Текст книги "Улица Бед. Стихи о жизни нелёгкой"

Улица Бед
Сахалин-господин
Инна Фидянина-Зубкова

© Инна Фидянина-Зубкова, 2017

ISBN 978-5-4474-6123-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Улица бед

Добро гуляющее

 
Добро, гуляющее по деревне и городу,
седина и бес ему в бороду,
недобрыми занималось делами,
зловещими мучило снами,
беспросветной накрывало тоской
и податью, как пеленой:
подать нищим, подать в казну,
подать сирым, подать попу.
 
 
Добро, гуляющее по деревне и городу,
сединой обеляло бороду,
прикрывало людские похоти,
грехи отмывало от копоти
и складывало в рядок:
грех за взятку, грех за стишок,
грех за убийство, грех за тираду.
 
 
– Не надо добра нам, не надо! —
кричал уставший народ. —
Засуньте себе его в рот,
добра вообще нам не надо!
 
 
Покладистая поклада.
Уходило добро… Провожаем,
дела свои обеляем —
выбелили набело.
Бес в ребро! Не надо нам
божьей милости от природы,
Не к добру добро народу,
хорошо и так жить в коем веке,
мы ж не люди, а всего лишь человеки.
 

Будем время ворошить

 
Будем жить, будем жить,
будем время ворошить,
а во времени песок
что сквозь пальцы… Занемог
грозный дядька постовой,
отпахав свой срок. Не мой
вымпел на суку повис.
Я сижу, латаю стих:
«Будем жить, будем жить,
будем время ворошить!»
 
 
А во времени стена,
очень прочная она,
туда смерду нет пути!
 
 
«Ты стихи свои пиши
и не думай о былом.
Вечность в вечность соберём
и рассыпем Землю в прах,
а во всех твоих словах
мы найдём изъян могучий! —
смотрит демон вниз из тучи
и внушает: – Будем жить,
будем время ворошить
и не думать о делах
вседержителей. За страх!»
 

Ледяные варежки

 
Я скоро надену тапочки,
праздничное пальто
и ледяные варежки,
на площадь выйду. Я тут никто.
 
 
И закричу, наверное,
или пойду домой,
а на маленькой кухоньке
сниму тапочки и пальто.
 
 
Но ледяные варежки
скажут мне: «Бытиё
просто так не уходит,
на душе не оставив след.
Если ты чувствуешь холод,
значит, тебя уже нет!»
 
 
«Да, конечно», – вздохну я.
Вот руки немеют уже,
а ледяные варежки
клонят меня ко сну.
 
 
Нет, мне незачем площадь,
трибуна мне не нужна.
«Я никто!» – так думать ведь проще,
и мимо людей прошла.
 

Говорила б я с вами

 
Я живу в зачарованном доме,
в зачарованном доме живёт моя кошка,
мёртвая кошка… немножко.
Тут же горшок с цветами.
 
 
Говорила б я с вами
о любимой себе бесконечно,
но зачарованная квартира
дверь открывает: в вечность
сразу же попадаю,
а там говорю: «Бог с вами!» —
ведь я попадаю в вечность.
 
 
Руби, батяня, скворечник
и сразу же поджигай!
Да лихом не поминай,
я уже иду за тобою
к мёртвому, мёртвому морю.
 

Нет, не сидеть мне по тюрьмам

 
Ах, какие железные нервы
в Матросской той тишине!
Мне не бывать там, наверное,
я и так всё время на дне.
 
 
Дно, оно хуже распада,
дно – поволока сна.
А душа всё просит награды.
Нет, это не про меня.
 
 
Про меня королевские мысли,
про меня ожидание, смерть.
Что? Я сумела выжить?
Да нет же. Как пахнет весной!
 
 
А там, в тишине Матросской,
может быть, очень темно.
Нет, не сидеть мне по тюрьмам —
меня дно пригрело давно.
 

Деревня дураков

 
Мы в деревне Дураков
долго жили без мозгов.
 
