Текст книги "Проигравший"

– И после этого человек исчез?

– И после этого человек исчез.

– И вы считаете, тут нет связи?

– Я не знаю.

Майор посмотрел на администраторшу ледяным взглядом. Возможно, самым ледяным из всех, что имелись в его арсенале.

– Хорошо. Вот висит куртка. Это его куртка?

– Да, его.

– То есть он ушел отсюда без куртки?

– Я же говорю, он не ушел. Исчез из-за запертой двери.

Майор аккуратно снял куртку со спинки стула. Она была такой маленькой, что держать ее приходилось буквально двумя пальцами.

– Давайте посмотрим, что тут у нас.

Содержимое карманов он стал выкладывать на стол. Ничего особенного: ключи, мелочь, всякий мусор. Майор сунул руку во внутренний карман:

– А что тут? Упс!

На стол легла здоровенная пачка денег в крупных купюрах. Она была неправдоподобно толстой. Работавшие в комнате мужчины машинально повернули головы и уставились на нее.

– А что, – сказал, покусав губу, майор, – актеры у вас в театре получают такие большие зарплаты?

– Нет. Не большие.

– Откуда у вашей исчезнувшей звезды такие деньги?

– Я не знаю.

– Не знаете?

Майор смотрел на нее в упор. Администраторша смотрела на толстую пачку денег. Пауза получилась долгой. Иногда мимо гримерки, в которой они молча стояли, проходили лилипуты. Сосредоточенные маленькие люди, спешащие по каким-то большим делам. Самый высокий из них с трудом доставал Стогову до груди.

– Понятия не имею, откуда он их брал. Но в театре все знали, что последнее время деньги у него появились. Как-то слишком много и сразу. Он, в общем-то, этого и не скрывал.

Майор аккуратно сгреб купюры, сложил их в полиэтиленовый пакет и вышел из комнаты. На столике перед зеркалом остались лежать только странные предметы: ключи, мятые бумажки, всякий мусор. И еще сценический костюм исчезнувшего лилипута: мушкетерская шляпа и ножны от шпаги. Стогов подошел поближе, повертел шпагу в руках, повернулся к администраторше:

– Пропавший играл мушкетера?

– Что?

– Ну вот, я смотрю, лежит шляпа… ножны…

– Ножны? Ну да. У него был небольшой скетч в костюме мушкетера.

– А вот смотрите, ножны есть, а шпаги нет. Не знаете, куда делась шпага?

– Шпага? Нет, не знаю, куда она делась. А вы думаете, это важно?

Администраторша рылась в сумочке и все никак не могла найти зажигалку. Стогов улыбнулся ей и протянул свою.

– Я смотрю, ваш театр квартирует в довольно старом помещении.

Администраторша выпускала дым и старалась ни на кого не смотреть. Ей явно было не до дурацких вопросов.

– Что?

– Я говорю, что здание у вашего театра очень уж старое.

– Да… Наверное… Старое… Не знаю…

– И паркет тут не меняли, похоже, лет двести.

– Паркет?

– Ну да… Паркет… Не меняли…

Он еще раз улыбнулся и даже топнул ногой, чтобы показать, что имеет в виду. Но администраторша все равно выглядела так, будто сейчас заплачет.

– Я не знаю. Это здание выделили нашему театру восемь лет назад. А что тут было до нас, я не в курсе. По крайней мере, мы паркет не меняли, это точно. Насколько я знаю, до революции это был чей-то особняк, а после революции тут квартировали какие-то конторы. Вы считаете, это важно?

– Нет, что вы. Я, в общем-то, просто проявляю любопытство.

– На фасаде от прежних владельцев сохранился фамильный герб. Не обратили внимания? Прямо над входом. Пузатый мужчина, два скрещенных клинка и латинская надпись. Если вам интересно, можете сходить посмотреть. Пойдете? Я могу показать вам, где выход.

Она смотрела на Стогова почти с ненавистью, но за время работы в милиции Стогов успел привыкнуть к таким взглядам. Ей было непонятно, почему этот странно выглядящий для милиционера человек, вместо того чтобы заниматься поисками, лезет к ней с такими необычными вопросами.

Стогов перестал улыбаться и сделал шаг в сторону.

– Не пойду. Там дождь и холодно.

