Текст книги "За семью печатями [Миллион в портфеле]"

– Мне сказали – снимут через две недели. Теперь уже только через десять дней.

– Неизвестно, сколько займёт процесс выздоровления. Да и вообще, надо совсем ума лишиться, чтобы поставить крест на таких деньгах!

– Так я и лишился. Хотя, конечно, понимаю, что денежки иметь неплохо.

Кристина окончательно пала духом.

– Похоже на то, что ты так никому и не успел сказать, куда дел деньги, разве что Хлюпу. Остаётся ещё твой сообщник. Наверняка у тебя где-то записаны его имя и адрес. В блокноте, каких-то бумагах… Давай просмотрим все, что можно!

Карпинский не возражал против просмотра бумаг, ему самому было интересно, что в них обнаружится. И они с Кристиной переместились в кабинет.

Бумаги Карпинского оказались аккуратно сложенными, а на столе лежал большой блокнот, сплошь заполненный фамилиями, телефонами и адресами. Маленький блокнотик вместе с Карпинским вернулся из больницы. Больше всего Карпинского заинтересовали огромные компьютерные распечатки со всевозможными графиками, расчётами и бог знает с чем ещё. Он с радостью заявил, что почти все понимает, и отвлечь мужа от этих бумаг и заставить заняться нужными поисками стоило Кристине немалого труда.

Карпинский раскрыл большой блокнот и принялся внимательно его изучать. В отличие от компьютерных распечаток записи в блокноте ему ни о чем не говорили. Таинственным сообщником мог оказаться кто угодно. Кристина совсем приуныла и решилась обо всем рассказать Эльжбете.

* * *

Чрезвычайно довольный жизнью Карпинский с неослабевающим интересом читал энциклопедию, а обе женщины в уголке с чашечками кофе бились над жизненно важными проблемами.

– Боже мой! – почти с мистическим ужасом восклицала Эльжбета. – Надо же было такому случиться! Раз в жизни отцу удалось огрести кучу денег, и ищи-свищи! Следовало сразу же спросить Хлюпа, уверена, он – единственный, кто мог что-то знать.

– Хватит пилить, меня и без того замучила совесть. Но ведь твой отец велел мне молчать, говорил, не совсем законно…

– Наверняка незаконно, разве законным путём можно такие деньжищи заработать? А сколько он тогда отсутствовал? Часа два?

– Наверное, меньше. От силы полтора. Время-то тянулось медленно, ведь приходилось присматривать за Клепой.

– Ладно, допустим, он потратил около часа, – рассуждала Эльжбета. – Поехал, спрятал, вернулся. Где за столь короткое время можно найти надёжный тайник? В каком-нибудь костёле? На кладбище? Фамильного склепа у нас нет. Хлюпа не воскресить, остаётся лишь неизвестный сообщник, он мог что-нибудь знать, раз принёс деньги. Ты сказала – именно он принёс деньги?

– Такое у меня создалось впечатление. Принёс в тот вечер, когда к нам заявился холерный Клепа, а мы с Хенриком на следующий день должны были уезжать.

Эльжбета задумалась, молча попивая кофе. Для своих лет девушка была серьёзной и рассудительной. Этими достоинствами она была обязана второй жене отца, злой мачехе. Ей же, впрочем, принадлежала заслуга и в воспитании высоких интеллектуальных и духовных качеств падчерицы. А все потому, что о падчерице этой мачеха редко вспоминала, целиком и полностью предоставив её самой себе. Отец дочерью не занимался, у него не было времени, он вкалывал с утра до ночи, чтобы обеспечить достойную жизнь требовательной жене. Вот почему с самого раннего детства девочка научилась сама о себе заботиться. Знала, что если сама не умоется – останется неумытой, если сама не приготовит себе чего-то поесть – останется голодной, если сама не ляжет в постель – отлежит все косточки на жёстком полу или вывернет шею в кресле. Если простудится и заболеет – потом будет мучиться и никто ей не поможет, так уж лучше сделать так, чтобы не заболеть. Не у кого было спросить совета, некому было пожаловаться. Сложную науку жизни приходилось изучать путём проб и ошибок, что поневоле развивало в ребёнке сообразительность и выдержку, закаляло характер.