 
– Вы в деревне Дураков
как живёте без мозгов? —
нам всё время говорят.
 
 
Очень мутный это взгляд,
ведь мозги искали мы:
две руки, две ноги,
голова, плечо, живот.
А мозги? Нет, в ум нейдёт!
 
 
Значит, жили без мозгов
мы в деревне Дураков.
Хорошо, неплохо жили:
сеяли, пахали, жнили,
свадьбы весело играли,
много деток нарожали.
 
 
Так бы жили мы всегда,
но пришла одна беда:
к нам приехал муж учёный
и пером своим точёным
стал выискивать «ай кью»
от дурака да к дураку!
 
 
Всех ощупал, осмотрел
ерундой поднадоел,
глупыми вопросами
о цифрах и о космосе.
 
 
Мы в ответ сказали так:
«Космос – это всё пустяк,
главное, спасти покос
от дождя, коров и коз!»
 
 
Но училу не унять,
он пошёл нам раздавать
маленьку брошюру:
«Книжица не дура!»
 
 
Заглянули мы в неё,
там ведь то ещё дерьмо:
«Не Россия – ваша мать,
а Америка». Как знать,
что нам, дурням, ближе:
может, то, что выше?
 
 
И совсем не думая,
решили мы по умному:
возвести забор большой
вокруг деревни родной.
 
 
Забор назвали СНГ —
«Свои Ноги к Голове»
кажется, поближе.
 
 
Плюнул муж и вышел.
И пошла голова ученая!
А куда? Да чёрт его знает,
до сих пор Зубкова шукает,
а как найдёт, так скажет.
Тут его и повяжут.
 

Копилка страстей

 
Мы в копилку страстей
побольше кинем новостей.
 
 
Новость первая, самая страшная:
королевство наше бумажное,
и под каждой обёрткою никотин.
«Не забудем! – кричим. – Не простим»! —
на площадях самых жутких,
по которым не ходят маршрутки,
а вроде в шутку или всерьёз,
на брусчатке застрял паровоз.
 
 
Новость вторая (не такая активная)
про нашу жизнь прогрессивную:
все ракеты, не долетев до Луны,
оторваться от Земли не смогли.
Так и закончилось марсианское чудо:
если есть корабли, то они из верблюдов.
 
 
Третья новость самая смелая:
стоит страна где-то там, белей белого,
жить в ней вовсе не страшно,
потому как красочно разукрашен
божок перламутровой краской.
Нет, он не скажет «здрасьте»,
но от этого жителям той страны
ещё веселей. Увы,
на белом свете больше нет новостей.
 
 
Поэтому шапку снимай поскорей
и кидай её в небо,
видишь, как оно светло!
Это значит, что ты на свободе
и ноженьки не в колоде,
на сердце дружок иль подружка.
А копилка ещё послужит
для денег звонких, пузатых
и лап загребущих, мохнатых.
 
 
Вот так бы и я жила,
да обнищав, сошла с ума.
 

Модный приговор

 
Век за веком, век за веком
где-то жили человеки,
что летали в небеса.
«Не, ну эт не про меня!»
 
 
Век за веком, век за веком
просто быть бы человеком;
да были б руки: топоры
вырубят на всех гробы —
ложись и лети!
 
 
«Что же там на небеси:
золотые города
иль кругом одна беда?»
 
 
Век за веком, век за веком
там летали человеки
и рубили топором
очень модный приговор:
медь попу и смех болвану,
власть царю и смерть тирану.
 
 
«А куда они летят?»
Да хоть на Марс, а нам плевать!
 

Хоронила я мужа

 
Хоронила я мужа, закапывала
тридцатью лопатами закидывала:
лежи родной, не подымайся,
дыши мой милый, не сдавайся!
 
 
Ах ты, чёрт окаянный
належишься, встанешь первозданным.
Просыпайся, чего разлёгся!
Почему тебе не встаётся?
 
 
Не поётся, не пляшется,
в кулачном бою не машется,
с девками не гуляется.
от чего душа твоя мается?
 
