Текст книги "Честь дома Каретниковых"

4

Начальник полиции чувствовал себя несколько виноватым.

– Отнял у вас время мой племяш, – сказал он, словно извиняясь. – Вот настырный парень.

– История, им рассказанная, необычна. – Петрусенко казался задумчив.

– Трагическая история.

– Особенно трагическая из-за некоторых странных совпадений… Что вы сказали, он ваш племянник, этот молодой человек?

– Сын моего двоюродного брата. Покойного. Матери Дмитрий лишился еще в малолетстве, а когда четырнадцать ему исполнилось, умер мой кузен – его отец. Он был в Вольске земским врачом. Заразился, знаете ли, от своего больного испанкой. Да… Состояния не оставил. Вот я и помог мальчонке, устроил к Каретникову. Паренек-то был грамотный, смышленый, быстро выбился в люди. Правда, после смерти Ивана Афанасьевича не поладил с молодым хозяином, с Андреем Ивановичем, ушел от них. Но его тут же фабрикант Рябцов и пригласил к себе управляющим.

– Мне он тоже понравился, – сказал Петрусенко. – Толковый, здравомыслящий молодой человек. И в опасениях его есть резоны.

Начальник полиции даже растерялся.

– Викентий Павлович, голубчик, что вы говорите! Какие резоны? Тех, кто правил злосчастным экипажем, мы нашли. Кучер-то в трактир отлучился перекусить, а кто-то угнал коней. Люди видели, как из трактира вывалились двое пьяных парней, полезли на козлы… А как наехали на Ивана Афанасьевича, так через улицу бросили экипаж и удрали, да недалеко. Мы всех свидетелей опросили, вычислили их, арестовали. Осуждены они, уже отбывают наказание. А больше ничего загадочного в этом происшествии нет.

– А письма Анастасии Каретниковой?

– Вот Митька, опять за свое! – теперь уже рассердился полицмейстер. – Уехала девица с женихом – новое ли дело? Хорошо, что пишет письма, не забывает семью. Что ж тут такого?

– А вот Дмитрий ваш заметил кое-что… Письма – два их было за полгода – приходили вскоре после поездок Андрея Каретникова в другие города и как раз из тех самых мест. Из-за этих писем он с молодым, как вы говорите, хозяином поссорился и расстался.

– Ну, не знаю… – развел руками начальник полиции. – Что там можно скрывать?

– Вот мне и захотелось узнать: что? Любезный Устин Петрович, вы не могли бы так устроить, чтоб кто-то меня к Каретниковым ввел, да только не как следователя? Просто как знакомого юриста?

– Это нетрудно. А мы будем только рады, Викентий Павлович, если вы у нас задержитесь.

Петрусенко засмеялся:

– Вот уж натура сыскная! Только домой рвался, а чуть интересным делом повеяло, как тут же стойку готов делать…

Невысокий, крепко сбитый фабрикант Рябцов был неожиданно чисто брит. Викентий Павлович невольно удивился этому, успев уже привыкнуть к окладистым бородам купцов-миллионщиков, генералов, крупных статских чинов. Прием у губернатора был в разгаре. Официальная часть с множеством тостов во здравие «звезды отечественного сыска» окончилась, обстановка сделалась непринужденной. Викентий Павлович вышел в летний сад покурить, тут к нему и подошел Рябцов, представился, крепко пожал руку.

– Не буду смущать вас, господин Петрусенко, своими похвалами. Столько сегодня уже говорено, все так справедливо.

Викентию Павловичу сразу показались необычно симпатичными его простецкая улыбка и – в контраст – лукаво-пристальный, пытливый взгляд.

– А с каким облегчением я нынче дышу! – продолжал новый знакомец. – Вы даже не представляете, хотя вы сами тому виновник. Я ведь отец трех юных девиц! Понимаете теперь?

