Текст книги "Требуются отдыхающие"

Альбатрос

Отель «Альбатрос» расположился на самом берегу Финского залива в престижном месте Курортного района города Санкт-Петербурга. Это совсем недавно он непонятным образом вдруг оказался на территории города, а раньше спокойно находился себе в Выборгском районе Ленинградской области, как и положено быть загородному отелю. Территория площадью в пять гектаров давно не давала покоя Питерским девелоперам, а уж когда отель оказался в городской черте, так и подавно стали тянуть они свои ручонки к этой соблазнительной собственности. Ах, как бы хорошо было построить на этом месте большой жилой комплекс! Но «Альбатрос» стоял незыблемо. Уж, если в смутные перестроечные годы выстоял, то и теперь как-нибудь справится.

В советское время Альбатрос был базой отдыха военных моряков. И не какой-нибудь там заурядной базой, а предназначенной для отдыха высшего командного состава. Этот самый состав, измученный долгим походом, возвращался домой зачастую к своему коммунальному очагу, и тут путевка в Альбатрос со всеми его удобствами была, как нельзя, кстати. Удобства в Альбатросе были, дай бог каждому. И душ, и ванна, ну, и, соответственно, гальюн, как говорят моряки. Опять же кормили в Альбатросе, уж, если не как в ресторане «Метрополь», но и не как в столовке какого-нибудь НИИ Точной механики. Даже по субботам давали икру. Красную.

На ужин жены командного состава собирались тщательно, для этого и к поездке готовились заранее, чтобы, не дай бог, не выйти в одном и том же платье два раза подряд. А уж, выйдя, наконец, к этому самому ужину, поражали воображение друг друга и всего командного состава в целом.

Рядовому ленинградскому жителю попасть в Альбатрос не было никакой возможности. Разве что, если кто-нибудь из самого высокого командного состава приглашал в гости на один вечер. Для этого был специально выделен отдельный гостевой номер, очередь на который высший командный состав занимал сразу при заселении. В номер на одни сутки можно было пригласить друзей. Естественно, за дополнительную плату. Друзьям полагался завтрак, обед и ужин в ресторане Альбатроса. Также друзья могли посетить вместе с приглашающей стороной замечательную сауну Альбатроса и танцы, которые в Альбатросе проводились регулярно после ужина. Про сауну Альбатроса в городе Ленинграде ходили легенды. Мол, там и чай тебе с травами подают в самоваре, и, кому надо, пиво холодное, и бассейн там в этой сауне есть, хоть и небольшой, но удивительно чистый.

В большой бассейн Альбатроса никаких друзей не допускали. Командный состав вместе со своими женами и то попадал в этот бассейн только по предъявлении справки от врачей, осмотра старшей медсестрой, и при наличии резиновой шапочки для плавания.

Главный врач Альбатроса была невозможно строга и не терпела разную антисанитарию. Она бы и в сауну не стала пускать посторонних, но высший командный состав нажал на все возможные и невозможные рычаги, и главного врача усмирили. Мол, сауна с друзьями для командного состава – дело особое, без которого и отдых ему не отдых. Однако главный врач на то и главный, чтобы в предбаннике сауны посадить дежурную медсестру в белом халате, которая строгим придирчивым взглядом осматривала бы посторонних на предмет обнаружения у них каких-либо скрытых зараз. Типа, чесотки, лишаев и прочих бякостей. Эта же медсестра подавала и чай в самоваре, и пиво, следила за температурой нагрева сауны и временем банного сеанса. Но даже эта придирчивая медсестра не могла нарушить атмосферы благости, постигающей всякого, кто после сауны, закутавшись в белоснежные простыни с непонятным штампом, попивал травяной чаек в предбаннике Альбатроса.

И так бы все это замечательно продолжалось, если бы не перестройка со своим новым мышлением и всеобщим разоружением. Деньги на содержание Альбатроса стали выделяться минимальные, да и те в соответствии с сумасшедшими инфляционными процессами, происходящими в стране, обесценивались моментально. Персонал потянулся к выходу, и Альбатрос стал для своего когда-то всесильного владельца большой обузой. В итоге, каким-то чудесным образом, причем совершенно законно, на основании закрытого тендера Альбатрос был продан в собственность частным лицам.

