Текст книги "Суверенитет"

Одним из свойств суверенитета, отмеченных еще Бодэном и Гоббсом, является неделимость суверенитета. Понятие «частичный суверенитет» рассматривается как внутренне-противоречивое понятие, логический абсурд, ибо суверенитет может быть либо полным, либо его нет. Суверенитет содержит в себе и филологически и логически превосходную степень. Разделение суверенитета, таким образом, противоречит самому его смыслу. Однако в век расщепления ядра атома (т. е. «неделимого») эта аргументация звучит уже не так убедительно, как при Зейделе и Кальгуне.

Авторы теории неделимости суверенитета по существу исходили из того, что суверенитет принадлежит не государству, а какому-либо органу государства. Теория неделимости суверенитета, таким образом, утверждала абсолютную и неограниченную власть какого-либо одного органа в государстве. Такую теорию неделимости суверенитета необходимо отвергнуть как неприменимую в современных условиях.

Каков же смысл принципа неделимости или единства суверенитета при нашем понимании суверенитета?

Можно ли совершенно отбросить понятие единства суверенитета? Такой вывод был бы неправильным.

Принцип единства суверенитета имеет прочное рациональное ядро, которое необходимо сохранить. Единство – необходимое свойство суверенитета. «Две суверенные власти не могут одновременно, бок о бок, функционировать в одном государстве»![77]77
  Маркс и Энгельс. Соч. Т. VII. С. 258.


[Закрыть] Этот принцип находит свое применение как при рассмотрении классовой сущности суверенитета, так и при анализе его юридической формы.

Единство суверенитета выражает, прежде всего, свойство политического суверенитета, а именно единство классовой основы суверенитета. В государстве не может быть двух или более господствующих антагонистических классов, ибо в этом случае ни один из классов не властвовал бы, не было бы ни власти, ни государства, а лишь состояние перманентной гражданской войны, в которой, выражаясь известными словами Энгельса, классы с противоречивыми экономическими интересами пожирали бы друг друга в бесплодной борьбе. Единство классовой основы суверенитета находит свое выражение в единстве государственной воли.

Именно марксистско-ленинская наука, вскрывающая классовое содержание суверенитета, в состоянии объяснить то свойство единства суверенитета, о котором говорила и буржуазная наука, но которого она была не в состоянии обосновать.

Это, разумеется, не исключает возможности временных компромиссов между борющимися классовыми силами, взаимных уступок и т. п. Но эти компромиссы и уступки не означают разделения власти между классами, а наоборот, укрепляют власть одного класса, проводящего гибкую «маневренную» политику.

Компромиссы никогда не решают вопроса о власти, они могут определять лишь то или иное направление политики господствующего класса, поступающегося теми или иными частичными интересами в целях обеспечения своих коренных интересов и прежде всего своего экономического и политического господства. Когда мы говорим о верховной воле господствующего класса, то мы не хотим сказать этим, что данный класс может вовсе не считаться с волей других классов и действовать всегда по своему произволу. Мы уже указали на то, что понятие воли класса не должно пониматься психологически или антропоморфически. Воля класса это – социальный феномен, это – единство политики, детерминированное интересами класса, в том числе его важнейшим и первенствующим интересом – интересом сохранения и укрепления своего господства. Если этот интерес требует известных уступок и компромиссов, ущемляющих другие побочные интересы данного класса, то политика этих компромиссов и уступок и является волей класса. Подобные уступки, в частности, могут отразиться и в сфере юридических проявлений суверенитета (например, предоставление избирательных прав рабочим в буржуазном государстве). Такие компромиссы могут доходить даже до допущения к власти партии, до некоторой степени связанной с другими социальными слоями, или образования блока социально неоднородных партий. Но это не меняет существа и классовой основы политического суверенитета.