Петрусенко прекрасно понимал: жертвами маньяка становились именно девушки. И родители месяцами боялись выпускать дочерей даже днем на простую прогулку… А Рябцов, легонько прихватив сыщика под руку, кивнул на стоящую под пальмами резную скамью:

– Я вижу, вы трубочку курите? Присядем, поговорим. Наш милейший блюститель порядка поведал мне о вашем желании познакомиться с Каретниковыми. Все, что могу…

Уже на следующий день Петрусенко с Рябцовым выехали в Вольск. Личный вагон фабриканта цеплялся к составу в середине, между другими вагонами. Все было в нем предусмотрено: гостиная, столовая с кухней, спальня хозяина и еще две для гостей, ванная, комната обслуги. Удобная мягкая мебель, ковры… За пять часов езды Петрусенко и отдохнул, и вкусно пообедал, и приятно поговорил с хозяином за чашкой кофе.

– Мы с покойным Иваном Афанасьевичем были давние друзья, – рассказывал Рябцов. – И партнеры. У него кожевенный завод, у меня – дубильная фабрика. У него горно-шахтное оборудование изготавливается, а я ему сталь со своего плавильного завода давал. И семьями дружили. Я, грешным делом, младшую свою Татьянку за его Андрюшку метил выдать. Каретников тоже был не прочь… Да вот как случилось…

Рябцов тактично не расспрашивал Петрусенко о том, что же того заинтересовало в истории Каретникова. Викентий Павлович, промокая салфеткой губы и усы, незаметно улыбался и думал, что при случае он не станет скрывать от симпатичного собеседника своего интереса. А фабрикант продолжал о детях:

– Андрюша Каретников с моими девчатами всегда дружил. Он паренек ласковый, был им вроде подружки. Я часто думал: ему девочкой родиться – в самый раз. Я ведь его крестил, так что люблю, как родного. А Танюша у меня и веселая, и рукодельница, и хороша собой. Мала еще – пятнадцать лет только будет. Да вот года через два подрастет и, глядишь, – все наладится.

Уловив в голосе Рябцова неуверенность, Петрусенко спросил:

– Что-то изменилось со смертью хозяина?

– Сам парень изменился, и очень сильно!.. Да это хорошо, хорошо! – оборвал сам себя Рябцов, да Викентий Павлович особой бодрости в его голосе не почувствовал. – Мужчиной стал! Легко было ему быть «барышней» при таком прикрытии, как его покойный батюшка. Иван Афанасьевич чего хотел – всего добивался! Парень, конечно, не готов был дело в руки взять, а вот пришлось. Да и то сказать: в одну неделю и отца потерять, и сестру, сбежавшую невесть куда. Поневоле мужчиною станешь.

– И все же, Петр Самсонович, что-то вам не по душе?

– Уж очень изменился парень. Все понимаю, а вот… Резок, даже груб. Избегает общаться, и не только со мной. Словно все прежние привязанности рвет. Советов принять не хочет.

– Плохо хозяйничает?

– Нет, не плохо. Да только подсказать многое я все же мог бы ему…

Задумался, повторил, словно удивляясь:

– И верно, хозяином оказался толковым. А ведь вроде не готов к тому был, в дела при живом отце не вникал. Ан, видно, порода каретниковская сказывается. Полгода хозяйничает Андрей Иванович без убытку.

– А вот нынешний ваш управляющий, Дмитрий Торопов, отчего ушел от Каретникова?

– Да все оттого же! – воскликнул, вновь распаляясь, Рябцов и даже чайничек с кофе, не донеся до чашки, поставил. – Сам все хочет! Подсказок не терпит, злится! А ведь какой Дмитрий помощник – поискать! Знаю я, Иван Афанасьевич за него выдать дочку хотел. Вот и я бы с радостью свою старшую, Марью, отдал бы. Только Митя все о Насте печалится, ни на кого не смотрит.

– Вам, Петр Самсонович, ничего странного не почудилось в трагедии, что постигла семью вашего друга?

Петрусенко смотрел на собеседника искренне и пытливо. Рябцов вроде даже растерялся.

– Нет… Что ж тут… Судьба! Может, только одно: Антонина, полюбовница Каретникова, не вернулась обратно в город.

– Вот как? Она ездила с ним в Саратов? Этого я не знал. Куда ж подевалась?

– Да, говорят, там же, в Саратове, какой-то богатый проезжий подхватил ее и увез.

– Это достоверно?