Кто не знает, тендер – это нечто вроде конкурса, или аукциона, а закрытый тендер – это конкурс, в котором все участники дают свои предложения в тайном конверте. Потом в один момент специальная комиссия от продавца эти конверты вскрывает, и собственность переходит в руки того, кто дал наибольшую цену.

Те частные лица, которые победили в этом закрытом тендере при покупке Альбатроса, в свою очередь, перепродали его другим частным лицам. Видать, тендер был хоть и закрытым, да не совсем. Кого-то в процессе перепродажи постреляли, кому-то морду набили, потом опять перепродали и в результате всех этих смутных и рядовому обывателю непонятных телодвижений Альбатрос оказался в руках очередной группы физических лиц, каждый из которых имел свое видение дальнейшего развития Альбатроса и пытался, как мог, повлиять на его руководство. Поэтому руководство Альбатроса периодически сменялось в зависимости от того, какая группировка брала верх на собрании акционеров. Надо сказать, что и девелоперы, и заинтересованные в них чиновники, и даже разные криминальные авторитеты могли тянуть руки к Альбатросу сколько угодно. Все документы отеля были оформлены безукоризненно, поэтому просто отнять его у владельцев не представлялось возможным. Можно было только купить, причем по рыночной стоимости, а вот это уже было никому не интересно. Сами понимаете, какая может быть рыночная стоимость отеля Альбатрос! Это вам не шахер-махер на закрытом тендере. Тем более, что никто из владельцев продавать свои акции не собирался. Одно дело акции завода какого-нибудь, управлять которым скучно. Попробуй, поди, разберись там в производственном процессе! Совсем другое дело отель. Чего греха таить, ведь каждый знает, как нужно гостиницей управлять. Ну, ведь до чего кажется это дело совсем не хитрое! Сдавай себе номера, убирай, да корми людей. Тем более, что новым владельцам от Советской власти достались кроме отеля со всеми его удобствами, бассейнами, сауной, ресторанами, полностью оборудованной кухней, еще и скважины водозаборные, и система канализации, и котельная, и даже общежитие для персонала. Вот! Да еще ухоженная территория с парковкой и собственным пляжем. Согласитесь, есть ведь чем поруководить и где развернуться.

Люська

Люська Закревская по советским меркам родилась и выросла в очень обеспеченной семье. Папа Люськи был директором научно-исследовательского института, а мама начальником лаборатории в другом научно-исследовательском институте. То есть, семья Люськи на полном основании относилась к советской номенклатуре. Правда, к номенклатуре не совсем полноценной. Ведь интеллигенция согласно Марксу, Энгельсу и их большому другу Ленину общественным классом не являлась, а обзывалась обидным словом «прослойка». Прослойку эту ни рабочие, ни крестьяне всерьез не воспринимали и считали своим долгом над ней всячески подшучивать в стиле «А еще шляпу надел» и так далее. Поэтому интеллигенцию в номенклатуру не особо-то и допускали, ввиду отсутствия у нее классового сознания. Конечно, должность директора института требовала и членства в партии, и классового сознания, но пролетарий занять ее никак не мог, ввиду отстутсвия у него необходимой суммы знаний. Из-за этой вот незадачи интеллигенцию пришлось в номенклатуру допустить, но как-то с краешку. Может быть, именно поэтому принадлежность к этой самой номенклатуре никак не отражалась на жилищном вопросе Люськиной семьи. Люськины родители, ее бабушка, сама Люська и английский бульдог Лютик ютились в маленькой двухкомнатной квартире в блочном девятиэтажном доме Ленинградской новостройки под названием Купчино.

– Зато отдельная! – радовалась мама, выросшая в огромной ленинградской коммуналке без горячей воды и центрального отопления.

– Главное, чтобы не было войны! – добавляла бабушка, пережившая блокаду и схоронившая во время войны двоих детей.

