Текст книги "Я и сила красная (белая). Век-другой назад"

Я и сила красная (белая)
Век-другой назад
Инна Фидянина-Зубкова

© Инна Фидянина-Зубкова, 2017

ISBN 978-5-4474-4531-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Век-другой назад

Птичка-невеличка

 
Каторга-жиличка.
«Птичка-невеличка»
прибежит к бараку.
Мужики до драки!
 
 
– Кому же ты досталась?
«Со всеми переспалась!»
– От кого родила?
«От лысого детину,
детинку от рябого
и деточку попову.»
– И что же там под рясой?
«Всё что есть, то наше!»
 
 
– А где же твои дети?
«Один зарыт в кювете,
второй схоронен в море,
а с третьим одно горе:
лежит и не вздыхает,
тоже помирает.»
 
 
* * *
Птичка-невеличка,
малая синичка
прилет и скажет:
«Кто с Мариной ляжет,
тому на небе честно
откусит бог то место!»
 
 
Не спи, Марина, не рожай,
на кладбище не провожай!
Царь далеко,
бог высоко,
мать на облаках,
а отец в своих штанах
кабы сидел тихо,
то не родил бы лихо!
 

Сахалин – каторга

 
Смерть, холод, голод, цинга —
не моя это сторона.
 
 
А на моей сторонушке
льётся, льётся кровушка
не за батюшку царя.
Эх, мать-революция!
 
 
А тут хоронят:
никто слезы не обронит.
Кровь студёная, как лёд,
народ к могилушкам нейдёт.
 
 
Как помру, закопают
и родня не узнает.
 
 
Даже Клавка-воровка
не уронит головку:
мужиков ей хватает,
не такой уж завидный я парень.
 
 
Эх, Александровск-Сахалинский,
ты как берег румынский
для жены и сына.
Вот так и уйду безвинный.
 
 
* * *
– И тут кружок собирают! —
привезли мужика из рая,
с материка, значит,
вон он тужуркой новой маячит.
 
 
– А нас то скоро отсюда?
«И не мечтай, забудут!»
 
 
Забытьём позабыто племя,
думать о нём не время,
думать о нём не резон,
в революцию мир влюблён!
 
 
И миру никак не спится:
лица мелькают, лица
и сгорают дотла!
Кому ж ты тут, челядь, нужна?
 
 
Разойдутся каторжане печально
по баракам, по лавкам спальным,
накроют мослы сюртуком:
– Вспомнят о нас… потом.
 
 
*
Пока солнце одаривает светом,
смейтесь беззубой улыбкой, за это
о вас не напишут романов,
ведь каторга – неприкрытая рана.
 

Терпение и мечта

 
Я не терпел ни божьего уклада
ни наглости воров,
ни хамства, ни отсутствия зарплаты
и ни священников. Ну что ж.
 
 
Я не терпел, как многие другие,
когда шериф плюёт тебе на грудь:
я мог и от шерифа в степи двинуть,
уж там за мною точно не придут.
 
 
Я не терпел и женщин-проституток
и их притворный смех,
я не терпел разгульных пошлых шуток.
Я не терпел почти что всех!
 
 
Я мог уйти не оглянувшись
и на «прощайте» промолчать,
я мог, когда хотел, вернуться
и даже «здрасьте» не сказать.
 
 
Я почти бог, и я свободен,
я точно знаю как дышать,
когда в твой мир никто не входит.
И буду дальше так шагать.
 
 
* * *
Но однажды пришла какая-то сила
и меня под себя подвалила:
я должен был сдать оружие,
помыться, побриться (так нужно им),
да на завод шагать строем
и даже с начальством не спорить.
 
 
Я терпел это долго:
может год, может два. А толку?
Меня превратили в раба!
Бежать? Но куда?
 
 
Я всё вспоминал о рае:
когда меня не хватали,
и я не плевался в ответ.
Нет больше счастья, нет!
 
 
Но как-то раз
я ушёл через лаз
в Канаду.
Говорил сам себе: «Так надо!»
 
 
Дошёл до самого севера,
поселился у берега
небольшого залива.
Сижу с удочкой, ожидая прилива,
на спине ружьё-карабин.
 
