Текст книги "Модернизация России: сохранится ли после 2012 года? Уроки по ходу"

Критерий

Существует много определений и критериев модернизации. Эту проблему мы разобрали раньше[16]16
  Дискин И. Е. Прорыв. Как нам модернизировать Россию. – М.: РОСПЭН, 2008. – С. 17–136.


[Закрыть]. Но это про модернизацию вообще. Также мы стремились указать на специфические отличия модернизации российской, обсуждали ее общие цели и задачи. Теперь важно сфокусироваться на специфике текущей российской модернизации. Для этого можно пойти путем всеобъемлющего описания проекта в его научно-техническом, экономическом и социально-политическом измерениях. Это вообще малоподъемное занятие, да и скорее всего ведущее к множеству внутренних противоречий, инфлирующих все затраченные усилия.

Но можно пойти и другим путем – задать два-три критерия, характеризующих граничные линии проекта, заступить за которые значит лишить его основного смысла. Про один критерий – экономический – говорилось многократно: снижение зависимости экономики страны от волатильности цен на сырьевые ресурсы. Но есть и другой критерий – социологический – создание макросоциальной системы, обеспечивающей активным, квалифицированным и талантливым гражданам России комфортные условия воспроизводства и реализации своего человеческого потенциала. Это социологическое измерение вполне созвучно словам Д. А. Медведева: «Мы должны сделать все, чтобы люди хотели остаться в стране, где они получили образование, – наши люди, молодые люди»[17]17
  Д. А. Медведев. Стенографический отчет о заседании Комиссии по модернизации и технологическому развитию экономики России. 19 июня 2010 года, г. Санкт-Петербург.


[Закрыть]. Эта система призвана обеспечить своего рода социальное равновесие с Западом, чтобы лучших не утягивали из дома привлекательные условия труда и жизни, чтобы они оставались дома и работали и на себя, и на Россию.

Предлагаемый критерий – одновременно индикатор, способный тестировать характер модернизации всех основных социальных подсистем. Если дело вдет плоховато, это сразу же проявится в соответствующих оценках и, более того, в поведении наиболее активных, профессиональных и талантливых. Но мониторинг «нерва модернизации» – позиций ключевых для модернизации групп – позволяет корректировать по ходу различные нестыковки и неустройства модернизационного проекта.

Если же модернизация начнет приносить первые плоды, это проявится в изменении интенсивности «утечки мозгов». Да и исторически модернизация всегда обращалась за поддержкой к молодым, наиболее образованным, в общем «прогрессивным» слоям и группам. Идеи модернизации и прогресса долго стояли рядом. Л. Д. Троцкий, общепризнанно незаурядный социальный мыслитель, не был ни первым, ни последним с его лозунгом: «Молодежь – барометр партии». За этими представлениями – длительная и совсем не случайная социальная традиция.

Предлагаемый критерий, связанный со сложившимся социальным неравновесием, вызывающим значимую «утечку мозгов», очень связан со спецификой российской модернизации.

Налицо парадокс. В России наличествует достаточно качественный сегмент высшего образования и фундаментальной науки, порождающий кадры высшей квалификации и научные проекты, которые в принципе – значимый ресурс экономического и социального развития страны.

Масштабная «утечка мозгов» означает утрату этого потенциального ресурса и, напротив, масштабное дотирование экономик Запада. Подобная ситуация в разной мере характерна для целого ряда развивающихся стран.

Специфика нашей ситуации состоит в том, что мы хотим и можем реализовать проект, направленный на «поворот интеллектуальных рек», на кардинальное сокращение «утечки мозгов», на использование их потенциала в интересах страны и не без большой пользы для владельцев этих мозгов.

Этот критерий одновременно и индикатор растущего главного ресурсного потенциала модернизации – реализованного человеческого капитала. Если энергичные, талантливые и квалифицированные нашли себе дело по душе, значит, длительные образовательные и квалификационные инвестиции оказались вложенными в российскую экономику и стали ее значимым драйвером.

Собственно, руководствуясь подобными соображениями, мои коллеги из ВЦИОМ в уже обсуждавшемся исследовании социального потенциала модернизации и предложили сосредоточиться на позициях молодых генераций. Именно поэтому результаты данного исследования так важны для оценок перспектив российского модернизационного проекта.