– Нет, слухи. Но очень может быть. Она баба красивая, разбитная, своего не упустит. Влюбить в себя любого может, знаю!.. – Рябцов с шумным всхлипом покрутил головой, мечтательно прищурил глаза. – Она, конечно, и тут бы, в Вольске, нашла себе содержателя. Но, знаете, городок у нас патриархальный, суеверия в ходу… Кто знает, как обернулось бы.

– Думаете, тень покойного витала бы над ней?

– Могло и так статься… Увезла ведь живого мужика, а вернула мертвого. Так что, ежели кто подвернулся, был ей резон уехать.

– Но вас ее исчезновение смутило?

– По правде сказать, да. Не по-христиански это – умершего бросить. Я-то знаю: он в ней души не чаял, любил с размахом, не скрывая. Но, с другой стороны, сын при покойном был, дома жена законная ждала… Да, оправдать бабу можно, а вот что-то гнетет меня.

5

Дом Каретниковых был хорош. Двухэтажный, каменный – чисто особняк! Стоял высоко, с видом на волжское раздолье, вокруг большой сад – даже зимой было заметно, что за ним хорошо ухаживают. К высокому крыльцу с резными деревянными колоннами вела аллея из крепкостволых высоких деревьев. По серебристому отливу коры Викентий Павлович узнал тополя. В его родных, более южных краях это дерево бывало и мощнее, и выше. Но стройная аллея радовала глаз.

Коляска Рябцова осталась у кованой – в пиках и завитушках – ограды, они же прошли к дому по старательно очищенной от снега дорожке. «В доме есть хозяин – хороший и строгий», – отметил для себя Петрусенко. Этого хозяина они вскоре и приветствовали, когда двое расторопных слуг стали в передней чистить от снега их меховые макинтоши, а оба гостя прошли в залу. Раскрасневшиеся с мороза, потирая руки, они сразу почувствовали, как здесь уютно, как жарко натоплена изразцовая печь.

Из другой двери, откинув портьеру, к ним вышел юноша. И хотя Петрусенко знал, что Андрею Каретникову всего девятнадцать лет, все же поразился, насколько тот и в самом деле молод, выглядит даже моложе своих лет. Рябцов тут же по-свойски обнял хозяина, но Викентий Павлович заметил, как паренек сдвинул брови и, помедлив для приличия самую малость, поспешил отстраниться. Усмехнувшись про себя, Петрусенко решил, что не так уж тот юн и беззащитен. Но красив был парень замечательно: стриженные кругом волосы лежали крупными кольцами вокруг чистого лба, брови и ресницы были темнее волос, серые глаза казались огромными, ямочка на подбородке, мягко очерченные, но твердо сжатые губы. Паренек выглядел невысоким и хрупким, но Петрусенко помнил по рассказу Торопова, что Андрей в детстве и отрочестве много болел.

– Вот, крестник, пришел повидаться и товарища с собой привез. Рекомендую – господин Петрусенко, адвокат.

Андрей улыбнулся приветливо, но сдержанно.

– Милости прошу. Рад. Петр Самсонович нам родной, и его друзья в нашем доме всегда в радость.

Голос был под стать самому юноше: ломкий, но приятный, глубокий. Каретников провел гостей к дивану, усадил, сам присел поодаль, у стола. Но Викентий Павлович сразу понял, что присел ненадолго.

– Как дела, Андрюша? Забыл ты нас, не заходишь. Девчата мои скучают.

– Привет им передавайте. А что до былых посиделок, так то время прошло. Другие у меня теперь заботы.

– Не нужна ли помощь? – обеспокоился Рябцов.

– Нужны, дорогой Петр Самсонович, и совет, и помощь. Мне на завод предлагают новое оборудование, аглицкое. Мой инженер очень советует, а я в сомнении. Посмотрели бы вы да ваши специалисты проспекты…

Андрей с улыбкой глянул на Петрусенко:

– Нашему гостю эти разговоры вряд ли интересны. Я зайду к вам, скажите – когда?

– Зайди, милый, завтра, а то третьего дня я вновь отбуду. А потому вот о чем просить тебя хотел… Господин Петрусенко в нашем городе по делам на несколько дней. А дела его – в уездной управе. Я-то уезжаю, в моем доме ему среди моих девиц шумно да хлопотно будет. А отель наш, сам знаешь, горел недавно, теперь ремонтируется…

– Я понял, крестный! Мой дом велик да пуст, и уездная управа рядом, в двух шагах. И я, и маменька будем рады гостеприимство оказать.