Поскольку Эльжбетка росла без присмотра, легко могла стать двоечницей или вообще бросить школу, удариться в наркоманию, пристать к преступной шайке и в результате оказаться в исправительном заведении. Если этого не случилось, то лишь благодаря книгам.

Читать Эльжбетка научилась рано и к чтению пристрастилась с первых школьных лет, причём свято верила написанному в книгах. К счастью, это оказались старые добрые романы, высоконравственные и поучительные. Зло в них всегда наказывалось, а доброта вознаграждалась, глупость всячески осуждалась, а разум всегда побеждал. Вот девочка и воспитала сама себя, руководствуясь высокими нравственными критериями. Кроме толстых романов она прочла множество детективов, а ведь добротный детектив – не только интереснейшее чтение, но и кладезь познаний о жизни и людях. Если к этому присовокупить умение Эльжбеты учиться на горьком опыте глупых подружек и соучениц, то не приходится удивляться уму и жизненной зрелости этой очень ещё молодой особы.

Вот и теперь она на равных обсуждала с Кристиной серьёзные жизненные проблемы.

– Я понимаю, – говорила Эльжбета, – отцу фамилии в блокноте ни о чем не говорят. А тебе? Хоть немножко?

– Немножко говорят, кое-кого я знаю, о других что-то слышала. Но больше половины мне совершенно незнакомы. Среди них надо искать!

– Так давай для начала вычеркнем знакомых, другого выхода я не вижу. В первую очередь вычёркивай всех многочисленных директоров, вон их сколько, только и видишь – «дир.» такой-то.

Работа оказалась кошмарно трудоёмкой. Карпинский послушно отправился спать, а обе женщины просидели над блокнотом до трех часов ночи, выпили море кофе, Кристина подкрепилась ещё и рюмочкой коньяка, а ощутимых результатов добиться не удалось. Все дело в том, что даже от знакомых не так-то просто было отлепиться.

– Ну и что с того, что он бабник! – не соглашалась Эльжбета. – Бизнесом и бабник может заниматься, одно другому не мешает.

– Так я Бордовского прекрасно знаю, для него интересно лишь то, что ниже пояса! – сердилась Кристина. – Из него такой же бизнесмен, как из меня Эйнштейн!

– Ну ладно, а вот этот, Вальчак?

– Трус вонючий.

– Полятовский?

– Законопослушный кретин. Улицу всегда переходит по переходу.

– Кручник тоже отпадает, клеился к мачехе, я сама видела. Они с отцом не выносили друг Друга.

– А я что говорю! Оставим в покое знакомых, давай займёмся совсем незнакомыми.

После основательного вычёркивания в блокноте осталось сто одиннадцать совершенно неведомых фамилий. К тому же неожиданно вынырнула ещё одна проблема.

– Интересно, кто такая эта Басюлечка? – язвительно поинтересовалась Кристина. – Ты знаешь такую? Нет худа без добра, надеюсь, из-за амнезии твой отец и эту подозрительную особу забыл.

– Наверняка. Не отвлекайся, у нас полно своих трудностей. Вот смотри, одни буквы, МО, ведь не Милиция же Обывательска, она ушла в прошлое вместе с ПНР.

– Есть телефон. Позвоним и узнаем. А этой Басюльке я тоже звякну, уж я ей звякну, холера её побери!

– Вот что надо сделать! – оживилась Эльжбета. – Видишь, ясно написано – Маслякович, коллега по работе. Позвоним ему и порасспрашиваем о некоторых неизвестных нам фамилиях. Ведь тоже могут быть коллеги по работе.

– Во главе с Басюлькой? А впрочем, ты права, попробовать стоит. Но потом придётся с каждым из них побеседовать один на один.

– И подипломатичнее разузнать, не разбогател ли кто внезапно…

План казался гениальным, и обе женщины чуть было не принялись тут же его осуществлять, да спохватились – вряд ли в три часа ночи стоит будить людей и проводить опрос. К каторжной работе они приступили наутро, поделив между собой фамилии из записной книжки. Очень помог упомянутый Маслякович, сослуживец Карпинского. Из ста одиннадцати фамилий сразу исключили тридцать семь – их носителями оказались люди, с которыми Карпинский и другие сотрудники отдела поддерживали чисто деловые отношения, к тому же изредка.