Принятое нами определение критерия модернизационного проекта влечет за собой целый ряд следствий.

Во-первых, этому критерию должна соответствовать достаточно специфичная институциональная среда, которая призвана не просто стимулировать предприимчивость и инициативу, но вознаграждать их так, чтобы надежды на успех сильно перевешивали опасения и риски. Иначе модернизационная гонка застопорится еще на старте. Слишком много подводных коррупционных рифов и бюрократических лабиринтов подстерегает потенциальных инноваторов.

Во-вторых, за этим критерием стоит очень специфичная социальная ситуация, когда немногие успешные инноваторы на глазах, казалось бы из ничего, будут превращаться в мультимиллионеров и миллиардеров, разъезжать на «феррари» и «ламборджини», становиться звездами гламура. Все, кто работал в Силиконовой долине, знают немало примеров таких взлетов.

Это очень непросто принять справедливость такой системы. Тем более это непросто в нашей стране, где слишком свежи воспоминания о неправедно нажитых состояниях. Для успеха модернизации наше общество, еще не сжившееся с героями 90-х, должно будет не просто принять такую систему, но признать успешных инноваторов подлинными героями нашего времени. Лидеры общественного мнения должны будут поддержать эту гонку за успехом, сделать ее привлекательной моделью для новых талантов.

Даже эти краткие институциональные и социальные характеристики показывают, что российский модернизационный проект связан с решительным отказом от благостного, но бессодержательного понимания модернизации, которое буквально затопило не только медийное пространство, но и экспертную среду. Это вовсе не «борьба за все хорошее против всего плохого», но достаточно жестко профилированный политический проект, направленный на решение вполне конкретных проблем. Нужно ясно осознать, что успех модернизации может быть достигнут, если ее активные участники наконец осознают, что этот проект качественно отличается от «перестройки», «стабильности», «либерализации» и чего-то еще в таком роде. Специфика конкретного проекта требует адекватной системы экономических, социальных и, соответственно, политических приоритетов.

Сейчас задача – глубже вникать в специфику проекта.

Специфика

Россия не стоит на месте. Несмотря на всю демагогию пораженцев, на деле модернизация, как мы уже отметили выше, в России идет довольно активно. Что же нас не устраивает в идущей модернизации в свете двух сформированных выше критериев? Дело не только в том, что она фрагментарна и противоречива. Современные, да и прежние модернизации мало похожи на плац-парады с ровно марширующими колоннами.

Важнее то, что идущая сегодня модернизация почти полностью основана на импорте технологий. В результате она создает относительно немного добавленной стоимости, рабочие места с относительно низкой квалификацией и заработной платой. Достаточно оценить последствия создания в нашей стране целого ряда автосборочных предприятий. Не сильно изменит положение и достраивание соответствующих кластеров, включающих производство компонентов. Да, импорт сократится, рабочих мест станет больше, но квалификационная структура улучшится ненамного. Более всего возрастет спрос на низкоквалифицированных мигрантов. Но это, как показывает опыт Западной Европы, обоюдоострое решение.

Главный недостаток идущей модернизации: она не создает спроса на российские интеллектуальные ресурсы, на качественное образование – на инновационный потенциал в целом. Также она не создает высокомаржинальных секторов, которые, в свою очередь, могли бы стать «дойными коровами» для остальной экономики, для бюджета.

Для того чтобы оценить значение высокомаржинальных секторов для экономического успеха, можно привести следующие данные. Так, экономика США, которая, можно сказать, специализируется на высокомаржинальных секторах, достигла в 2008 году уровня ВВП на душу населения (по паритету покупательной способности) в 48 тыс. долл. «Старые» индустриальные экономики с большой инновационной компонентой, такие как Германия, достигают очень высокого уровня в 37 тыс. долл. Даже очень успешные страны, ставшие в свое время лидерами последующих волн модернизаций, основанных на импорте технологий и создании массовых промышленных производств, а сейчас встраивающие в них определенные инновационные элементы, достигли существенно меньшего. Так, Республика Корея уже в течение нескольких лет подбирается к уровню в 28 тыс. долл. Близкий уровень в 29–32 тыс. долл. – у другого «азиатского тигра» первой волны, Тайваня, при схожем типе экономики, но совершенно другой его структуре[18]18
  CIA – The World Fact Book, www.cia.gov


[Закрыть].