– Погодите, девушки! – говорил отец. – Я вам всем еще шубы куплю.

Действительно, какая же номенклатура без шубы. Люська ни минуты не сомневалась, что папа свое обещание выполнит. Он всегда все обещания выполнял. Даже, когда пообещал Люське купить собаку, из-за чего у мамы с ним случился скандал. Но потом, когда появился Лютик, мама поцеловала папу и потребовала от него клятвы, что больше в доме ни кошек, ни собак не будет. А когда Лютик сгрыз мамины итальянские туфли, купленные по большому блату во Фрунзенском универмаге, папа тут же достал ей туфли французские, ничуть не хуже и велел дорогую обувь убирать в шкаф, а не раскидывать по всей квартире. Мол, Лютик просто всех приучает класть вещи на место. Мама, конечно, успела расстроится, но углядела в этом инциденте положительные стороны. Туфли-то у нее в результате организовались совсем новые.

Институт отца разрабатывал какой-то важный проект для меховой фабрики «Рот фронт» и никто, можно сказать, не удивился, когда по окончании этого проекта все девушки его семьи, действительно, оказались при шубах. Шубы были великолепны. Сшиты они были из лапок разных ценных зверюшек, поэтому стоили не так дорого, как шубы из шкурок, но смотрелись ничуть не хуже. Маме досталась шуба из норковых лапок, бабушке из лапок чернобурой лисы, а Люське из лапок песцовых. Люське завидовали все девчонки школы. Да и чему больше было завидовать? Шубе, да джинсам, которые мама купила у спекулянтов по сходной цене. Дело в том, что в эти джинсы никто не влезал, кроме маленькой и худющей Люски. Так что, красна изба, как говорится, углами, а Люська Закревская была хороша шубой, да джинсами. Дело в том, что от рождения Люська была похожа на моль бесцветную, серую мышь и голубя-альбиноса одновременно. Волосы жиденькие, какого-то невнятного серого цвета, глаза голубые водянистые, брови и ресницы бесцветные, молочно-белая кожа с легкой синевой, длинный нос, да еще очки от косоглазия.

«Только скобок на зубах и не хватает», – думала про себя Люська, глядя в зеркало.

Училась Люська неважно. Не было у нее к учебе никакого интереса. Этим она несказанно огорчала папу.

– Люсенька! В тебе же на четверть еврейской крови, – расстроено говорил отец. – Ты должна быть талантливая.

– Ага! И красивая, – так же расстроено отвечала ему Люська. – Ни того, ни другого!

– Все равно я должен обеспечить тебе достойное образование! – не сдавался папа и мучил Люську репетиторами. А еще ей купили пианино, и Люська регулярно занималась с учителем музыки, на смену которому приходил учитель английского языка. Самым большим музыкальным успехом Люськи Закревской было выступление с «Собачьим вальсом» на папином дне рожденья. Учителя, занимавшиеся с Люськой, регулярно рассказывали отцу о ее бесперспективности, после чего он повышал им оплату, и они продолжали мучиться сами, и мучить Люську. Дело увенчалось тем, что они таки Люську поступили в финансово-экономический институт на факультет бухгалтерского учета. Конечно, туда в те времена только дебил бы не поступил. Даже конкурса никакого не было. Однако папа сообщил всем членам семьи, что его еврейские предки могут теперь спать спокойно, раз у Людмилы будет все-таки высшее образование.

Но не долго эта семейная радость продолжалась, Люська из института быстро вылетела, и папе пришлось прилагать массу усилий к тому, чтобы устроить ей академический отпуск. Он строго поговорил с Люськой и велел ей идти работать. Люська и пошла. Прямо напротив дома располагался Купчинский универмаг. Люська выбрала себе отдел галантереи и парфюмерии, чтобы быть поближе к дефицитной косметике, и устроилась туда учеником продавца, а потом и продавцом. В универмаге Люське понравилось. Она чувствовала себя там, как рыба в воде, и решила, что ее еврейские корни, видимо, ждали момента, чтобы дать знать, что могут замечательно себя показать в области советской торговли. У Люськи открылся большой талант к спекуляции. Ничего плохого и позорного она в этом не видела. Услугами спекулянтов пользовались все, да еще и благодарили, чуть ли не в пояс кланялись. Опять же деньги никогда никому еще не мешали. Деньги Люське нужны были на красивую жизнь. Как эта красивая жизнь выглядела, Люська понятия не имела, но твердо знала, что на нее нужны деньги, и не маленькие. Накоплением этих денег она и занялась.