 
Я на воле, и я один,
жду, когда шторм пригонит терпение,
которое скажет: «Без сопротивления,
парень, мы тебя снова достали!»
 

Индейская девушка

 
Брось свои пистолеты!
От твоих арбалетов
умирает последний медведь,
ступивший на эту твердь
на два миллиона лет раньше, чем ты.
 
 
Хохочешь? Ну хохочи.
Пистолеты всегда неправы.
А тебе до человеческих правил
не даст дожить новоземелец:
смотри, от его пуль умирает индеец,
тело которого не индевеет,
а устремляется ввысь…
 
 
Ты за него держись!
И его кровь в тебя перельется.
Видишь, как он смеется,
размахивая арбалетом
в 2025 лето.
Зачем он делает это?
 
 
А ты
пистолет свой держи
покрепче,
с ним тебе будет легче,
с ним тебе будет надёжней!
 
 
Медведь свои кости сложит
и даст тебе силу.
Ведь нету тебя красивей
в этом мире не вечном.
Лишь твоя душа, человечек!
 

Выбор – Темза

 
Выбор: «Всем иль никому?»
– Я бы богу одному!
«Бог на небе далеко.»
– Тело потное липко.
 
 
У дочки проститутки
выбор не до шутки:
«В монахини или как мать?
Платок иль моду догонять
в кружевах, в таверне?»
 
 
– Но трапеза скупая в келье! —
душой чиста, чело в грехе. —
Вот Темза-мать, спрошу на дне.
 
 
* * *
В темных водах Темзы поймали мертвяка:
девчонка молодая, золота серьга,
одета в белый саван, ноги в кружевах.
И бог по ней не плакал:
нет слёз на детский прах.
 

Говорила мне берёзонька

 
– Берёзонька моя милая,
берёзонька красивая,
расскажи, берёзонька,
девочке работящей,
поведай, берёзонька,
девушке не гулящей
всю судьбу-судьбинушку,
где встречу половинушку:
толь на берережку у реченьки,
то ли дома у печеньки,
а может, в лесу,
иль на пашню-полосу
как выйду,
так и милого завиду?
 
 
Зашептала берёзонька,
склонившись низёхонько:
«Милая ты моя, Маша,
нет девицы краше,
нет тебя умнее,
подрастай скорее!
А как вырастешь большая,
то стоя у самого края
берега крутого,
паренька увидишь молодого,
в лодочке, плывущей по реченьке,
то не слушай его ты реченьки
и замуж за него не ходи,
потому как у тебя впереди
десять дочек,
десять сыночков,
во дворе скотина
и дел половину
не переделаешь за день.
На кой ляд тебе это надо?»
 
 
Вздохнула Маша радивая,
сказала: «Спасибо, родимая!» —
и побежала расти-подрастать,
на бережку крутом поджидать
в лодочке паренька молодого.
Не страшно ей дело людское!
 

Уход в сибирь

 
Мужики и бабы,
очень сильно надо:
«Говорят, в сибири
всех царей убили,
без царей в сибири
хорошо зажили.»
 
 
– Мужики и бабы,
какого чёрта надо?
 
 
«Надо, ой как надо!
От барского уклада
болит у нас головушка,
и мёртвая коровушка
не доена, а съедена
боярскими медведями.»
 
 
– Мужики и бабы
лежали б на полатях,
сидели и смотрели,
как хлеба поспели.
 
 
Но не сидится мужикам,
не лежится бабам:
дали наши дёру
до самого бору,
до чащи, до леса!
 
 
Есть к жизни интереса:
«Избу срубим, будем жить,
на охотушку ходить.
Мост построим у реки,
чтобы наши рыбаки
наловили на уху
небывалую плотву!
 
 
А в корзинке у нас
петух с курицей – раз,
утки две и два гусёнка —
это три! А ты, девчонка,
шибко к нам не приставай.
Твой дед с сибири? Внук наш, знай.»
 

Души горбатые, дети

 
Пошла я в тине болотной топиться:
зачем мне знать ваши лица,
которые лишь хохочут
надо мной и моею дочей!
 