Нам же в ходе модернизационного проекта придется находить высокомаржинальные ниши в условиях существенно более острой глобальной конкуренции. Экономическая стратегия, связанная со сменой модели модернизации, имеет значимую внутриполитическую проекцию. Для более полной оценки социально-политической поддержки реализуемой модели модернизации следует учесть, что она создает немало относительно высокооплачиваемых рабочих мест в сервисных структурах, тесно связанных с обслуживанием процессов технологического обновления предприятий.

Формально это рост среднего класса, на увеличение которого как на панацею рассчитывают многие наши политологи. Но такой рост среднего класса создает серьезные проблемы для корректировки модели российской модернизации. В его результате складываются значительные группы, серьезно заинтересованные в поддержании сложившейся модели. Они основаны на тесных клиентских (если не коррупционных) связях с корпорациями – поставщиками оборудования и технологий, финансовыми структурами, обслуживающими рассматриваемый модернизационный процесс. Здесь рождаются прочные экспертные суждения, что проще купить линии «под ключ», чем возиться с российским оборудованием.

Справедливости ради нужно сказать, что для этих суждений немало и реальных оснований: технологии часто не доведены до ума, страдает сервис и т. д.

Это вполне самоподдерживающаяся система, прочно укоренившаяся на разных этажах власти, и сдвинуть ее очень непросто. Для этого нужны не только институциональные сдвиги, но и политическая воля.

Экономическому и социологическому измерениям модернизации соответствует кардинальный структурный сдвиг – повышение инновационной компоненты экономического роста.

Иные альтернативы не отвечают избранным критериям. Нет инновационного развития, нет спроса на таланты, не остановить «утечку мозгов». При существующей модели модернизации не поднять экономику до уровня, когда она окажется способной финансировать современную систему образования, здравоохранения, социальную сферу в целом. Также так невозможно поднять уровень жизни, чтобы обеспечить «социальное равновесие».

При оценке альтернатив экономического развития следует учесть и технологический тренд, критичный для нашего развития. Через пятнадцать-двадцать лет новые технологии превратят нефть в такое же обычное сырье, как, например, уголь. Это снизит цены на нее на 25–40 %. Нет нужды обсуждать последствия инерционного развития ситуации, когда через 15 лет наша экономика враз потеряет 7-10 лет развития. Кадры еще не забытых новостей из Греции – это еще оптимистический сценарий.

Следовательно, нам нужна траектория перехода к новой экономике. Можно прикинуть самые предварительные ее ориентиры. Для «социального равновесия» необходимо обеспечить европейский уровень жизни активных слоев и групп. Учитывая большую, чем в остальной Европе, социальную дифференциацию, для этого нам необходим рост ВВП еще на 50–60 % по отношению к уровню 2008 года[19]19
  41,4 трлн руб. www.gks.ru; $2.298 trillion (2008 est.), CIA-The World Fact Book.


[Закрыть]. Перспективу достижения уровня ВВП в 3,45-3,7 млрд долл. по паритету покупательной способности (Россия займет место в первой пятерке экономик) можно рассматривать в качестве минимальной цели, которая должна быть достигнута через десять – пятнадцать лет[20]20
  Эти параметры вполне совпадают с позицией В. В. Путина, высказанной в ходе его отчета перед Государственной Думой в апреле 2011 года.


[Закрыть]. При оценке этих перспектив следует учитывать, что данный сценарий включает существенное снижение цен на нефть (газ – отдельный сюжет) к концу этого периода. С учетом прогнозируемого снижения цен рост должен составить уже 70–90 %, а это потребует очень высоких темпов и предельных усилий.

Достичь этих параметров непросто. Нужно понять, за счет чего их можно достигнуть в первой четверти XXI века. Развитие массовых производств, заимствование технологий может дать, по оценке ряда экспертов, рост ВВП на 40–45 %. Но этого недостаточно. Где взять еще? Безусловно, это инновации.