 
Пойди-ка, пройдись по воле:
поищи-ка лучшей ты доли,
кресты на могилках потрогай.
Поймёшь какой ты убогий.
 
 
Не у бога забрали забрало,
я твою жизнь украла
да на себя повесила.
Самой красивой невестою
разгуляюсь на новой свадьбе
Чёрт придёт: «Ай, украсть бы!»
 
 
А ты полежи, подумай,
раз ты у нас самый умный.
 
 
        * * *
Но думать мужу не хотелось.
А у меня колесом всё вертелось:
в поле, с поля, до хаты,
и кругами ходит, ходит чёрт горбатый.
 

Мужики и просто дети

 
Жили-были на планете
мужики и просто дети.
Мужикам хотелось строить,
воеводить, мастерить.
 
 
Просто детям не хотелось
по-мужицки материть
лес, дорогу и друг друга.
 
 
Мужики сказали: «Худо,
надо, братцы, что-то делать,
ведь народ растёт несмелый.
Нужно просто детей
отобрать у матерей
и устроить в лесорубы.
Вот тогда будет не худо!»
 
 
Порешили, совершили:
просто деток отлучили
от грудастых матерей,
увезли с собой скорей.
 
 
Привезли в леса, в леса
и пустили в погреба,
одели в робу:
«А теперь попробуй
не покрыть нас матом
(мы, вроде, виноваты).»
 
 
Дети глянули устало,
матюкнулись, рядом встали
и валили лес, лес
под чей-то волчий интерес.
 
 
Быстро дети повзрослели,
просто так заматерели
и сказали себе:
«Материть будем уже
не отцов-дураков,
а у власти злобных псов!»
 
 
Как вымолвили это, так и сгинули.
Их искала вся планета. Они двинули
по другим мирам да с пилами:
пилить, материть тех, кто вынули
жизнь из душ ни в чём неповинных.
 
 
Ты забыл о том? А было ведь.
 

Рот зашей

 
Я сидела, зашивала
белой ниткою свой рот.
 
 
Дай мне, мама, покрывало,
я укрою им народ,
чтобы больше не просил он
пирогов и калачей,
да на власть чтоб не гундосил.
 
 
Говорю им: «Рот зашей,
рот зашей и не проси!
Тихо сидя на печи
ты закройся в покрывало,
чтобы вас я не видала,
не видала никогда!»
 
 
* * *
Улетит душа моя
в бездну синюю навечно.
Рот зашью там неизбежно
у больной своей души.
 
 
Сверху крикну: «Не кричи,
не проси, народ убогий,
калачей, рублей… И чтобы
не орал ты никогда,
напущу я холода!»
 
 
Скинь мне, мама, покрывало
с поднебесья. И устало
облетев вокруг земли,
мы проверим ваши рты!
 

Как же скучно в автобусах жить

 
А я в автобусах скучаю,
ведь шофёр не нальёт мне чаю
и место за рулём не уступит.
 
 
Он взгляд напряжённый потупит,
когда я спрошу его: «Знаешь,
никогда ведь же не угадаешь,
кода гаишник умелый
помашет тебе черно-белым
и пригласит поздороваться —
чайку попить иль постоловаться.»
 
 
Мне скучно с тобой, водитель:
ты не руководитель,
не президент, не бог.
 
 
Слышишь, мотор заглох,
приходится выходить:
– Может, пойдём чай пить
и разговаривать по душам
о грибах, рыбалке… Я дам
тебе номер свой телефона.
Звони в рай, ответит Зубкова.
 

Разговор с антиПризраком

 
антиВремя антимашет
антиАнгела крылом,
антиПризрак антипляшет
и кричит: – Антиумрём!
 
 
Анти-анти-анти-анти,
антураж, такой уж век.
В этом веке был бы с нами
анти, антиЧеловек.
 
 
Ну вот и всё. Моё сердечко
расщепилось на куски,
потому что на крылечко
села тень антиТоски
и сказала: «Как же скучно
кушать ваши пирожки!»
 