– Благодарю вас, господин Каретников, – Викентию Павловичу молодой человек становился все более симпатичным. – Мне и вправду так будет удобнее.

– Тогда, Андрюша, распорядись: у ворот моя коляска, там вещи нашего гостя.

– Я пошлю Степана, – сказал Андрей Викентию Павловичу. – Он отнесет ваш багаж наверх, в гостевую комнату, все там приготовит. И пока вы будете жить здесь, этот слуга – в вашем полном распоряжении.

Тут молодой человек встал, чтобы встретить вошедшую женщину, подвел ее, а сам извинился:

– Вот матушка составит вам компанию. Я же пойду – дела ждут. Распоряжусь, чтоб обед подавали…

Втроем, перейдя в столовую, они еще долго сидели за гостеприимным обильным столом. Был здесь рассольник из гусиных потрохов, мясной пирог-расстегай, волжская осетрина, по-особому приготовленная. К чаю с горячими булочками принесли терновой наливки… Мария Петровна так была рада и куму, и неожиданному гостю, что Петрусенко тотчас же понял, как одиноко и замкнуто живет эта женщина. Бесспорно, она была красавицей – лет двадцать назад. Но теперь превратилась в матрону, озабоченную лишь мыслями о любимом сыне. О нем и говорила все время: и хвалила, и жаловалась одновременно.

– Почти не вижу Андрюшеньку! Обедать разом не сядет – весь в делах, разъездах. Таким ли он был, Петр Самсонович?

– Да, парень изменился! Не погибни Иван Афанасьевич, так бы он и оставался при вас, вашим сыночком. Но видите, как жизнь повернула…

– Оно, конечно… – вздыхала женщина. Во вздохе этом была, видимо, и грусть о погибшем. Но, подумалось Петрусенко, – грусть обычная, человеческая, а не женская тоска. И опять:

– Уезжает часто сынок…

– Но ведь промысел у вас какой – по Волге до Каспия! И фабрики по уезду. А у Андрея Ивановича хватка каретниковская!

О дочери за все это время Мария Петровна словно и не вспомнила. Может, стыдилась чужого человека? Только все об одном:

– И не поговорит Андрюшенька! Все: «Дела, маменька, некогда». Ручку поцелует – и с глаз…

После обеда Рябцов откланялся. Петрусенко тоже оделся, вышел его проводить. Пока шли по аллее к воротам, фабрикант говорил радостно:

– Слышали? Попросил-таки моего совета крестник! Ничего, все еще наладится.

И не удержался, спросил:

– А все же, Викентий Павлович, коли не секрет: что вас привело к Каретниковым? Трагедия, да! Но тайн вроде нет…

Петрусенко, склонив голову и слушая, как морозно поскрипывает в такт шагам снежок, ответил не сразу. Потом пожал плечами как будто даже небрежно.

– Совпадений много: дочь убегает, отец погибает, женщина исчезает, сын меняется… Я, знаете ли, привык не доверять случайным совпадениям. Совпадения, по-моему, знак судьбы. А значит – не случайны…

Успел еще Викентий Павлович немного погулять по городку. Мощеные улочки здесь то сбегали под горки, то поднимались на холмы. Дома, в основном деревянные и одноэтажные, смотрелись добротно, нарядно. Должно быть, не везде так было, но Петрусенко в окраины не углублялся. И еще показалось ему, что в небольшом этом городке очень много детворы. Он постоянно натыкался на ребят. То в него попадали снежком, то чуть не сбивали на крутом повороте вихрем мчащиеся санки. В городском сквере, на залитом катке, красиво катались гимназисты и пансионерки. Но когда он спустился к пристани, увидел, что застывшая река стала сплошным катком для множества мальчишек и девчонок, да и для взрослых тоже.

Смеркалось рано, пробили вечерню колокола двух церквей. Викентий Павлович вернулся в усадьбу Каретниковых. Мария Петровна на минутку вышла к нему пожелать спокойной ночи. Андрея нигде не было видно. Вообще в доме стояла сонная, предночная тишина и покой. Петрусенко попросил чай себе в комнату, лег в рубашке и брюках на кровать, поверх покрывала, раскурил трубку.