Оставшиеся вели себя очень прилично, а именно проявляли отзывчивость, когда слышали по телефону текст следующего содержания: «Прошу извинить меня, уважаемый пан (пани), мой муж (отец) Хенрик Карпинский попал в автокатастрофу и потерял память. Не помнит никого и ничего. Мы пытаемся помочь ему восстановить память, обзванивая его знакомых по телефонам, обнаруженным в блокноте отца (мужа). Согласны ли вы нам помочь?» Итак, большинство опрошенных немедленно подключались к терапии, вот только не все из них отвечали по существу, и многие телефонные разговоры затягивались самым устрашающим образом, не принося никакой пользы. Состояли они сплошь из эмоций, ахов и охов, и говорить приходилось не кандидату в сообщники, а Кристине с Эльжбеткой. Знакомые Карпинского желали знать, в какую именно катастрофу угодил Карпинский, как проявляется его амнезия, может ли Карпинский вообще говорить, а если может, то как. Когда, по мнению врачей, вернётся к несчастному память, разрешено ли с ним встречаться, умеет ли он самостоятельно есть, пить и ходить в туалет, прибегали к шокотерапии или нет, не собираются ли показать Карпинского по телевидению – вот была бы потрясная передача.., и прочее, и прочее до бесконечности.

Наряду с расспросами доброхоты выдвигали свои методы лечения: поместить Карпинского на месяц-другой в пещеру (путая амнезию с астмой); полетать больному самолётом на большой высоте (путая амнезию с коклюшем); не держать больного дома, а немедленно определить в психушку (надо заметить, такое предложение высказывалось в весьма деликатной форме); лечить с помощью электрошока или почаще водить в зоопарк. Смысл последнего средства борьбы с амнезией был довольно туманным, правда, собеседник что-то бормотал насчёт обезьян, возможно путая их со слонами, которые, как известно, обладают отличной памятью. Сердобольная и невыносимо разговорчивая сотрудница посоветовала даже приобрести кошку, ибо эти домашние животные, как она слышала, умеют сами по себе обнаруживать больные места у хозяина; многие настоятельно рекомендовали обратиться с молитвой к Богу и даже уйти в монастырь.

В результате проверка фамилий по списку заняла целых четыре дня, хотя обе женщины занимались этим с утра до вечера, и резко возросла оплата междугородных переговоров, несмотря на то что Кристина самым бессовестным образом несколько раз звонила днём по рабочему телефону.

Провернув гигантскую работу, Эльжбета и Кристина подвели итоги, и выяснилось – шесть фамилий не удалось идентифицировать. «Инкогнитами» остались пятеро мужчин и одна баба. Никто не мог сказать, кто они такие и что их связывало с Карпинским. К счастью, бабой оказалась не Басюлька. Кристина успокоилась, выяснив, что подозрительная Басюлька – кузина одного из сотрудников Хенрика, уникальный талант в области зубопротезирования, причём на талантливости не сказались ни сто килограммов живого веса, ни возраст намного выше среднего. Такую особу Кристина сочла безопасной.

За обедом Эльжбета с горечью резюмировала:

– Блестящая была идея, а потерпели полный провал! Никакого толку. Сегодня я проверила последнего. Он уехал из Варшавы полтора месяца назад, жена утверждает – , в неизвестном направлении. Кажется, за границу. А отца она, эта самая жена, не знает, никогда в жизни о нем не слышала.

– Как фамилия? – без всякого интереса спросила вконец обессилевшая Кристина.

– Рестнер. У отца записан как Казик Рестнер.

– Холера! Столько работы псу под хвост.

– А чем вы, собственно, занимались? Какая работа? – добродушно поинтересовался, покончив с супом, Карпинский.

Эльжбета с Кристиной переглянулись.

– Может, скажем ему? – неуверенно предложила девушка.

Немного подумав, Кристина кивнула. Память к Карпинскому возвращалась в потрясающем темпе. Вернее, не память возвращалась, а он сам в потрясающем темпе привыкал к жизни заново, схватывая на лету науку жить без прошлого. Происходило это, разумеется, при самоотверженной помощи обеих женщин, не щадящих сил для терапевтических процедур. Шаг за шагом Карпинский вновь становился полноправным членом общества.