Для задействования этого ресурса, собственно, и нужна обсуждаемая модернизация как политический проект. Для модернизации за счет заимствования технологий необходимо лишь повышение качества конкуренции и «длинные деньги». Существующая политическая система уже научилась откликаться на сигналы соответствующих групп интересов. Так, например, постепенно отлаживается механизм отмены пошлин на ввоз оборудования, не производящегося в нашей стране. Отметим, что этот механизм все лучше поддерживает наших конкурентов-поставщиков и все хуже – наших производителей. Так что с продолжением действующей модели модернизации особых проблем не будет. Результат не годится.

Для создания инновационной экономики требуется эффективное государство, осознающее свою политическую миссию и сменившее стиль и методы управления.

Только так можно создать инновационный сектор с объемом реализации примерно 5–6 трлн руб. Его численность составит порядка 1–1,3 млн человек.

Для сравнения: в 2008 году численность всего сектора, занятого исследованиями и разработками, составляла 760 тыс. человек. Из них имели степень по специальностям, относящимся к инновациям, лишь 85 тыс. Выпуск из аспирантуры – потенциальный резерв роста – составлял 8,5 тыс. человек. Объем финансирования науки и разработок из всех источников – всего лишь 830 млрд руб., то есть на порядок меньше, чем нужно[21]21
  Российский статистический ежегодник, 2009 г., www.gks.ru


[Закрыть].

Для оценки результативности этого сектора можно привести следующие данные: в 2008 году заключено 2 тыс. соглашений по экспорту технологий объемом 65 млрд руб. Объем доходов от экспорта технологий – 21 млрд руб., то есть 0,85 млрд долл. Это много меньше, чем экспорт программных продуктов. Объем же импорта технологий – 55 млрд руб.[22]22
  Там же.


[Закрыть] Сюда не входит импорт машин и оборудования, где внутри «сидят» многие миллиарды долларов импорта технологий.

Для более реалистичных оценок нашего технологического экспорта к этим цифрам следует добавить 20 % доходов нашего оборонного сектора, то есть 1,4–1,5 млрд долл. К ним следует приплюсовать долю высоких технологий в издержках нашего экспорта, прежде всего энергоносителей и металлургии; долю в строительстве АЭС за рубежом и в экспорте услуг по запуску спутников. По оценкам, итог составит 4–5 млрд долл. Это уже в пять раз больше, но практически ничто – менее 1 % в объеме нашего экспорта в 2008 году.

Эти данные – не повод для уныния, но стимул к исправлению ситуации. Оптимизм подкрепляют темпы роста такого инновационного сектора, как экспорт программных продуктов, составлявшие до кризиса 30–40 % в год. Если энергичные меры в рамках модернизационного проекта приведут к чему-то близкому к этому успеху, то за 15 лет можно будет получить рост экспорта высокотехнологичной продукции до 60–65 млрд долл. и программного продукта еще до 10 млрд. Это – больше трети от искомых объемов, остальное должен дать внутренний рынок. Это трудный, но все же возможный результат. Дело за политической волей, квалификацией и упорством.

Если выбирать точки приложения сил, сулящих потенциальный успех на инновационном поле, то скорее всего наше дело – создание прорывных технологий и продуктов. Они, как показывает практика, создают самую высокую маржу, а также спрос на все компоненты технологической цепочки. Предпосылок для этого у нас немало. Недаром в мировом хайтеке говорят: «Если нужно решить трудную задачу – зовите китайцев, если невозможную – русских». Прорывные технологии – всегда область невозможного. Следует также иметь в виду, что наличие широкого фронта качественных фундаментальных исследований – наше огромное конкурентное преимущество по сравнению, например, с нашими партнерами по БРИК, а также с большинством потенциальных конкурентов.

Для оценки альтернатив следует учесть, что разработка локальных технологий и частичное повышение качества продуктов, как показывает опыт, удаются нам не слишком. Да и плотность конкуренции здесь предельно высока. Локальные успехи российских «левшей» вряд ли могут служить прочной базой для стратегии.