От сегодняшнего дня большего, чем знакомство с хозяином, он и не ожидал. Завтра он начнет ненавязчиво вживаться в быт, разговаривать со слугами, надворными рабочими, местным приставом, почтальоном… Если представится случай, напросится с Андреем сходить на завод: хорошо бы пообщаться с инженером. Ну а Каретниковы… Мария Петровна проста для понимания. Но станет ли она рассказывать о покойном муже? У нее могли быть причины о чем-то умалчивать. Кто знает?.. Андрей тем более крепкий орешек, это он понял почти сразу. Обманчивая юная внешность и тяжелый блеск в глазах. Избегает общения. А ведь как раз он особенно интересен: очевидец трагедии. Как к нему подобрать ключик?

Викентий Павлович потянулся, сел, нащупал ногами ночные тапочки. Он чувствовал, как дремота обволакивает его. Это уютная комната так действовала. Из стены чуть выступал угол печи, обложенный чудесными изразцами. Узоры литой дверцы поддувала начищены до блеска, а ручка в виде медвежьей морды – настоящее произведение искусства. Тепло, идущее от печи, клонило в сон, но ему еще нужно было время – подумать, сделать записи в блокноте. Петрусенко вспомнил, что в гостиной на столе стоял и, видимо, постоянно – графинчик с коньяком. Он улыбнулся: вот что ему надо – рюмочку коньяка! Это взбодрит, на время прогонит сон. Беспокоить приставленного слугу Степана не хотелось. Он, еще когда принес чай, откланялся, пожелав спокойной ночи. Старик небось уже лег в постель. Викентий Павлович встал, взял подсвечник, снял со свечи нагар, чтобы ярче горела, и отворил дверь.

Длинный коридор второго этажа уходил в глубь дома. Света свечи не хватало, но Петрусенко знал, что по левую сторону располагаются двери многих комнат. Когда-то, наверное, здесь часто бывали гости, теперь же – пусто, тихо. Хозяева и слуги обитают внизу. Потому отведенная ему комната оказалась первой от лестницы. Через два шага его рука легла на отполированное дерево перил, блики свечи отразились в таких же темно-полированных ступенях. Еще днем Петрусенко обратил внимание на то, как красива эта лестница – широкая, с плавным изгибом. Вообще дом, каменный снаружи, внутри хранил свою древнюю деревянную суть. И дерево было так чудесно обработано, что не просто радовало глаз, а словно дарило человеку свое природное тепло… И растворяло в себе суету, шум. Возможно, поэтому Викентий Павлович спускался тихо, неслышно. И вышел в залу, отодвинув рукой портьеру так незаметно, что сидевший у окна юноша не шевельнулся.

Викентий Павлович невольно замер, глядя на Андрея Каретникова. Свеча в руке горела ровно, тусклый свет круга был узок и не достигал хрупкой фигуры у окна. Освещала Андрея полная луна: нежный профиль, серебристый отблеск волос, тонкую руку, державшую занавеску. Молодой хозяин был уже без сюртука, светлая неподпоясанная рубаха легкими складками облегала фигуру. Вот он отпустил занавеску, мимолетным движением поправил прядь волос, взял с подоконника подсвечник и, не видя Викентия Павловича, пошел в другой конец комнаты к выходу. Он не знал, что на него смотрят, и его рука, держащая на отлете свечу, и его походка были совсем другими – не такими, как днем. Прежде чем Петрусенко сумел сформулировать в словах то, что уже несколько мгновений как понял, прежде чем он заставил себя поверить в невероятное, но такое простое открытие, Каретников шагнул в открытую дверь. И лишь тогда Викентий Павлович тихо, но ясно произнес – нет, позвал:

– Анастасия Ивановна! Настя…

6

…Фигурка в темном дверном проеме вздрогнула. Дрогнула и чуть не погасла свеча. И когда Каретников – юноша? девушка? – обернулся, маленькое пламя осветило бледное лицо и глаза, как у загнанного зверька. Викентий Павлович с облегчением понял, что его оклик не окажется смешным: перед ним в самом деле девушка. Чувства, ею переживаемые, мелькали в глазах мгновенно, но так выразительно! Испуг – сначала ей показалось, что ее узнал кто-то из знакомых. Изумление – перед ней стоял чужой человек. Страх – откуда он знает? Упрямство и злость – не сдаваться, не признаваться!..