Возвращаться в финансово-экономический институт совершенно не хотелось. Папа поднял все свои связи, чтобы устроить Люську в институт советской торговли, но, оказалось, что папа не всесилен.

– Ничего, деточка, – сказал он Люське. – В торговле тоже нужны свои бухгалтеры. Закончишь институт, а уж я тебя пристрою в хорошее место.

И Люська, увидев перед собой конкретную цель, поняла, что будет дорабатывать в универмаге до конца академического отпуска и восстанавливаться в институте. Она даже начала почитывать конспекты, которые выпросила у одной своей бывшей сокурсницы в обмен на импортный лак для волос.

На работу Люська обычно приходила с опозданием. Она категорически не могла приходить куда-то вовремя. Заведующая секцией, конечно, ругала Люську на чем свет стоит. Постоянно лишала ее квартальной премии и обещала уволить. Люська плевать хотела на все эти угрозы. Нашла чем пугать! Премию эту Люська видела в гробу в белых тапках, она на перепродаже французских духов эту премию делала легко с одного флакона, не забывая при этом делиться с заведующей. Та, разумеется, и сама могла бы этими духами торговать, и торговала, но посредники забирали львиную долю, а Люська делилась по-братски. Опять же часть духов обязательно нужно было выбросить в продажу, а там Люськины подружки, тут как тут. На Люськины деньги пробивают через кассу и потом всё тут же Люське сдают, ни один проверяющий не подкопается, а Люська все равно с заведующей делится. Бедовая девка, вредная, разгильдяйка, хамка и матершинница, но честная. Тут уж не убавить, не прибавить. Опять же Люська снабжала заведующую сигаретами Мальборо по цене дешевле отпускной. Где она их брала, заведующую не интересовало. В городе ходили слухи, что в порту украли контейнер с этими самыми сигаретами. Слухи, слухами, но не могла же девочка из интеллигентной семьи воровать в порту сигареты контейнерами. Мало ли какие у человека связи. Вот за эти связи, предпринимательскую жилку и честность заведующая и терпела откровенное Люськино разгильдяйство. Нельзя сказать, чтобы Люська этим пользовалась, она просто жила, как получится. Очки от косоглазия она, слава богу, уже не носила, но близостью к дефицитной косметике пользовалась только заради наживы. Боже упаси намазать на себя французскую или итальянскую тушь. Это же товар! Нет, Люська обходилась обычной, советской тушью в картонной коробочке за сорок пять копеек. Для того, чтобы тушь намазать на глаза, необходимо было в эту самую коробочку, как следует поплевать. А пока на себя намажешь килограмм этой гадости, исплюешься весь и на работу точно опоздаешь. Красилась Люська полтора часа. Она относилось к рисованию лица, как художник, и не жалела красок. Угольно черные брови, ресницы, фиолетовые тени, ярко-малиновые щеки и сиреневая губная помада. Волосы Люська красила фиолетовой «Иридой». Только в таком виде она могла позволить себе выйти из дома.