– Я сказала Эльжбетке о твоих деньгах, – пояснила она Хенрику. – Теперь мы ищем их вместе.

– А, о моих миллиардах? – расцвёл Карпинский. – Тех, которые я спрятал неизвестно где?

– Вот именно.

– А она не проболтается?

– Ну, знаешь, папа! – возмутилась девушка.

– Ты что, в собственной дочери не уверен? – поддержала её возмущение Кристина. – Что-что, а уж язык за зубами она держать умеет.

– В самом деле? – почему-то усомнился Карпинский. – Впрочем, тебе виднее, я ведь её слишком мало знаю…

– О Езус!

– Ну ладно, ладно, верю. А добавку тефтелей можно взять? Такие вкусные. Интересно, я всегда их любил?

– Всегда. И вообще больше всего любил мясо, так что вкусы у тебя остались прежние.

– А салат я тоже любил?

– К сожалению, нет. Но теперь появляются шансы полюбить. Постарайся, тебе же на пользу пойдёт.

– Хорошо, постараюсь, – согласился покладистый Карпинский, но в качестве добавки взял одни тефтели. – Ну рассказывай, я помню, на чем мы остановились.

– Зато я забыла! – вырвалось у Кристины.

– Ты рассказала Эльжбетке о деньгах. И что?

– Надо же, а до автокатастрофы отец был таким рассеянным! – удивилась дочь. – Гляди, придерживается темы, как репей собачьего хвоста. Я ещё позавчера обратила на это внимание, он запоминает каждое слово.

– Ведь что-то же должно оставаться в моей памяти, раз она совсем пуста, – пояснил Карпинский. – Так мне сказали в клинике. Мозг человека требует пищи, и если прошлого в нем не осталось – кормится сегодняшним днём. Ну, сказала ты Эльжбетке, и что?

– И теперь мы пытаемся вычислить твоего сообщника, – вздохнула Кристина. – Исходя из предположения, что у тебя должен быть его телефон. Взяли твой блокнот, выписали все фамилии с телефонами и обзвонили множество людей. Сотни две удалось исключить, а вот шесть штук осталось.

– А сообщник мой вам зачем? – удивился Карпинский.

– Он должен знать, что именно принёс тебе, – подключилась дочь. – И может нам сказать, как они выглядели, твои деньги, в чем были, мешок, свёрток, чемодан? А мы бы потом пораскинули мозгами, и, глядишь, какие-нибудь творческие мысли пришли бы в голову. Но, увы, ничего не вышло, а шестеро нам вообще недоступны.

– А почему?

– Или никто не отвечает, или тебя вовсе не знают, или уехали с концами.

– А те, что не отвечают, не умерли?

– Черт их знает, может, и умерли! – проворчала Кристина. – Хотя могли и переехать куда.

– У одного телефон сменился, – уточнила Эльжбета. – Номер он получил недавно, а чей этот номер раньше был, без понятия.

Карпинский задумался, закусил тефтели салатиком и вдруг неожиданно заявил:

– Вчера, возвращаясь из клиники, я зашёл к себе на работу. Жутко смешно, меня все узнали и не обиделись, что я их не узнаю. По очереди представились мне, и удивительная штука… Оказывается, я не только вспомнил их всех, но припомнилась и одна мелочь. Один из них меня не любит, почему, трудно сказать. Я скоро вернусь на работу, что там делать, знаю, оказывается, совсем не трудно, я проверил. Может, если с кем-нибудь из них я тогда провернул ту операцию, так он сам мне намекнёт? Как считаете?

Ответа не последовало. От неожиданности обе женщины потеряли дар речи, только во все глаза смотрели на Карпинского. Немного смутившись, тот пояснил:

– Ведь если я занимался каким-то дополнительным бизнесом.., на это наверняка понадобилось время, может, я отпрашивался с работы, может, выезжал куда-то. Они должны это помнить. И скажут мне.

Кристина радостно встрепенулась.

– Ну конечно же, Хенричек, я тебе говорила то же самое! Ты и без памяти можешь нам помочь. Пообщаешься с людьми…

– А все, что они тебе скажут, сообщишь нам! – подхватила Эльжбета. – И мы сделаем выводы. Папуля, как я рада, что память к тебе возвращается!