– Да? А то я могла бы показать вам дорогу. И вообще, провести экскурсию по театру.

Она развернулась и вышла из комнаты. Стогов достал из кармана еще одну сигарету и снова закурил. Выходить из здания и смотреть на герб прежних владельцев ему действительно не хотелось. Хотя если бы он вышел, возможно, вся эта история оказалась бы чуточку короче, чем она получилась на самом деле.

6

Главный режиссер театра подъехал только часа через полтора. К этому времени осмотр места происшествия был окончен, рапорт составлен, понятые подписали все положенные бумаги.

Режиссер оказался таким же невысоким, как и все прочие сотрудники лилипутского театра. Зато у него был хороший пиджак, ботинки из хорошего магазина и, насколько мог судить капитан Осипов, довольно дорогой зубной протез. Хотя с другой стороны, зубы вполне могли быть и своими собственными. По внешнему виду было невозможно догадаться, сколько на самом деле мужчине лет. Маленький рост, детские черты лица – Осипову постоянно казалось, что он находится не среди взрослых людей, а в детском саду.

Администраторша представила коллегу майору:

– Это режиссер нашего театра. Вы хотели с ним поговорить.

– Да, хотел. Хорошо, что вы приехали.

Мужчины обменялись рукопожатиями. С того места, где стоял Оспиов, ему опять не удалось расслышать, как именно режиссера зовут. Расстраиваться по этому поводу он не стал. Вполне возможно, у этих маленьких людей и имена были какие-нибудь совсем маленькие. А может быть, у них и вовсе не было имен.

Майор сказал, что хотел бы задать несколько вопросов. Режиссер ответил, что будет рад помочь следствию. Без пропавшего актера весь их репертуар просто повисает в воздухе. Подойдя к стулу, он привстал на цыпочки и только так, с некоторым усилием, смог на нем усесться.

– Мне сообщили, что вчера, накануне исчезновения артиста, между ним и вами произошел конфликт?

– Да. Это правда.

– Что же вы не поделили, если не секрет?

– Не то чтобы секрет. Просто это не ваше дело.

– Не мое дело?

– Да. Не ваше. Вас вызвали по какому поводу?

– По поводу исчезновения человека.

– Вот этим давайте и заниматься. Из запертой комнаты исчез человек. Зашел внутрь и больше не выходил. Куда он тут мог деться? – Режиссер обвел взглядом крохотную гримерку. – А какие между нами были отношения, это, знаете, никого, кроме него и меня, касаться не должно.

Голос у режиссера был не визгливым, как у остальных лилипутов, а довольно низким. Этакого приятного, сразу располагающего тембра. Вот только то, что он этим своим голосом произносил, майору совсем не понравилось. Так с ним давно никто не разговаривал.

– Знаете, сколько я работаю в органах?

– Зачем мне это знать?

– Затем, что в сказки я давно уже не верю. Безо всякой причины из запертых комнат люди пропадают у Конан Дойла. А в жизни причина у таких исчезновений всегда есть. И она проста.

– Да? В чем же она состоит?

– Вот в этом!

Майор вытащил из портфеля полиэтиленовый пакет, внутри которого лежала пачка денег, и потряс пакетом у режиссера перед лицом.

– Свои понты можете оставить для юных актрис. А на мои вопросы отвечайте, пожалуйста, как положено. Ясно?

– А как на них положено отвечать?

– В чем состояла причина конфликта между вами и исчезнувшим артистом?

– Это мое личное дело.

– Я задал вам вопрос!

– Ну да. А я отказался на него отвечать.

Режиссер сидел все так же, развалившись на стуле, и говорил, совсем не повышая голоса. Осипов усмехнулся. Вернее, не то чтобы усмехнулся, а тихонечко хмыкнул про себя. В такой ярости своего непосредственного начальника он не видел давно. Если быть совсем точным, в такой ярости он не видел его вообще ни разу в жизни.

– Хорошо. Где конкретно происходила ваша ссора?

– В моем кабинете.

– Где это? Далеко?

– Нет, чуть дальше по коридору. Почти напротив.

– Он зашел к вам в кабинет, и вы поругались. А потом он вышел от вас, заперся в гримерке, и больше его никто не видел, так?

Режиссер сменил позу и заглянул майору в глаза. Выглядеть он вдруг стал гораздо менее уверенно.