 
Вот ты, болото, не знаешь,
что родила я в сарае,
одна родила, без мужа.
Теперь с нами никто не дружит.
 
 
А болото мне отвечало:
«И куда ж ты полезла такая?
Дитя на старую мать останется,
а та ведь скоро представится.
Ты душу в воде не утопишь,
она будет летать и хлопать
крылами своими горбатыми
над маленькой дочкой и хатою.
Вот в чьи руки дитё попадёт
или так, само отойдёт?»
 
 
А я болото не слушала,
себя жалела, и в уши мне
водяной шептал: «Утопись,
жизнь постыла, за свет не держись,
видишь, тьма кругом и прохлада,
не ходи до дома, не надо!»
 
 
Я сидела в болоте зыбком
с отупевшей душой, и хлипко
хлюпали лягушата.
 
 
Вдруг душа моя виновато
сама покинула тело,
над хатой родной полетела,
крылами чуть ли ни топая.
Дверь в ожидании хлопала.
 
 
– Мама! – дочка кричала.
Старая бабка вздыхала.
И не было зла на свете,
лишь души горбатые… дети.
 

Мой дом – моя семья

 
Нашу семью за версту видно!
Домище у нас завидный
строится всей роднёй.
А комнат то, комнат в нём:
кухня, две спальни и зала.
 
 
Чего ещё не хватало?
Живи и рожай детей
да работай быстрей!
 
 
Ведь у нас на Руси как ведётся:
кто не спит, у того скотина пасётся,
кто на печке зад свой не греет,
у того Маши растут и Андреи.
 
 
Вот вы на меня поглядите:
плечи, морда… боритесь,
ни за что не завалите!
Потому как не грею завалинку,
а бревно на плечо и вперёд!
 
 
Глянь, как дом мой встаёт,
стены на солнце играют.
Аж до слёз пробирает!
От зависти плачут лентяи.
 
 
А я скоро стану батяней
(жинка сидит, еле дышит):
«Не рожай, пока дом не вышел,
яко с картины лубочной.
Ну ладно, рожай, мой клубочек!»
 
 
Детей нам красивых надо,
таких плечистых, как папа,
таких же шустрых, как мать,
и спесь, которую не отнять!
 
 
С такими думками и домище достроен.
А фамилия наша – Егоровы.
Кому не нравится, мимо ходите
да глядите,
счастье наше не сглазьте!
Добрым людям мы говорим «зрасьте»
и кланяемся низко.
 
 
* * *
Но тем временем близко, близко
подходила к дому их революция.
Ну что ж, Егоровы, теперь сбудется
«счастье» трудового народа.
А вас раскулачат «уродов»!
 

Щи варила стрелецкие

 
Говорила, говорила.
Говорилку не зашить!
Говорила, что любила
щи стрелецкие варить.
 
 
Щи варила стрелецкие,
речи вела повелецкие:
велела, повелевала,
чтобы каша в печи поспевала,
чтобы рос в огороде горох,
чтобы царь наш батька усох!
 
 
Палка была на скалку,
палка была на галку,
палка была на пса,
а на нашего короля
ни палки нет, ни оружия.
 
 
Щи варю безоружная
да капусту квашу,
хвалю Рассею нашу
и мужа жду безвестного,
всем (никому) неизвестного,
самого отважного
с жизнью не налаженной.
 
 
А речи веду повелецкие,
щи варю стрелецкие
и муженька жду расстрельного
всё сказавшего, пустомельного.
 
 
Умирай, дурак, на своей каторге.
А обидушка к твоим отцу, матушке
на шею кинется да повесится.
 
 
Я щи варю, во мне бесится
на тебя, башка дурья, злобушка:
и века пройдут, а власть в зазнобушках
у бога хаживать будет,
а ты жил иль нет – скоро забудут.
 

Видно вам нас, не видно

 
Речник, печник и старые мотивы.
Боже, как некрасиво
песню пел прохожий семьянин.
Мы в тылу, а он один.
 
 
Завидно, завидно, обидно:
мы сидим, а он поёт.
Господи, как он идёт!
Он идёт – не падает,
а мы падалки.
Вот надо нам!
 