Не исключается и такая ситуация, когда политическая власть принадлежит блоку двух или нескольких неантагонистических классов. Однако это не создает разделения политического суверенитета, ибо в этом случае блок классов как раз и выступает как некоторая единая социальная сила с некоторыми общими интересами, а следовательно, и с общей волей, направленной на обеспечение этих общих интересов. Такая воля является сложной, но все же единой. Единство и сложность при диалектическом понимании не исключают друг друга. В рамках такого блока возможны известные расхождения интересов отдельных классов, однако они отступают на задний план перед лицом общего интереса, являющегося основой политического блока данных классов.

В народно-демократическом государстве носителем политического суверенитета является блок трудящихся классов, а именно рабочего класса и трудового крестьянства во главе с передовым классом общества, рабочим классом, классом-гегемоном, играющим руководящую роль в этом блоке, направляющим развитие народно-демократических стран к социализму. «В этих странах к власти пришли представители рабочих, крестьян, представители прогрессивной интеллигенции. Поскольку рабочий класс повсеместно проявил здесь наибольший героизм, наибольшую последовательность и непримиримость в антифашистской борьбе, неизмеримо вырос его авторитет и влияние в народе… ведущей силой является блок трудящихся классов населения во главе с рабочим классом»[78]78
  Информационное совещание представителей некоторых компартий в Польше в конце сентября 1947 г. Госполитиздат. М., 1948. С. 7–8.


[Закрыть].

Из сказанного выше ясно, что признанное нами единство политического суверенитета отнюдь не означает, что носителем юридического суверенитета может быть только один-единственный орган, не означает обладания и осуществления суверенитета одним органом. Политический суверенитет неразделен, но осуществление юридического суверенитета может быть формально распределено между несколькими органами.

Отношение того или иного органа к юридическому суверенитету может иметь форму: 1) обладания суверенитетом; 2) частичного обладания суверенитетом; 3) подконтрольного осуществления суверенных прав.

Обладание суверенитетом означает осуществление всех суверенных прав или осуществление части суверенных прав и контроль над осуществлением остальных суверенных прав. Обладание юридическим суверенитетом в силу своего юридического характера подпадает под действие общего правового режима в государстве. Обладатель этого суверенитета осуществляет его в конституционном порядке, но он может отвечать за порядок, а не за содержание своих действий. В последовательно демократическом государстве обладание суверенитетом сосредоточено в руках самого народа.

Частичное обладание суверенитетом означает неподконтрольное осуществление части суверенных прав.

Подконтрольное осуществление суверенных прав есть осуществление этих прав под контролем органа, обладающего или частично обладающего суверенитетом.

Юридический суверенитет может принадлежать совместно нескольким государственным органам, но эти органы всегда тесно связаны между собой единством классовой основы, поскольку они являются органами диктатуры одного класса (или господства блока классов) и каждый из них выполняет определенную функцию в системе механизма данной диктатуры. Как видно из сказанного, отношения между такими органами могут быть весьма различными. Это либо отношения между органом обладающим и органами, осуществляющими суверенные права под контролем первого, либо отношения между органами, каждый из которых частично обладает суверенными правами и т. д. Для буржуазного государства характерны отношения второго рода. Техническая необходимость распределения компетенции между отдельными органами играет тут известную роль, однако такое распределение компетенции было бы само по себе совместимо с концентрацией суверенного контроля в каком-либо одном органе. В буржуазном государстве разделение суверенных прав продиктовано страхом буржуазии перед подлинным и последовательным осуществлением хотя бы даже юридического народного суверенитета. Формально провозглашая этот суверенитет, буржуазное государство на деле противопоставляет ему права парламента и исполнительной власти как права самостоятельные. Это обосновывается, в частности, с помощью принципа разделения властей и теории особой «избирательной власти», вводимой в общую схему разделения властей. Так, согласно Ориу[79]79
  Ориу А. Основы публичного права. С. 604–605.


[Закрыть], необходимо различать три власти в государстве: избирательную, обсуждающую (или законодательную) и исполнительную.