 
– Ты б взяла, подружка, ручку:
разорвала на куски
эту пыльную планету
бойкой повестью своей!
 
 
Я вздохнула: «Конец света,
не пишу я повестей».
 

Наши дети по тюрьмам

 
Зарешеченные окна,
напускные мебеля,
над судьбой конвой хлопочет —
так проходит жизнь твоя.
 
 
Ой, душоночка пустая
лишь хохочет. Вот смешная!
Ты не с нами, не со мной,
не с папой, мамой, чёрт с тобой.
 
 
А на улице прохлада,
а на улице зима.
Довела ведь до сарая
пацана его шпана.
 
 
Вот ходи теперь и пой
от столовки в общий строй!
 
 
Ты ни папкин (и ни наш),
не твоя рука тряслась
наливая в чашку чай:
– Был сын. Вышел. Потерял.
 
 
* * *
«На возвратку, на возвратку,
на возвратку!» – лишь мечта.
 
 
А возвратка покатилась,
побежала, понеслась:
те же драки, тот же вор.
 
 
Командир на нары лёг
и закрыл глаза: «Покой.
Придут завтра за тобой!»
 

Какая картина

 
– Это ж какая картина! —
я сама себе говорила. —
Чудесная просто картина.
И сколько ж я денег пропила,
а могла бы купить картину
и повесить её на стенку.
 
 
Тогда снимали бы пенку
с тёплого, тёплого пива,
рассматривая картину,
мои дорогие подружки,
говорили бы: «Инна, ты душка,
что купила эту картину»!
 
 
А потом смеялись мне в спину:
«Дура наша подруга,
она поэт, и в этом вся скука!»
 

Скоро Новый год

 
Наши сани едут сами!
Скоро, скоро Новый год!
Почему-то нам с усами
никто денег не даёт.
 
 
А мы и не просим!
Но дитё подарочков просит,
баба золотую цепочку,
а тёща сорочку,
и тесть (чтоб он лопнул)
ждёт, чтобы я с ним рюмочку хлопнул.
 
 
Нет, денег мы совсем не просили —
не наша это прерогатива!
Мы лопаты в руки и топоры:
«Ну с Новым годом, Мороз, мы пришли!»
 

Дети в школу пойдут

 
Завтра дети красивые в школу пойдут:
хошь не хошь, заставят учиться,
а плакать и материться
станут бабушки и отцы,
нет, не потому что они, как псы,
а просто сильно переживают.
 
 
Век скороспелый себя изживает.
Скоро и вы, детки, будете материться,
ибо, учиться
заставите своих деток и внуков.
Да за что же Земле така мука?
 

Не писать бы ни о чём и никогда

 
Не писатьо счастье в кои бы веки!
Да странные рождались вокруг человеки:
чего-то им не хватало.
И у них большое хватало
отросло до самого неба.
Хватай звезду и ко мне бы!
 
 
Так нет, звёзд им было мало,
о счастье души кричали!
А где я его вам встречу?
 
 
Пишу стихи и перечу:
– Не в счастье вовсе отрада,
которая за оградой,
а где-то совсем близко, близко.
Зубы, смотри, не стискай.
 

Поп и поэтесса

 
Я вчера подружилась с попом,
хороший такой поп, наш, деревенский,
шепелявит немного, и танец венский
он танцевать не умеет,
а что-то твердит о боге.
 
 
А я слушала и умилялась:
господи, какой же он милый,
и шепелявит немого.
 
 
«Здравствуйте, а я сахалинская недотрога:
стихи пишу и от местных их прячу —
в интернет кидаю.» Поп озадачен,
он стихов давно не читает,
лишь кадилом своим махает.
 
 
Господи, какой же он милый
этот поп деревенский,
и танец венский,
жаль, танцевать не умеет.
 
 
Он глаз лукавит, добреет
мир вокруг и деревня наша.
– Ты, батюшка, прав, я поэтесса ваша!
 

Разделили всё человечество

 
А нам с вами делить больше нечего,
ведь разделили всё человечество
на четыре равные части.
 