 
Подбери, Маруся
свою губу, не дуйся.
Раз взяла револьвер,
говори, что всем пример
только это дуло,
пока оно не вдуло
тебе, Маруся, в место,
где ты была невестой.
 
 
Речник, ручник и старые мотивы.
До чёрта, как некрасиво
песню пел семьянин прохожий!
 
 
До чего он на нас непохожий:
мы в тылу, а он на свободе
ходит, ходит и бродит,
эх, набродит большого леща!
 
 
Это не революция,
а усталость от жизни.
Видно вам нас, не видно?
 

Я и сила красная, белая

 
Раскраснелось небо ликом,
засмородилась земля,
раскричалась страшным криком
взбаламошена душа!
 
 
Накукарекался петух,
солнце село за кусты,
а по сёлам бродит слух:
«Деревенские мечты
кончились, какие есть,
больше незачем нам жить,
ведь по свету ходит смерть,
революция, блин ты!»
 
 
Нехорошие дела
во дворах застыли,
бородаты мужики,
просятся в Батые:
один к белым,
другой к красным.
 
 
Я одна осталась,
как уселась на скамейку,
так в любви призналась
белому командиру,
красному комиссару,
а сама за пирожком и лесами!
 
 
Добежала до сибири,
до самого Урала.
Осела в глухомани
и больше не мечтала
ни о левых, ни о правых.
Я девочка хорошая!
 
 
Лишь две косыночки с собой
лежат красиво сложены:
одна красная, другая белая.
Как придут большевики,
буду знать, что делать то!
 

(или читаем «меньшевики» – кому как нравится)

Белые и красные

 
Красные, белые, красные,
подвиги ваши прекрасные,
подвиги ваши спелые,
сабли в руках, руки смелые!
 
 
Белые, красные, белые,
что же вы с нами сделали:
шашками, копьями, пулями!
Миллионы под вами уснули ли?
 
 
Красные, красные, белые,
что бы без вас мы делали:
искали б кто за народ
вот так пойдёт и умрёт.
 
 
Красные, белые, белые,
лица ваши сгорелые,
дети ваши пропащие,
жёны да мамки уставшие.
 
 
Красные, красные, красные,
войны ваши ужасные,
матерные слова
и оторви голова!
 
 
Белые, белые, белые,
деревни стоят угорелые,
но гордо растут города!
/ Бело-красная я /
 

Бей в барабаны

 
Бей в барабаны, башмачник!
Играй на трубе, солдат.
Всё равно падёт смертью храбрых
не господин, а раб.
 
 
Шли полки Святополка,
кровью лилась река,
но всё это было без толку,
победа на «вы» не шла.
 
 
Так бей в барабаны, башмачник!
Играй на трубе, солдат.
Самый маленький мальчик
знамя несёт и рад.
 
 
Играйте, дети, растите,
скоро пойдёте в полки,
кровь свою отдадите,
господину это с руки.
 
 
Бей молоточком, башмачник.
Играй на свирели, солдат.
Между войнами есть перемирие:
баба, рожай ребят.
 
 
Вера одна есть на свете:
придут времена времён,
когда боя не будет вовсе,
когда господ подомнём!
 
 
Капала, капала, капала,
капала кровью река.
Плакала, плакала, плакала
по пустякам весна.
 
 
Баба гуляла гулящая
по траве без цветов:
«Прости меня, мать, я пропащая
жизнью жила без снов.»
 
 
       * * *
Не бей в барабаны, башмачник.
Замри, не играй, актёр.
Слышишь, маленький мальчик
говорит уже миру: «Позор!»
 

Десять тысяч ребят (гражданская война)

 
А за мной стоят десять тысяч ребят,
а за мной стоят десять тысяч девчат.
 
 
А за мной страна молодая Русь —
за моей спиной, за неё дерусь!
 
 
За неё умру – умереть легко,
главное, чтоб жизнь неслась, как колесо!
 
 
Десять тысяч парней на ружьё идут,
десять тысяч девчат себя не берегут!
 
 
Не сберёг и я молодую жизнь
как пошел, так слёг. За меня держись
десять тысяч ребят, десять тысяч девчат.
 