Сейчас она начнет изворачиваться, понял Петрусенко, переубеждать его. Или разгневанно уйдет. Не надо этого! Ведь слово уже сказано. И пока девушка, все еще в растерянности, искала выход, сыщик шагнул к ней, взял за руку, сжал, поскольку она попыталась отпрянуть.

– Не бойтесь, – сказал. – Никто не знает. Я сам догадался только сейчас. Вы можете мне довериться.

Он поднял свою свечу повыше, мягко, но настойчиво заглянул в ее глаза. Повторил:

– Доверьтесь мне! Вы ведь знаете меня. Слышали: приезжий следователь по саратовскому делу… Ну?..

Несколько секунд девушка еще смотрела, не понимая, но вдруг ее напряженное лицо стало доверчиво-изумленным, рука ослабла, и она спросила шепотом:

– Вы господин Петрусенко? Тот самый? Кто поймал убийцу?

Викентий Павлович улыбнулся. И она, глядя на этого еще молодого тридцатишестилетнего мужчину, невысокого, крепко сбитого, с простым симпатичным лицом, поверила ему в тот же миг. Внезапно ткнулась лбом в его плечо и безудержно зарыдала.

Ему пришлось подхватить из разжавшихся пальцев девушки подсвечник, и теперь он стоял, смешно разведя руки – в каждой по свече. Вздернув кверху подбородок, чтобы не задевать щекой пышных волос девушки, следователь уговаривал ее, словно ребенка:

– Ну-ну, Настенька! Довольно. Успокойтесь. Сейчас все обсудим, я вам помогу. Успокойтесь, присядем где-нибудь.

И она, словно и впрямь ребенок, потерлась мокрой щекой о его рубаху, отстранилась наконец, сказала тихонько:

– Пойдемте в мою комнату. Я все вам расскажу.

Заметив, что он хочет возразить, девушка поняла, усмехнулась:

– Я зову вас не в девичью горницу, а в комнату молодого хозяина. Так что меня вы не сконфузите. А там нам никто не помешает.

Взяла у него из руки свой подсвечник, дунула, погасив огонек.

– Нам хватит и одной свечи.

И пошла вперед. Викентий Павлович двинулся следом. Он еще готовился услышать трагическую и загадочную историю, но уже был убежден: такая девушка совершить преступление не могла. И как только Настя заперла дверь, Петрусенко спросил:

– Коль вы – это вы, то где же тогда ваш брат и жених?

Девушка повернулась к нему. Губы ее дрожали, глаза блестели от слез.

– Страшно, – прошептала она. – Страшно вспоминать…

Костя был родом из южных краев. О сказочной стране Крым он рассказывал так увлекательно! Конечно, Насте хотелось увидеть те неведомые места. Теплым водным раздольем или большими пароходами ее было не удивить – на волжской шири всего этого хватало. Но далекие страны влекут иной тайной. А тут у них с Костей была и другая, добрая цель. Жених рассказывал ей, как много больных людей приезжает в город Евпаторию и окрестности – на целебный воздух, песок, грязи и воды.

– Мы могли бы держать пансион для больных детей, у кого небогатые родители, а частично – и для бедняков.

Прижимаясь к крепкому плечу молодого человека и глядя в его такие близкие необыкновенные глаза, Настя думала о том, какой же он благородный и великодушный. Когда батюшка простит их и вновь примет в семью и не обделит наследством, они с Костей построят такой же пансион в своих краях, где воздух степей и Волги тоже необыкновенно целебен. Только тогда это будет настоящий большой санаторий с врачами и для одних бедных людей. Эту мечту тоже вселил в нее Костя. А пока они начнут с маленького пансиона у Черного моря. Но на это тоже нужны деньги. Вот еще почему девушка решилась взять тайком у отца ценные бумаги. В то время она не знала, много это или мало. Отдала все Косте, он быстро пересмотрел, коротко глянул на нее, нежно улыбнулся:

– Ну что ж, если не расточительствовать, употребить с умом – начать дело хватит. А дальше – будем трудиться…

Теперь, через полгода, когда волею судеб ей пришлось заниматься многими делами – коммерческими и промышленными, Анастасия поняла, какая поистине крупная сумма оказалась в ее руках. Но, видимо, Костя был тоже непрактичен и неопытен, как и она сама тогда, настоящую цену тем бумагам не знал.