Следующий ресурс – сырье. Аргументы в пользу разработки природных ресурсов уже не очень-то и нужны. В смысле создания высокой маржи у этих секторов конкурентов мало. И президент, и премьер вновь заговорили о важности их эффективного использования.

Экономика массового потребления растущих гигантов, прежде всего наших партнеров по БРИК, вызывает спрос на сырье. Этот спрос – ресурс нашего роста.

Нужно добавить еще задачу превращения сырьевых отраслей в драйверов инноваций и высоких технологий.

Для этого нужны энергичные меры по импортозамещению высоких технологий в издержках сырьевых отраслей. Здесь, возможно, следует пойти на дифференцирование ставки НДПИ в зависимости от доли импорта в издержках, включая структуру используемого оборудования и сервисных контрактов. Также необходимы жесткие налоговые меры по локализации производства оборудования для сырьевых отраслей. Требуем же мы локализации от иностранных автопроизводителей.

Похоже, в сознании нашей политической элиты дело идет к избавлению от синдрома «сырьевого придатка». Это позволяет уйти от аффектов и вполне прагматично ставить задачу снижения зависимости отечественной экономики от высокой волатильности сырьевой конъюнктуры.

Наряду с нашими собственными усилиями следует учитывать и глобальные тренды. Ниже мы обсудим, как борьба с глобальным кризисом, со спекулятивными деформациями мировой финансовой системы будет оказывать влияние на снижение этой волатильности. В результате рост глобального спроса на сырье и снижение спекулятивной компоненты в ценах повысят привлекательность сырьевого сектора и, следовательно, создадут предпосылки для роста этого сектора нашей экономики. Наша задача – трансформировать этот рост в инновационное развитие.

Нужно не проглядеть и новые возможности российского сельского хозяйства, созданные мировой конъюнктурой. Динамичного импортозамещения уже мало. У нас есть шанс получить хороший кусочек глобального рынка продовольствия. Этот рынок будет расти по меньшей мере еще пару десятилетий. Это редкий шанс превратить сельское хозяйство в высокотехнологичный сектор, в крупного потребителя отечественного высокотехнологичного сектора.

Это лишь примеры проблемного подхода, неотрывного от успешной модернизации. Но нужен еще и профессиональный анализ альтернатив, выявление «бутылочных горлышек», затрудняющих решение проблем.

Проблемы

Главная проблема – выбор путей стимулирования инноваций. Ее решение повлечет создание адекватной институциональной среды, необходимое ресурсное обеспечение и т. д. Здесь уже видны серьезные противоречия.

Сегодня легко увидеть, что основное внимание уделяется наращиванию числа перспективных проектов. Но здесь налицо ловушка бездумного повторения пути, пройденного до нас лидерами. В 1970-1990-х годах в США также всемерно стимулировали предложение проектов, способных питать весь технологический цикл. Но там, в отличие от нас, – высококонкурентная, вполне сбалансированная экономика, которая, абсорбируя инновации, повышает собственную конкурентоспособность. И то инновационный угар довел ее до кризиса «доткомов».

У нас прямое копирование этого успеха не пройдет. Инновации – еще не приоритетный ресурс роста капитализации. И принуждение к инновациям, и внутренние мотивы бизнеса со временем повысят спрос на инновации. Но что с адекватным предложением? Здесь ситуация много хуже. У нас дезорганизован поток предложений инноваций, крайне неравномерно развиты отдельные элементы инновационно-технологического цикла. В результате инновационный импульс затухает, не доходя до своего завершения в виде продукта или технологии. Без выстраивания более или менее интегрированной инновационно-технологической системы наращивание потока инновационных проектов будет приводить к результатам, очень далеким от первоначальных планов.

Так, общеизвестно, что источник прорывных технологий и продуктов – фундаментальные исследования. Далеко не все фундаментальные эффекты ведут к прикладным достижениям. Фундаментальная наука встроена в технологический цикл, когда работают механизмы выявления прикладного потенциала ее результатов, быстрого запуска сквозных проектов создания технологий и продуктов. И здесь первая «пробка» нашего цикла. Хуже того, эта «пробка» почти не осознана.