 
Одна часть была безучастной,
вторая часть равнодушной,
третья вовсе бездушной,
а четвёртая никому не нужной.
 
 
Вот эту не нужную часть
и постигла злая участь.
К этой части относимся мы.
 
 
Бесполезно строить друг к другу мосты,
по ним уже ходят другие:
вроде бы неплохие,
но бездушные,
безучастные и равнодушные.
 
 
Их больше
и нервы у них потолще,
в общем, они красивее,
потому что мудрее:
никогда под пули не лезут.
Они никуда не исчезнут!
 
 
А нам с вами делить вовсе нечего,
ведь разделили всё человечество.
Хотя… нетронутым оставили небо.
Вот до него и бегай!
 

Дальше неба нет в небо дверцы

 
Пора покидать планету,
когда денег в кармане нету,
проблемы всю плешь проели
и жениться вы не успели.
 
 
Пора улетать куда-то,
если жизнь похожа на вату:
каждый день на работу,
а с работы домой неохота.
 
 
«Пора, пора!» Ай, лети уж!
Лети, потому что хуже,
хуже уже не будет.
И пусть тебя быстро забудет
родня, коллеги, начальство.
 
 
Прощаясь: «Прощайте, прощайте!» —
не махай. Мы тебе не помашем,
мы тихо в кровати ляжем,
а проснувшись, ещё кого-нибудь потеряем.
 
 
И вспоминая вас, не поминаем,
а представляя, не представляем,
как где-то там, на каком-то там небе
инопланетяне покидают планеты,
потому что они устали:
денег им недодали,
проблемы их шибко заели,
жениться они не успели,
потому что жизнь их, как вата,
и новая жизнь не зачата,
лишь старичьё доживает —
друг друга кряхтя ругает.
 
 
И некуда, некуда деться!
Дальше неба нет в небо дверцы,
дальше неба небес не бывает.
 
 
Пусть каждый из нас доживает
какую-то жизнь распоследнюю:
богатую или бедную.
И улететь не мечтайте,
там всё тоже самое, знайте!
 

Улетала душа – метель просила

 
Улетала душа, не просила хлеба,
улетала душа, просила снега,
снега просила лютого:
«Пусть мою душу укутает,
и забуду что было со мною,
с душою старою, не молодою.»
 
 
Это было. Так я умирала
и каждый раз возвращалась,
не потому что тянуло,
а просто добро уснуло,
уснуло оно навеки.
И глупые человеки
закидали добро самоварами,
телегами, тряпками: «Жалко ведь
добра, оно же такое —
руками его построишь,
а придёт время, разрушишь.
Что сидишь без дела? Покушай!»
 
 
Да ладно, сыта я, наверное,
самоварами, тряпками, хлебами,
грудами макулатуры
и вредностями для фигуры.
 
 
* * *
Улетала душа, однако,
и не просила злата,
а просила метелью укутать,
чтоб уснуть хоть на минуту —
забыть одеяла да тряпки,
гвозди, войны, домашние тапки
и избавится от кошмара:
«Чтоб мне ни дали – всё мало!»
 
 
Это было, так я погибала,
и погибая, знала:
снова рожусь, буду думать
о еде, серебре… Засунуть
мне б это всё между рёбер,
гвоздями прибить, и чтобы
я навсегда забыла
в каком веке добро я любила?
 

Где ты молодость, честь и совесть

 
Стар призывал млад к чести,
сам прожив как? Неизвестно!
 
 
– Где ты Молодость,
где ты Честь, где ты Совесть? —
бесконечно будут долдонить
прожившие жизнь (в чести?),
непонятные старики.
 
 
Была Молодость и уж нету,
Совесть к ответу
устала всех призывать,
а на Честь совсем наплевать!
 
 
Молодость, Честь и Совесть
в бою и в огню, вот повесть!
Ищите-свищите по свету
повесть заветную эту.
 