– Насчёт памяти не уверен, а разумом я, слава богу, не обделён. В энциклопедии уже добрался до буквы «п» и все понял. Врачи утверждают, что голова у меня всем хороша, вот только не желает помнить прошлое. Зато быстро обучаюсь всему, а уж особенно тому, что раньше умел, так что смогу приступить к прежней работе, как только снимут гипс с руки. Очень рад, что теперь мы все трое возьмёмся за решение проблемы, уверен, отыщем-таки наши денежки. Если, конечно, я спрятал их в безопасном месте. Хотя надеюсь, что и до того кретином не был.

Кристина с Эльжбетой почему-то немного помедлили, прежде чем одновременным «нет» заверить Карпинского – какие сомнения, кретином он никогда не был.

– Ну так должны быть в сохранности. Не волнуйтесь, мои дорогие, мы их найдём.

* * *

Вскоре гипс Карпинскому сняли. Врачи нашли руку в порядке и заявили – теперь потребуется недели две на восстановление двигательных функций, а потом можно и к работе приступать. Вечером того же дня зазвонил телефон. Трубку подняла Кристина.

– Можно попросить Хенрика? – поинтересовался в трубке мужской голос. – Мне хотелось бы с ним поговорить.

– Попросить я могу, – ответила Кристина. – Вот только не уверена, что вы сможете с ним поговорить.

– А в чем дело?

– А вы с ним уже общались после катастрофы? – вопросом на вопрос ответила Кристина.

– Какой катастрофы? – встревожился голос.

– Боже, так вы не в курсе?

– Кто там? – поинтересовался Карпинский. – Это меня?

– Да что произошло-то? – нервничал в трубке голос. – Расскажите толком, что случилось.

Теперь Кристине пришлось одновременно говорить с двумя собеседниками.

– Тебя, но не мешай, дай ответить, это я не вам. А теперь вам, Хенрик попал в автокатастрофу, в принципе он сейчас совсем здоров, только потерял память.

– А кто там? – добивался Карпинский.

– Это как же – потерял память? – кричали в трубке.

– Не знаю – это я не вам, – у него амнезия, полная утрата памяти. Ничего не помнит из того, что с ним было раньше.

– Но хоть что-нибудь о себе знает?

– Если ему сказать. А так никого из знакомых не узнает, даже родную дочь не признал. И если вы желаете с Хенриком говорить, должны это учесть…

– Ни фига себе, кто бы мог подумать! – Похоже, собеседник Кристины был потрясён. – Ну да ладно, проше пани, дайте ему трубку, попробую с ним поговорить.

Только передав мужу трубку, Кристина спохватилась – как же не сообразила поинтересоваться, кто звонит. Явно новенький, ими не опрошенный. Знакомый Хенрика, а о катастрофе не слышал. Может, один из шести сомнительных? Надо попросить Хенрика, чтобы выяснил имя мужчины.

А Карпинский уже слушал, как тот в волнении кричал:

– Хенек, чтоб мне подохнуть, ты и в самом деле – полный отпад? Надо же, а я собирался тебя сюда вытащить!

– Куда вытащить? – заинтересовался Карпинский.

– Ну сюда, к себе, в Амстердам. Тут, знаешь, биржа…

– Что такое биржа – я знаю! – гордо ответствовал Карпинский. – А вообще-то ты кто?

– Спятить можно… Ты что, не узнал меня? Казик я, Рестнер.

– Не узнал, – сокрушённо признался Карпинский.

– И моё имя тебе ничего не говорит?

– Абсолютно ничего. Хотя погоди, вроде я где-то слышал это имя…

– У тебя и в самом деле не все дома?

– Нет, все, и жена, и дочь…

– Господи, я и сам спячу!

В этот момент Кристина, которая уже минуты две слушала разговор, подняв трубку в спальне, решила вмешаться:

– Проше пана, я тут подключилась… У Хенрика и в самом деле не все дома, и я воспользуюсь случаем, чтобы кое-что выяснить. Ваша фамилия встретилась мне в блокноте Хенрика, а сейчас мы с Эльжбеткой пытаемся восстановить круг знакомых мужа, потому что сам он никого не помнит, как я вам только что сказала.