Проблема в том, что выявление прикладного потенциала результатов фундаментальных исследований – это специальная компетенция, требующая не меньшей креативности, чем само открытие. Очень часто в фундаментальном эффекте нет даже намека на возможное приложение. Попытки создать технологию «в лоб» скорее приводят к авантюрам и маниловщине. Разработать жизнеспособный коммерческий проект по созданию прорывных технологий или пионерных продуктов – дело сугубо профессиональное, требующее нетривиального синтеза обширных технологических знаний, видения общетехнологических и маркетинговых трендов.

В нашей же государственной машине нет ни нужного понимания проблемы, ни адекватных механизмов. Расчет на инициативу ученых, навык, приобретенный в иных секторах бизнеса, или на деятельность венчурных фондов наивен, так как для этого нет ни подготовленных кадров, ни профессионального скрининга фундаментальных достижений.

Также нет механизмов, корректирующих фундаментальные исследования и фокусирующих их на создание прототипов продуктов и технологий. Так теряется большая часть потенциального инновационного предложения. Для исправления нужен комплекс мер, реализовать которые могут не большие ученые, не «эффективные менеджеры», но лишь профессионалы, успешно работающие в бизнесе новых технологий.

Именно в этой связи и следует рассматривать проект создания иннограда «Сколково». Дело даже не в количестве проектов, которые будут там созданы. Нужно трезво оценивать ситуацию, что на первых порах эти проекты будут питать те корпорации, которые разместят там свои центры. Обидно, но это плата за наше отставание в менеджменте крупных высокотехнологичных проектов.

Важнее другое. Опыт Силиконовой долины, Кембриджа (в Бостоне), Triangle County (в Северной Каролине) показывает, что менеджеры среднего звена, поработав несколько лет в крупных компаниях, стремятся замутить свой проект и сделать большие деньги. Нужно потерпеть, и «Сколково» станет фабрикой классных менеджеров, которые будут запускать наши собственные проекты глобального уровня.

Конечно же, нельзя уповать только на «Сколково». Нужно параллельно создавать систему подготовки (точнее, переподготовки) менеджмента в хайтеке, привлекая для этого как бизнесменов, так и оставшихся от прошлой эпохи мастодонтов, еще помнящих, как управлять действительно большими технологическими проектами. Нужно также запустить поиск тех менеджеров, которые своим, пусть и скромным успехом уже доказали свою способность руководить хайтековскими проектами. Их «возгонка» к руководству большими проектами пришлась бы кстати.

Нужно ясно понимать, что создаваемая сегодня система стимулирования потока инноваций это лишь полдела. На деле она создаст поток проектов и патентов, но без превращения проектов и патентов в прототипы и инженерные образцы этот поток не даст доходов, влияющих на экономический рост.

Она, скорее всего, станет новым руслом «утечки мозгов», дотаций экономик Запада. Утечка будет идти уже в виде потока проектов, проданных за цену, достаточную для скромных запросов их авторов, но не влияющую на экономическое развитие страны.

Рассмотрим теперь проблемы отдельных элементов инновационно-технологического цикла.

Прежде всего, для создания инновационного сектора требуемых масштабов нам необходимо многократное наращивание потока проектов, ориентированных на создание прорывных технологий, то есть использующих достижения фундаментальных исследований. Принимаемые сегодня для этого меры (развитие исследовательских вузов, федеральных научных центров и т. п.) несопоставимы по своим объемам с потребностями. Единственный реальный выход – по-хозяйски использовать потенциал институтов РАН.

Конечно, это хлопотное дело – налаживать хозяйство, запущенное десятилетиями невзыскательности, искаженных критериев, сложнейших межличностных отношений. Но нужно ясно понимать, что идея параллельно построить новенькие иннограды, а академию оставить догнивать, наивна и бесперспективна. Времени в обрез. Мощные инновационные структуры создаются десятилетиями. Это предел бесхозяйственности – разбрасываться таким потенциально весомым источником, каким до сих пор являются институты РАН. Можно приветствовать любые попытки создания новых источников крупных инновационных проектов, как, например, проект «Сколково». Но это не основание для того, чтобы отказываться от уже имеющихся ресурсов.