 
А пока Молодость, Совесть воюют,
Честь с нами ещё поворкует:
«Бессмысленный поток слов!
Обманываться ты готов,
старый-престарый старик,
что ж ты к морали приник,
когда тебе, вроде, поздно
строить мосты к ярким звёздам.»
 
 
– Наверное, поздно, – вздохну я. —
Но я ещё повоюю:
старыми погремлю костями,
лягу тяжкими повестями
на бессовестную планету.
Здравствуй, Молодость, кану я в Лето…
 

Непростительные боги

 
Непростительно вели себя боги,
по горам гуляя убогим,
рассказывали народу сказки:
«Ты прекрасен и ты прекрасна!»
 
 
От своей красивости млея,
род людской подрастал скорее:
размножался, плодился и креп,
пока совсем не окреп
и пошёл друг на друга войной.
И что ни воин у нас, то герой.
 
 
А по горам гуляя убогим,
так и дальше ведут себя боги,
очень уж непростительно:
«Ты герой…» – шепчут так отвратительно!
 

Всё история моя

 
Не смотрите, люди,
ничего не будет,
потому что мой отец
ненавидел этот свет:
реки, горы и моря —
всё история моя.
 
 
Не смотрите, люди,
мира вам не будет,
потому что мой отец
был и вовсе молодец —
не ходил за мной кругами,
говорил: «Да и бог с вами!»
 
 
Не смотрите, люди,
а то черти судят.
 

Как-то по доброму улыбаются

 
Позапрошлые люди,
никому от них горя не будет
и счастья не будет тоже,
и толку ничуть. Ну и что же.
 
 
Позапрошлые наши люди,
«жаря внуков на блюде»,
как-то по доброму улыбаются
и  жизнь вспоминая, не каются.
 

Если радость рекой льётся

 
Никому не будет больно
в мягкой совести своей.
Отчего ж так сердцу вольно?
Надо сжать его скорей!
 
 
Не дышать – пускай не бьётся,
может, станет веселей.
Если радость рекой льётся,
значит, совести теплей.
 

Снисходительные боги

 
Снисходительны сегодня были боги:
мир полюбив наш немного,
спуститься к нам не посмели,
а может, не захотели,
или как знать, побоялись.
 
 
И кому бы не улыбались
снисходительно сверху боги,
очень страшен им мир наш убогий.
 

Покупая на рынке семечки

 
Невезучие мои соплеменники:
невезучие я и ты!
Покупая на рынке семечки,
заглядываем в штаны
продавцам, обещающим праздник,
сулящим рай на земле.
 
 
Смотри, очередной безобразник
уж загадил наши умы!
 

Честь, душа и тело

 
Какая маленькая душа!
Такое огромное тело.
Пела душа, плыла…
Тело старело, скрипело.
Тело хотело есть,
ну а душа орала!
 
 
И если на свете есть честь,
то её тело попрало.
 

Что лучше

 
Если ты в своей постели
не проснулся утром рано,
а из облака седого
вниз на всё глядишь сердито,
то конечно ж, это лучше —
ничего уже не делать,
а как дураку, просторы
родные просто облетать.
 

Афоризмы

 
Ах, как мстительны сегодня были боги!
Но прочтя истории уроки,
ничего они не совершили:
пили, ели, пили, ели, пили…
и на мир смотрели украдкой:
«Так сойдёт? Ай и ладно!»
 
 
* * *
 
 
Ах какие коварные боги
столпились у наших ворот:
смотрели, как мы плевались,
попадая друг другу в рот!
 
 
* * *
 
 
Ироничные сегодня были боги,
и прочтя истории уроки,
как решили, так и порешили:
«Люди, никогда мы не грешили!»
 
 
* * *
 
 
А ведь есть где-то город богов,
где никто никогда не умер,
где никто никогда не умрёт.
Что люди? Всего лишь куклы
в руках тех, кто им врёт!
 
 
* * *
 
 
В старости душа готова собой гордиться,
да тело не даёт.
 
 
* * *
 
 
Если ты думаешь, что ничего не думаешь —
ты зря так думаешь.
 