В один из летних дней, когда Люська, как обычно, слегка опоздав, довольная собой, плыла по отделу с высоко поднятой фиолетовой головой, она вдруг наткнулась на необычайное явление в секции самообслуживания. Там, изогнувшись буквой «Зю», пытаясь пристроить свою задницу на прилавке, изнемогала необычайно длинная девица. Несмотря на свой рост, девица явно питала страсть к каблукам. На ней были надеты босоножки на гигантской платформе с огромными каблуками. Люська аж обзавидовалась. Она со своим маленьким ростом просто мечтала о таких шузах, но Люськин тридцать четвертый размер продавался только в детском отделе, фарцовщики тоже обувью такого размера не промышляли. Люське иногда удавалось покупать себе у спекулянтов кроссовки и сапоги тридцать пятого размера. Их можно было носить с носком, но туфли-то и босоножки с носком не наденешь! Босоножками невероятность девицы не ограничивалась. На голове у нее была сделана химическая завивка а’ля известная поборница прав чернокожего населения Америки Анжела Дэвис. В одном ухе у девицы была вставлена огромная серьга, символизирующая атом. Ядро с вьющимися вокруг него электронами. Такой портрет атома Люська помнила из школьного учебника физики. Серьга при каждом движении девицы тихонько позвякивала. Из-под фирменного халата торчали длиннющие ноги одетые в модные джинсы-бананы. А еще девица, даже не смотря на чудовищную химию, была невероятно красивой. Такой, какой всегда мечтала быть Люська.

«Где они еще халат-то нашли на такую длиннющую?» – удивилась Люська.

Девица с тоской посмотрела на проходящую мимо Люську и вежливо сказала:

– Здрасьте.

– Здрасьте, – ответила Люська и прошествовала в свой галантерейный отдел, про себя жалея девицу. Стоять в самообслуживании было настоящей пыткой и полным отстоем. Туда обычно ставили новеньких. Люська потом еще несколько раз прошла мимо девицы, благо дверь в подсобку находилась прямо в отделе самообслуживания. Люське очень хотелось получше рассмотреть новенькую продавщицу, а та откровенно изнывала. Ближе к вечеру, когда Люська в очередной раз шла мимо, та вдруг обратилась к ней с просьбой:

– Извините, вы не могли бы тут присмотреть, пока я в туалет сбегаю?

– Валяй, – ответила Люська. Девица убежала, а Люська разозлилась на заведующую. Ведь ни фига девчонке не объяснила, как она только еще тут не описалась! Небось, и не ела ничего.

Когда девица вернулась, Люська спросила:

– Есть хочешь?

Та кивнула и сглотнула слюну.

– Погоди немного, сейчас тебе беляш принесу. У меня остался.

Люська сбегала в подсобку, достала из сумки беляш и вернулась в отдел. Девица схватила беляш обеими руками и жадно вцепилась в него.

«Ну да!» – подумала Люська. – «Чтобы такую длинноту прокормить надо вагон с беляшами».

Словно в подтверждение ее мыслям девица умяла беляш в мгновение ока.

– Спасибо! – сказала она, вытирая губы ладонью, – Еще бы покурить!

С этими словами девица мечтательно закатила глаза.

– Сейчас научу, как курить в торговом зале, – заверила ее Люська. – Гляди.

Люська открыла дверь в подсобку, затем достала из кармана халата пачку сигарет Ту-154 и зажигалку. Она наклонилась за дверь, прикурила и вышла в торговый зал, держа руку с сигаретой в помещении подсобки. Затягивалась она за дверью, дым выпускала в подсобку и в целом выглядела, как продавщица, следящая за происходящим в самообслуживании и беседующая с кем-то в подсобке.

– Здорово! – похвалила Люську девица.

– А то! – загордилась Люська. – Сама придумала. Я в самообслуживании два месяца отстояла. Тебя как зовут-то.

– Панкратьева, – ответила девица и добавила. – Аня.

– А я Люся Закревская.

– О! Так ты та самая Закревская, с которой мне заведующая не велела дружить.

– С чего бы это? – удивилась Люська.

– А ты на всех оказываешь дурное влияние.

– Это точно. Только лучше бы она тебе рассказала про распорядок дня. Кто и когда тебя подменяет, чтобы поесть и в туалет сходить. Еду всегда бери с собой. У тебя на то, чтобы поесть, минут пятнадцать – двадцать, так что на улице не успеешь. И держись меня – не пропадешь.

Ближе к закрытию универмага Люська услышала громкий крик заведующей из отдела самообслуживания.