– Вы совершенно напрасно так нервничаете.

– Я задал конкретный вопрос: так все было?!

– Да. Так.

– Тогда пройдемте в ваш кабинет.

Режиссер слез с чересчур высокого для него стула и вышел в коридор. Кабинет и вправду оказался почти напротив. Перед самой дверью режиссер повернулся к майору и попробовал было что-то объяснить… Но тот просто не стал его слушать.

– Откройте дверь!

– Понимаете, вчера, когда все закрутилось… Я просто закрыл дверь и уехал… Прибирать внутри не стал… Так что…

– ДВЕРЬ ОТКРОЙ, Я СКАЗАЛ!

Режиссер послушно достал ключи. Внутрь все столпившиеся в коридоре милиционеры заглянули одновременно, едва не стукнувшись головами. На полу кабинета были рассыпаны деньги. Лежали они довольно толстым слоем. Крупные купюры того же достоинства, что и в кармане куртки пропавшего актера. Поверх купюр была разбрызгана кровь. Несколько брызг виднелись также на стене у самого входа.

Плечом раздвинув толпу, майор сделал шаг внутрь. У него было лицо человека, который только что, хоть и с трудом, но доказал-таки теорему Ферма. И подумывал теперь, не набить ли этому Ферма морду, чтобы не формулировал, гад, таких сложных теорем.

– Ну вот, – сказал он. – Теперь, думаю, дела у нас пойдут.

Повернувшись к режиссеру, он добавил:

– А ты как думаешь, а?

7

Далеко-далеко на юге лежат теплые острова. Там на песчаных пляжах негры практикуют культ вуду и в году триста шестьдесят четыре солнечных дня, так что солнце успевает до дна прогреть неглубокие лагунки.

Тепла в тех краях так много, что не жалко поделиться с соседями, и именно там начинается теплое течение Гольфстрим. Горячая вода и влажный воздух потихоньку стекают к северу. Океанское течение пересекает Атлантику… и вот там начинается совсем другая жизнь.

В этих краях совсем нет солнца, а вода – не голубая, а серая. Чем дальше во фьорды забирается течение, тем меньше в нем остается тепла. Добравшись до самого конца Балтики, Гольфстрим совсем остывает, отдает серому миру последние карибские градусы, а стужа выжимает из воздуха остатки влаги. Поэтому в этих краях всегда идет дождь. Будто Гольфстрим плачет, что так и не смог сделать север хотя бы капельку более теплым… хотя бы немного менее хмурым.

Когда Стогов свернул к Моховой, пара капель все-таки попала ему за шиворот. Они были холодными и ничем не выдавали свое карибское происхождение. Стогов поежился, поправил воротник и плечом открыл дверь кафе.

Внутри сидело всего несколько человек. Таких же мокрых и неторопливых, как и сам Стогов. Им, наверное, тоже было совсем некуда идти. Их, наверное, тоже совсем-совсем никто не ждал. Разве что старость, да и то – лишь где-то далеко впереди.

Стогов кивнул барменше. Та кивнула в ответ. У барменши было такое суровое выражение лица, что некоторые посетители оставляли ей на чай, даже если ничего не заказывали. Но видеть Стогова она была, судя по всему, даже немного рада.

– Что-то тебя давно не видно.

– Со вчерашнего вечера – это «давно»?

– Я имею в виду, что обычно ты приходишь раньше. Давай догадаюсь: много работы?

– Вы бы лучше догадались чего-нибудь мне налить. Снаружи льет, как из ведра. Что у вас самое крепкое?

– Ты же знаешь: согласно действующему законодательству после полуночи самое крепкое у нас – это рукопожатие.

– Тогда мне два по сто пятьдесят рукопожатий. Я буду вон за тем столиком.

Сев за столик и стащив с головы наушники плеера, он некоторое время поразмышлял над тем, почему барменша каждый раз так старательно ему улыбается. Варианта было два: либо дама рада, что именно в ее заведении он оставляет всю зарплату и то, что удается занять у еще выживших знакомых, либо побаивается милиции (а он как-то обмолвился, что работает именно там). Первый вариант ему нравился больше. Второй был правдоподобнее.