– Крыся, минутку, – мягко перебил жену Карпинский, – я сам его расспрошу. Алло, Казик, ты ещё там?

– Здесь я, – донеслось мрачно.

– Так напомни мне, парень, о себе. Откуда мы знаем друг друга и вообще.

– Знаем мы с тобой друг дружку ещё по средней школе, – так же мрачно пояснил амстердамский Казик. – После окончания её давно не виделись, а встретились недавно, и теперь уже много общались. И в день моего отъезда…

Тут у Кристины ёкнуло сердце и мурашки побежали по спине.

– А когда пан уехал? – чуть дыша, спросила она.

– В мае. Скоро два месяца будет. А что?

– Боже! Вы были у Хенрика в день отъезда? – почти кричала Кристина. – Приходили к нему сюда, к нам домой?

– Ну приходил. А что?

Карпинский уже не перебивал, а сам с интересом слушал разговор.

– Проше пана, проше пана, – умоляюще произнесла Кристина. – Это для всех нас страшно важно. Вы тогда что-нибудь приносили Хенрику?!

Казик не отозвался. В трубке напряжённо молчали.

– Алло! – отчаянно взывала Кристина. – Вы ещё там? Алло!

– Ну здесь я, – нехотя признался Казик.

– Так ответьте нам! Вы тогда что-то принесли Хенрику, ведь так?

– А что? – осторожно донеслось из Амстердама.

Карпинский счёл нужным подключиться к разговору:

– Ты, как тебя, Казик, послушай. Память я потерял, но соображать умею. Если бы ты ничего тогда мне не принёс, так бы и ответил, правда? Значит, принёс…

– Как сказать…

– Мы с тобой провернули одно дельце, да я все позабыл. Теперь вот мои девушки, дочь и жена, вынуждены из-за меня, беспамятного, разыскивать по всему миру человека, с которым я тогда провернул дело.

– А на кой черт им его разыскивать? – подозрительно поинтересовался Амстердам.

Кристине стоило большого труда не потерять самообладания.

– А потому, – почти спокойно пояснила она, – что принесённое тогда вами.., э-э.., утеряно. И нам очень нужно знать, как оно выглядело.

– Понимаешь, кореш, я им, моим дамам, не много успел сказать, – снова счёл нужным подключиться Карпинский. – Ещё до несчастья со мной успел Крысе шепнуть всего два слова о наших делах, а теперь о них знаю лишь то, что тогда ей сказал, то есть практически ничего. И теперь Крыся с Эльжбеткой… Эльжбетка – это моя дочка.

– Да знаю я! – нетерпеливо перебил амстердамский Казик.

– Знаешь? – удивился Карпинский. – А откуда знаешь?

– Нет, я больше не выдержу! Да я на её крестинах был! Ты ещё меня пригласил.

– Скажи пожалуйста! – обрадовался Карпинский. – Как все хорошо складывается. Ну и то, что ты мне принёс, – пропало.

– Что?! – рявкнул Амстердам. – Все пропало?! Ты серьёзно? Или опять штучки с памятью?

В голосе школьного друга мужа прозвучали такой ужас и искреннее сострадание, что Кристина решила поговорить с ним открыто. Теперь уже не оставалось сомнений: именно он был таинственным сообщником. Кратко изложив случившееся, Кристина попросила оказать помощь в поисках пропажи хотя бы тем, чтобы описать, как же внешне выглядело то, что принёс Казик своему другу. Казик не стал темнить. Оправившись от шока, явно преисполненный сочувствия к своему напарнику, он ответил:

– Портфель я принёс. Большой кожаный портфель, старый, совсем потрёпанный, одна ручка того и гляди оторвётся, да больше ничего подходящего в доме не нашлось, а я спешил в аэропорт. Портфельчик был битком набит и, холера, тяжеленный, больше двадцати килограммов весил. И что он с ним потом сделал – понятия не имею.

– А что я с ним сделал, когда ты мне его вручил? – задал умный вопрос Хенрик.

– Ты его под стол засунул, потому как в тот момент аккурат сидел за письменным столом. Тьфу, глупо как-то такие вещи тебе самому говорить, вот если бы ты хоть был в дымину пьян, а так… Знаешь, я буду для себя Думать, что в дымину, идёт? Так мне легче, а то твоя память в голове не укладывается.