– Закревская! – ревела заведующая, как иерихонская труба. Люська попросила продавщицу из парфюмерии, находящуюся напротив ее галантерейного прилавка, присмотреть за отделом и кинулась в самообслуживание выяснять, в чем она еще провинилась.

Оказалось, что заведующая обнаружила новенькую Панкратьеву, курящую сигареты «Родопи» прямо в торговом зале. Конечно, Панкратьева все делала правильно, как ее и научила Люська. Наполовину она находилась в отделе, наполовину в подсобке. То есть, курила именно та половина Панкратьевой, которая была в подсобке. Та же, что находилась в торговом зале, бдительно следила за дамочками, покупающими стиральный порошок. Справедливости ради надо сказать, что так поздно вечером, прямо перед закрытием никаких дамочек с порошком в самообслуживании не наблюдалось.

К тому моменту, когда Люська появилась в самообслуживании, Панкратьева стояла, виновато опустив голову, а заведующая отчитывала ее.

– Аня, я же говорила тебе не общаться с Закревской, она тебя ничему хорошему не научит!

– При чем тут Закревская?! Я сама придумала. Тяжело же так целый день стоять. Курить очень хочется. А чего такого? Никто ж не видел.

– Ты мне Закревскую не выгораживай! Сама она придумала! Да у нормального человека до этого голова никогда не додумается. Ей-богу, уволю засранку! – гнула свое заведующая, глядя на появившуюся в отделе Люську.

– Да не знаю я никакой Закревской! Я в глаза ее никогда не видела! – настаивала на своем Панкратьева. Люська при этом делала круглые глаза и с интересом рассматривала заведующую.

– Так, так! Не видела! А кому Закревская беляш давала?

– О! Так эта добрая девушка и была Закревская? Она ж меня от голодного обморока спасла! У меня щитовидка барахлит, и бывают всплески инсулина. Если чего-нибудь в этот момент не съем, могу впасть в инсулиновую кому, как диабетик.

– Ты чего? Правда, что ли?

– Правда. Мне обязательно надо регулярно питаться.

– А Светлана Антоновна знает? – встревожено спросила заведующая.

Люська знала, что Светланой Антоновной звали директрису их универмага. Ситуация становилась все интересней. Видать, Панкратьева-то блатная. Вон заведующая аж вся пятнами пошла.

– Не знаю, – Панкратьева пожала плечами. – Они с мамой моей лучшие подружки, еще с детства. Может, и знает.

Заведующая растерянно посмотрела на Люську.

– Значит так, Панкратьева! – строго сказала она. – Вот это Люся Закревская. Назначаю ее твоим наставником. Она тебе все расскажет про распорядок дня, введет в курс дела и познакомит с коллективом.

После этих слов заведующая развернулась и отправилась в свой кабинет. Люська с Панкратьевой переглянулись и захихикали.

– Да она в целом-то тетка не плохая, – сказала Люська. – Только дура. Здорово ты ее напугала.

– Я не хотела. У меня и правда бывают такие состояния, но только очень редко. Это наследственное. У меня и мама, и бабушка проблемы со щитовидкой имеют. Слушай, а откуда она узнала, что ты мне беляш дала?

– Ой, а ты не с Луны случайно? Это ж нормальное дело. Советская торговля называется. Все друг на друга стучат и подставить стараются.

– Бррр! – Панкратьева передернула плечами. – То-то я смотрю, та продавщица, которая с ключом приходит секцию открывать и с сигнализации снимать, никогда одна в помещение не заходит. Обязательно кого-нибудь дожидается. Это, чтобы свидетель был, что она ничего не сперла?

– Ага. Вечером то же самое.

– А если они сговорятся? Например, мы с тобой. Мы же все сможем стырить. Ну, не все, а немножко, чтоб никто не догадался.

– Мы сможем. Только тырить тут особо нечего. Все ценное уже стырено, еще на подступах. Вот продавцы и страхуются на тот случай, чтобы стыренное на кого-то конкретно не повесили. А потом, когда ревизия придет, это стыренное на всех распишут и вычтут из зарплаты. Договор коллективной материальной ответственности называется.