Те же три «власти» различает и Комбетера[80]80
  Combethecra. Manuel de droit public general. 1928. P. 85.


[Закрыть].

Смысл этой теории заключается в том, что право народа выбирать представительные учреждения по своей значимости ставится в один ряд с правами других государственных органов – законодательного и исполнительного – и вводится в строго ограниченные конституционные рамки. Народ – это лишь «избирательный орган». Права избирательного корпуса ограничиваются и исчерпываются избранием своих представителей, ибо в силу разделения властей этот корпус обладает только «избирательной властью». Во всей своей дальнейшей деятельности государственные органы совершенно независимы от народа. Согласно этой теории законодательные и исполнительные органы не получают своих полномочий от народа, ибо народ не может никому передать полномочий, которыми он сам не обладает. Располагает же он, согласно этой теории, одной лишь «избирательной» властью. Следовательно, законодательный орган действует «автономно», в силу собственного права.

Совершенно явственно выступают точки соприкосновения этих теорий французской реакции с лабандо-еллинековской теорией представительства, рассматривающей народ или избирательный корпус как орган государства, функция которого устанавливается, как и функции других органов, самим государством. Эта функция, по мнению немецких теоретиков, ограничивается лишь участием в образовании парламента, который юридически является не представителем народа, а органом государства. С окончанием выборов всякое юридически значимое участие избирателей в формировании воли и волеизъявлении государства прекращается[81]81
  Laband. Staatsrecht des deutschen Reiches. S. 288 ets. (3-е изд.).


[Закрыть].

К этому выводу, хотя и из иных предпосылок, приходит и Карре де Мальбер. По его мнению, суверенитет, в частности национальный суверенитет, означает лишь независимость, «вершину» воли и власти, но не включает конкретных функций государственной власти. Суверенитет нации, по мнению Карре де Мальбера, есть основа власти, ее создание и конституирование, но он не означает делегирования тех или иных функций власти органам государства, ибо эти функции никогда не принадлежали нации. «Конституируя себя, нация не передает мандатариям те или иные конкретные полномочия как якобы предшествующие в ней; напротив, сама нация порождает эти полномочия и приобретает их лишь в силу факта установления конституции»[82]82
  Carré de Malberg. Ibid. S. 88.


[Закрыть].

Таким образом, народу противостоит верховенство парламента, а самому парламенту – независимость исполнительной власти. С этой точки зрения различие между парламентарным государством, вроде Англии, и государствами с формальным разделением властей, как США, – различие количественное, а не качественное. Это различие в удельном весе и в степени самостоятельности отдельных органов и избирательного корпуса (что отражается, разумеется, и на характере их взаимоотношений). Ибо и в парламентарном государстве сохраняется даже юридически известная степень самостоятельности исполнительной власти (например, неответственность монарха). И там и здесь утверждается независимость и неответственность представительных органов перед избирательным корпусом.

В советском государстве политическим и юридическим сувереном является советский народ, участие которого во власти не ограничивается и не исчерпывается выборами. Трудящиеся СССР осуществляют свою власть в лице Советов, во главе с Верховным Советом, обеспечивающих под руководством партии движение общества в направлении к коммунизму. Верховный Совет является органом, осуществляющим суверенитет. Он его осуществляет как непосредственный представитель суверенного народа. В его руках – важнейшие права суверенитета и контроль над осуществлением суверенных прав, входящих в компетенцию других органов власти.

Частичное обладание суверенитетом определяется следующими моментами: 1) компетенция, 2) самостоятельность в ее осуществлении. Это – обладание частью прав, представляющих собой проявление государственного суверенитета, т. е. в осуществлении которых государство выступает как независимый член международного общения государств и как полновластная организация внутри своей территории. Сюда относятся такие права, как установление и изменение конституции, образование высших органов власти, издание общих норм высшей юридической силы, решение вопросов войны и мира, заключение международных договоров и т. п.