 
А ну вставай ка в ряд, солнечный отряд!
 
 
Счастье не придёт, счастье не видать,
черт с ним, за него будем умирать.
 
 
Под крестом лежат безверные сынки,
под крестами спят девки, не попы.
 
 
Только пыль столбом у дороги той,
где комсомол лежит самый молодой!
 
 
Тихо, не буди буйных тех парней
и не колыхай девичьих ноздрей.
 
 
Слышишь, счастье ждёт новые сердца,
новые тела: десять тысяч, я.
 

Изба читаленка

 
«Собирайся, народ,
литература к вам идет!
А литература —
это, брат, культура.
Знаете что такое культура?
Это ты не дурак и ты не дура.
 
 
Видишь, штык – он боец молодец!
Но главный кузнец
пролетариата —
это книга. Не смейся, что маловата.
Она главное оружие наше!
 
 
Вот сын Пётр у тебя и дочь Даша,
а что они знают о буржуазии?
Ничего! Маркс и Энгельс нам говорили
(из этой книжицы маленькой):
загнивает капитализм, как ни старается.
 
 
А Ленина не читать вовсе стыдно!
Он из тьмы нас вывел. Обидно
нам, классу рабочему,
слушать как вы, крестьяне, хохочете!
 
 
Хватит поповского смрада!
Организуем читальню. Так надо.
Завтра же малышей приводите
и взрослые обязательно приходите.»
 
 
Как бы то ни было,
вся деревня в читаленку прибыла:
послушали тезисы и манифесты,
почитали рабоче-крестьянскую прессу.
 
 
И деток своих учиться оставили,
чтоб вырастали те
на дядю Владимира Ильича похожими.
 
 
Путями сложными
приходило в дома просвещение.
Но твёрдо знали мы:
свет есть – учение!
 

Новый учитель

 
– Куда же вы, бабоньки?
«За водою!»
– Ой ли за водою,
а меня возьмёте с собою?
 
 
«Не берём мы с собой
парней пришлых, неграмотных.
Мы правильных
кровей казачьих.
Морд не любим цыплячьих!»
 
 
– Вы бабоньки, на меня оглянитесь
да хорошо приглядитесь:
такого, как я, казака
поискать ещё долго придётся!
И коню моему неймётся.
А ну, покажите ваших детишек:
казачат девчонок, мальчишек.
Буду делать из них грамотеев.
 
 
«А ты сам то кто?»
– Андрей я Андреев,
ваш новый учитель,
до избы-читальни ведите!
 

Как хитро я замуж ходила

 
Ходила я, бродила, замуж не пошла:
пять женихов, три жениха, два.
 
 
Ходила, бродила, думала,
через десять лет замуж надумала,
надумала замуж, а женихов нема.
 
 
Я в сельсовет пошла:
«Замуж хочу, мочи нет,
но женихов простыл след;
посодействуйте, пожалуйста,
а то скоро стану я старая!»
 
 
Председатель лицо своё морщит:
«Тридцать лет – возраст хороший.
Поди-ка, Любаша, домой,
будет жених тебе холостой!»
 
 
Пришла я домой, села, жду:
бигуди, ресницы – всё как на вражду,
платье наглажено,
рот напомаженный.
 
 
Стук в дверь. Председатель заходит:
«За меня, мадама, пойдете?
Будьте моей женой,
парень я холостой!»
 
 
Что-то я даже зарделась
(не ожидала), разделась
и сказала: «Хочу ребёнка!»
Ребёнка мы делали долго.
 
 
Свадьбу сыграли в сельском совете.
Самой красивой на свете
была я невестой,
потому что брюхатая. Честно!
 
 
А потом хорошо мы жили
и никогда не тужили!
Я председателева жена,
председателев сын у меня,
и сама я – передовая доярка
Любовь Николаевна Славка.
 
 
И дом у нас полная чаша:
сын, муж председатель и каша!
 

Я девушка настойчивая

 
Ой, какая я девочка красивая,
какая я девочка милая!
 
 
Собралась и попёрлась в гости
к дружку хорошему,
никем не спрошенная:
«Туки-туки, не ждали,
хороших девушек, может, звали?
Не ждали, а я пришла,
открывайте замки, ворота!»
 