Консультантом при силовых ведомствах Стогов числился уже несколько месяцев. И за это время вывел для себя пару-тройку правил, облегчающих выживание. Что-то вроде необходимой внутренней гигиены. Самое главное из правил гласило: сделав шаг за порог отдела, сразу же выкини все, что связано с отделом, из головы. Не позволяй себе думать и возвращаться к тому, что было внутри. Иначе это тебя просто сожрет.

Жизнь, которую Стогов вел последние несколько месяцев, совсем ему не нравилась. А если еще и думать о ней в свободное время, то все станет уж и совсем печально. Короче говоря, он знал, что зря это делает, но все равно думал о маленьких людях… о режиссере и администраторше театра лилипутов. Не то чтобы он думал о них что-то конкретное… просто думал. Вспоминал раз за разом, как маленький режиссер стоял перед майором, а тот не торопясь, с удовольствием произносил:

– Наручники и увезти.

Постовой в форме пытался надеть лилипуту наручники. Да только руки у мужчины свободно пролезали через зажимы – слишком тоненькие, слишком детские. Постовой пытался их отрегулировать, подогнать размер, и даже оцарапал режиссеру запястья, а тот просто стоял, вытянув руки вперед, и молчал.

Барменша выставила перед Стоговым бокалы. Он кивнул и тут же выпил один из бокалов до дна. Вечером, шагнув из театра лилипутов прямо под дождь, он в первом же попавшемся заведении заказал самого дешевого и забористого из того, что отыскал в меню. Потом шел через весь город пешком, в наушниках играла музыка, а он время от времени заходил в двери с тусклыми вывесками над входом и заказывал что-то еще. Так что теперь перед глазами заметно плыло, но это было и неплохо. Потому что ради чего еще он и пил все эти омерзительные жидкости, как не ради того, чтобы окружающий мир потерял бы, зараза, свою невыносимую четкость и стал бы лишь неопасным мутным пятном перед глазами?

Иногда дверь хлопала. Кто-то приходил, кто-то, наоборот, выходил под дождь. Девица из-за столика у самой двери иногда улыбалась Стогову через весь зал. В ее улыбке не хватало некоторых зубов.

…Когда режиссера увели, а рассыпанные по полу деньги собрали, переписали номера купюр и тоже унесли, он еще какое-то время оставался с администраторшей. Та чуть не плакала. Он пытался ее утешить.

Взяв со столика в гримерке пустые ножны, он спрашивал у нее:

– А шпага у него была? Или одни только ножны?

Администраторша смотрела на него отсутствующим взглядом, а потом произносила:

– Слушайте, это же все неправда.

– Что неправда?

– Куда его увезли? Он же ни в чем не виноват. Вы же понимаете, что он ни в чем не виноват, а?

– Я не знаю.

– Объясните там у себя, что все было вообще не так. Вы можете им объяснить?

Стогов прикуривал сигарету от догоревшей предыдущей и отвечал:

– Не могу. Я ведь даже и не милиционер. Я всего лишь консультант по вопросам истории и искусствоведения.

Прежде чем покинуть место преступления, майор взял его за рукав и четко проговорил:

– Иди домой. Ни во что тут не лезь. Сегодня твои услуги явно не понадобятся. Мы уж без тебя как-нибудь, понял?

Он понял. Именно поэтому он и сидел теперь в том же самом заведении, в котором сидел вчера и будет сидеть завтра. Здесь же, наверное, проведет и всю жизнь. Потому что куда еще ему идти? Куда бы он ни пришел, там уж как-нибудь разберутся и без него.

В кафе играло радио. Стогов знал эту частоту: джазовое «Радио Эрмитаж». Пошлые штучки типа саксофонных соло, но в такую погоду ничего другого слушать и не хотелось. По столу ползла наглая, не желающая никуда улетать муха. Стогов накрыл ее бокалом и посмотрел, как она растерялась. Потом, приподняв аккуратно край бокала, он пустил внутрь струйку дыма и по секрету сказал мухе:

– Добро пожаловать в мой мир, дружище. Теперь ты тоже будешь всю жизнь долбиться головой в невидимые стены. А потом умрешь, и никому не будет до тебя дела.

Судя по всему, последний бокальчик был лишним. Стогову казалось, что это понимает даже муха. Барменша подошла убрать грязную посуду. Ее на столе скопилось довольно много.