Порядок осуществления этих прав органом, частично обладающим государственным суверенитетом, характеризуется либо самостоятельным вынесением решения, либо участием в вынесении решения – положительным или отрицательным. Так, например, право объявления войны принадлежит целиком конгрессу США. Право ратификации договоров принадлежит президенту и сенату США, причем сенат участвует в этом не только в порядке наложения вето, но и имеет право вносить изменения в текст договоров (положительное участие). Наконец, президент США участвует в законодательстве путем наложения вето (отрицательное участие). По существу, на таких же началах участвуют в конституционном законодательстве легислатуры штатов США.

Органы, частично обладающие суверенитетом, осуществляют часть суверенных прав государства, но не имеют права контролировать деятельность таких же органов, осуществляющих остальную часть суверенных прав государства. Так, конгресс США не может контролировать деятельность президента по использованию права вето и совершенно бессилен перед президентским карманным вето. Однако и президент не может формально контролировать ни деятельность конгресса, ни деятельность Верховного суда.

Этот пример показывает возможность отсутствия суверенного органа в государстве. В США не является таким органом ни избирательный корпус, ни конгресс, ни президент, ни верховный суд. Каждый из этих органов лишь частично обладает юридическим суверенитетом государства, причем удельный вес их может быть различен в различные эпохи. В отдельных государствах удельный вес того или иного, частично обладающего суверенитетом органа может быть настолько значительным, что этот орган приближается к статуту суверенного органа. Это можно было бы сказать, если оставаться в плоскости формально юридического аспекта суверенитета, об английском парламенте периода «классического» английского парламентаризма.

Мы уже указали на те политические соображения, которыми обусловливается в буржуазном государстве такой строй, при котором ни один орган государства так же, как и избирательный корпус, не является сам по себе обладателем полноты суверенитета. Гарантией единства государственного суверенитета является здесь единство классовой основы всех органов, осуществляющих суверенитет, и буржуазное руководство избирательным корпусом. Буржуазия не заинтересована в юридической концентрации власти в руках какого-либо одного органа. Это, однако, не исключает заинтересованности правящего класса в политической гегемонии на том или ином этапе какого-либо одного из органов, входящих в систему органов государственного суверенитета; именно этому органу присваивается решающая роль в политической жизни. Эта гегемония может вовсе не получить юридического выражения либо получить выражение, далеко не адекватное действительному положению вещей. Так, в рамках формального сохранения английского парламентаризма произошло перемещение центра тяжести от парламента к кабинету. В США на протяжении XIX и XX вв. при почти полной неподвижности конституции удельный вес отдельных органов и их взаимоотношения претерпевают существенные изменения. Начало XIX в. – это период преобладания палаты представителей, когда сам президент бывал обязан своим выдвижением всемогущему «кокусу» палаты. В 40-50-х гг. на первый план выдвигается сенат. Период, последовавший за гражданской войной, был свидетелем нового возвышения палаты представителей. Наконец, в эпоху империализма фактическое руководство переходит к президенту. Это фактическое преобладание какого-либо одного органа является одним из факторов, обеспечивающих единство действий государства при системе формального разделения властей. Огромна при этом роль политических партий как движущей силы государственного механизма.

Партия занимает определенное место в составе суверенитета государства. Абстрагироваться от этого момента при рассмотрении суверенитета – значит абстрагироваться от самой реальности.

Партия – это авангард класса или какой-либо социальной группы внутри класса. Партия возглавляет борьбу данного класса или группы за власть, т. е. за овладение властью и удержание ее, за проведение государственными органами политики, соответствующей воле и интересам данного класса, данной группы. Следовательно, с одной стороны, партия связана с классом, являющимся носителем политического суверенитета, а с другой стороны, с государственными органами, осуществляющими юридический суверенитет. Таким образом, партия является необходимым связующим звеном между политическим и юридическим суверенитетом, реальным условием осуществления того и другого и их связи. Класс господствует через партию, в которой собраны его активнейшие члены и которую он выдвигает к власти. Партия осуществляет это господство класса через государственные органы, руководящие кадры которых комплектуются из активных членов партии (особо о роли коммунистической партии как партии высшего типа, обеспечивающей народное верховенство в социалистическом государстве, см. ниже часть III, главу 3).