 
Стою, жду у ворот,
никто открывать не идёт.
 
 
Обиделась я, через забор полезла,
я ведь девушка честная:
раз пришла, значит, пришла,
назад не вернусь никогда!
 
 
«Открывайте, хоть и не ждали,
своей подруженьке Вали!»
Тишина. Все вымерли что ли?
 
 
Я оконце быстренько вскрою:
вдруг там труп на трупе лежит,
иль дружок топорищем прибит?
 
 
В окошко влезла. Хата пустая.
До чего ж я дурная!
Все в сельсовете сегодня
на очень большущей сходни
решают вопрос:
когда на покос?
 
 
А я девчонка сознательная:
вставлю стекло старательно
и бегом в сельсовет!
 
 
– Где тебя носит сто бед?
«Да в уборную я ходила.»
– Проходи, Валя, берут тебя бригадиром!
 

Дела на совхозной сходке

 
Собрался народ:
«Дальше вместе пойдёт
наш пароход,
перёд и только вперёд!»
Решили, постановили,
никто ни с кем не согрешили!
 
 
И паровоз пошёл.
Дед Макар штаны не нашёл
на этом всеобщем собрании.
 
 
А бабки-язычницы партизанили
за общественным паровозом:
«Ну здравствуйте, люди, с совхозом!»
 

Чукча не знает по-русски

 
Чукчи-читатели,
яранго-старатели
ждут своего геолога
с газетой «Труд» или с историей
о победе коммунистического труда:
«Вот это да!»
 
 
Чукчи-читатели,
чукотко-копатели
ждут новостей,
ждут не дождутся вестей
про начало социализма,
про крах капитализма,
про трамваи зелёные
и необъятные русские территории!
 
 
А когда новостей дожидаются,
то улыбается
полубеззубой улыбкой
каждый чукотский политик,
и тыча в газету пальцем:
«Это товарищ Сталин?»
 
 
– Да, а это поезд быстрый! —
геолог, он не капризный,
расскажет, как к пятидесятому году
к Чукотке летать будут самолёты
с туристами на борту.
«А зачем?» – И сам не пойму!
 
 
* * *
Чукче-читателю сложно
даётся грамота, он осторожно
повторяет слова:
«Земля – круглый шар она.»
 
 
Чукча – два глаза узких,
чукча не знает по-русски,
чукча читать пытается.
И чёрт возьми, у него получается!
 

Война 41—45

Русь шла на войну

 
Русь никуда не спешила,
она ведь шла на войну,
и её грозная сила
крепла от дня ко дню.
 
 
Собирались бабы в кружочек,
разжигали свои костры:
«Как же нам жить без дочек,
куда денутся наши сыны?»
 
 
Некрасивое солнце светило,
ослепляя наши сердца.
«Что же это такое было?»
То и было – пришла война.
 
 
            * * *
Врастая в землю, как в плазму,
солдат к границе ползёт.
Я успела забыть эту фразу:
«Вперёд и только вперёд!»
 
 
А ну, вспоминай, мать, былое
и становись под ружьё!
У меня было их только двое:
две дочки – врагам назло.
 

Наши мёртвые нашим детям

 
Это горе было наше.
И его не приукрасит
этот пушечный снаряд
летящий в ряд подряд, подряд!
 
 
Красиво сложим на пригорке
от нарядов все осколки —
это наши души. Плачем.
 
 
Нет, не можем мы иначе,
отвечаем на обстрелы
(наши губы онемели),
отвечаем градом в гадов.
 
 
Ширятся, растут отряды
в наши славные войска!
Вот и всё. Война ушла.
 
 
Хорошо ль судьбе иль плохо,
подрастай, мой милый кроха,
свою землю береги
и беги, беги, беги
к тому страшному пригорку.
 
 
Где снарядов те осколки
нашими кричат сердцами:
«Чёрной силы нет уж с нами,
чёрна сила вся ушла
на другие города!»
 
 
Теперь там пригорков куча.
Ты учебник свой не мучай,
а следи, чтоб тёмна рать
опять не вышла воевать.
 
