человеческих тел, упакованные в коробки. И людей таскать на наркологические и психологические экспертизы. Нет, только у нас можно везти подозреваемого в убийстве на рейсовом автобусе.

В Пашкином кабинете Смородинцев с размаху плюхнулся на стул, с таким драматическим накалом оглядел нас, что ему дали бы главную роль в любом театре.

– Ну? – осведомился он, видимо, приготовившись допрашивать нас.

– А мне разрешите присесть? – спросил я. – Можно, да? Спасибо.

– Чего вы юродствуете? Говорите, чего хотели. Или так и будете нарушать социалистические законы?

– Не будем. Не имеем привычки, – отрезал я. – Расскажите нам про Новоселова. Это ведь ваш знакомый?

– Мой. Вы думаете, я его убил? Ну, комики, жванецкие, ети вас мать!

– Смешно, да?

– Конечно, смешно. Нашли убийцу! Ох, порадовали.

– Что-то не вижу печати скорби на вашем лице по поводу гибели приятеля.

– А я разве говорил, что скорблю? Неприятно, конечно. И жалко Сашку. Но, честно говоря, тот еще был хлыщ.

– Почему? За что вы его так?

– За дело. Мы вместе в институте учились. Я его как облупленного знаю. Точнее, знал.

– Интересно.

– Кому как. Маменькиным сынком был. Везде его за ручку приходилось водить. Мнительный, сопливый, трусливый. Человека, можно сказать, из него сделал. Вот этими руками. Я-то сопляком не был. В шахтерском городке рос. Морфлот за плечами… Гудели вместе. По девкам ходили. Пили-гуляли. Эх, жизнь моя студенческая, веселая и голодная. У него мамаша с папашей адвокатами были, чего он в инженеры подался – ума не приложу. Денег всегда полно. А я вагоны разгружал, чтобы на жизнь заработать.

– Тяжелое детство, – сочувственно кивнул я.

– Да, тяжелое! Мне всего самому пришлось добиваться. Собственным трудом. Никто меня не тащил. Взяток никому не давал. Сам себя делал. И делаю. Если бы не взял себя в руки, сегодня отбойным молотком в шахте работал бы, как и все мои деды.

– Суровая доля. Понятно.

– Ничего вам не понятно. Вы знаете, что такое в шахте работать? Это ад… В общем, учились мы с ним, учились. Он постепенно нахальства набирался, матерел, научился с бабами по-человечески, без комплексов общаться. Вдруг на четвертом курсе поворачивается на сто восемьдесят градусов. Кто самый чистенький, выутюженный, дисциплинированный? Конечно, Новоселов. Кто самый активный на собраниях? Конечно, Новоселов. Кто в стенгазетах статейки пишет, обличает своих же товарищей? Опять Новоселов. Сначала я обалдел от такого поворота. Подменили человека! Превратился слюнявый сынок в комсомольского активиста. В научные общества подался. Потом я понял, что ему по распределению в какую-нибудь дыру ехать не хочется. И решил он остаться на кафедре… Между прочим, у меня тоже такое желание было. Я отличником был, мне красный диплом светил. Так мы и стали конкурентами… Смородинцев замолчал, о чем-то задумался.

– Чем дело кончилось? – с интересом спросил я.

– Меня завкафедрой Осипенко хотел у себя оставить. Я в науках сильно врубной был. Может, польза была бы отечественной науке, если бы я там остался. Докторскую бы писал, чего-нибудь внедрял бы, совершенствовал, ха… И вот за несколько дней до распределения я залетел. Перебрал в одной компании по-крупному. А хозяева, сволочи, вместо того, чтобы меня спать уложить, на улицу выставили – мол, ничего, дойдет студентик. Я и дошел. До ближайшего вытрезвителя. Проспался, глаза распахиваю – белый потолок, белые халаты на ментах – красота, рай. Понял я – каюк моей кафедре. Может будущий преподаватель ночевать в вытрезвителе? Да никогда!.. И упал я в ножки к начальнику вытрезвителя – помилуй, барин, не вели казнить… Странно, но среди ментов тоже люди попадаются… Хоть и редко. Бумагу в институт не направили. Я успокоился, думаю, есть в жизни справедливость… Но нет, через пару дней – комсомольское собрание. Зачитывает доклад наш главный комсомолец, Иудушка Головлев, и открытым текстом шпарит: «Есть у нас, оказывается, товарищи, которые на поверку нам вовсе и не товарищи. Пьянствуют, ночуют по вытрезвителям». Из милиции информацию не направляли. О залете я никому не рассказывал, кроме Новоселова. Вот вы, следователи, какой бы сделали вывод?.. После собрания выхожу, Сашок пристраивается ко мне параллельным курсом и как бы невзначай сигналит: «Как же они узнали?» Взял я его за лацканы, затолкал галстук в глотку и по стене спиной повозил. Зарекся больше никогда с ним дел не иметь. Обставил он меня. По-подлому обставил. Избавился от конкурента.