– Еще принести?

– Да, принесите. Два по сто пятьдесят.

– Что-нибудь закусить? Салат? Пиццу?

– Денег нет.

– Девушка вон та про тебя спрашивала.

– Вы же знаете, мне последнее время как-то не до девушек.

Дождь все еще барабанил в окна. «Почему этот город построили именно здесь? – мучался он. – Хотя бы чуточку ближе к теплым и солнечным краям – почему именно здесь? Дождь в Петербурге идет всегда, а работы для такого парня, как я, в Петербурге просто нет… Только консультировать черт знает кого по вопросам, в которых никто не желает разбираться. И ладно бы только отсутствие перспектив, так ведь еще и этот чертов вечный дождь. Круглый год осень, и хотя в этом году осень довольно теплая, но даже самая рекордная жара у нас – все равно холоднее, чем зима где-нибудь на Карибах, откуда к нам притекает Гольфстрим, а наша собственная зима длится восемь месяцев в году, и пусть девушки на улице ходят пока с загорелыми голыми ногами – не успеют они и глазом моргнуть, как на ноги придется натянуть чулочки, а сверху еще и джинсы, а если зима выдастся совсем уж серьезной, то даже и валенки. А потом снег растает, и сразу начнется дождь… а потом я стану совсем старым и никому не нужным, а дождь все не кончится… Впрочем, вряд ли я кому-то нужен даже сегодня».

Из-за столика у входа выбралась улыбчивая девушка. Вблизи она оказалась еще менее симпатичной, чем казалась издалека.

– Скучаешь?

– Не настолько.

Он был уже так пьян, что поднять на нее глаза смог лишь с трудом. Она все равно села к нему за стол.

– Да ладно тебе. Я смотрю, ты тоже совсем один.

Стогов усмехнулся и залпом допил все, что еще оставалось в бокале.

8

– В каких отношениях ты состоял с исчезнувшим актером?

– В каких-то состоял.

– Конкретнее.

– Что вы хотите услышать?

– Я хочу, чтобы ты сказал правду.

– Вы действительно этого хотите? Мне вот кажется, вы хотите просто меня посадить и закрыть дело.

– Давай не будем заниматься демагогией?

– Давайте.

– У тебя в кабинете обнаружена целая куча денег, принадлежащих пропавшему.

– Допустим.

– И я хочу, чтобы ты рассказал мне, как они там появились.

– Это рассказать я как раз могу.

– Отлично. Капитан, вы записываете?

– Вчера, перед тем как исчезнуть, он пришел ко мне в кабинет.

– Зачем?

– По личному делу. Пришел с этой самой пачкой денег в руках. И стал кричать на меня…

– Почему?

– По причинам личного характера. А в конце беседы швырнул мне эти деньги в лицо, ушел к себе в гримерку, заперся там, и больше его никто не видел.

– И это все, что ты можешь рассказать?

– Все.

– Дурака из меня решил сделать, да?

– Почему?

– «Пришел, кинул мне в лицо годовую зарплату, а потом, чтобы не доставлять хлопот, просто растворился в воздухе!»

– Но вы хотели правду. Это правда.

Перед капитаном Осиповым лежал чистый бланк протокола допроса. Осипов успел заполнить шапку и дошел до фразы «По сути заданных мне вопросов могу показать следующее…». Теперь он ждал, когда же можно будет записывать дальше. Иногда вынимая из кармана телефон, он нажимал кнопку вызова. Стогов, как обычно, опаздывал на службу, но Осипов не терял надежды хотя бы дозвониться до него.

Он нажимал кнопку, и сигнал послушно шел через соты сотовой связи, отыскивая в пятимиллионном Петербурге нужного абонента. У Осипова был довольно дорогой телефон, а аппарат, на который поступал его вызов, был старым, царапаным, потрепанным немилосердной судьбой. Джинсы Стогова валялись в ванной, а телефон лежал в переднем левом кармане этих джинсов. На мониторчике высвечивалась надпись «О»: записывать фамилию абонента дальше Стогову было лень. Хозяин аппарата лежал в комнате на диване и не слышал звонка.

Осипов нажал кнопочку «Завершение вызова» и положил телефон на стол перед собой. Несколько раз переложил с места на место дешевые шариковые ручки, поднял глаза на майора. Рукава на рубашке майор закатал и всем телом теперь нависал над особенно маленьким в этой ситуации режиссером.