Таким образом, единство и нераздельность государственного суверенитета не исключают участия в этом суверенитете в качестве субъектов обладания и осуществления суверенитета нескольких органов, образующих систему высших органов государства.

Важным и необходимым моментом, выражающим единство юридического суверенитета, является единство действующей в государстве системы права, ее внутренняя непротиворечивость. Из единства и нераздельности политического суверенитета вытекает невозможность действия в государстве на одной и той же территории и в одно и то же время двух противоречащих друг другу норм одинаковой юридической силы[83]83
  Если данные нормы неодинаковой юридической силы, то действует только одна норма, а именно норма с высшей юридической силой.


[Закрыть]. Другими словами, государство не может предписывать одному и тому же субъекту в одно и то же время и в одних и тех же обстоятельствах исключающие друг друга правила поведения. Так как право есть возведенная в закон воля суверена, то обратное допущение означало бы раздвоение этой воли или существование двух одинаково суверенных воль. Это явно несовместимо с самой сущностью суверенитета, ибо в этом случае ни одна из таких воль не могла бы быть признана суверенной.

Но это не значит, как мы уже видели, что воля суверена обязательно формулируется одним органом. Можно признать волей суверена согласное решение нескольких государственных органов, например двух палат парламента, или, что по существу одно и то же, решение одного органа, утвержденное другим органом, которому предоставлено право санкции или отмены решения, например решение парламента, избежавшее президентского вето, либо решение одного органа, делающее недействительными все противоречащие ему решения других органов.

Такие отношения выражают лишь сложный порядок формирования единой государственной воли. Но если бы одной палате было предоставлено право принимать самостоятельно одно решение, а второй палате – другое решение по тому же вопросу, причем оба имели бы одинаковую силу, то это означало бы распад суверенной государственной власти.

В Советском государстве строго проводится принцип непротиворечивости права. Закон СССР представляет собой согласованное решение обеих палат Верховного Совета СССР. Указ, вносящий изменения в закон, должен быть внесен на утверждение Верховного Совета СССР; постановление Правительства в случае несоответствия закону отменяется Президиумом Верховного Совета СССР; в случае расхождения закона союзной республики с общесоюзным законом действует общесоюзный закон; в случае расхождения между законом союзной республики и законом автономной республики действует закон союзной республики.

Эти примеры нагляднее выявляют ту сторону проблемы, которая имеет наибольшее значение для целей нашего исследования. При более детальном рассмотрении проблемы единства или непротиворечивости системы права появляются серьезные трудности логического порядка. Проблема непротиворечивости системы положений – один из основных вопросов логики. Ибо логика не ограничивает свою задачу установлением критерия для распознания противоречия между двумя изолированными суждениями, но ставит этот же вопрос и в отношении целой дедуктивной научной системы аксиом и выводимых из них положений (теорем). Разумеется, не составляет никакой трудности установить, что в данной системе аксиом отсутствуют суждения открыто контрадикторные. Но этим задача отнюдь не может считаться решенной. Требуется еще доказать, что ни одно из положений, выводимых из данной системы аксиом, не вступит в противоречие с какой-либо из аксиом или другим выводимым из них положением[84]84
  В новейшей геометрии эта задача решается путем такой интерпретации понятий, фигурирующих в геометрических аксиомах, при которой эти аксиомы были бы справедливы и в отношении арифметики вещественных чисел. Таким образом, если допустить, что арифметика вещественных чисел свободна от противоречий, то свободной от противоречий следует считать и геометрию.


[Закрыть].