– Знал бы ты, как мне самому глупо! – вздохнул Карпинский.

Тут в комнату вошла вернувшаяся домой Эльжбета. Услышав обрывки разговора отца с неизвестным собеседником и долетавшие из спальни возгласы Кристины, девушка поняла – случилось что-то важное. Не раздеваясь, она присела в спальне на ручку кресла и не сводила с Кристины глаз. Та ухитрилась шепнуть ей, закрыв трубку рукой:

– Сообщник!

Но вот Хенрик и Кристина одновременно положили телефонные трубки. Все собрались в гостиной.

– Все-таки какой-никакой прогресс наметился, – рассуждала Кристина. – Значит, деньги были в портфеле. Большом и тяжёлом. Чёрном. Битком набитом. И стоял портфель у Хенрика под столом.

– Точно, под столом! – подхватила Эльжбета. – То есть портфеля я не видела, но когда прибежала сказать о приезде Клепы, отец сидел за письменным столом у себя в кабинете. Прекрасно помню!

– И я помню. Портфеля и я не видела, но он наверняка был под столом, не мог отец такую большую и тяжёлую вещь спрятать за несколько минут.

– Погоди, ведь мы уже решили – деньги он из дома унёс!

– Унёс. Теперь остаётся выяснить самую малость – куда именно.

– Ладно, сейчас мы по крайней мере знаем, чего искать. Не поеду никуда на каникулы, не оставлю тебя одну с такой проблемой. Папа, садись и думай. Что бы ты сейчас сделал с таким багажом, если бы пришлось срочно спрятать? Знаем, прятать ты должен был не в своём доме, туда только что заявился ворюга, значит, требовалось найти надёжное место за пределами собственной квартиры.

Карпинский внимательно слушал и беспомощно улыбался…

* * *

Решающее открытие было сделано случайно. Кристина зашла за мужем в клинику, где тому делали предписанные процедуры. Так получилось, что в тот день клинику посетил профессор, и он вместе с ведущим врачом обсуждал ход лечения больного Карпинского. Оба медика охотно подключили к обсуждению молодую и красивую супругу пациента.

– И ещё, пан профессор, меня интересует вот какая вещь, если разрешите. Не уверен, что это имеет какое-то значение, но…

– Смелее, коллега, – приободрил врача важный профессор. – Каждое ваше наблюдение, любое замечание может иметь значение.

– Я имею в виду последнее слово, которое наш больной произнёс перед тем, как потерять сознание. И его же он выговорил, ещё не совсем придя в себя.

– Какое же это было слово?

– Хлюп. Фамилия конкретного лица.

– Как вы сказали? Хлюп? – удивился профессор.

– Да, именно Хлюп.

В беседу включилась Кристина:

– Видите ли, Северин Хлюп был близким другом мужа. Такая у него фамилия – Хлюп.

– А почему вы говорите о друге мужа в прошедшем времени?

– Потому что Северин Хлюп умер. Недавно. И так получилось, смерть его совпала по времени с приходом в сознание мужа. Умер он от инсульта.

– А этот Северин Хлюп виделся с вашим мужем после автокатастрофы?

– Да, успел посетить Хенрика ещё в больнице.

– Однако в сознании нашего пациента словечко «хлюп» и конкретный Северин Хлюп не ассоциировались, – пояснил ведущий врач. – Человека больной не узнал. Никакой связи. И все же… Как вы полагаете, пан профессор, имеет ли значение вырвавшееся у больного словечко?

– Полагаю, имеет, – важно заметил профессор. – Коль скоро больной произнёс это словечко сразу после автокатастрофы, видимо, оно было связано с тем, о чем больной думал перед самой катастрофой. Разумеется, это не более чем предположение и я не стал бы утверждать так со всей категоричностью, однако в качестве рабочей гипотезы можно принять. Вероятно, тот самый.., как его… Хлюп.., вы сказали, проше пани, он был близким другом нашего пациента? Так вот, возможно, пациент думал о своём друге в дороге, беспокоился о нем, или ещё по какой-то причине тот занимал мысли нашего пациента.., так или иначе, был важной персоной. Не к нему ли торопился наш пациент?