 
            * * *
Вздохнула кроха, не спеша
зубрить учебник свой пошла,
но смутно стало на душе:
«Как будто я на той войне.»
 

9 Мая

 
На печальку накладывалась печалька.
Та война, эта. Да, жалко
не себя, а уже сыночков,
дочек, внуков. И колобочком
покатилось эхо расстрелов!
 
 
А ты, старая, что пригрелась?
– Не дадим забыть наши лики! —
блики фашистские, блики
и порохом пахнущие города.
 
 
9 Мая всегда,
9 Мая навечно!
Плакала б ты, человечек,
как-нибудь не так горько.
 
 
Вырастает от слез твоих болька
у маленьких внуков-внучат,
те знать ничего не хотят.
 
 
Они пока не успели,
как вы, сосчитать потери,
они смотрят на нас с укором,
с укором, который
рвёт у ангелов души!
 
 
9 Мая снаружи,
9 Мая внутри.
Иди, бабка, в дом и жди.
 

Ангелы войны

 
Ангел с белыми крылами
говорил, что небо плачет.
Небо, оно просто небо,
ничего оно не значит.
 
 
Ангел с красными крылами,
разрывая злую силу,
говорил, что нет уж с нами
тех, кого давно убил он.
 
 
Ангел с чёрными крылами
улетел уже далёко;
что ему тут не жилось:
хорошо, тепло, глубоко.
 
 
Так цвета перечисляя
крыльев ангелов мохнатых,
я сидела у порога
полудохлой своей хаты.
 
 
Кошка мордочку лизала,
капала вода из крана,
я с работы не встречала
мужа милого Ивана.
 
 
Говорят, Ивашка мёртвый
далеко по небу ходит;
я ему рукой махала,
он ко мне во сне приходит.
 
 
Сядет тихо у кровати
и расскажет, как несмело
я его поцеловала
в тот наш вечер самый первый.
 
 
Вспоминает, вспоминает,
а потом крыла наденет
и исчезнет – улетает,
зная, что жена поверит
в кучу подвигов громадных,
там на небе совершённых,
и в злых демонов мордатых,
ангелами убиенных.
 
 
Ангел белый, Ангел красный,
Ангел чёрный и цветной.
«Ваши подвиги прекрасны!» —
шепчет скрипом дом чумной.
 
 
Я сидела у порога,
обрывая с клумб цветы
и считала виноватых
Ангелов своей беды.
 
 
Ангел белый (самый злой)
не был никогда со мной.
Ангел чёрный (бедоносец)
жизни наши он уносит.
Ангел красный (это войны),
пусть он спит всегда спокойно.
 
 
Нервно капала вода,
кошка пила из ведра,
я письмо пишу Ивану:
«Никогда не будешь пьяным,
никогда не будешь злым,
потому что молодым
я запомнила тебя.
Всё. Прощай.» И я пошла
на войну, как на работу,
красной Армии в пехоту.
 
 
            * * *
А сегодня я мертва;
мама, ты прости меня.
Ангел белый, Ангел красный,
Ангел чёрный и цветной.
Ангел самый, самый страстный
молча ходит вслед за мной…
 

Чем болели деды

 
Маленькие войны —
маленькие беды.
И никому не расскажешь
чем болели деды.
 
 
Деды болели горем,
деды болели разлукой
и самою плохою
(поиском бога) мукой.
 
 
Дедам на печи не сиделось,
им в бой какой-то рвалось!
Хотелось им, ни хотелось,
но «оно» не сбылось.
 
 
Помечтали и будя,
чёрт пришёл за тобой,
а на памяти хлипкой
конь, жена, дом с трубой.
 
 
На пороге застыла
в глушь зовуща Аука:
«Если б мы не болели,
погубила б нас скука.»
 
 
Никому не расскажешь
все свои ты боляки,
потому что не помнишь
вашей юности драки:
маленькие войны —
маленькие беды.
 
 
Долго не забудем чем болели деды:
самогоном, простудой, любовью,
полем колхозным и кровью
первых драк неуёмных!
 
 
«Пишешь, дед?» – Я помню!