Насчет того, что режиссер не расколется, Осипов не переживал. Технологию допроса его шеф освоил блестяще. Знал, как именно себя вести, чтобы добиться результатов. Где нужно, майор повышал голос, где нужно, свирепо бил кулаком в стену, сыпал смутными угрозами и усмехался так, чтобы у допрашиваемого кровь стыла в жилах. Все это выходило у него просто отлично. Единственной проблемой было то, что сегодня с утра допрашивать ему выпало карлика, и от этого безотказные приемы выходили какими-то вымученными. Даже самому себе майор казался актером дурацкого шоу.

– Я последний раз предлагаю тебе оформить явку с повинной. Это облегчит жизнь нам и на суде послужит обстоятельством, смягчающим твою вину. Ты же хочешь, чтобы суд принял во внимание твое искреннее раскаяние, правда?

Обеими ладонями режиссер потер опухшие веки. Первая ночь в камере явно далась ему тяжко.

– Бред какой-то. Все, что вы делаете, очень нехорошо.

Майор наклонялся к нему поближе и почти шептал:

– А кто тебе сказал, что я собирался быть хорошим?

Капитан вздохнул и еще раз попробовал дозвониться до Стогова. Гудки выходили долгими и невеселыми. Осипов насчитал их приблизительно восемь, а потом на том конце все же послышалось хриплое «Але?». Капитан встал, вышел из кабинета, плотно закрыл за собой дверь и только после этого спросил:

– Ты где?

– Не знаю. Не исключено, что в аду.

– Бегом на службу. Майор тебя убьет.

– Передай, что он может не беспокоиться. Скорее всего, в ближайшие две минуты я сдохну и сам.

– Вчерашний режиссер вроде как решил дать признательные показания.

– Ладно. Скоро буду. Вернее, не очень скоро.

– Давай бегом!

Одежда лежала на полу ванной, будто истерзанный труп врага. Почему накануне он стал раздеваться именно тут, Стогов не помнил. Несколько гипотез на эту тему у него имелось, но додумывать их хотя бы до середины ему было противно. Какое-то время он неподвижно постоял посреди ванной. Хотелось, чтобы это время не заканчивалось никогда. Но оно закончилось: Стогов подошел к унитазу и едва успел наклониться. Рвало его долго и мучительно.

Умыться ему все же удалось. Не с первого раза и даже не со второго, но удалось. После этого он открыл дверь ванной и вернулся в комнату. Та выглядела так, будто ее бомбили. Через большое окно был виден кусочек Фонтанки, а на диване, завернувшись в простыню, спала девушка. Фонтанка выглядела красивой, а девушка нет. Еще снаружи шел дождь.

Стогов попробовал включить свет. Непонятно зачем: последняя лампочка перегорела еще на прошлой неделе, и ему это было отлично известно. Возможно, это была защитная реакция организма на весь тот хаос, в котором организму приходилось жить последние несколько месяцев. Может быть, организму казалось, что если совершать эти простые и понятные движения, то постепенно все встанет на место. Ты протягиваешь руку и зажигаешь свет. В квартире становится светло и уютно, а через какое-то время светлым и уютным становится и все остальное.

Жаль, что этот фокус не срабатывал. Брюки он не мог выстирать уже больше двух недель, а единственным продуктом в холодильнике был кусочек чего-то давно испортившегося в целлофановом пакете. Ничего уютного жизнь в ближайшее время не обещала.

Стогов сходил на кухню, попил воды из-под крана и подумал, что со спящей в комнате девицей нужно что-то делать. Насчет того, что именно, не было ни единой идеи. Он вернулся в комнату и посмотрел на девицу повнимательнее. Интересно, говорила ли она вчера, как ее зовут?

Девица открыла глаза и улыбнулась.

– Приготовишь мне завтрак?

– Завтрак?

– Ну да. Кофе… бутерброды…

– Ты хочешь, чтобы меня вырвало прямо здесь?

– Фу, какой ты неромантичный.

Она приподнялась на локте и осмотрела комнату. То, что удалось разглядеть, ей не понравилось.

– Не знаешь, куда мы вчера зашвырнули мое белье?