Они ехали в Саратов в вагоне второго класса, сидели, тесно прижавшись друг к другу, тихо переговаривались, обсуждая свою будущую жизнь. Костя прикинул, что дня два-три они побудут в Саратове: обратят в деньги часть акций, кое-что купят из вещей – Настя-то ушла из дома налегке. Потом поедут в Крым через город Харьков, где тоже сделают остановку.

– Это очень большой город, можно сказать – третья столица! – говорил Костя увлеченно. – И промышленность, и капитал, и наука – все есть. Театры хорошие, свожу тебя, Настенька, в театр. Там, в Харькове, немного задержимся. Если даже тебя твои родные уже хватятся, там ни за что не найдут.

…Извозчик, проехав переулками, вывернул на широкую, добротно мощенную улицу, пересек небольшую аккуратную площадь и лихо натянул вожжи у высокого каменного крыльца.

– Отель «Палас», господа хорошие, – сказал он. – Как приказывали: лучший в городе.

Настя еще на вокзале хотела одернуть Костю, когда он приказал везти их в «наилучший отель». Но она не стала этого делать, поняла: ему хотелось, чтобы их первые шаги в жизнь запомнились ей, были радостными и красивыми. Милый Костя! Конечно, он знал, что дальше им предстоит жизнь хоть и счастливая, но непростая, трудовая. Вот и старался наполнить беззаботностью хотя бы эти дни.

У отеля уже стояло несколько экипажей. Костя расплатился, подал ей руку, и они поднялись по широкой лестнице к мраморным колоннам, где швейцар уже распахивал тяжелую дверь. Шагнув в нее, девушка оглянулась, словно прощаясь с прошлой жизнью. Увидела сбегающую вниз гранитную лестницу, желтоватый отполированный булыжник площади… Сердце у нее сжалось, словно почувствовало: на всю жизнь предстоит ей запомнить это место, эти камни – запомнить так страшно и трагично…

Настя назвалась Марией Рябцовой – своей подругой и сверстницей. Костя объявил, что сопровождает барышню. Их поселили на разных этажах, и Костя, как ни хотелось ему, все же не стал возражать, чтобы не привлекать внимания и подозрения. «Дочери» известного промышленника предложили люкс, но она отказалась и согласилась занять номер класса «А» – две небольшие уютные комнаты с прихожей и ванной. А Константина поселили этажом выше в номере значительно скромнее.

В этот день они еще успели зайти в магазины, приобрели красивые кожаные баулы и нужные на первое время вещи. Наличных денег оставалось немного, но назавтра молодые люди планировали наведаться в банк, обменять часть ценных бумаг. Костя объяснил невесте, что, к их счастью, бумаги не именные, а на предъявителя. Настя промолчала, скрывая улыбку: об этом она знала и сама, не настолько уж она наивна и оторвана от земных дел. Но от его заботы и внимания на сердце становилось так тепло!

Вечером Константин пригласил девушку поужинать в ресторации при отеле. Настя переоделась в только что купленные в модном ателье юбку и блузу и, по просьбе Кости, распустила косу, а волосы убрала в красивую прическу – видела такую у одной дамы на званом вечере. Зайдя за ней, Костя застыл, восхищенно глядя на девушку. Но и она сама не могла оторвать взгляд от него: черный костюм-тройка подчеркивал стройность молодого человека, строгая белизна манишки и манжет оттеняла темные волосы и глубину глаз…

Когда в дверях ресторации появилась такая красивая пара, метрдотель тут же кивнул официанту, юркий малый подскочил к ним и, простирая руки, повел к столику в боковой нише у высокого, забранного голубым шелком окна. Он правильно понял: молодые люди предпочтут сравнительное уединение, а не веселое многолюдье центра зала. Уже когда стол был сервирован, а официант, налив в бокалы красного вина, скользнул в сторону, Настя, с любопытством оглядывая ресторанное общество, вздрогнула. Совсем недалеко, за столиком под яркой люстрой, сидел ее брат Андрей с какой-то женщиной – красивой, вызывающе роскошно одетой, но заметно старше юноши. Однако ее ладонь лежала у него на груди, вторая рука, обнимая, ерошила волосы, глаза глядели влюбленно – даже издали это было заметно. Вот женщина откинула голову, засмеялась, Андрей тоже засмеялся, потянулся к ней…