Да, конечно, сегодня система управления академической наукой не отвечает требованиям создаваемой инновационной системы. Нужно незамедлительно исправлять ситуацию с выбором приоритетов фундаментальных исследований, исходя как из логики развития науки, так и из их прикладного потенциала. Должно кардинально измениться качество экспертизы. Но главное, нужна новая организация системы использования их результатов в качестве основы прикладных коммерческих проектов. Здесь нужны структуры и методы, соединяющие науку и бизнес.

Следует отметить, что в этой области наметились определенные подвижки. Минобрнауки начинает создавать систему мегагрантов, позволяющих научным лидерам открывать новые лаборатории в сотрудничестве с ведущими институтами и вузами. Создаются мощные федеральные научные центры, исследовательские университеты. Но все равно эти правильные, но окольные пути не заменят кардинального улучшения использования потенциала академии, реформы РАН, реформы, проводимой изнутри, с опорой на ее живые силы. Но для этого (мы живем в России) нужен политический импульс с самого верха.

Следующее, еще более узкое горлышко – разработки. Именно на этом этапе создаются инженерные прототипы и образцы технологий и продуктов. Здесь создается основной объем интеллектуальной собственности. На этом этапе преодолеваются основные технологические риски проектов и закладываются предпосылки их коммерческого успеха. Собственно, здесь и создается высокая маржа высоких технологий. Именно поэтому при всей моде современных корпораций на аутсорсинг, их R&D центры – крупные бриллианты в корпоративной короне.

За 90-е годы страна потеряла целые сектора проектных институтов. Да, они были плохонькими по оснащению, но имели кадры для роста. Сегодня на их месте – общежития для гастарбайтеров, торговые центры. Их символ – башня «Дельты» на Щелковском шоссе. Кое-что в оборонке и рядом сохранилось, но для превращения исследовательской установки, демонстрирующей работоспособность научной идеи, в промышленный образец этого совершенно недостаточно.

Наращивая предложение проектов без роста потенциала разработок, мы лишь питаем наших конкурентов.

Результат – превращение нашей науки в «интеллектуальный сырьевой придаток» Запада, прежде всего США.

Частью российского модернизационного проекта должна стать программа по созданию дизайнерских центров в секторах прикладной науки. Может быть, следует пойти на риск создания крупных многопрофильных дизайнерских центров в структуре Ростехнологий, ряде крупных частных корпораций, выделив на это государственное финансирование. Также следует рассмотреть возможность создания таких профильных центров в ведущих научных центрах страны и в рамках создаваемых региональных инновационно-технологических кластеров. Но толк будет, лишь если их возглавят люди, способные превратить их в динамичные прибыльные корпорации, питающие российскую и мировую экономику инновациями.

Здесь кадры решают не просто все, но абсолютно все.

Рассматривая проблемы отечественного проекта, нужно пересмотреть и многие стереотипы. Так, следует переосмыслить вопрос о создании массовых производств, основанных на новых технологиях и для выпуска инновационных продуктов. Сегодня «оборонное» сознание и прежние инстинкты диктуют, что все, что изобрели, нужно производить дома. Но все, кто знаком с практикой живого российского хайтека, знают, что производство своих инновационных продуктов они чаще всего размещают в Китае. Многие, конечно, уже обожглись на, мягко говоря, вольном тамошнем обращении с чужой интеллектуальной собственностью, но логика остается верной: производство продуктов и технологий следует размещать там, где ниже издержки.

В этой связи следует выстраивать государственную систему соответствующих приоритетов, стимулирующих размещение таких производств в странах ЕврАзЭС, а также у наших партнеров по БРИК – в Индии и Бразилии. Более подробно мы обсудим этот срез ниже.

Успешная модернизация базируется на фронтальном анализе проблем, анализе подлинных альтернатив их решения, корректирующем мониторинге хода модернизации, резко снижающем ее неизбежные риски.

Эти примеры и рассуждения необходимы для понимания того, чему должно научиться наше государство для успешной модернизации.

Смена методов и подходов в управлении – императив успеха.