– Повторяю: ты хочешь, чтобы меня вырвало прямо здесь?

Она отыскала-таки одежду, натянула колготки, попросила, чтобы он застегнул ей бюстгальтер, а когда он не смог (руки тряслись так, что он чуть не оцарапал девице спину), посмотрела на него внимательнее.

– Фигово?

– Не то слово.

– Почему ты так живешь?

– Наверное, в этом месте я должен спросить, как «так», да?

– Да.

– Подруга, не могла бы ты собираться побыстрее? Неловко об этом говорить, но мне тут звонили со службы и просили подъехать. Наверное, скоро мое начальство будет звонить снова. Что ему передать?

Начальству Стогова было, впрочем, не до того. Как раз в эту минуту на мобильный майору звонила жена. Отрываться от допроса не хотелось. Разговор с женой у майора вышел недолгим.

– Слушай, ты русский язык понимаешь? Нет? Сколько раз я тебе повторял: не звони мне на работу! Все! Дома поговорим!

Он положил трубку и вернулся к режиссеру:

– Так где, ты говоришь, спрятано тело?

– С чего вообще вы взяли, что его кто-то убил?

– Посреди твоего кабинета вот такенное пятно крови. А вот результаты экспертизы, согласно которым у тебя на руках есть микроследы той же самой крови.

– И что?

– Откуда у тебя на руках кровь? Дятла с ладошки кормил?

– Ну, хорошо. Это действительно кровь нашего пропавшего актера.

– Отлично! То есть ты признаешь, что убил его?

– Нет, не признаю. Я всего лишь треснул ему по лицу, и у него из носу пошла кровь.

– Отличная версия! Она, наверное, вся вытекла, и этот пропавший просочился по перекрытиям ниже этажом, да?

– Очень, просто очень смешно!

– Куда ты дел тело?

– Это мне нужно у вас спросить. Кто вообще сказал, что было хоть какое-то тело? Или вы считаете, что раз он был лилипут, то я просто зарезал его перочинным ножичком и вынес из театра во внутреннем кармане?

– Я не знаю, куда ты дел тело. Но ты не выйдешь из этого кабинета, пока все мне об этом не расскажешь.

Осипов скучал у себя за столом. Допрос продолжался уже почти три часа, но вписать в протокол хоть слово по существу ему так и не удалось.

– Хорошо. Давай зайдем с другого конца. Свидетели показывают, что твой исчезнувший сотрудник последнее время сорил деньгами. Ты подтверждаешь эти показания?

– Подтверждаю. Что-то около месяца назад он действительно вдруг разбогател. Стал приглашать других актеров в рестораны… часы себе купил.

– Вот и расскажи, откуда у твоего пропавшего сотрудника взялись такие денежные суммы.

– Почему вы спрашиваете об этом у меня?

– А у кого ж мне спрашивать?

– У него самого и спросите!

– Как же я могу у него спросить, если он бесследно исчез?

– А я-то здесь причем?!

– То есть где он взял деньги, ты не знаешь?

– Не знаю.

– А кто знает?

Дверь в кабинет открылась. Запыхавшийся и мокрый, внутрь зашел Стогов.

– Я знаю!

Капитан Осипов непроизвольно взглянул на часы. Сегодня их консультант опоздал на службу не так и сильно. По крайне мере до обеденного перерыва было еще далеко. Выглядел он не очень, хотя, судя по запаху, по пути на службу успел заскочить в кафе. Стогов прошел за свой стол, сел, выставил далеко в проход свои ноги в грязных кедах, посмотрел на майора. На стол он положил мятый полиэтиленовый пакет.

– Что это? – спросил майор.

Стогов вытащил из пакета здоровенную старинную шпагу с тяжелым эфесом и положил ее на стол перед собой.

– Шпага с золоченым эфесом. Вещь старинная и цены немалой. Чуть не сто граммов золотого напыления. Но главная ценность даже не в этом, а в том, что от роду этому клинку чуть не триста лет. Представляете? Перед вами середина восемнадцатого столетия.

9

Вечером того же дня был совершен телефонный звонок, который многое в этой истории поменял. Человек, на правой руке которого не хватало указательного пальца, набрал номер и сказал в трубку несколько слов. Чем привел в действие сложную цепочку событий, которые завершились не скоро и совсем не так, как хотелось бы большинству задействованных в истории лиц.