Конечно, и к системе норм права предъявляется прежде всего требование, чтобы она не содержала открыто контрадикторных положений. В противном случае эта система содержала бы нормы, предписывающие одним и тем же субъектам при одних и тех же обстоятельствах с точки зрения их юридической характеристики взаимоисключающие действия, и означала бы раздвоение государственной воли, выраженной в праве.

Однако трудность заключается уже в том, что даже это элементарное требование можно считать практически невыполнимым при необозримом объеме и многообразии нормативного материала, издаваемого по различным поводам в различное время различными органами. Но даже если бы это требование было полностью выполнено, это не разрешало бы вопроса, поскольку не устранена возможность обнаружения противоречия при применении права, т. е. при выведении из общих норм решений конкретных случаев. При огромной сложности социальных явлений неизбежно возникновение казусов, по различным своим признакам подпадающих под действие различных норм, которые в данном случае могут оказаться в противоречии между собой. Такая коллизия поставила бы под угрозу единство системы права, а вместе с тем и единство суверенитета.

Однако тут кончается аналогия между аксиомами геометрии и нормами права. Геометрическая аксиома не терпит изъятия. Если она оказывается неприменимой хотя бы в одном случае, она тем самым уже теряет всю свою силу, признается ошибочной. Единство системы права является несравненно более гибким. В праве неприменимость нормы в том или ином отдельном случае или категории случаев не исключает ее полной применимости во всех остальных случаях. Поэтому для устранения противоречия в системе права достаточно было бы дать разъяснение в самом тексте закона, что те или иные отдельные случаи либо исключаются из сферы действия данной нормы как регулируемые другой нормой, либо, наоборот, тоже регулируются данной нормой и тем самым изымаются из сферы действия другой нормы, либо регулируются какой-то третьей нормой.

Однако ни один законодатель не может предусмотреть в тексте закона все те частные случаи, при которых может возникнуть коллизия норм. Выполнение указанных выше требований может лишь уменьшить количество спорных случаев, но не может предотвратить их появление. Из постулата единства права вытекает, что в тех случаях, когда закон прямо не указывает, какая из коллизионных норм должна быть применена, этот вопрос решается самим органом, применяющим право, на основании общих правил, выработанных юриспруденцией, как, например, правила о предпочтении более новых норм старым («lex posterior derogate priori»), специальных норм – общим и т. п. Все эти правила исходят из непротиворечивости системы права как необходимой презумпции («legislator поп praesumitur sibi ipsi contrarius»)[85]85
  Васьковский. Руководство к толкованию и применению законов. М., 1913. С. 87 и сл.


[Закрыть].

Наконец, решающее значение имеет оценка интересов, защищаемых нормами, вступившими в противоречие друг с другом (например, нормой об охране тайны переписки и нормой об охране государственной безопасности). Но и при этом опять-таки исходят из того, что государство не может предписывать двух исключающих друг друга способов поведения.

Преодоление формально-логических противоречий между нормами права предполагает со стороны органа, применяющего право, умение применять его диалектически ко всему многообразию жизненных явлений.

Как видим, речь тут идет не о непротиворечивости в строгом логико-математическом смысле, а о юридической презумпции, о требовании, которым необходимо руководствоваться как при установлении, так и при применении права, требовании, в котором как раз и воплощен принцип единства суверенной воли государства, единства классовой основы государства, находящий свое осуществление в многообразной деятельности различных органов государства[86]86
  В русской дореволюционной литературе наиболее резким противником понятия единства государственной воли был Коркунов (Закон и Указ. 1894. С. 133, 138–140 и др.), указывавший, в частности, на множественность органов, участвующих в формировании решений государства. Рассуждения Коркунова страдают двумя недостатками: 1) они игнорируют единство классовой основы этих органов; 2) они не учитывают единства и непротиворечивости системы права как главного юридического показателя единства государственной воли при всей сложности процесса ее формирования.


[Закрыть].