– А я не подписала. Мне давали, а я отказалась. Я временный работник, только на каникулы, и по трудовому кодексу они не имеют право меня обязать этот договор подписывать.

– Ты на юриста что ли учишься?

– Не, на инженера. Просто люблю законы изучать. Я в детстве мечтала стать адвокатом и выступать в суде с речью.

– Это в каком таком суде с речью адвокаты выступают?

– В американском, конечно! Кому интересно адвокатом быть в нашем суде? Вот я и пошла в инженеры.

– А инженером у нас быть – самое клёвое дело, не иначе! – Люська развеселилась от души. Ну, и смешная эта Панкратьева.

– Ты сама-то продавцом чего заделалась?

– Я на повторе. В финансово-экономическом учусь, на бухгалтера.

Тут уже развеселилась Панкратьева.

– Ну, да! Вот это уже точно клёвое дело!

– Смейся, смейся! Я закончу институт, устроюсь бухгалтером в магазин и буду заниматься коммерцией.

– В спекулянтки пойдешь? Хорошее дело. Только ты лучше в продуктовый. Я б к тебе за продуктами приходила!

– Ну, да! Икру на инженерскую зарплату покупать, да колбасу копченую!

Вот так Люська Закревская познакомилась с лучшей своей подругой Аней Панкратьевой. С этого самого момента они с Панкратьевой стали улучшать друг друга. Несмотря на всю свою эффектную внешность, Панкратьева отличалась огромной застенчивостью и неуверенностью в себе. Она даже в автобусе стеснялась передать деньги за проезд в то время, как Люська давно уже ездила бесплатно, пребывая в уверенности, что договорится и найдет общий язык с любым контролером. Кроме того, Панкратьева верила в социализм и коммунистические идеалы, и при этом патологически не терпела любую несправедливость. С этим надо было что-то делать, и Люська изо всех сил раскрывала Панкратьевой глаза на окружающий мир. Даже научила ее ругаться матом. Люська совершенно искренне полагала, что для выживания в окружающей действительности просто необходимо уметь ругаться матом. Сама Люська научилась этому в первый месяц своей работы в универмаге и поняла, что это своего рода тайный язык работников торговли, без знания которого своим в их среде никогда не будешь. Люська ругалась красиво, просто виртуозно, чему и научила Панкратьеву. Потом, уже после Перестройки, Панкратьевой это здорово пригодилось, когда она стала работать с нефтяниками.

Панкратьева, в свою очередь, изо всех сил билась над Люськиным внешним видом, уверяя, что Люська настоящая красавица, только ей надо срочно изменить прическу, макияж и манеру одеваться. Короче, полностью взять и все поменять.

– Кто б говорил! – возмущалась Люська. – На себя посмотри, у тебя прическа, как у африканской деревенщины.

– Совершенно верно, – спокойно соглашалась Панкратьева. – Признаю свою ошибку. У меня волос на голове очень мало, они тонкие и жидкие, вот я и решила увеличить их количество с помощью химической завивки. Кто ж знал, что такое получится? А тебе просто необходимо попасть к Марку Шеферу.

Шефер был самым модным в Ленинграде парикмахером. К нему записывались в очередь за месяц, за стрижку он брал бешеные деньги – 15 рублей, но все равно пользовался огромной популярностью.

– Вот еще! Деньги на ветер выбрасывать, – не соглашалась с подругой Люська. – Я, вон, и так к Ленке Евстратовой хожу. Она с ним вместе на конкурс в Венгрию ездила.

– И что?

– Ничего. Стрижет она очень хорошо.

– Не спорю. Но твоя Евстратова хорошо стрижет то, что ты ей скажешь, а Шефер стрижет то, что тебе идет!

В конце концов, Панкратьева все-таки уговорила Люську пойти к Шеферу. Запись к великому парикмахеру, как водится, организовал Люськин папа. В последний момент Люська, конечно, попыталась проспать и прикинуться больной, но Панкратьева приехала заранее, выволокла ее из постели и терпеливо ждала, пока Люська нарисует лицо, без которого она за порог не выходила.