– Нет, не к нему, – с расстановкой ответила Кристина, опять чувствуя, как заколотилось сердце. – Но вот думать о нем перед аварией вполне мог.

– Вы полагаете? – подхватил врач, довольный, что его наблюдение пригодилось.

– Вполне, вполне возможно, – рассуждал профессор. – Предположим, с Северином Хлюпом были связаны какие-то сильные переживания нашего пациента. Предположим, во время пути Карпинский думал только о нем. И тогда вполне логично допустить, что Хлюп оказался последним, о ком думал Карпинский перед катастрофой. Затем сознание оборвалось. Амнезия, знаете ли, очень странная вещь и ещё недостаточно изучена. Закрепившееся в сознании слово могло рефлекторно вырваться у больного, хотя тот сам уже не осознавал, что говорит. Не исключаю, не исключаю… Тут нам могла бы помочь очаровательная супруга нашего пациента. Возможно, незадолго до катастрофы что-то случилось с другом вашего мужа, Северином Хлюпом?

Кристина отрицательно покачала головой, изо всех сил пытаясь изобразить, что тоже глубоко раздумывает. Присутствовавший при описанной выше беседе сам Карпинский сидел с отрешённым видом, однако благожелательно улыбался.

Продолжением этой научной дискуссии явился разговор уже дома, с участием Эльжбеты.

– Не знаешь, амнезия заразна? – спросила девушка Кристину. – Как мы могли о таком забыть? Ведь обе же слышали.

– О! Ты тоже!

– Ну да! Не придала значения, тут же вылетело из головы, потому что отец принялся зайчиков считать. А ведь Хлюп сказал что-то вроде «все в безопасности». Тогда я и внимания не обратила на эти слова, а вот теперь думаю – не просто так сказал.

– Точно.

– Теперь я уверена – отец схватил портфель и помчался к Хлюпу. И скоро вернулся. Наверняка отдал другу на хранение! Портфель в доме Хлюпа, оттуда его и заберём!

– Как ты себе это представляешь? – возразила Кристина. – Знаешь же Хлюпиху…

– Подумать надо.

– А я Хлюповой не знаю, – подключился к разговору Хенрик. – Мы собирались нанести ей визит. И ещё я помню – она Крысю не любит.

– Она никого не любит, но пойти к ней придётся.

– И меня не любит? – удивился Карпинский.

– Тебя она всегда считала недоразвитым придурком, – безжалостно резанула правду-матку в глаза Кристина. – Должность у тебя маленькая, сам жить не умеешь и другим не помогаешь, никакой пользы от тебя.

– Это она так думает? – не поверил Хенрик. – А ты откуда знаешь?

– Так ты же сам мне говорил. До того. А узнал от Хлюпа. Вы с ним ничего не скрывали друг от друга, а от супруги ему приходилось скрывать встречи с тобой. И ты звонил ему под именем несуществующего Яцека, если к телефону подходила Хлюпиха.

– Сложно все это, но раз мы так с Хлюпом дружили, я мог отдать ему деньги. Не уверен, что отдал, но мог.

Эльжбета пыталась, прихлёбывая чай, рассуждать логично:

– Времени у отца было в обрез. Клепа свалился нам как снег на голову. На следующий день вы с отцом разъезжались в разные стороны, оставался всего один вечер. Портфель тяжеленный, мужчина, правда, поднимет, но далеко не унесёт…

– До машины дотащит, – подхватила Кристина. – А я вспоминаю, твой отец в тот вечер куда-то ездил…

– Наверняка к Хлюпу!

– Да мог поехать в любое другое место.

– И чего ты так за эти места ухватилась? Сама же первая заговорила о Хлюпе, все логично.

– И я считаю – логично, но как подумаю о Хлюпихе…

– Думаешь, Хлюпова тоже знает о деньгах? – спросил Карпинский, наливая себе ещё один стакан чая. – Какая красивая штука! – добавил он, снова водружая на чайник стёганый капор из китайской ткани.

– О боже! Сам же привёз его из Дании.

– Значит, соображал. Так вот, что касается Хлюповой. Мне кажется, что она не была допущена к тайне. Это я суммирую сведения о наших взаимоотношениях с Хлюпом, от вас же полученные.