Впрочем, пока говорить об этом еще рано. Поэтому мы возвращаемся в служебный кабинет, где Стогов демонстрирует коллегам старинный клинок.

10

Майор вызвал конвойного и велел задержанного увести. Режиссер сложил руки за спиной и, не оборачиваясь, вышел из кабинета. Только после этого майор поднял глаза на Стогова. Тот совсем ему не нравился. Ну просто ни капельки не нравился.

– Все-таки странно, что такого типа, как ты, до сих пор не поперли со службы.

Стогов вытащил из кармана куртки сигареты и закурил. Несмотря на то, что вообще-то курить в их кабинете было запрещено.

– Не любите гуманитариев?

– Да как же вас не любить? Вы ведь такие милые ребята. Иногда даже бываете трезвые.

Майор двумя руками взял шпагу и немного ее порассматривал.

– Где ты это взял?

– В куртке пропавшего актера вместе с бабками лежали квитанции. Целый ворох квитанций, которые вы, товарищ майор, поленились даже прочитать. Судя по этим квитанциям, наша исчезнувшая звезда уже месяц сдавала в ломбард какие-то вещи. Утром я туда заехал и посмотрел, что это за вещи. Большую часть работники ломбарда успели сплавить, но вот шпагу я успел конфисковать.

– Ты просто пришел и забрал эту штуку из ломбарда?

– Ну да. Оставил им расписку и забрал.

– А что еще он туда сдавал?

– Ломбардщики темнят. Но судя по ордерам, сплошь какие-то удивительные предметы. Старинные украшения. Ордена. Пуговицы с камзола трехсотлетней давности.

– Пуговицы?

– Ага.

– И где, по-твоему, он все это добро раздобыл?

– Понятия не имею.

– Прямо трехсотлетней давности, говоришь?

– Трехсотлетнее не бывает.

Майор вернулся к себе за стол.

– Все равно непонятно. Разжился где-то целой кучей антиквариата. Вместо того чтобы продать ее на аукционе и потом всю жизнь загорать в Гоа, за копейки сдал в ближайший ломбард. А полученные бабки кинул в лицо этому режиссеру и через мгновение пропал. Фигня какая-то.

Стогов только пожал плечами. Он продолжал выпускать дым, самодовольно улыбаться и пахнуть всем тем, чем полагалось пахнуть такому противному типу, как он.

– Чего ты молчишь?

– Расследовать преступления, товарищ майор, не моя работа. Я ведь не милиционер. Всего лишь консультант по вопросам истории и искусствоведения. Но как профессиональный историк хотел обратить ваше внимание на одну деталь. Видите, на эфесе изображен герб владельца? Вот тут. Толстый мужчина в монашеской сутане, два скрещенных клинка и латинский девиз.

– И что?

– Да, в общем-то, ничего. Просто это герб старинного прусского баронского рода фон Мюнхгаузенов. А девиз принадлежит довольно известному отпрыску этого рода, Карлу-Фридриху Иерониму, барону фон Мюнхгаузену.

Он посмотрел майору прямо в глаза и усмехнулся:

– Слышали о таком?

11

С набережной дуло. Она свернула с Литейного, и ветер перестал совсем уж раздувать плащ на ее маленьком теле, но все еще чувствовался. Третья дверь по Шпалерной – и, разумеется, никаких вывесок. Просто крашенная в серое дверь, тяжелая и высотой в четыре ее роста. Или в два роста обычного человека.

Когда-то, лет триста тому назад, на этом месте располагался небольшой дворец царевича Алексея. Потом царевич что-то не поделил с монаршествующим родителем и попытался бежать из России, но был возвращен сюда и, говорят, погиб под пытками, руководил которыми лично папа царевича, всероссийский самодержец Петр Великий, он же Первый. Город только-только строился. Помещений не хватало. В опустевшем дворце стали временно содержать арестантов. Потом его перестроили под дом предварительного заключения. Накануне революции перестроили еще раз, и тогда это была самая комфортабельная тюрьма империи. А теперь это был просто один из городских следственных изоляторов, и администратор театра лилипутов пришла сюда, чтобы получить коротенькое, всего на десять минут свидание с арестованным режиссером того же театра.