– Ты, Люся, даже не индеец на тропе войны, – издевалась Панкратьева, пока Люська рисовала свой образ. – Тебе с таким лицом в цирке выступать на пару с собакой Лютиком.

– Вот сейчас обижусь и никуда не поеду! – Люськиному возмущению не было предела.

– Еще как поедешь! Ты ж не хочешь папу подвести. К Шеферу не так просто попасть, а тебя из уважения к твоему отцу пропихнули вне очереди!

Последний раз Люська попыталась сбежать, когда они уже стояли перед обитой дерматином дверью в кирпичном двенадцатиэтажном доме в фешенебельной новостройке на проспекте Мориса Тореза. Но Панкратьева крепко держала Люську за руку и сказала, что даст ей в ухо, если она еще раз рыпнется. На звонок дверь открыл мужчина приятной наружности.

– Мы по записи, – сообщила Панкратьева. – От Закревского.

– Кто из вас Людмила? – поинтересовался мужчина. – У меня по записи один клиент, а не двое.

– Вот эта, – Панкратьева подтолкнула Люську к дверям.

– Проходите, мадам, – мужчина посторонился, приглашая Люську пройти внутрь.

– Спасибо, но я не мадам, а мадемуазель. Приличные мадемуазели к мужчинам в квартиры по одиночке не ходят. Без нее не пойду, – Люська довольно кивнула в сторону Панкратьевой, надеясь, что Шефер захлопнет дверь перед их носом.

– Я мешать не буду, – строго сказала Панкратьева, заталкивая Люську в квартиру и протискиваясь мимо Шефера.

– Только из уважения, Людмила, к вашему отцу, – со вздохом произнес тот. Он показал Панкратьевой на креслице в коридоре и велел ей сидеть тихо и не мешать. Люську он пригласил в небольшую комнату.

Комната была переоборудована в настоящий парикмахерский салон с раковиной, креслом и столиком с различными красками и инструментами. Единственное, что в комнате отсутствовало, так это зеркало. Окна тоже были занавешены, но освещение было очень яркое. Даже настоящий софит присутствовал.

Шефер предложил Люське сесть в кресло, включил полную иллюминацию и начал внимательно разглядывать Люську.

– Срежьте там с нее все к чертовой матери! – раздалось из-за двери.

– Ваша подруга тоже мадемуазель? – поинтересовался у Люськи Шефер.

– В некотором роде, – ответила Люська.

– Мамзель, которая за дверью, вас я попрошу помолчать и не мешать. Вы бы лучше своей прической занялись. Вам самой не помешает срезать все к чертовой матери.

– Согласна, ошибочка вышла, я бы давно сама срезала, да у меня голова маленькая, а плечи большие. Так что теперь только ждать пока отрастут.

– Тогда завяжите на затылке в пучок.

– А что? Хорошая идея, – было слышно, как Панкратьева зашебуршилась за дверью, а Люська удивилась, как он все это заметил. Ведь видел же Панкратьеву от силы минут пять. Может, и правда мастер? На этой мысли Люська успокоилась и посмотрела Шеферу в глаза.

– Ну что, мастер? Тяжелый случай? – поинтересовалась она у задумчивого парикмахера, – с моей рожей не так просто. Мне в пучок волосы не завяжешь!

– Нормальный случай. Я бы даже сказал – обычный. Но рожа у вас не такая уж и пропащая. Кстати, местами даже ни чем не хуже, чем у вашей подруги.

– Вот и я ей то же самое говорю! – раздалось из-за двери.

– Молчать, выгоню! Обеих! – взревел Шефер, и Люська от страха аж подпрыгнула в кресле. Ей уже совсем не хотелось, чтоб он их выгнал.

Шефер покопался на столе и протянул Люське ватный тампон и молочко для снятия макияжа.

– Людмила, смойте, пожалуйста, с себя все это безобразие, – сказал он, продолжая разглядывать Люську.