«Да они оба навеселе! – мелькнула у Насти догадка. – А где же батюшка?» И даже не поведение брата, а именно этот вопрос заставил ее испуганно схватить Костю за руку.

– Гляди!

Он повернулся, и тут же они оба увидели, как к тому столику через зал, слегка покачиваясь и улыбаясь, идет Иван Афанасьевич. Но вот лицо его исказилось: он увидел и движение Андрея к женщине, и ее зазывные жесты. Еще два шага, и Каретников сильно толкнул сына в грудь, а женщине, крепко взяв за обнаженную руку у плеча, что-то стал выговаривать. Но она, продолжая смеяться, потянула его к себе, крепко поцеловала прямо в губы, и когда отпустила, он уже расслабленно и умиротворенно плюхнулся на стул.

Настя испуганно повернулась к Константину. Он тоже смотрел в сторону Каретниковых, взгляд был жестким, рука под Настиной ладонью напряглась.

– Костя! Давай уйдем! Я боюсь, сейчас нас увидят!

В первые секунды молодой человек словно не расслышал ее лихорадочного шепота. Но вот он перевел дыхание, улыбнулся и погладил руку девушки.

– Не бойся. Мы здесь в стороне, в полумраке. И ты так необычно выглядишь… Если станем уходить, суетиться, наоборот – привлечем внимание. Подождем…

Его уверенный голос Настю успокоил. Теперь она более внимательно разглядывала троицу.

– Значит, батюшка и брат тоже здесь остановились? Вот так совпадение! А кто же эта женщина?

Костя искривил губы. В этой усмешке было что-то недоброе – насмешка? Или злость? А может, девушке просто почудилось? Ведь он, как бы смущаясь, отвел глаза, спросил:

– Разве ты ничего не слыхала? Там, дома, в Вольске?

И тут Настя вспомнила: обрывки разговоров служащих, скабрезные смешки конюхов, полунамеки знакомых… Да, у отца были женщины и последнее время одна содержанка. Щеки у девушки полыхнули от догадки, но, как ни странно, ее неудержимо потянуло оглянуться, посмотреть.

Она обернулась. Отец сидел, обхватив женщину рукой за спину, положив голову на ее обнаженное плечо. Он говорил, но она смотрела поверх его головы, на Андрея. Брат тоже глядел на нее соловыми, шальными глазами. От этой картинки Насте стало не по себе, шевельнулось тяжелое предчувствие.

– Вот, значит, она какая… Но при чем здесь Андрюша? Что она от него хочет?

– Я бы тоже хотел это знать… – тихо сказал Константин.

Настя не успела удивиться этим его странным словам, как он вдруг схватил ее за руку:

– Они уходят! Не поворачивайся: идут мимо! Посиди и подожди меня. Я прослежу – где они живут…

Конечно, Настя знала, что отец и брат тоже поехали в Саратов. Но Иван Афанасьевич, часто разъезжая по делам, по возвращении рассказывал о богатых домах своих компаньонов и друзей, где его радушно принимали. Тем более что и к ним часто наведывались товарищи отца, гостили. И девушка не сомневалась, что и в этот раз он будет жить в чьем-то доме. Теперь она с горечью подумала: «Наверное, он всегда нас обманывал, а сам вот так, по отелям, с женщинами… И Андрюшку приучает…»

Костя вернулся, сел напротив, покачал головой.

– У них три номера на втором этаже, рядом с твоим.

Она не удержалась, охнула, прижав ладони к щекам.

– Костя, милый! Давай сейчас же уедем в другой отель!

– Я подумал об этом, но потом понял: лучше не суетиться. Так вернее. Мы завтра все равно уедем. А ты вернешься в номер и выходить не будешь, ни сегодня, ни завтра. Я сам все сделаю, что нужно.