2. Сахалин Господин

Я живу на Сахалине

 
На меня смешной японец
косо смотрит, улыбаясь:
«Ты живёшь на Сахалине?»
 
 
– Я живу? Да уж не знаю,
я дышу или мертва.
Никогда не угадаешь
где сидит твоя душа.
 
 
Это Будда одинокий
всё про всех, конечно, знает.
Ты по-русски понимаешь?
Нет? Тогда ты не читаешь
и стихов моих глубоких.
 
 
Не люблю улыбок глупых!
Только Будда одинокий
стерпит все твои ужимки.
Ваши боги – невидимки?
 
 
Нет, не буду с небом спорить,
я спешу на своё море —
на песке стирать следы.
 
 
А ты следом не ходи,
я иду искать Покой,
который ходит лишь за мной.
 
 
На меня смешной японец
косо смотрит, улыбаясь:
«Ты живёшь на Сахалине?»
– Я живу? Не угадаешь!
 

Сахалинские закаты

 
Александровск-Сахалинский,
здесь закат такой былинский!
Дочь гуляла по песку:
«Мама, что-то не пойму
куда солнышко ушло?»
 
 
Оно, доча, спать пошло.
Не проснётся никогда!
Будет в небушке звезда
освещать горючу жизнь.
 
 
«Что ты, мамочка, уймись!
Никогда я не состарюсь на зловещем берегу,
а то я, как моя мама, тут совсем с ума сойду!»
 
 
Дочь уехала далёко.
Бережок притворно охал.
Солнце вышло из небес
и сказало: – Молодец!
 
 
Александровск-Сахалинский,
был бы здесь закат былинский,
не сочиняла б сказки я.
Всё. Я в дом писать пошла…
 

Ода острову Сахалин

 
Если честно говорить о Сахалине,
то нет в нём ничего, окромя глины,
кроме глины, песка и леса.
 
 
Нет на острове чудесном интереса,
потому как тот пророс травой:
лопухом, малиной, черемшой,
голубикой, черникой, морошкой
и махонькой редиской на окрошку.
 
 
А всё остальное – это море,
и в нём ничего нет, окромя соли,
кроме соли, воды и рыбы —
огромной такой, как глыба.
 
 
Глыб у нас тоже много:
утёсы, скалы. Пологом
лежат лишь мелкие долины:
Тымовская и (там где живёт Инна)
славен Долинск-град. Там совсем плохо:
то дома цветные, то горохом
катятся детишки по бульварам
не по древним, золотистым, старым,
а по серым, новеньким, разбитым.
 
 
Вот стих свой допишу и буду бита
мэрами всех сахалинских городов.
Ну и ладно. А ведь сколько слов
я хотела написать, но не смогла
(рот заткнула я самой себе), пошла
по острову родному в глину, грязь.
Не хотела я петь песен. Понеслась!
 

Сахалин обидел

 
Сахалин не хотел, но обидел.
И что обидное – обид никто не видел.
Растительность и та пошла по кругу:
то лопух, то репей – не жизнь, а мука.
 
 
«Да и ну на эту жизнь!» – сказал упрямо
тот, кто рядом был. По стойке прямо
я ходила по дорогам Сахалина.
 
 
Птицы с неба крикнули мне: «Инна!» —
и велели кинуться в болото.
 
 
– Нет на острове болот то, —
я зачем-то птицам отвечала. —
Можно жизнь свою начну сначала?
 
 
Ну а остров предлагал позлее выбор:
«По деревням ты пройдись, живых покликай
иль пускайся вплавь по океану!»
 
 
– Ладно, – я рукой махнула, – пойду к маме, —
и три дня над могилкой рыдала.
 
 
Остров знал всё это, было мало
ему горя моего, он бросил ветру:
«Зачем поэтам жить на белом свете?»
 
 
А ветер пошумел и утих.
Поэтому сижу, пишу я стих.
И все обиды уходят куда-то…
Остров – глыба, он не виноватый.